01. Вопрос Жизни и Смерти!

      Лес. Высокие ели угрожающе накренялись от ветра, что колыхал многовековые ветки. С других деревьев осыпались жухлые листья. С того момента, как Смерть стал Смертью, прошло восемь месяцев и около четырёхсот пятидесяти полных лет. 452-455. Что-то вроде того. Близился холодный ноябрь. Да что там близился, осень уже давно пленила погоду своей тоской.       Сырая земля была размыта грязными лужами. Оранжевые листья потеряли яркость своего цвета, превратившись в грустные помятые отголоски золотой осени. В утреннем тумане ещё таился сумрак ночи и мороз, пробирающий до костей. Изредка откуда-то сверху разносилось карканье одинокой вороны. Она искала еду, что так быстро исчезла из леса. Всё, что могло — уже отцвело, на земле ей больше не найти даже гниющих плодов и семян, падаль давно съели, а остальные звери спрятались, предвкушая скорую зиму. Чёрная птица голодала уже пятый день, если сегодня она не найдёт пропитание — завтра станет едой для другого зверя.       Но судьба дала ей шанс. Жаль, что за этим шансом уже погнались и другие хищники. Может быть, и нашей бедной птице перепадёт лакомый кусочек. Радость для вороны была смертельной опасностью для четверых неосторожных гонцов. Их лошади помчались галопом, только заслышав волчье рычание.       Копыта застревали в размокшей земле, громко ударяли по лужам. От брызг грязи сами всадники были испачканы по колено, чего уже говорить о мокрой серой шерсти бешеных хищников. За гонцами бежала целая стая исхудавших голодных волков, их острые клыки давно не раздирали живой плоти. Четверым всадникам было суждено умереть в том лесу, накормить своим тёплым мясом голодных зверей, так и не доставив важного послания.       Суждено ли?       Неожиданно появившийся пятый чёрный всадник считал иначе. Это была воистину чёрная фигура — тень ангела-хранителя. Вороной конь, чёрное седло и сумки, на самом незнакомце был закрытый чёрный кожаный костюм с широким глубоким капюшоном, закрывавшим лицо таинственного спасителя. Но разве ангелы носят оружие? Уж точно не меч и лук.       Появившись на дороге гонцов, незнакомец в чёрном развернулся вполоборота, одновременно натягивая тетиву и целясь в хищников позади. Его движения были идеальными, точными, просчитанными до мелочей. Первая же стрела попала в глаз волка, прошла насквозь, пробив затылок животного. Ещё два выстрела — ещё два волка свалились замертво на мокрую землю.       Дикие хищники переключили внимание на обидчика стаи. Чёрный всадник повёл коня вбок.       — Вверх! К реке! — из-под капюшона раздался строгий женский голос. Уж чего не ожидали посланники, так это того, что их спасает дева-воительница. Позже они расскажут об этом людям, но те не поверят, и спишут всё на лик Богини Защитницы или Духа Леса.       — Следуйте на северо-восток! Через два дня вы достигните цели! — повторила таинственная дева, резко натянув поводья в сторону, уводя опасность за собой.              Данный объект требует особого внимания и представления в силу своей важности и роли в нашей истории.       В те времена она называла себя Никто, ибо не было человека в этом мире, кто знал личность, скрывающуюся за широким капюшоном. Её кредо было оставаться незамеченной. Однако её тень то и дело мелькала подле разных императоров.       Случайный прохожий в тёмном переулке не ведал, кого благодарить за спасение от бандитов. Генерал не знал, какому солдату вручать награду за решающий ход в сражении. Вор и надменный богач недоумевали, кто мог их обокрасть. Комиссар полиции складывал в дальний ящик нераскрытые дела об убийстве тех, для кого и сам мечтал вырыть могилу.       Но, как бы Никто не была осторожна, народ всё равно замечал необъяснимую добродетель, только чёрная тень появлялась в их городе. Это породило слух о Чёрном всаднике, что перешёл в легенду, дошедшую и до наших дней благодаря его последователям. Были бы в истории такие имена, как Зорро или Робин Гуд, не будь Чёрного всадника? На Земле он стал основателем клуба борцов за мир и справедливость.       Кем он был? У людей, что пытались найти ответ на этот вопрос, была одна общая деталь на детективной настенной доске — знак вопроса. Простые смертные не знали, был это он или она, сколько ему лет, откуда он родом, почему таким стал и какие цели им движут. Они даже не знали, существует ли всадник наверняка, лишь верили…       Как бывает со всеми самоотверженными героями, заботясь о своём статусе инкогнито и судьбе человечества, они забывают о своей собственной. Посыльных, что направлялись из Аквитании в столицу Кельтики, Никто-то спасла, но что теперь делать с голодными волками?       Обогнув несколько деревьев, Никто направила коня обратно на запад. Во-первых, так она точно уведёт опасность от четверых друзей, во-вторых, на этом пути лес заканчивался быстрее. А на открытой местности будет проще разобраться с хищниками. Она бы их обезвредила в два счёта, подчинила своей воле или убила всех разом силой мысли, если бы в последнюю неделю знала, что такое сон. Долгая дорога, частые прожигания пространства, отсутствие еды и сна истощили даже её.       Но она была не из тех, кто сдаётся.       Точный выстрел последней стрелы пробил череп хищнику, больше отбиваться было нечем. Или было? Едва обернувшись, колдунья махнула назад рукой, и волк, возглавлявший колонну, свернул шею.       Дорога была ухабистой и извилистой, конь часто петлял между деревьев, перепрыгивал овраги и опавшие деревья. Он ясно видел край леса впереди и не отвлекался на опасность, стремительнее набирая скорость.       А его хозяйка продолжала магически отбиваться от хищников. Её магии оставалось не так много, чары больно искрили, как старая зажигалка, но позади становилось всё меньше рычащих. Волки падали замертво или, скуля из-за поломанных лап, отставали от стаи. Чёрный всадник помечал путь совсем не крошками.       Однако не все хищники настолько обезумели от голода, чтобы сложить свои головы в погоне. Сыскались и поумнее. Те, что, казалось, уходили сами, на самом деле, окружали свою добычу с флангов. Они были быстрее вороного коня и уже яростно бежали ему навстречу.       