Я требую адвоката!

Четыре ряда разномастных бутылочек в тумбе давали повод для размышлений. Птица продолжал изготавливать эликсиры, исправно поставлял их в Кофейник на продажу, использовал для бартера и мзды, и для создания на картежных вечерах неповторимой стервячьей атмосферы, но сам совсем перестал употреблять. Удовольствия от них он никогда не испытывал, а по эффективности Руднев оставлял далеко позади любое из снадобий. Но Руднев пропал. Почти две недели после очень странного вечера в его гостиной – тишина. Дозвониться до него нереально, застать в офисе – тоже, дома можно хоть рок-оперу исполнить на его дверном звонке – без толку. Просидеть весь день у подъезда – с тем же результатом. Может быть, он уехал из города, или провалился в какой-то магический мир – кто его знает! Руднева нет, а это значит, что пора вернуться к традиционному методу попадания на Изнанку. Он выбрал маленький зеленый флакончик, подумал немного, и заменил оранжевым, побольше размером. Где-то еще должны быть таблетки, купленные у Мертвеца. Он разбаловался с Колдуном, теперь этого мало. Попадание будет коротким. Надо удлинить, насколько возможно. Найти таблетки, проглотить сразу пару, и выпить розовый флакон. Только ночью, без свидетелей, в туалете. Ночью Изнанки не случилось. Вместо этого погас свет, а когда снова зажегся, над Птицей нависало бледное лицо с глазами прекраснейшей из фей – самыми завораживающими и печальными, что существуют на планете. Вытатуированная роза на щеке этого лица показалась страшной раной. - С возвращением, пернатенький, - хмыкнул Рыжий. – Уж я так ждал, так ждал! Так не терпелось принести людям весть о твоем светлом воскрешении! Стервятник попробовал оглядеться, но пространство носилось кругами и шло пятнами. Сил не было даже на то, чтобы повернуть голову. Темнота снова сомкнулась над ним, а потом разомкнулась, и он нашел вокруг себя палату Могильника. Белый пластиковый потолок, капельницу, тонкое одеяло с запахом хлорки. Рыжий сидел на соседней кровати, и стриг ногти. - А, снова приветушки! – воскликнул он радостно. – Теперь-то подольше задержишься? Мне ж тут скучно одному! Стервятник уставился на прозрачную жидкость в бутылке на штативе, высящемся над ним. Горло пошло трещинами. - Дай воды, Рыжий, - с натугой попросил он. Стакан возник перед губами, и стало полегче. - Ты-то здесь зачем? – спросил Птица соседа, напившись. Тот развел голыми веснушчатыми руками. - Да опять что-то резать собрались, - ответил возбужденно. – Никак не нарежутся. Я им говорю, это ж как с челкой – чем больше равняешь, тем уродливее получается. Вы бы лучше голосовые связки Табаки подрезали, говорю я им, весь Дом бы оценил. Но это ж Пауки, чего тут? Они ж всегда лучше знают. Он вроде бы сидел на краю птичьей кровати, а на самом деле танцевал над ней. Сочные задницы на его корсете эффектно вихлялись. - Представляешь, сколько труда в это вложено? – он потыкал большим пальцем в рисунки. – А теперь снимать, и что-то другое надевать. Что-то пустое и унылое! - Рыжий, - позвал его Стервятник, не проникнувшийся сожалениями о порнушных рисунках. – Надень лучше очки, пока я не разревелся. - Ох, ты ж, матушки! – встрепенулся крысиный вожак, и вскочил. – Как это я так забылся? Он подобрал с пододеяльника отвратные зеленые очки, нацепил их, пряча свой таинственный щемящий космос, и стал нормальным. Роза на его щеке больше не походила на рану. - Что ж ты так неловко-то, а? – сокрушенно вопросил он, почесав затылок. – Это ж беда теперь. Понимаешь, да? Стервятник отвернулся к стене. Муть в голове еще висела, но уже не такая густая, чтобы не понимать. В его случае передоз для Пауков обязательно будет выглядеть попыткой суицида. - Ральф там запивает валокордин водкой, - сообщил Рыжий, - и лижет подошвы Янусу. Может, налижет чего. А то грустно ж, божечки! Я б не хотел, чтобы тебя увезли! Так и не дождавшись отклика, он подорвался, и ринулся к двери. - Птенчики твои разбили лагерь за могильными вратами, - поведал он по пути. – Пойду, скажу им, что они не осиротели пока. Может, заодно разведаю чего. Стоило