Я требую адвоката!

Территория, обнесенная высоким литым забором, была безлюдной. Две тетки в плащах поверх халатов торопливо курили за кустами сирени, чумазый кот бежал через мокрый газон к крыльцу - укрытию от воды. Дождь был несильным, моросящим, но каким-то пронизывающим, вгрызающимся колючим холодом в кожу. В середине дня в большинстве окон длинного двухэтажного здания горел свет. Руднев не собирался туда заходить. Он знал, что Рекс сидит в одной из беседок, похожих на большие автобусные остановки - вроде тех, что бывают в детсадах. Наверняка, в самой удаленной, где-то на задворках. В тех двух, что перед фасадом, его не оказалось. В той, что с торца, тоже. В той, которая сзади за сараем, наполовину укрыта разросшейся ивой, с выломанными скамейками и без части крыши, он нашелся вместе со своим капюшоном. Ботинки на сей раз были обуты нормально. Руднев ступил на проседающий пол, и остановился на краю. Что за пульсации дергали его изнутри - жалость, нежность, сострадание, чувство неправильности, нелепости? Он не большой знаток этих вещей. Это не его профиль. Рекс обнаружил его, не поднимая головы. Может, узнал по самым начищенным туфлям, какие только можно вообразить, а может, почуял каким-то особым методом. Поднялся, поковылял в его сторону на диво резво, хоть и без грации. Не глядя, прильнул к нему, вжался, как в родного. Спичечными своими ручонками обхватил, опутал. Свободный мальчик, не боится ничего. Не стеснен закупоренным ящиком образа, который надо блюсти. Ему не надо ничего блюсти. Он вдавился холодными губами в рудневский подбородок, обмяк весь, как будто в шторм его выбросило, наконец, на берег, и можно больше не бороться с волнами, и не прощаться на всякий случай с жизнью. А Руднев едва не оттолкнул его - не потому, что хотел, а потому что нехрен. Но не оттолкнул, справился. Напрягся весь, как будто птичье тело состоит из острых углов, и больно впивается, вправо-влево зрением метнулся - не смотрит ли кто. Никто не смотрел. А холодные губы елозили по его щекам, тянулись к глазам, но не доставали. Ничего, еще немного подрастет, и достанет. Наконец, Руднев устал. Мягко отодвинул от себя трепещущую тушку, снял с нее капюшон, чтобы лучше видеть. В горле стало тесно от зрелища. Иссохшее бесцветное лицо на черепе с незаметным светлым ежиком волос - такой жалкий вид, что неловко смотреть. Руднев ждал, когда Рекс попросит вытащить его отсюда, но тот молчал. То ли из гордости, то ли от здешних лекарств забыл, что ему надо выйти. То ли одного присутствия Колдуна казалось достаточно, чтобы жизнь удалась. - У тебя есть там какие-то важные вещи? - спросил Руднев, и поразился тому, как взволнованно и нетвердо прозвучал его голос. Рекс мотнул головой, по-прежнему не глядя на него. - Тогда поехали отсюда. Руднев взял его под локоть, и осторожно повел. Спустил с пола беседки, направил по выложенной каменными плитами дорожке. Со здешней администрацией он пообщается потом. А после - непременно - с администрацией Дома. Рексу исполняется восемнадцать, но директору, под опекой которого он ныне находится, его дееспособность не выгодна - она лишит его шанса сунуть лапу в наследство. Поэтому пребывание воспитанника в психушке затянулось, и могло бы стать бессрочным. Половцев рассказал отменную историю, которую Руднев узнал бы от него раньше, если бы не заблокировал номера. Если бы не был истеричкой. Охранник у ворот вышел из будки, чтобы потребовать бумажку от врача, но зашел обратно, не успев открыть рот. Больше никто им не встретился в эту непрогулочную погоду. В машине Руднев сам пристегнул Рекса, по-прежнему молчащего и не поднимающего глаз, и сорвался с места, будто от погони. *** Держать дома грязь Руднев физически неспособен. Все вещи - от бежевой куртки до трусов - были немедленно брошены в мусоропровод, а провонявшая дурной территорией тушка сунута в ванну. В жарком айсберге пены восковая кожа слегка зарозовела, но в остальном это было то же существо, что в беседке - глушенное и болезненно жалкое, так упорно избегающее зрительного контакта, как будто издеваясь. Руднев закатал рукава, сел на бортик. Существо сразу высунуло лапку из пены, и мокро схватило его за руку. Лавовые всплески в сердце от таких хватаний. Руднев осторожно высвободился, взял из держателя душ, и стал несильным напором поливать стриженую голову. - Закрой глаза, - подсказал он на случай, если Рекс сам не догадался. Тот так низко свесился, что