В следующий миг, увидев перед собой скалящихся животных, конь встал на дыбы. За секунду до этого Никто, выставив ладонь, обернулась назад, чтобы убрать ещё двоих. Но тут, из-за неожиданного манёвра скакуна, потеряла равновесие и не успела вернуть руку. Девушка начала падать.       Она редко испытывала такое чувство, как страх. Опасная погоня была её образом жизни. Но сейчас её сердце забилось чаще, предвкушая падение в смертельную пропасть. Вторая рука зацепилась за поводья, это помешало девушке сгруппироваться и приземлиться хотя бы на четвереньки.       Она упала спиной на грязную землю. От удара у неё спёрло дыхание, мгновение девушка не могла пошевелиться. И хищники воспользовались этим мгновением. Зарычав, они набросились на колдунью, готовые порвать её на части. Коня они штурмовали не с такой охотой. Но Никто слышала, как тот, ржа, вставал на дыбы, отбивался копытами, не давая повалить себя на землю.       Острые клыки тут же до крови вонзились в её плоть, разрывали кожаную броню. Одна мощная челюсть сомкнулась на её голени, другая подобно страшному капкану прокусила её плечо. Звери грызли друг друга, пытаясь вцепиться в шею девушки. В боку огнём загорелась новая рана.       В этой борьбе за выживание с девушки упал чёрный капюшон. Сомкнув зубастую пасть, один из волков тут же потащил на себя серебристую косу. Колдунья отчаянно старалась вырваться, но с кровью уходили как физические, так и колдовские силы. А крови за эту минуту она потеряла много.       Она пыталась сбросить с себя бешеные мохнатые тела, но на один её слабый удар отвечали десятками порезов острыми когтями. Кожаный костюм едва ли спасал от яростных животных.       Девушка взвизгнула от боли, когда чёрный волк — самый крупный, видимо, вожак стаи — насквозь прокусил её ладонь. Он стал трясти головой, пытаясь вовсе вырвать колдунье руку. Он ощутил вкус человеческой крови, он должен был убить добычу.       Его тёплая слюна затекла в свежую рану. Никто ощущала мерзкий мокрый жар из его вонючей пасти. Другой волк, гулко зарычав, кинулся к шее девушки. В этот момент колдунья увидела мнимый шанс на спасение. Свободной рукой она откинула нападавшего зверя — магии хватило на небольшой импульс.       Вожак стаи всё ещё не отпускал женскую ладонь. Поэтому, стиснув зубы, девушка протянула раненую конечность на себя, приблизив этим голову животного. Тотчас колдунья схватилась свободной рукой за загривок чёрного волка.       На это потребовались последние капли её магических сил. Никто влезла в голову вожака.       Взгляд животного сузился, без того злые глаза налились тёмно-красным цветом. А бешеное и порывистое дыхание тут же стало спокойным и решительным. Она подчинила его.       И, наконец, тот разжал пасть. Увидев, как вожак, гордо подняв голову, отходит назад, остальные волки тоже прекратили нападать на жертву, ожидая приказа альфа-самца.       У Никто было целых пятнадцать секунд, чтобы отползти в сторону. Только это время истекло — её внушение начало действовать. Вожак вновь оскалился. От его протяжного рычания другие волки поджали хвосты, ибо стали целью его гнева. Вожак увидел в своих сородичах добычу. В его сознании сменилась биологическая роль. Отныне он стал убийцей, убийцей серых волков.       Отбившись от последнего неугомонного животного — проломив копытом череп одичавшему волку — конь поспешил к своей хозяйке, что быстро забралась в седло, тут же приказывая убираться отсюда. У них было немного времени, чтобы выбраться из леса, её внушение будет работать ещё с полчаса. Волки в любом случае уже не последуют за ними, об этом Никто позаботилась, но здесь они были не единственными голодными хищниками.       Пока волки раздирали друг друга на куски, скулили и рычали, выдирая себе шерсть и плоть, Чёрный всадник всё дальше уходил от них.       После этой схватки на выживание девушка чувствовала лишь лёгкую усталость и точечное покалывание в тех местах, где зияли раны. Но адреналин стремительно сходил на нет, а вместо него приходила ужасающая действительность. Голова начала кружиться, во рту появился солоноватый привкус крови. Всё тело теперь ныло, а от каждого движения от в местах укусов расходилась резкая боль. Её шатало.       Конь бежал скачками, и на каждом его порывистом шаге Никто подскакивала в седле. Всё сложнее ей удавалось удержаться, поэтому девушка, прильнув к шее скакуна, обвязала поводья вокруг предплечья.       Не самая удачная её прогулка на природе. Как она только выжила до сих пор? Ведь колдунья никогда себя не жалела, шла на работу даже если температура рубила под сорок.       Ей нужно было время, чтобы восстановиться. Не впервой.       Лес остался позади. Конь выбежал на холм с единственным засохшим деревом. На мокрой земле с пожухшей и полусгнивший травой были разбросаны круглые камни. Крупные и расставленные здесь с определённой целью — в природе камни не лежат на лугу ровными рядами.       Никто старалась не закрывать глаза, крепче сжимала поводья. Но силы оставляли её. Губы холодели, перед глазами появились назойливые мушки, веки опускались. Её тошнило. И вот крепко завязанная кожаная спираль на её предплечье ослабла, высвобождая руки всадницы. Сначала её тело, обмякнув, прижалось к шее скакуна, а на очередном резком шаге коня — накренилось вбок.       Она свалилась с седла, потеряв сознание. Упала, как безжизненная кукла.       И утро, действительно, было не самым добрым, ибо с треском костей, девушка приземлилась спиной на круглый камень.              Тем временем, точнее, пятнадцатью минутами ранее, на широкой террасе замка Межмирья можно было заметить двух бессмертных. Они молча смотрели на холодный морской горизонт, на яркие солнечные блики в спокойной воде. Две чёрные фигуры просто были рады обществу друг друга в свой минутный перерыв.       Люцифер любил эти короткие встречи даже больше, чем часовые беседы с Араем, а ведь Арай был его лучшим другом. К Смерти Люцифер испытывал другие чувства. За четыреста пятьдесят лет Дьявол не просто привязался к мальчишке, он сам не осознавал, что видел в Смерти того, кого судьба лишила его навеки — собственного сына.       