"С миру по нитке" или зарисовки о всякой всячине.

Осеннее утро в одном из Подмосковных посёлков было приятным и свежим. Людей в самом посёлке было мало, так как дачный сезон закончился и все вернулись в город, к привычной и нудной рутине. А если мало людей, то по логике вещей и утренний шум не так громок и надоедлив, чем обычно, а в это утро он почти отсутствовал. Помимо отсутствия шума и громких посторонних звуков, лёгкое завывание ветерка, да утренняя свежесть в воздухе украшали это утро. Однако были и такие люди, которым на работу в город уезжать совершенно не нужно. А всё потому, что отпуск у них только начался, пускай и двухнедельный, но всё же отпуск. Вот именно одним из таких везучих людей и был Иван Брагинский, наконец-то сумевший выпросить у своего начальства небольшой отпуск, так как силы для того, чтобы видеть это начальство каждый день и разгребать государственные дела, у Ивана заканчивались. Но, пожалуй, самым приятным в этом отпуске было то, что Иван был не один. Он смог вытянуть своего «друга», а проще говоря оккупанта, как Россия обычно шутил, на дачу, из их общей Московской квартиры. И ведь единственно с одной только целью — нормально отдохнуть и провести время вместе, на природе, пускай уже и увядающей до следующего лета, но всё же природе. Всё так хорошо начиналось. Вечером они приехали, разгрузили кое-какие взятые с собой пожитки, на пару с продуктами. Немного прибрались в этом, довольно уютном, двухэтажном домике, даже чердак привели в более-менее пригодное состояние. А у Вани даже сил хватило немного прибрать маленький «садик», находящийся за домом, около бани. Но самым удивительным в тот вечер было то, что оккупант, он же Великий, а в отдельных случаях «Частная головная боль России и Германии», но для родных просто — Гилберт Байльшмидт, вёл себя относительно тихо. Относительно тихо для того, кто никуда ехать, собственно, не хотел, но поддался на уговоры своего «врага». Так вот, при всех этих хороших вечерних начинаниях, утро было, мягко говоря, паршивым, но только для Ивана. Он проснулся, нет, вернее, восстал из мёртвых, первее Экс-Пруссии и ощутил такую странную слабость, что даже плохо толком соображал, что с ним. Но ответ всегда надо искать на поверхности. Вот и Россия, всё-таки сумев окончательно проснуться, встать с кровати, еле-еле доковылял до кухни, на первый этаж, да нашёл наконец-то градусник, впоследствии применив его по его же прямому назначению, понял, что простудился. Мелочь, но очень неприятная, особенно, когда ты хотел отдохнуть, а не мучиться от жара и боли в горле около недели. А ведь в такие моменты, русский жалел, что стереотип о том, что русские вообще никогда не болеют, являлся лишь стереотипом, не более. Ему-то как раз очень хотелось вообще никогда не болеть, но даже хорошая морозоустойчивость не спасает от рядовой простуды. Кое-как свыкшись с мыслями о том, что в состоянии амёбы Россия пробудет дня три-четыре, он решил поискать хоть какие-то лекарства у себя на кухонке. Однако на удивление ничего там не нашёл, а если и нашёл, то у этих лекарств уже истёк срок годности. Ещё одна неприятная мелочь. Температура у Вани была высокой, отвратительно душное чувство отдавалось болью в висках и мешало мыслить, а тут ещё и кашель неожиданно нагрянул. После неудачной попытки подумать, что делать, Ваня решил ещё немного «доспать», а не будить и волновать своего сожителя такой, как он думал, «ерундой быстро проходящей». Не любил Иван заботиться о себе, это правда. О других, близких ему людях— пожалуйста, а о себе — нет уж, только если в самую последнюю очередь. Он решил «доспать» на диване, в гостиной. Но пустить на самотёк свою болезнь, России не дал как раз тот, кого он всем сердцем не желал будить. Гилберт, относительно бодрый, потому как он вполне себе привык высыпаться за 5-6 часов, а иногда и того меньше, не найдя России рядом с собой, решил поискать его на 1 этаже, лишь из-за прямой биологической потребности — позавтракать. Да, Ваня мог быть хоть трёхкратным мировым злом и настоящим садистом, но вот готовил он, как Бог. Гилберт это прекрасно знал, потому и нагло пользовался этим умением своего «врага». «—Оккупант настоящий, к брату уезжать не собирается, хотя бы на недельку, так ещё и готовить заставляет, изувер», обычно что-то подобное Ваня высказывал Пруссу, за его наглость, но голодным оккупанта не оставлял. Но Гилберт, увидев Ваню, какого-то всего болезненного и уставшего, забыл то, зачем он собственно его искал. — Я так понимаю, ты тут окончательно развалиться решил? — пристально всматриваясь в лицо русского, спросил прусс, подойдя к дивану, на котором и сидел больной. — Кха-кха…ага, определённо именно это я и собирался сделать. —Россия зашёлся болезненным кашлем, но откашлявшись, бегло окинул взглядом взволнованного сожителя. Взволнованность прусса понять можно, хотя первопричину волнения за своего бывшего врага, а теперь уже сожителя, он не скажет никому. Достаточно того, что об этой самой «первопричине» их отношений, знают только они оба, ну и ближайшее родственники. А остальным знать про их личную жизнь не обязательно. Пройдя на кухню и просмотрев содержимое аптечки, прусс неудовлетворительно цокнул. А после, решил всё же совершить вылазку за лекарствами. Одевшись, перед уходом всё же заставив Ваню дойти до спальни и лечь по-нормальному, Гилберт отправился «крышевать» все аптеки, которые встретятся ему на пути.

