Я требую адвоката!

Когда Стервятник подошел к кладовке, Руднев уже топтался под дверью. С наступлением теплых солнечных дней домовская публика высыпала из бетонных коробок спален во двор, и сейчас с живым интересом рассматривала его. - Дай мне ключ на будущее, - буркнул Руднев раздраженно. – Чувствую себя глупо. Стервятник отстегнул от пояса тяжелую связку. - Вот еще, - хмыкнул он. – Посторонним не положены ключи. Тот факт, что в этот раз адвокату пришлось дожидаться его, а не наоборот, наполнял Птицу каким-то ребяческим ликованием. На этой волне он обвил руками рудневскую шею, и с чувством поцеловал в скулу. С отдельным удовольствием отметив взор одного из логов, пламенеющий от жадности до новостей. Всё. Через полчаса в Доме не останется ни одного уха, не проинформированного об отклоняющихся от нормы отношениях Папы Птиц с неким респектабельным мужчиной. Большинство ушей будут проинформированы многократно. - Ты что творишь? – Руднев зашипел, казалось, не только голосом, но и кожей. Как будто ее посыпали содой и полили уксусом. Стервятник сунул ключ в скважину, нисколько не смутившись негативной реакцией на свой поступок. - Здесь все или жалеют меня, или боятся, - весело сообщил он, распахнув дверь, и сделав приглашающий жест. – Пусть для разнообразия позавидуют. - Еще раз отмочишь подобное на публике… - Руднев не стал договаривать, вдаваясь в подробности относительно кар, но гнев его выглядел искренним и острым. Даже сердце у него забилось чаще, и руки задрожали. Птица запер их изнутри, и вернул связку на пояс. - Вчера вас не смущали посторонние глаза, - заметил он. - Это другое! Адвокат расхаживал по простору кладовки, огибая стеллажи, ящики и сломанную мебель. Со времени их последнего визита хлама здесь прибавилось. Птица уселся в угол своего излюбленного красного дивана – устоявшееся место старта изнаночных путешествий. - Мягковат ваш стержень, Андрей Константинович, - поведал он вкрадчиво. – Мотает вас, как шланг. Ну, ничего, вы мне и таким нравитесь. Руднев с досадой на лице осматривал окна, лишенные занавесок. Будто опасался, что местный народ сбежится, облепит стекла, и примется таращиться на него, обсуждая и хохоча. - Давай проясним, - сказал он холодно. – Чтобы избежать казусов впоследствии. У меня есть определенный имидж, который мне важен. Ты – не тот человек, которого я поведу в общество. Мнение местной детворы имеет небольшое значение, но если ты позволишь себе вольности где-то за пределами Дома, поверь, я заставлю тебя раскаяться. Запомнил? Не то, чтобы слова его ранили или удивили Птицу, но… - Запомнил, - ответил он в тон, или даже еще холоднее. – А теперь ведите меня, куда следует. Им обоим не терпелось. Птица по обыкновению закрыл глаза, чтобы открыть их в Лесу, в городе, на шоссе, или в одном из множества других изнаночных мест. Внутренне напрягся, потому что ненавидел ощущение рудневского колдунского воздействия. Обычно это ощущение было мгновенным, и забывалось сразу после прыжка. А в этот раз что-то пошло не так. Пространство, набитое рухлядью, не шелохнулось. Мерзкая чужая сила ушла из птичьего тела, и Руднев озадаченно нахмурился. - Еще раз! - скомандовал ему Птица. Но во второй раз тоже не вышло. Стервятник уткнулся лбом в коленки, сражаясь с паникой. Почему прыжка нет? Ерунда какая-то. Должен быть прыжок. Всегда был. - Давайте еще, - пробормотал он, не разгибаясь. – Как-то посильнее, что ли! Руднев сел перед ним на корточки, взял за плечи, распрямил. - Если посильнее, я тебя покалечу, - ответил он. – Попозже попробуем снова. Не психуй. Истеричка у нас я. Но попозже