Это как-то заметил Арай, удивляясь, насколько Смерть подражает своему наставнику. Хранитель за эти столетия, как минимум, внешне изменился: отстриг длинные чёрные волосы, стал носить чёрную одежду по моде тех лет (с широким капюшоном, закрывавшим бледные глаза) и, конечно, нашёл чёрные туфли. На замечание Арая, что чёрный плащ Дьявола Смерти будет очень к лицу, Тёмный Бог пригрозил Светлому лишением возможности говорить как таковой. Поэтому Всевышний воздержался от следующей фразы: «Тебе его словно сама Вселенная на порог подкинула».       Смерть тоже признавал, что благодарен Люциферу больше, чем наставнику или учителю. Он был ему обязан, замечал его заботу и учтивость, доверие и доброту и отвечал ему тем же. Словом, между Смертью и Дьяволом было взаимное родственное чувство уважения.       — О чём задумался? — Люцифер облокотился на каменную массивную балюстраду, прерывая туманные мысли ученика.       Удивительно стремление человека давать всему свои имена. Так и бессмысленное смотрение вдаль получило лаконичное название «Бокетто». Взгляд Смерти был потерян в холодном бескрайнем горизонте.       — Отчего человек так жесток? — вопрос прозвучал рассеянно и неопределённо. Поэтому Смерть тут же принялся объяснять, ведь Люцифер уже давно не мог прочесть его мысли, — я понимаю, что людей становится больше, чем больше их число — тем выше смертность. Но я всё реже забираю души, что умерли своей смертью. Всё чаще я ощущаю их страх, душащую паранойю, мольбы о прощении. Люди стали убивать, преследовать, наказывать и карать других. Я не понимаю, зачем… Зачем человеку нужно чувствовать эту боль? Неужели такова наша природа, что мы постоянно нуждаемся в боли?       Это, правда, расстраивало Смерть. Он не мог принять жестокость своих, почти что, собратьев — людей. Он искренне сочувствовал каждому убитому и каждому убийце, что, перешагнув через эту черту, оставлял неизгладимый след на своей душе. Смерти было больно смотреть, как человечество калечит себя, как изничтожает. Он продолжил:       — Человек гораздо страшнее волка. Волк не станет убивать ради забавы. Животные убивают, лишь когда голодны или когда ощущают опасность. Тем более, волк никогда не убьёт волка. А люди убивают. И им это начинает нравиться. Они идут войнами друг на друга, поднимают восстания, устраивают революции, придумывают пытки, казни…       Последнее разочаровывало его больше всего. Человек придумывал всё более длительные способы публичного умерщвления, как вид тяжёлого наказания для преступника. Но наказанием это было только для Смерти, что был вынужден незримо ждать, когда же насаженный на кол, наконец, скончается.       — Отчего человек так жесток? — Смерть повторил вопрос.       — Тебе лучше спросить это у Давида, — куда же без родительского упрёка. — Скольких уже убил твой брат?       Люцифер вспоминал это с неприкрытым укором, ведь знал, о причастности Смерти к необычайно долгой жизни его родственников — да, да, прошло четыреста пятьдесят лет, а его братья и сестры были ещё живы. Магия Амадея и Сильвины делали его семью почти бессмертной.       Но Хранителю Смерти запрещено вмешиваться в дела живых, поэтому в голосе Люцифера было напоминание об уголовном кодексе и предупреждение.       Конечно, он знал, что Смерть действовал крайне осторожно. На Земле ни один смертный до сих пор его не видел, ни один человек не умер от его белого взгляда, и со своей семьёй он общался, ну, очень косвенно. Только Люцифер знал, что неожиданные успехи в магии у Амадея и Сильвины, дело рук его ученика.       — Или можешь спуститься на седьмой круг Ада и спросить это у Калина. — Но на этом Дьявол оставил шутки, решив серьёзно обсудить вопрос. Он тяжело вздохнул, — не могу знать точно, друг мой. Но отчего-то первая человеческая жизнь всегда непроглядно черна. Попадая в этот мир, лишь время на приспособление мешает смертным выпустить свои острые клыки. Оттого ты и не в полной мере застал их грешность при жизни. Но посмотри, что стало с твоей семьёй, стоило человечеству прижиться на Земле. Все твои братья решились на месть — они убили Калина. А дальше каждый выбрал для себя свою священную заповедь, которую он хочет нарушить.       Ты — исключение на миллион. Светлая душа в первой жизни. Всем остальным ещё нужно будет прийти к такому результату.       — Но, если так пойдёт дальше, идти будет уже некому. Скоро на Земле не станет места для новой души. Люди убивают себя. Они делают необдуманные поступки, ведущие к краху… Может быть, уже настало время избрать второго Хранителя? Прошло почти пятьсот лет, наверняка уже можно созвать Совет.       Люцифер опустил глаза и поджал губы. Всё было не так просто:       — Понимаешь, дело в том, что Арай больше не хочет пускать к этой должности своих.       — Почему? — спросил Смерть. Но уже знал ответ.       За прошедшие века Смерть перевёл через потусторонний мир сотни и тысячи человеческих душ, но ни одной божественной. Десятки новых нитей зажигались в его чёрной комнате каждый день, но среди них не было бессмертных — Боги не рождались и не умирали. Но избрать Бога Хранителем, значило подписать ему смертный приговор. А Боги больше не хотели терять своих.       — Простите, — извинился Смерть за свою забывчивость.       — Арай ждёт появления ещё одной светлой души на Земле. Как я уже сказал, это невероятная редкость. Поэтому нам остаётся только ждать и верить, что до того момента мир не рухнет.       Смерть задумчиво закачал головой, его частенько удивляли поступки Всевышнего. Его идеи были непостижимыми, великими. И когда простой человек думал, что Бог ошибся, на самом деле тот уже продумал всё наперёд.       Почему? Мысли Смерти свернули на излюбленную тропу рассуждений о разнице между Богом и человеком. Раньше он сравнивал только на основе Смертности и Бессмертности, но сейчас, казалось, был близок к разгадке:       «Человек по природе ущемлён. При жизни я мог использовать только десять процентов то силы, что теперь есть у меня благодаря бессмертному телу. Боги ограничили людей в возможностях. А сами? Боги всесильны? Могут пользоваться своим разумом и телом на все сто процентов? Тогда это даёт им право властвовать над другими.       