не разглядеть. Ароматная свежесть шампуня расплылась по ванной. Разобравшись с головой, Руднев распаковал новую мочалку, и в нерешительности затормозил с ней. - Помочь, или помоешься сам? - спросил он тревожно. - Сам, - ответил Рекс, произнеся свое первое с памятного вечера слово. Руднев с облегчением всучил ему мочалку. Вступать в столь тесный контакт с его страшным бедром он был не готов. И вообще, он никогда никого не мыл, мыслей подобных не имел, и мероприятие стало бы для него серьезным стрессом. - Я подожду за дверью, - сообщил он. - Зови, если понадоблюсь. Он вышел, и честно встал прямо за дверью. Даже привалился к ней боком и ухом, чтобы не пропустить возможный зов. Стоял так, пока ручка не дернулась, указывая на намерение гостя выйти. Тогда он сдвинулся, освободив проход, и встретил куклу, полностью, вместе с макушкой, замотанную в махровую купальную простыню. Розовый нос торчал завлекательно, и Руднев ткнул в его кончик пальцем. Опешил от своего действия, прокашлялся, и повел кулёму в спальню, чтобы выбрать ему что-то из своей одежды. Которой этот скелет придется оборачивать дважды. В спальне Рекс отказался одеваться, и своевольно нырнул под одеяло. Что ж, ладно, потом. Накормить его надо, но это тоже, судя по всему, потом. Надо отвезти его в Дом, но это вообще неизвестно когда. - Андрей Константинович, - его все-таки позвали. - Я вас жду. Серьезно? Ждешь, что к тебе присоединятся под одеялом? Может, еще разденутся и замотаются в купальную простыню, чтобы на равных? Руднев начал наливаться тяжестью, заподозрив, что его снова вытаскивают из шкуры. Желтые глаза, наконец, обратились к нему. Они больше не были мутными, как нефильтрованный сок, а были прозрачными, как ограненный цитрин. А еще они улыбались - совсем слегка, но как-то... добротно. Будто они принадлежали сильному Рексу с Изнанки. - Не надо меня бояться, Андрей Константинович. Это же вы меня выручаете, а не я вас. Вы владеете ситуацией. Руднев не знал, как быть. Злости вроде не было, а значит самый обкатанный сценарий отпадал. Напустить холода, отчеканить строго, чтобы не занимался ерундой - вроде приемлемо. Можно просто буркнуть, что ему пора, и быстро выйти. Пора связаться с клиентом, например - в конце концов, это правда. Рекс тем временем откинул одеяло, и выразительно похлопал ладонью по местечку рядом с собой. Жалкий цыпленок, только что вытащенный из ямы, уже указывал ему. А Руднев-то считал, что его теперь придется реабилитировать! Похоже, пацан сам решил реабилитировать нервного колдуна, исстрадавшегося от сожалений, стыда и разлуки. Руднев задержал дыхание, будто прыгая в прорубь, и опасливо лег, куда велели. Рекс сразу накрыл его одеялом, а под ним - рукой. Тоненькой и легонькой, но такой убежденной, что хотелось ей поверить. Как же быстро Птичка перекинулся! Потому что он и здесь сильный, а не только на Изнанке. Лежать с ним в домике оказалось так приятно, что тянуло глупо посмеиваться от удовольствия и смущения. Принцесска осмелела настолько, что приблизила лицо почти вплотную к голому мосластому плечу, и засуетилась мурашками. - Моя бабка хотела отправить меня в дурку, а я справился и без нее, - за каким-то чертом сообщил Рекс, сбив волну прелести. - Мне нравится, когда ты молчишь, - отозвался Руднев сварливо. И почувствовал легкий улыбающийся поцелуй на своем виске. *** Утром Руднев не уехал в офис, но заперся в своем домашнем кабинете. Оттуда он довольно агрессивно говорил с кем-то по телефону, а когда Стервятник сунулся к нему, то мельком выглянул из бумаг, которыми был обложен, и попросил не мешать. Стервятник не стал мешать. Он пошел на кухню, сварил кофе, изучил содержимое холодильника и шкафов. Продуктов неожиданно оказалось полным-полно, и хороших. Охлажденное мясо, свежие овощи, много зелени, целый склад коробок с крупами, в том числе какими-то диковинными, вроде полбы и семян льна. Никаких полуфабрикатов, копченой колбасы и консервов. Господин адвокат за здоровое питание. Неужели сам себе готовит? Или к нему приходит специально нанятый человек? Перечитав названия на цветных коробках, Стервятник попрятал крупы в шкаф, и занялся нарезанием куриного филе. Соорудит тушеную курочку с овощами - куда уж здоровее? Пока завтрак готовился сам, не требуя внимания, он пошел на экскурсию. Квартира была большой и вылизанной, некоторыми частями скорее похожей на выставку мебели и декора, чем на жилье. Очевидно, что Руднев