тоже не получилось – ни в этот день, ни в другой, ни на протяжении последовавших недель. Ради эксперимента позвали Дракона, и с ним Руднев сразу прыгнул. Проблема была в Стервятнике, но причины ее не постигались разумом. Изнанка словно закрылась от него, заслонилась щитом. Снадобья тоже не имели ни малейшего эффекта. Однажды в отчаянии он ударил камнем по плохому колену, зная, что боль, как и стресс, может закинуть на Изнанку. Результатом стало время, проведенное в Могильнике на опиоидах, которые, кстати, тоже не вызвали прыжок. Что-то просто сломалось. То ли в нем, то ли в Изнанке, то ли в мостике между ними. Когда он спросил об этом Слепого, тот только ссутулил тощие плечи. - Я не знаю, Птиц, - сказал он печально. – Дом так решил. - Может, это связано с дуркой? – не отставал Стервятник. – Она меня как-то изменила? - Я не знаю, - повторил Слепой. Руднев отказался прыгать без Птицы. Одному ему там безрадостно и некомфортно. Пришлось уговаривать его продолжить поиски – прыгать не ради удовольствия, а ради дела. Пришлось упрашивать, умолять, требовать, скандалить, рыдать, бить посуду, кидаться в драку. Руднев никогда не скрывал, что не видит смысла в этих поисках. Проще найти булавку на дне моря. Он согласился пробовать – просто не выдержав напора, но было понятно, что дело безнадежно. Наступившее лето безжалостно высветило солнцем степень безнадеги, как оно высвечивает пыль в углах и морщины на коже. *** Панарин размешивал сахар в кофе слишком долго – будто отключившись. Вертел серебряной ложечкой в тонкостенной чашке, размышлял, а потом выпалил: - А чем тебе Надя не угодила? Руднев вскинулся на него непонимающе. Сдвинул брови, скрестил руки на груди, и молча ждал пояснений. Панарин вздохнул. - Всесторонне замечательная девушка, и преданная, и любит тебя! А какой у нее папенька! С таким тестем – как у мамки в утробе! Рабочий день давно кончился, Надежда уехала, и они сидели в опустевшем здании с самостоятельно сваренным кофе. Поздним вечером рудневский офис в своем пафосном оформлении приобретал какой-то вампирский дух и загадочную многослойность. - Ты вообще о чем, Киса? Слова друга казались Рудневу сказанными на незнакомом и неблагозвучном языке. Какая-то раздражающая абракадабра. - Да ни о чем! – разозлился Панарин, и бросил ложечку на стол. Испугался, схватил салфетку, и принялся с нарочитой тщательностью вытирать с поверхности кофейные следы. – Ты пойми, что я любой твой выбор приму. Хоть парень, хоть доберман, хоть пылесос! Благословлю, и пожелаю счастья. Но этот мальчонка… какой-то проблемный. Намучаешься ты с ним. А вот этого я не хочу, Руди. Доктор скомкал салфетку, отнес ее в мусорную корзину, и не стал возвращаться к столику. Растрепавшийся кудрявый хвост и аккуратная черная бородка, в сочетании с горящим взором, делали его похожим на благородного разбойника из детского фильма. Того и гляди, рванет рубаху на груди, и выдаст речь о том, как зажрались богатеи, закабалившие простой народ, и как полезно иногда их обобрать. Руднев огрызнулся мысленно, а вслух не стал. Панарин здорово ему помогал, снабжая таблетками, которые просто так не купишь, и не хотелось с ним ссориться. Придурочный Птах добил себе ножку в приступе неадекватности, и теперь едва мог на нее наступать. С панаринскими таблетками он не застревал на полпути от кровати к туалету, зеленый от боли. - Ты пей кофе, Киса, - сказал Руднев с натянутой улыбкой. – Остынет. Жизнь его как-то незаметно закрутилась вокруг Пташки. Не задерживайся допоздна, потому что он ждет тебя в квартире. Вставай чуть свет, потому что его надо