Но и Боги несовершенны. В бессмертном теле тоже есть непреодолимый порог. Семьдесят, максимум, семьдесят пять процентов! Кто ограничил Богов в возможностях так же, как они поступили с людьми? Кто создал Богов?»       — Кто был до Вас, Люцифер? — Смерть только успел озвучить вопрос, как пришлось настороженно обернуться. В этот миг до его уха донёсся тонкий и протяжный звон, словно от холодных северных льдин эхом отражался жалобный женский крик.       — Кто-то умирает? — догадался Люцифер по повадкам ученика.       Тот кивнул и нехотя поспешил откланяться. Люцифер впервые за долгое время был рад, что на Земле кто-то умирает, потому что Смерть начал задавать вопросы, на которые Дьявол не знал ответа.              Смерти больше не нужно было каждый раз возвращаться в ту чёрную комнату. Своё обучение он закончил ещё триста лет назад. И если бы школа Люцифера выдавала аттестат и диплом, у Смерти таковой был бы красным со знаком отличия. Теперь Хранителю нужно было лишь присмотреться, чтобы взглянуть на умирающую душу, словно подсматривая за ней через щёлочку в двери.       Он почувствовал боль, рваное горячее дыхание. Увидел место, где лежит тело, и переместился туда.              Огонь вспыхнул под чёрным высохшим деревом на просторном лугу. Смерть тут же с любопытством отвёл взгляд от своих серебристых карманных часов и огляделся. Это место было ему знакомо. Было в этой земле что-то родное. Такое чувство приходит от старых забытых фотографий.       Он повернул голову в сторону раскидистого скелета дерева, и совершенная память подсказала верную догадку. Это его дом. Точнее, место, где он умер.       Здесь много чего изменилось. Место уже трудно было назвать обрывом. Земля на краю посыпалась, превращая крутой склон в невысокий холм. За ним возвышались верхушки деревьев, что росли уровнем ниже, это вовсе выравнивало местность. Лес, за которым раньше была его община, тоже поменялся. Стал более густым, деревья выше и величественнее.       Смерть осмотрелся. Трава была грязного болотного цвета, с оттенком мёртвой синевы. Редкие сорные осенние цветы оплетали круглые камни. Не таким Смерть помнил дом. Даже небо стало другого цвета, какого-то мутного и неживого.       Может быть, всему виной, что в последний раз он был здесь весной? Запомнил все краски и жизнь на рассвете? Но Смерть жил здесь двадцать семь лет, в памяти осталось много зарисовок об осени, и они имели совсем другой окрас. Свет стал каким-то серым…       Может быть, всему виной, что вот уже четыреста пятьдесят лет он был мёртв? Смотрел на мир бледными глазами?       Он тяжело вздохнул.       Но откуда взялись камни? За лесом давно не было никакой общины. Даже следа не осталось от их поселения, кроме этого луга, где под землёй медленно гнили их тела. Это было кладбище.       Смерть посмотрел себе под ноги. На том месте, где он стоял, было зарыто его старое тело. Рядом с его могильным камнем уже успела взрасти и умереть акация. Странное ощущение стоять живым на собственной могиле.       А живым ли?       По его левую руку лежал маленький, сточенный ветром, камень. Здесь была похоронена его сестра. А впереди были могилы его родителей. Смерть остановился на мгновение рядом с ними, положив ладонь на надгробье матери. И сделал то, чего не делал уже несколько веков — вышел из граней в реальный мир.       На этом пустом лугу он мог не опасаться, что его кто-то увидит, и позволить себе минуту слабости. Лишь минуту, чтобы отдать дань памяти любимым людям.       Но о работе ему напомнил голодный крик вороны. Чёрная птица закружилась над побитым телом, села рядом на могильный камень и опять каркнула, нетерпеливо подгоняя: «Умри, я есть хочу!»       Смерть неторопливо и даже лениво поднялся с колен, идя в сторону умирающего. Неужели ему надоела его работа?       Тут невоспитанную птицу прогнал вороной конь. Как это Смерть раньше не заметил осёдланного скакуна, что иногда подходил к хозяйке и толкал её носом, пытаясь как-то разбудить.       Конь не испугался Смерти, а даже подставил голову, чтобы его погладили. Либо конь был чересчур глуп и доверчив, либо что-то знал… Смерть взглянул на умирающую.       «Сломан позвоночник. Паралич нижних конечностей. Потеря почти двух литров крови. Цианотичные кожные покровы, слизистые. Низкое давление. Обширные многочисленные раны в виде укусов и порезов. Заражение. Два закрытых перелома».       Со скучающим выражением лица Смерть взглянул на часы. «С таким диагнозом не живут. Три минуты», — подумал Смерть, засекая время до появления души.       Секундная стрелка медленно ползла по циферблату, а дыхание его пациентки оставалось ровным. «Ладно», — будто делая одолжение сказал себе Смерть. «Четыре минуты».       Он ещё раз осмотрел жертву обстоятельств. Исключительно внешне — Хранитель не любил разглядывать душу, когда та ещё находятся в теле.       Он положил девушку на влажную траву. От становления идеальным трупом сие обескровленное тело отделяло лишь несколько метров земли. «Рано к тебе пришла старость», — подумал Смерть, рассматривая седую косу. Хотя девушка была молода для седины. Она была его сверстницей, то есть сверстницей той версии Смерти, что когда-то жил на этом обрыве. Ей было почти двадцать семь.       Смерть так же подметил стоимость её, пускай и рваного, костюма и снаряжения коня. Такие качественные вещи имели немалую цену даже в северных краях. Что же привело столь богатую девушку на старое кладбище?       Смерть уже нервно посматривал на часы, что, как и прежде, засекали три минуты. На бледной чуть посиневшей коже девушки уже засыхала её собственная кровь. Пальцы дрожали от холода. Но она всё равно продолжала дышать.       Смерть закрыл брегеты.       — А можно побыстрее? Меня другие ждут.       На его негодование подкаркнула ворона, ожидающая свой обед. Смерть сел на камень рядом с чёрной птицей.       По коже прошёл знакомый мороз, до ушей донёсся жалобный звон — кто-то умирает в другом месте.       