* * * * * *

Иван проспал где-то два часа, а проснулся он от шума, доносящегося с первого этажа. Было похоже на то, что Гилберт уже вернулся домой и что-то готовит, но это звучит слишком утопично. Гилберт и готовка — две несовместимые вещи, но не потому, что прусс не умеет готовить, совершенно не по этому. Дело в том, что ему просто лень, вот действительно лень готовить что-то каждый день, как это делал Ваня. Проверять, что там кашеварит его сожитель, Ваня не захотел, ему слишком хорошо было вот так вот спокойно лежать и не шевелиться. Однако эту идиллию разрушил, вошедший в спальню прусс, с подносом, полным всяких лекарств, от жаропонижающих, до ещё каких-то таблеток, с трудно читаемым названием. — Почему ты, кха-кха, так долго ходил? — опять откашлявшись, спокойно, но с явной заинтересованностью, спросил русский. —Да тут, в этом посёлке, —присев на край кровати, рядом с Ваней, начал рассказывать о своих похождениях Гилберт, попутно «пихая» Ване таблетки— пока до аптеки дойдёшь, раз двести к праотцам отправиться успеешь, так ещё и очередь из бабок, особенно вредных каких-то. Либо мне так везёт, либо они всегда такие злые. А ты пей, пей, не зря же Великий я, так старался, добывая тебе всё это «добро»! —Да, кха-кха-м, спасибо.—выпив пару горьких лекарств и одно безвкусное жаропонижающее, Ваня улёгся обратно на кровать, поначалу прямо на спину. Единственное, чего не ожидал Ваня, так это резкой смены настроения у Гилберта, который молча улёгся рядом, даже не посмотрев на Россию. А потом ещё так же молча обнял, повернувшегося на бок Ваню. Но Иван был слишком уставший, так ещё и жаропонижающее начало наконец действовать, потому его сильно клонило в сон и он, не в силах сопротивляться, довольно быстро уснул, не успев в полной мере удивиться такому необычному проявлению заботы, со стороны его сожителя. Гилберт же, ещё некоторое время не мог уснуть, вслушиваясь в мерное дыхание своего русского. А позже, аккуратно поцеловал его в макушку и уснул сам наконец, со спокойной душой. Да, наверное невозможно представить, что этот самовлюблённый до крайности, прусс, может за кого-то переживать и о ком-то заботиться. Но ведь это мнение основывается только на поверхностном взгляде на ситуацию. Он может заботиться, но делает он это не так, «как принято», ему легче позаботиться о человеке «делом», а не «словом», ну а Ваню такой подход устраивает. А иначе он бы давно выгнал этого оккупанта, обратно к брату.