отвезти в Дом к какой-то проверке, иначе Ральфа отлюбят огнетушителем (Ральф при звонке выразился по-другому). Купи пепельницы, чтобы он не уродовал своим курением твою посуду. Выброси новый одеколон и верни старый, ведь ему нравился тот, который «как черная смола». Прыгай на Изнанку и шарахайся там в поисках деда, иначе он прыгнет с твоего двадцать восьмого этажа. Про этаж Стервятник не говорил, но Рудневу казалось, что это подразумевается. В целом мирный и сдержанный парень иногда впадал в натуральное неистовство – будто какие-то клапаны срывало. Страшно ругался, кричал, ревел в голос, ломал вещи. Однажды поставил адвокату синяк на подбородке, и в ответ на адвокатскую ярость – расхохотался! После этого Руднев перестал оставлять его одного у себя. Пусть лучше будет в Доме, среди людей, которые присмотрят. После одной из истерик Руднев отвез его в Дом, и решил больше туда не приезжать. Он устал от чередования молчаливого, сжатого в комок отчаяния с внезапными припадками, и Изнанка больше не привлекала его. На Изнанке с ним не было надежного и сильного человека, в кармане которого можно укрыться и отдохнуть, а по эту сторону такого человека не было подавно. И в чем тогда смысл? С неделю Руднев заставлял себя радоваться этому верному решению. Потому что он не нянька, сам слабоват нервишками, у него нет ни таланта, ни желания, ни нужды возиться с бестолковым молокососом (проблемным – Панарин прав). Какой глупостью было потратить на него столько времени! Этот парень в его жизни – как мясорубка на клумбе – до безобразия инородный предмет. Что может их связывать? У них из общего – только хромосомный набор! А ведь Руднев даже не гей! Он очень старательно радовался, напоминал себе о своем удовлетворении и в ванной, и за завтраком, и на встречах с клиентами, и при общении с Романом Аркадьичем, хотя при нем нельзя об этом думать – просечет, сволочь, и будет издеваться. Ромаша ухмылялся, дергал клювом, очень похожим на клюв Птахи, но все-таки уступающим в резкости изгибов, и странным образом молчал. Всласть натешившись своей правотой, Руднев оказался в омерзительном разрисованном коридоре, перед дверью с меловой цифрой 3, и вошел в эту дверь. Его сразу окружили местные чудовища. В колясках, в страшных ортопедических ботинках, в прыщах, какие-то корявые, гнутые, ломаные, все до единого одетые полностью в черное. Один из них был изумительно хорошенький, просто мальчик с обложки гейского журнала, но весь в синяках, ссадинах и пластыре. Один – самый ужасный из всех – крупный детина с явными признаками тяжелой умственной отсталости. Эти существа – дюжина, или около того – уставились на него так, как будто готовы начать вырывать из него клочки зубами. Тот, который с отсталостью, приготовился зареветь. Птаха лежал на кровати под одеялом, повернутый ко всем затылком, и не шевелился. - Уходите, - тихо и злобно сказало Рудневу одно из чудовищ, кудлатый колясочник, который помогал ему прыгать на Изнанку – Дракон. Он подкатился почти вплотную, задрал голову, и всем видом показывал готовность защищать территорию и население до последней капли крови. Глядя на него, остальные тоже наливались решимостью, и плотнее сжимали вокруг пришельца кольцо. Дракон повернулся к пучеглазому пацану с белым конским хвостом – вероятно, самому быстроногому из них, и велел: - Позови Ральфа. Тот подорвался, как на скачках, но у самого выхода его перехватил скрипучий голос Стервятника: - Конь, - обратился он, и, сев на кровати, жестом отменил указание. Конь остался на месте, а Птица сухо сказал Рудневу: - Подождите меня в коридоре. Круг