Хранитель поднялся, ещё раз оценивающе посмотрел на странную девушку:       — Никуда не уходи, я вернуть через пять минут.       Но за время его отсутствия ничего не изменилось. Хуже, вердикт Смерти стал: «Шесть минут».       — И часто с ней так? — скучающе спросил Смерть у коня.       Тот что-то фыркнул в ответ. Смерть понимающе кивнул. Ему окончательно надоело ждать. «Что же не так? В чём дело?» — спрашивал он себя. И любопытство взяло вверх. Он всмотрелся в умирающую душу.       Обычно он видел всё: все жизни, рождения, настоящие имена, грехи и достоинства — читал нить души как открытую книгу. Но в её душе он ничего не увидел. Она осталась Никем даже для Смерти. Даже в предсмертной агонии она нашла силы закрыть свой разум от высшего мага, чего с ним ещё никогда не было.       Может быть, Смерть и не смог ничего увидеть. Но он смог почувствовать. Ощутил силу, кою молодая колдунья направляла на восстановление. Ощутил решительность, смелость, отвагу, упорство, рискованность и сгусток человеческой жестокости. Жестокости, которую Смерть никогда не сможет понять, ибо за всю свою жизнь никого и никогда преднамеренно не убьёт.       Портрет её души был ярким, пускай и безымянным. Её характер был порывистым, дерзким, насыщенным эмоциями, как сама жизнь.       И это поразило Смерть настолько, что он застыл минут на пять, просто смотря в её истощённое бледное лицо.       — Кто же ты? — как-то зачаровано спросил он, не отводя взгляда. Время на часах отмеряло уже десять минут.       Ещё недолго Смерть крутил брегеты в руках, оглядывался по сторонам, словно опасаясь, что за ним следят. На всякий случай посмотрел вверх, чтобы исключить подглядывающих ангелов. И сел ближе к неизвестной на колени. Он взял её слабое запястье.       За прошедшие века Смерть забыл, каково это помогать другим и заботиться о живых. Ему это было запрещено. Но родное место и столь нуждающаяся смертная заставили его вспомнить, что он сам был когда-то человеком. Ему стало жалко наблюдать за тем, как покалеченная душа пытается выбраться из-под завала. Всё его существо рвалось протянуть ей руку помощи.       Как повлияет на историю человечества капля его сил для страдающей девушки, что и без его заботы скоро бы оправилась? Смерть тоже решил, что никак. Поэтому, взяв за запястье Никто, он исцелил её раны. Его часы перестали отмерять время до её смерти.       Конь благодарно кивнул, когда его хозяйка начала спокойно дышать. А когда Никто, будто просыпаясь, дёрнула головой, Смерть снова ушёл за грани.       Девушка открыла глаза. Был полдень. Свет тускло проходил сквозь пелену неба. Она сразу же дотронулась до своего запястья, ощупывая место, где должна была быть сквозная рана. Потом так же попыталась найти царапины на шее, укусы под рёбрами. Но порезы остались только на её костюме.       Она села и непонимающе огляделась. Было странное ощущение, будто она пыталась всплыть из-под толщи тёмной воды, и тут кто-то подтолкнул её наверх. Кто-то вытянул её на воздух, хотя она бы и сама справилась. Но не так быстро. Явно ощущалось чьё-то постороннее доброе вмешательство.       И присутствие.       Никто обернулась, но на лугу была только она и её конь.       — Пророк, что случилось? — Девушка обращалась к коню.       Тот что-то фыркнул.       — То есть как, тут кто-то был? Кто это? Ты запомнил его?       В ответ конь лишь выпустил воздух сквозь сомкнутые губы. Хозяйка угрожающе свела брови:       — Бойся, Пророк, ибо мы ещё поговорим на эту тему.       Но конь спокойно продолжил щипать траву.       Убедившись, что в округе больше никого нет, Никто поднялась на ноги. Ещё одной травмы, как и не было. Позвоночник был целым и невредимым, даже не щёлкал. Но на лугу было очень холодно. Конец октября был морозным, дул ледяной ветер. Изо рта выходил пар, а пальцы дрожали.       Никто обняла себя за плечи, закрывая дыры в рваной одежде. И на следующем её шаге, чуть поодаль разгорелся высокий костёр. Она ещё на миг остановилась, удивляясь, как быстро восстановились её способности. Погрела руки у огня и призвала Пророка.       Девушка достала из сумок на его седле небольшую записную книжку и широкий карандаш с усердно заточенным наконечником. Села на один из круглых камней и начала что-то писать.       Смерть всё это время незримо наблюдал за ней, опершись на рукоять изогнутой чёрной косы. Между прочим, с инструментом для работы Хранитель ещё не определился и часто менял оружие, что находил у себя в кабинете. Зачастую орудия возвращались на свои полки где-то через неделю-месяц. Исключением стали лишь карманные часы, с которыми он почти не расставался со дня получения должности.       Смерть прикусил губу, проклиная собственное любопытство, и бесшумно стал за спиной девушки. Пророк неодобрительно посмотрел на то место, где должен был стоять Смерть, но продолжил искать живую траву среди полусгнивших веточек и прутиков. Когда конь совсем отчаялся, он пошёл жевать блеклые цветы.       Никто озаглавила новую страницу сегодняшней датой. И эти цифры намного превышали действительность. Смерть это забавляло уже не первый год.       Общины и племена человеческие разрастались, превращались в города и королевства. Формировалась инфраструктура, наука. И тут человек придумал такие вещи, как история и календарь. Они были разными у каждого народа. Кто-то верил, что пять тысяч лет назад его предки построили пирамиды; кто-то верил, что несколько веков назад его троюродный дядя был замурован в великую китайской стену, кто-то — что его прапрапрадеда Ромула воспитала волчица, а кто-то — что его предки были знаменитыми кочевниками. Отчего-то человечество не верило в себя и заведомо продлевало срок своего существования. Придумывало историю, которой не было. Но прошло всего лишь четыреста пятьдесят лет (с маленьким хвостиком).       Никто путешествовала, поэтому на первых страницах её блокнота были выписаны основные календари мира и даже временные пояса, как у человека, привыкшего к частым перелётам. Сама же несколько лет уже пользовалась календарём, что узнала на северо-востоке Европы. Летоисчисление в тех краях начиналось от Сотворения Мира В Храме Звёзд. К сожалению, речь идёт даже не о Богах, а лишь о подписании мирного договора между двумя враждующими племенами в открытой обсерватории.       