ему пропасть, как появился Р Первый. Хмурый, мрачный, как море в пасмурные сумерки. Навис, постоял, помолчал. Зачем-то взял стакан воды с тумбочки, понюхал, и поставил обратно. - Что это было, скажи мне, - потребовал он. - Случайность, - ответил Птица холодно. - Случайность? Точно? - Абсолютно точно. Не рассчитал. Ральф поставил себе стул, присел. Постучал пальцами по черному кулаку. - Слушай, дошло до Акулы и дальше, я уже ничего не сделаю. Завтра к тебе приедет психиатр пообщаться. Убедишь его, что ты нормальный? Оба понимали, что от суеты мало толку. Одно из первых правил Дома – никогда не попадать в Могильник. Ни к чему хорошему это не приводит. - Акула сильно бушует? - А то. Обыск провели, вашу спальню перетряхнули. Вторую и четвертую заодно. У Табаки конфисковали его навороченный самогонный аппарат. Он митингует без продыху. Я без беруш из кабинета не выхожу. Но это ерунда вообще-то. Птице хотелось вскочить, разворотить здесь всё, выбежать в коридор, обложить руганью всех встречных Пауков, перебить оконные стекла. Он лежал, не шевелясь, и почему-то стеснялся смотреть на Ральфа. Чувство постыдной беспомощности воевало со всем нутром. - Будете навещать в дурке-то? Ральф вскинулся, будто его послали матом. - Охренел? – уточнил он возмущенно. – Они там заставляют надевать бахилы, проверяют сумки, чтобы не принесли чего лишнего, а сердобольные тётки таращатся с жалостью. Спасибо, я раз посетил, дальше не ко мне. - Понимаю. Ральф поднялся, убрал стул в сторонку. - Ладно, мне надо идти. Потом еще загляну. А ты давай, репетируй адекватность. Может, какой неопытный мозгоправ попадется, которого проведешь. *** Приехав в офис, Руднев застал Надежду обрезающей увядшие цветки гиппеаструма по имени Моррис. - Чего это он? – бестолково, будто спросонья, спросил адвокат. - Отцвел, - ответила секретарь. – Это зимний цветок. Руднев буркнул «угу», и прошел к себе. Теперь весна, весенних цветов им не презентовали, и не презентуют уж. Тот вечер Рудневу хотелось бы забыть, но он, вечер, как будто гнался за ним, в пути раздуваясь и разрастаясь, становясь только ярче и четче, и богаче подробностями, которых, может, на самом деле и не было. Стыд и сожаление гнались рядом. Что он тогда сделал? Вусмерть напугал ребенка, потом вынудил его отыграться. Потом наблюдал, как ребенок спокойно, будто уже не раз так делал, маскирует шарфом наливающиеся синяки на шее. Потом запер за ним дверь, выхлебал полбутылки коньяка, и заблокировал номера Дома в своем мобильном. Хватит с него. Поступок истерички и принцесски? Пусть так. Ниже-то падать некуда. Уже показал себя полным придурком. Надо было гнать раньше. Ведь давно заметил, в какую сторону тянет пацана. Уже в свой первый приезд в офис тот начал поблескивать глазками и подозрительно замирать – как только отпустила паника выхода из пузыря Дома, так и начал. Наверняка, сам не понял тогда, когда Руднев уже понял. Дальше – больше. А великовозрастный болван наблюдал и допускал. Потому что ему понравилось расслабляться на Изнанке, и потому что он в принципе не научился сопротивляться. Вся жизнь – как лента конвейера, которая движется сама, а он лежит в движении, и поочередно встречающиеся руки проводят с ним различные манипуляции. Он научился держать грозную позу, достаточную для того, чтобы обмануть криминальный мир, в котором жило его тело, а тщедушного мальчишку его поза не провела. Изнанка, показывающая суть, сдала его с потрохами. Он завел любовницу. Она преподает в приличном вузе, путешествует по миру, знает себе цену. В молодости всерьез занималась танцами, и ее осанка – загляденье. Походка - та сама каравелла по волнам! Искрящая брюнетка в стильных деловых костюмах, в позитивном настроении, в своем уме. С ней можно пристойно появляться на людях и нормально чувствовать себя наедине. Безо всякого конфликта волчьей шкуры и заячьего нутра. Она гармонично вписывается в его жизнь, ее внимание не вызывает в нем бешенство от смутного ощущения, что ему дерзят. Что с ним не считаются, им вертят, его гнут. Что его вытаскивают из шкуры, с таким трудом