не забредал в эти углы, ничего в них не трогал, и вообще не помнил, что они у него есть. В просторной светлой комнате с панорамным окном обнаружился рояль. Настоящий, роскошный, черный и глянцевый, которому место в концертном зале, а не в квартире. Добросовестно протертый от пыли домработницей, но вряд ли часто звучащий. Птица поднял крышку, представил рудневские пальцы на клавишах, и чуть не задохнулся от красоты. Сам Руднев зашел тихо, но все-таки потревожив фантазию. Встал у окна, на фоне пасмурного апрельского города, расстеленного под их двадцать восьмым этажом. - Я ничего не трогаю! - быстро заверил его Птица. - Сейчас скажете, что шарюсь тут у вас! - Да шарься, шут с тобой, - вздохнул Руднев. - Только не грязными руками. Стервятник подтянул штаны. Их пытались зафиксировать ремнем, но у всех рудневских ремней не хватало дырочек - они не предназначены для таких дрищей. Пришлось подпоясаться бинтом, и это, конечно, мрак. - Неужели вы играете, Андрей Константинович? - спросил он с волнением, аккуратно опуская клап. - Еще как. - Какой вы все-таки талантливый человек! - Нет, я старательный. - Это еще круче! Руднев взглянул на него как-то диковато. Как домашний кот, который привык жить один, и вдруг к нему подселили неведому зверушку. - Я пойду, посмотрю, как там еда, - сказал ему Птица. - А вы пока подумайте, чем будете умасливать мой слух. Я хочу что-нибудь пафосное и окрыляющее. Уже скрывшись из виду, он снова сунулся в проем, и добавил: - Только не надо отговорок вроде "он не настроен". Я знаю, что у вас даже зубная щетка идеально настроена и отлажена. Руднев загнанно махнул на него рукой. - Не будет отговорок, иди отсюда. Стервятник ушел. Проходя через гостиную, заметил то, что ранее упустил. Летающего кофейного столика не было на месте. Неужели несчастный буян его выбросил? В дурке Стервятник сам побуянил. Поначалу он твердо решил сохранять достоинство. Состроил надменную мину, включил режим максимальной вежливости. Делайте, что хотите, смерды, вам меня не одолеть. Волосы? С детства не стриг, жалко. Но стригите, раз вам надо, без них проживу. Мерзкие чужие шмотки? Пожалуйста, вам же на них смотреть. Соблюдение режима? Хамство, пренебрежение и жестокость персонала? Запрет на курение? Впихивание еды насильно? Идиотские фильмы по вечерам? Еще более идиотские групповые беседы? Какое-то время ему удавалось делать вид, что всё это не убивает его личность. Потом он сорвался. Принялся громить процедурный кабинет, в чем трость отлично пригодилась. Нетерпеливый и усталый медбрат тогда избил его резиновым жгутом, что оказалось не только очень унизительно, но и очень больно. Трость отобрали и больше не вернули – решили, видимо, что с ней он опасен. Тот медбрат теперь заходил в его палату со жгутом – так, чтобы кончик был виден из кармана. Эта демонстрация настолько бесила, что хотелось выпрыгнуть в окно в знак протеста. Требовалось тогда врезать ему палкой под коленки, чтобы хоть было, за что расплачиваться. А то сломанный стул и несколько разбитых пузырьков того не стоят. Ральф обещал не навещать, но иногда заглядывал. Он привозил записки и гостинцы от птенцов, и выглядел таким несчастным, что Птица не знал, нужны ли ему его визиты. Он выглядел виноватым, а это совсем напрасно. Виноват был Руднев, но тот не приезжал. Побаловал возможностями, и перекрыл поток. Дал надежду, и бросил. Стервятник с усилием культивировал злость на него, но та почему-то рассыпалась. Сожаление, досада, тоска, пустота сочетались с мыслями об адвокате, а злость странным образом нет. Может, потому, что Руднев не виноват в своей слабости? Нормальный человек ведь не будет обвинять Птицу в его хромоте, не стоит винить и Руднева в его изъяне. Но Руднев все-таки вспомнил о нем! Скользнул в нутро своим мерзким ледяным щупальцем, и сразу по-заячьи сбежал. С того момента Стервятник стал его ждать. После шумного конфликта с доктором ему добавили лекарств, и жизнь стала проще. Пропало ощущение ежеминутного унижения и пребывания в тылу врага. Он стал реже вспоминать Дом и думать об Изнанке. Ему перестали сниться сны. Вечерние фильмы и групповые беседы уже не казались такими глупыми. Он добровольно ел отвратительную больничную еду, без насилия и угроз. Медбрат выложил из кармана жгут. Весь персонал был доволен им, только Р Первый в свой визит почему-то выглядел особенно грустным. После его ухода Птица задумался, точно ли это был Ральф, или, может, Руднев? Или