Никто обозначила девятый лунный день рюеня пять тысяч четыреста тридцать шестого года, неплохо так у людей развивалась фантазия.       Предлагаю на минуту отвлечься и разобрать эту ситуационную задачку. Девятый лунный день обозначает растущую луну, то есть последние дни месяца, 24-25 числа современного григорианского календаря. Рюень это ни что иное, как октябрь. А вот с годом придётся поколдовать. Дело в том, что если мы продолжим счёт относительно этой даты, то в нашем 2020-м будет 7528-й. Не будем мучить читателя арифметикой, по официальной исторической ветке (относительно 2020-го) тогда шёл 45-й год до нашей эры.       Но конечно тогда ещё никто так не писал. Как люди могли заведомо знать, что через 45 лет появится Иисус, чью дату рождения ещё через сто с лишним лет возьмут точкой отсчёта для нового календаря?       Смерть сам себя запутал в этих рассуждениях и поднял голову вверх, поражаясь человеческому разуму, что так и стремился создать себе проблемы там, где их быть не должно.       «Гонцы спасены. Завтра утром письмо будет доставлено главе Кельтики. Второе восстание галлов можно считать решённым. Так что Цезарю больше нечего опасаться».       Целых десять лет назад Гай Юлий Цезарь завоевал здешние земли и присоединил их к Римской Республике. Была великая Галльская война. Он вернулся героем в свой дом, пускай и по колено в чужой крови. Но племена галлов, особенно в Кельтике, были враждебными и злопамятными. И когда они увидели, что их враг уязвим, они придумали план жестокой расправы.       Но глава Аквитании (она находилась в южно-западной части Галлии, западной части современной Франции, граничащей с Испанией) был рассудительным, мудрым и влиятельным человеком. Он послал письмо своему коллеге с убедительной просьбой воздержаться от восстания.       Если бы послание не достигло адресата, то галлы напали бы на Рим, и наверняка разгромили бы его. Ведь бо́льшая часть войск Республики на тот момент находилась за его пределами: в Египте, Анатолии, той же Испании.       Почему? Потому что после Галльской войны в 49-м (напомним, что летоисчисление до рождения Христа ведётся в обратном направлении) началась Гражданская война против самого Цезаря. Верхушка общества решила, что она вправе изгнать Гая Юлия, заняв его место. Но Гай Юлий был против.       Вот уже четыре года Цезарь гнал обидчиков прочь из своего государства, возвращая себе трон.       Цезарь прославился политикой милосердия, но, когда дело доходило до вендетты, ни о каком помиловании не могло быть и речи. Будучи в Египте, Цезарю подарили голову его главного врага — Помпея — убийцы его дочери и близкого друга, зачинщика заговора против него и начинателя Гражданской войны.       В общем, Рим сейчас был уязвим, и, если бы не письмо, в обязательных планах на завтра у Цезаря появилась вторая Галльская война. Никто самодовольно улыбнулась.       Девушка убрала блокнот в сторону, задумчиво глядя в волшебные всполохи пламени. Она поправила рваный капюшон и распустила белую косу. Седые, чуть окровавленные, волосы упали на плечи.       А Смерть всё не уходил. Никто была первым человеком, что выжил после встречи с ним. Ему было любопытно узнать об этой персоне побольше, и… Было что-то ещё.       Смерть, не сводя с неё взгляда, присел на надгробный камень, напротив. Красные искры отлетали будто от трескающихся поленьев. Огненные лепестки отражались в её серебряных волосах. Её локоны нельзя было назвать истинно седыми. Видимо колдунья пыталась вернуть им былой цвет, но смогла лишь смягчить пряди. Они были лёгкими, нежными, но в тоже время неживыми и пепельными.       Пламя играло бликами на её лице, как свет от лампы в холодный зимний вечер. Так отражается огонь от белого снега, так свет проходит сквозь северные льды. И казалось ему, что наступила ночь, что он попал в зимнюю сказку.       Он смотрел в её задумчивые синие глаза и мог их сравнить только с красотой северного-ледовитого океана. Он тонул в них, так же как в холодных водах, они сковывали и притягивали, как глубины неизведанных морей. И в этих полуночных глазах отражался алый цвет огня, будто в них самих горела свеча. Свеча горела.       С неба одинокими хлопьями посыпался первый снег. И всё стало теряться в снежной мгле седой и белой…       Смерть увидел в ней нечто прекрасное. В её образе, в её таинственной душе. Он готов был и дальше сидеть на надгробном камне, любуясь женской красотой, как извечно безупречным январским пейзажем, если бы их взгляды не пересеклись.       Никто, конечно, ничего не увидела, взглянув вперёд сквозь огонь. Но почувствовала ужасный холод, тотчас она крепче приобняла себя за плечи, как от морозного ветра. В английском языке есть выражение «Будто кролик пробежался по моей могиле». Именно такое ощущение появилось вслед за внезапными мурашками.       Смерть с сожалением отвернул голову в сторону. Кто знает, спасло ведьму то, что она посмотрела в глаза Его не напрямую — а через грани, или то, что она была, действительно, сильной ведьмой. Смерть не хотел проверять и подвергать её такой опасности.       Он поднялся, но всё не решался уходить. Однако работу никто не отменял. Он опять услышал жалобный звон, это значило, что какая-то душа уже ждёт его.       Когда он вернулся на родной луг, кроме голодной вороны там больше никого не было.              Когда Смерть незримо исчез, Никто почувствовала тоскливое одиночество, будто её, правда, кто-то покинул. На чёрное засохшее дерево слетелись птицы.       Девушка обратила на них взор. Эти птицы много о чём поведали колдунье. Их сознания хранило образы из тех городов, над которыми пролетала стая. Птицы начали своё путешествие в Риме и ещё помнили, как армия Цезаря возвращалась домой. Гай Юлий гордо подходил к воротам города с благой вестью — Гражданская война, наконец, окончена, ведь он разобрался с последним последователем Помпея. Город ждало великое празднование. Триумф.       — Нам пора, — решительно сказала Никто, поднимаясь на ноги.       Огонь по желаю мысли потух, не оставляя даже тлеющей травы. Пророк подошёл ближе.       — Мы возвращаемся в Рим, — девушка взяла коня за поводья и чуть приподняла другую руку.       Что-то ей всё ещё не нравилось в её восстановлении. Слишком легко в этот раз прошло исцеление, слишком быстро накопились магические силы. Слишком много слишком.       Пытаясь отмахнуться от паранойи, что засела в груди неприятным холодом, Никто взмахнула рукой, и в тот же миг под ними, со звуком мгновенно распространяющегося всепоглощающего огня, открылся портал.       Исчез костёр так же быстро, как и появился, словно мигнул, или его не было вовсе, как и Чёрного всадника на мёртвом лугу.              Такой же огонёк мигнул в пустом переулке. Никто удивлённо посмотрела на свою ладонь. Обычно после такого перемещения, она чувствовала сильную слабость, истощение, как от недосыпа. После двух перемещений подряд текла кровь из носа, а после трёх — она с трудом держалась на ногах, как сегодня утром. (Прожигание пространства сильная и опасная магия, даже сам Мерлин пользовался ею не чаще, чем один раз в неделю — настолько огонь опустошал магический резерв). А сейчас усилий было потрачено не больше, чем на простой шаг вперёд. Всё это было очень странно. Никто не любила непонятные подарки судьбы, ведь привыкла сама быть судьбой.       В Риме недавно прошёл дождь. На плитке и земле остались свежие лужи. Девушка, проходя мимо, заносила руку над водой, смотря, как та отражается на фоне серого неба.       Зеркала луж, как маленькие окна в параллельный волшебный мир. Не дверь, не портал, а именно оконце, через которое можно утонуть в бездонном небе. Никто всегда этому улыбалась. Это случайное чудо заглушало немой магией любой посторонний шум.       Тот, кто придумал природу, кто нарисовал эти пейзажи и создал этот мир, наверняка ценитель прекрасного — волшебник мелочей. И видя своё отражение, Никто вспоминала, что она существует.       А ещё она увидела в луже свой рваный грязный костюм, поэтому свернула в сторону от главной площади, где встречали Цезаря. Девушка точно знала, что у неё есть время до темноты, нужно было привести себя в порядок.       Она помнила, что на этой улице были торговые лавки, но сейчас большинство из них были закрыты из-за празднований. Казалось, весь Рим собрался на главной площади, настолько опустели его улицы, дома и переулки. Но на одной дверце всё же висела табличка «Открыто».       Длинный квартал был плотно застроен двухэтажными домами. Они почти сплошной линией сковывали границы улицы, что также имела узенькие пешеходные тротуары и небольшую полосу дороги для одностороннего движения (но при необходимости тут могли вместиться и две повозки). Первый этаж был исключительно для магазинов: оружие, картины, специи, продукты, аптеки, алхимия, трактиры, портные. А на втором так же плотно располагались квартирки продавцов и некоторых бедных горожан. В обычный будний день этот квартал мало чем отличался от базара или рынка. Но сейчас была открыта лишь одна дверь.       На пороге, с нервными ищущими глазами, стоял работник лавки. Только завидев потенциального покупателя, зазывала воодушевился:       — Желаете купить платья своим жёнам? Или костюм для охоты, мой господин?       Но господин в чёрном грязном наряде пошёл мимо на несколько шагов, а именно — к таверне «У легионера», где стояло довольно шаткое стоило для лошадей. Никто привязала Пророка возле корыта с дождевой водой, и конь сразу же опустил туда голову по самые глаза. На поверхность выходили одинокие пузырьки. Коню приходилось ненадолго доставать голову из воды, чтобы сделать вдох и продолжить пить.       Рядом стояла ещё чья-то привязанная лошадь. Та посмотрела с недоумением на своего собрата, и будто показывая пример, аккуратно коснулась губами кромки воды, чтобы утолить жажду. Но Пророк лишь фыркнул на это, невозмутимо опустив ноздри воду.       — Странное животное… — протянул работник швейной лавки, наблюдая за необычным водопоем.       — Но его уже не перевоспитать, — обречённо сказала Никто, разворачиваясь к человеку. — Странное существо должно быть странным во всём.       Она свободно зашла в лавку мимо ошарашенного человека в дверях. Юноша был не то что удивлён — он был шокирован и растерян. Только что он решил, что встретил на улице некого господина с севера, а это оказалась леди…       Никто зашла вовнутрь, осмотрелась. Это была целая мастерская. Всюду стояли манекены с интересными одеяниями, были развешены ткани разных цветов и видов (где-то они крепились к стенам просто, как шторы), имелось несколько больших зеркал, в углу стояла простенькая ручная швейная машинка, заваленный бумагами с эскизами письменный стол. И в этой захламлённой всем прекрасным коморке ещё имелась примерочная. Тесная лавочка модельера. Только переступив порог, Никто сразу приметила любопытный костюм в дальнем углу. Светлый, лёгкий, с виду удобный — такого у неё ещё не было.       Продавец сидел за письменным столом с не менее удивлённым лицом, чем у его рабочего. Как же Никто позволила себя увидеть? Да ещё в таком потрёпанном виде.       На самом деле, это не шло в разрез с её кредо. Чёрный всадник скрывался тремя способами: оставаясь в тени для всех, стирая воспоминания о себе из людской памяти или…       — Мне тот костюм, — она указала на понравившийся, — за время и молчание плачу вдвойне.       Или заставлял забыть о себе простым человеческим способом — деньгами. А этим двоим деньги были очень нужны, иначе бы они не остались в день возвращения Цезаря в своей лавке, надеясь на любую случайную монету.       Голос Никто был уверенным с командным тоном, это лишь подтверждало наличие полного кошелька. И портным было всё равно, откуда у неё таковой: украла у богача, нашла на улице, выпросила у мужа, тот сам сделал жене подарок или это была просто городская сумасшедшая. Главное, что эта городская сумасшедшая была при деньгах.       