выращиваемой двадцать лет. А раз ничего этого нет, то он не станет ее душить. Пацан ломился в его мысли, а в конце сырого холодного апреля вломился в сон. Руднев проснулся раненым и ослабшим, как будто окунулся в горе. Лежал в постели, смотрел на кусок чугунного неба за окном, и томительно хотел чего-то, а чего – непонятно. Главное – не того, что имел сейчас. Он сварил кофе, сделал глоток, отставил чашку. Оделся, сел в машину, и поехал куда-то. Ему необходимо было что-то изменить в моменте, он физически не мог в этом моменте пребывать. На одном из светофоров ему показалось, что он едет в Дом, но, к счастью, все было не так плохо. Он ехал в совсем другом направлении. Выбрался за город, остановился среди бурой раскисшей пустоты, вышел из машины, сел на капот. Чугунное небо грозило дождем, но пока сдерживалось. А что, если глянуть на пацана? Чем он там занят? Много ли на нем побрякушек? Жив ли? - Дурь, - злобно сказал он вслух. Сел в машину, и поехал в офис. Сегодня понедельник, дел по горло. Надежда уже звонила ему, он тогда не ответил. Перезвонил ей, попросил всё отменить (что «всё», он не помнил), и поехал домой. Дома допил холодный кофе, сморщился от омерзения, разделся, и лег в постель. Взбесился из-за куска неба за окном, вскочил, с треском задернул шторы, и снова лег. В полутьме его вдруг обдало сладковато-древесным запахом изнаночных травок, от которых становишься бестолковым и счастливым. Может, этого он сейчас хочет? Там, в кульке, оставалось немного. Руднев отшвырнул одеяло, свесил ноги с кровати, промахнулся ступнёй мимо тапка, пнул тапок. Травки потом, а сейчас он посмотрит. Пацан сидел на дощатом полу у дощатой стены - не то в беседке, не то сарае. В мешковатой бежевой куртке с глубоким капюшоном. Из капюшона выглядывал только нос. Странный вид, по своей воле он бы так не оделся. Руднев осторожно нащупал разум, и пацан встрепенулся. Не в страхе и отвращении, как раньше, а как будто на необитаемом острове наткнулся на след человека. Руднев отпрянул, шарахнулся, пошел на кухню включать чайник. К черту это все. Надо расслабиться, он устал. Работа, паршивая погода, какие-то люди, им чего-то надо. Пацану, долбящемуся в мысли, чего-то надо. Любовница намекнула, что не чурается забав со страпоном, и Руднев чуть было не согласился. Нет, ему не понравилось тогда, само собой. Он был не в себе, и прельстился идеей швырнуть щенку в морду то, чего тот добивался. Мол, подавись и отвали. Это было безумием. Пацан не хотел брать подачку, пришлось заставить. Набить его голову злостью, которой там почему-то не было. Готов по-взрослому, малыш? Или все-таки поиграли, и хватит? Руднев забыл, что на самом деле Рекс никакой не малыш. Он гораздо старше, чем сказано в его бумажках - Изнанке виднее. Но почему на нем чужая куртка? Он стал заглядывать в птичью жизнь по нескольку раз на дню. Иногда каждый час. Рекс лежал на белой кровати в белой пижаме, и разговаривал с теткой в белом халате. Флегматичный, как вареная рыба. Тащился по люминесцентному слепящему коридору, придерживаясь за стену. Палки при нем не было - то ли ушиб кого, и ее отобрали, то ли она вообще не положена в заведении. Волосы острижены под машинку. Восемь пустых дырок в одном ухе, и шесть в другом. Ни колец, ни накрашенных когтей, ни подводки. Глаза мутные, как нефильтрованный яблочный сок. Ему давали какие-то таблетки, делали какие-то уколы. Он ни от чего не отказывался. Глотал серую манную кашу в столовой. Смотрел старую комедию в комнате с коврами и телевизором. Стоял в душе, в горячих струях и облаке пара. Тощий, как спичечный человечек. На правом бедре у него, оказывается, чудовищный шрам. И само бедро выглядит странно, что-то не так с формой таза. В этом месте соединялись близнецы. Содрогнувшись, Руднев бросил подглядывать, и не занимался этим целые сутки. В следующий раз Рекс вновь сидел на досках в бежевой куртке, торча носом из капюшона. Ветер набросал вокруг него прошлогодних листьев. Ботинки обуты не на ту ногу. Что же ты, Птичка?.. На этом Руднев оставил вуайеризм, и поехал общаться с Половцевым.