траурных чудовищ рассосался, позволив чужаку выйти. Пока Руднев ждал, в уродство коридорных стен успели внестись коррективы – длинная девица в рваных чулках украсила нарисованную голую бабу шевелюрой в стиле Монро. У бабы были любовно выделанные сиськи, остальное набросано штрихами, а теперь появилась и любовная шевелюра. Закончив, девица послала Рудневу воздушный поцелуй, и удалилась, раскачиваясь на бесконечных каблуках. За дверью с цифрой 2 что-то громыхнуло, через миг она распахнулась, и в проем вылетела тумбочка, исторгая мятые журналы, пузырьки лекарств и упаковки презервативов. Вслед ей проорали двухголосое ругательство. Крошечный мальчишка, похожий на домовёнка, проезжавший мимо в коляске, истошно завизжал. Выскочивший из двери цветастый скоморох в зеленых очках раскланялся перед ним. - Табаки, родненький, прости крысяток, горячие, страстные, лето жарит, кровь кипит, ручки-ножки быстрые, головка медленная, - причитал он, прыгая вокруг домовёнка. – Жив, цел, не помяло, не запачкало? Мелкий завернул в ответ гневно-писклявую тираду, которую Руднев не слушал. Он думал о том, что, наверное, именно для этого момента его принесло сегодня в Дом. Вот он, Табаки, владеющий волшебными шестеренками. Вот она, дверь с цифрой 3, за которой Птица, надрывно жаждущий получить одну. Прямо сейчас Руднев может это устроить. Домовёнок захлопнет рот, въедет в спальню, и сделает подарок. И не поймет, что на то была воля колдуна, а не его собственная. Но он ничего не сделал. Мальчонка выплеснул все имеющиеся у него слова и восклицания, проехал мимо, почему-то даже не взглянув на постороннего, и скрылся за дверью с цифрой 4. Скоморох в очках привалился к стене в позе путаны, и расплылся в сальной улыбке. - А нет ли у вас, часом, друга, любящего ущербных сироток не меньше вашего? – протянул он с театральной эротичностью. Руднев не сразу понял, что обращаются к нему, а когда понял, забыл об этом, потому что появился Птаха. При полном параде – наглухо застегнутый сюртук, по кольцу на каждом пальце, макияж, и даже цилиндр. Невозможно элегантная трость черного дерева – рудневский подарок на замену той, то сгинула в психушке. Изможденное лицо, больные глаза, шаткость и слабость во всем облике. Хочется поддержать за локоть, и прикоснуться страшно. Он молча потащился куда-то по коридору, и Руднев потащился за ним. Путь был коротким, и завершился в пустом туалете, по ощущениям, не применяемом по назначению. Безо всякого духа, характеризующего живые туалеты. Запершись, Птица гневно зыркнул из-под полей шляпы. - Вы не постучали, - процедил он. – Не поздоровались, не извинились за вторжение. Какой невежа занимался вашим окультуриванием? Действительно. Руднев был в таком густом пьяном тумане, что пренебрег элементарными приличиями. И, если откровенно, здешняя публика не казалась ему заслуживающей приличий. - Если хочешь, я туда вернусь, и исправлюсь, - прохрипел адвокат, и прочистил горло. Дурацкая неловкость теснила его. Он не знал, каким образом оказался здесь, и как теперь с этим быть. Сгрести в охапку это еле держащееся на ногах тельце, погрузить в машину, и увезти подальше? Бросить «рад был повидаться», и без оглядки сбежать? Стоять и ждать, что парнишка всё сделает за него? Что «всё»? Что делать-то? - Я бы вышел быстрее, но пришлось успокаивать Слона, - продолжал льдисто отчитывать его Птица. – Вы его напугали. А Слону положено быть в специализированном учреждении. Почему здесь держат неразумных существ вместе с разумными? - Вы меня бросили уже во второй раз, и снова явились. Это ваш стиль? Рудневу нечего было ответить.