Руднева вообще не существовало, и на самом деле он – фантазия, выстроенная на основе образа Ральфа? И реальны ли затяжные прыжки на Изнанку, или они были обычными, а мозг, отказывающий от избытка снадобий, сочинял остальное? А достаточно ли лекарств ему дают, или нужно еще? Ральф больше не приезжал. Сожалений по этому поводу Стервятник не испытывал, и вообще с каждым днем Дом отодвигался от него, уплывая в какое-то зыбкое марево. Ему начал нравиться медбрат. Тот насыпал полезные таблетки, делал полезные уколы, говорил какие-то толковые вещи, которые почти сразу забывались, но наверняка все равно были полезными. Еды в столовой давали маловато, хотелось еще. Хотя, если бы не персонал, Птица бы забывал туда ходить. Однажды он забыл обуться, пошел на улицу босиком. По возвращении санитарка отругала его, помогла помыть ноги, и натянула колючие теплые носки. В другой раз он обулся неправильно – правый башмак на левую ногу, и наоборот. Та же санитарка покачала головой, и ушла, что-то бормоча. Тогда он расстроился от того, что сотрудники снова им недовольны, и решил постараться не ошибаться. Как-то раз, возвращаясь с прогулки, он встретил у крыльца красивого черноволосого мужчину в деловом костюме. Тот помог ему подняться на ступеньки, хотя в этом не было необходимости – нога совсем не болела. Неуместная помощь разозлила Птицу. Он сухо бросил «спасибо», и ушел в свою палату, продолжая злиться. Этот привлекательный, здоровый, хорошо одетый дядька потешил свое самолюбие за его счет. Продемонстрировал превосходство. Руднев не демонстрировал превосходство, или это просто не раздражало? Почему не раздражало? Через минуту он забыл и о дядьке, и о Рудневе. После замечательного разговора с доктором, которая похвалила Птицу, ему стали давать меньше лекарств. Тогда он сполз в какую-то глухую войлочную тоску без очертаний и дна. Ему казалось, что он родился один в пустыне, прожил там всю жизнь, и будет жить еще вечность. В одиночестве, среди абсолютного и непоколебимого ничто. Безо всяких ожиданий, смыслов, зацепок. Без возможности потрогать что-то твердое, соединиться с чем-то важным. Без вкусов, цветов, форм, текстур. Он висел в невесомости, пока его ноги перемещались по коридорам и двору, руки держали ложку и поворачивали кран в туалете. Не хотелось ни разговаривать, ни плакать, ни дышать. Ни жить, ни умереть. Правильным было бы не рождаться, но уже поздно. С прогулок (вернее, с сидения в беседке), его приводили санитары, потому что ему не хотелось вставать с досок и идти. Выбираться на прогулки ему тоже не хотелось, но требовалось соблюдать режим. Вязкий кисель вселенной заполнил его вены, и он сам стал киселем. Однородная масса застыла без движения. Когда в пустыне вдруг появилась фигура, масса дрогнула. Возникла шероховатость, которую можно нащупать. Птица понял, что его зовут, что он кому-то нужен, и побежал. На бегу он еще не знал, кто пришел в его вакуум, но, стоило коснуться фигуры, настала ясность. Как он мог забыть, что ждет Колдуна? Ведь важнее этого ничего нет. В его квартире не растет ни одного цветка. Это неправильно, в жилище должны быть цветы. Без растений это не жилище, а перевалочный пункт. Но разве он будет ухаживать за растениями? Ему нужно что-то самостоятельное, почти не требующее внимания. Например, кактусы. Может, подарить Рудневу Луиса? Едва успел Стервятник помешать рагу на плите, как услышал музыку. Динамичный танец на клавишах, похожий на подбрасывание мячиков в небо. Стало так весело, что захотелось взобраться на крышу, ловить эти мячики, возвращающиеся с неба, и снова подбрасывать, и скакать, кружить, метаться. В комнате с панорамным окном Руднев сидел за роялем, и хотя по-прежнему было пасмурно, казалось, что солнце бьет в стекла. Когда музыка смолкла, Птица не знал, куда деться от счастья. Иллюзорные солнечные блики носились по нему, и он жмурился, когда они попадали на глаза. - Спасибо! Руднев встал. По нему тоже бегали зайчики – может, менее восторженные, но очень довольные. Он выглядел, как человек, которому напомнили о чем-то радостном, что он сам позабыл в суете. - Это Рахманинов, - сообщил он. – Прелюдия соль минор. №5. Знаешь? - Не-а. Они таранили друг друга улыбками, как в противостоянии. Улыбочный баттл. - Не мешало бы заняться твоим окультуриванием. - Уверен, что вы лучший окультуриватель. Руднев глубоким кивком принял титул. - Повезло тебе, Пташка. - Да, мне повезло.