Одностраничники

Пятиться к стенке. Характерно кирпичной для этих улиц, но подальше от шума, доносящегося из известного бара. Серафим кидается броскими фразами чисто чтобы раззадорить, уже не хочется обидеть вовсе, Паша смеётся, они оба знают что сейчас произойдет. Серафим у стенки, смотрит со, слегка расслабленным, вызовом. Паша в миг напротив оказывается, а тот и не против вовсе, сам руку к чужой шее тянет, не обращая внимания на то, как чужая упирается в кирпич возле кудрей. Он слегка поднимается на носочках, чтобы было удобнее, и наконец чувствует губы на своих губах. Стена твердо впивается в голову, но мягкость поцелуя с языком отвлекает все внимание на себя. Мысли растворяются и смешиваются, Серафим чувствует что-то необъяснимо новое и будоражащее, когда его талию сжимает ладонь, даря электрический заряд по всему телу. Наконец ударяя в мозг. Он быстро отрывается от стенки, отбрасывает руки Паши и, с тяжестью, от злобы и вины, дыша, сквозь зубы произносит: — Я не, — горло сковывает ком, — я гетеро, ясно? — Гетеро? — Паша презрительно ухмыляется, — А я, блять, тогда Киркоров Филлип. — Я серьёзно, блять, — начинает сосать под ложечкой. Сам ведь отдавался. Неубедительно. — Я не пидор нахуй! Смешок. Еще один толчок в сторону Паши. Еще один выкрик. Терпение кончалось. — И сколько ты уже от себя бегаешь? Лет пять? Восемь? Десять? — слова прожигали до дыр, но Серафим держал оскал неподвижно. — Сколько лет скрываешь любовь к мужикам под ебаной гомофобией? — Я не гомофоб. И не гей, — звучало уже не так убедительно. Серафим потупил взгляд. — И вообще блять отстань от меня. Не твоё это дело. — Да мне похуй на тебя и твои проблемы, я воспитанием юных рокеров геев заниматься не собираюсь, — говоря это, Паша медленно отдалялся. Последнюю фразу добавил уже отвернувшись, — мы или будем трахаться, или не будем. Наступила тишина. На лице Серафима расцветало буйство эмоций, которые Паша уже не видел; но от этого было не легче — живот крутило от желания не упускать возможность. Крик в догонку вылетел сам. Паша обернулся, но Серафим все еще ничего не решил, просто что-то вынудило подойти и ещё раз увидеть его лицо. В этот раз, правда, в, искривлённой легким раздражением и недовольством, гримасе. Что-то опять заискрилось. — Я не пидор! — четкий и сильный, неожиданный для обоих, удар, прилетел Паше в челюсть, подкосив ноги. Но, перед тем как упасть, Паша ухватился за подол чужого худи, роняя Серафима за собой. Но он даже не опешил, настолько ярко красная пелена заполонила глаза. Замахнулся ещё раз, но перед самым лицом его руку поймали, второй ударили в солнечное сплетение и все-таки сжали обе руки, оставляя Серафима не столько безоружным, сколько обескураженным. Он, лежа на холодном асфальте, потихоньку приходил в себя. Видя, как с Пашиной губы стекает кровь, он испугался. Знал, что не смог бы остановиться самостоятельно и это правда тревожило. Зажмурившись, он пытался высвободить руки, желая сейчас просто как можно быстрее вырваться, завернуть за угол, и забыться в бухле и самоубеждении. Но Паша держал молча и холодно, будто бы чего-то ждал или что-то знал о нём. И правда, вскоре дыхание Серафима пришло в норму. Глаза ещё мешкали но вскоре сосредоточились на одном конкретном объекте. Просто не терпелось ещё раз. Хотелось точно решить. Но их субъект не дал, игнорируя движение в свою сторону, ограничил Серафима лишь толчком обратно в асфальт, бросив едкое: — Ты ж не пидор.