Через четверть часа всё было готово. Наряд был лёгким, но на удивление прочным. Свободный крой обеспечивал хорошую манёвренность, хотя защитные характеристики данного костюма были средними. Поверх светлой мантии надевался кожаный ремень, вставки брони на плечи, грудь и руки. В основе силуэта были правильные геометрические линии, немного ассиметричные. Грамотно подобранные нейтральные светлые тона.       Глубокий капюшон, длинные рукава с пальцами-перчатками, большое количество карманов, брюки под облачением — всё совпадало с излюбленными критериями незнакомки, а эстетика поставила восклицательный знак в заслуженном комплименте:       — Тот, кто это придумал — гений!       Продавец — он же портной и автор наряда — чуть покраснел и заулыбался. Было даже как-то неловко говорить после этого:       — С Вас двадцать сестерций.       К слову о тогдашней моде. Принято считать, что в Древнем Риме носили только свободные туники. Отчего же в этом магазине были столь вычурные для того времени наряды?       Почему вычурные? Видимо всему виной статуи и фрески. Но, если бы до Ваших дальних потомков, дорогой читатель, дошло бы лишь несколько фотографий президентов — это же не значит, что все люди в Вашем времени носили деловые костюмы? Не все дамы в средние века носили бальные платья, не все мужчины были одеты в военные камзолы.       Так и в Древнем Риме туника — была вещью парадной и для элиты. Простой народ пользовался стандартными элементами гардероба, извечно сопровождающие человечество — брюки и рубашки. А человеческая фантазия и желание творить всегда вносили в эти составляющие что-то новое и уникальное. Поэтому не обманывайтесь, охотничий костюм был совсем не вычурным.       Никто отошла к своей старой одежде, прикрыла её тёмным отрезом ткани, предварительно достав из кармана увесистый мешочек. Ничего не сказав, девушка кинула продавцу эти деньги. Тот покачнул руками, подобно весам.       — Но тут больше, госпожа, — он явно был смущён.       Торговец было хотел ещё что-то возразить, но тут же замер, когда его окликнули сзади.       — У Вас всё нормально? — в дверях стоял солдат из патрульной полиции. Когда на него обратили внимание, римлянин продолжил, — не видели каких-нибудь подозрительных лиц?       Торговец растерянно и бегло осмотрел свою лавку, и непонимающе закачал головой, ведь странная женщина в мужском наряде исчезла. Был виден лишь рваный клочок её предыдущего одеяния, спрятанного за другие ткани. Торговец постарался незаметно передать работнику тяжёлый мешочек и, наконец, ответил солдату:       — Нет, мой господин.       — Не заходил ли кто?       — Нет, мой господин. Посетителей со вчера не было. А что случилось, мой господин?       Тот прищурил глаза и объяснил свои поиски:       — У таверны стоит незнакомый грязный конь, я ищу его хозяина. Видимо он какой-то странник.       Работник украдкой выглянул на улицу и усмехнулся:       — Позвольте, но там стоит лишь лошадь нашего соседа.       Теперь очередь недоумевать перешла к солдату, он резко повернул голову за дверь. И правда, возле корыта была привязана одна лошадь.       — Могу поклясться, — с подозрением прошептал солдат, — их только что было две… А чья это кобыла?       — Так соседа нашего, мой господин, — совершенно спокойно и даже расслабленно ответил работник.       — Какого соседа?       — Ну, этого, с дочкой который. Он в кузнице помогает. А! — вспомнил работник, — у него ещё шрам на плече, Вы должны помнить.       Солдат утвердительно кивнул. Отличительных черт было достаточно. Он решил, что уже вдоволь выпил на празднике и ушёл из лавки.       Чуть позже торговец и его работник перечитывали серебряные монеты.       — Тут ровно семьдесят шесть сестерций! — воскликнул старший. Это была недостающая сумма для выкупа их брата из долгового рабства. Недаром лавка называлась «Удалая троица».              Ближе к вечеру Смерть спустился к Люциферу. Они заполняли годовую отчётность — ещё один совпадающий пункт, они оба это делали лишь из-за холодного взгляда Фемиды, без особой любви к обязательной документации.       Двое бессмертных были в кабинете Тёмного предводителя. Смерть сидел в кресле за журнальным столиком, вычитывая свой отчёт. Люцифер, подперев висок кулаком, неохотно вписывал распределённые души в таблицу.       — Удивляюсь тебе, Смерть, — отвлекаясь от работы, заметил Люцифер. — Прошло вот уже четыреста пятьдесят лет, а ты не упустил ещё не одной души.       Как обычно бывает, когда говорят под руку, что-то идёт не так. Именно в этот момент Смерть резко поднёс ладонь к голове, скривив лицо от внезапной боли. Люцифер тут же встрепенулся и поднялся, забыв о надоедливых бумагах.       — Кажется, у меня есть все шансы Вас разочаровать, — сквозь зубы посмеялся Смерть, уловив в этом иронию. Он попытался встать на ноги, но упал на колени, не выдерживая головную боль. Уши резал отвратительный тонкий звон, словно ультразвук отражался от громадного колокола. Если бы Смерть не заставил это замолчать, не выключил бы звук из чёрной комнаты — из ушей бы потекла кровь.       Тут же переместившись в свой кабинет, Смерть взял косу — было предчувствие, что ему предстоит сегодня косить нити жизни, как колосья в поле. Так и было. Даже Люцифер ясно видел мерцание сотен душ в той чёрной комнате.       — Что за… — Смерть ещё не обзавёлся вредной привычкой, каждый раз вспоминать Бога или Дьявола, если случайно в него врежется дверь или он увидит великолепный закат. Эмоции он пока что выражал культурно и лаконично.       — Массовое самоубийство? — предположил Дьявол, у него так же была мысль о химической атаке, но человечество ещё до этого не дошло. — Эпидемия чумы?       Смерть закачал головой:       — Нет, никто из них не ранен, не болен. Это просто предчувствие. Это внезапная паранойя, страх без причины. Душа предвкушает скорую кончину и дрожит в смертной оболочке. Это нормально, — дальнейшее он говорил более напряжённо, — но в таком количестве ещё не было…       Он прислушался. Нити кричали, как взбунтовавшаяся толпа, как человеческое стадо, бегущее от стихийного бедствия. И в этом хаосе истошных воплей Смерть различил испуганный еле живой стон того, кто первым упал в столпище, кто потерялся, кого забивала волна человеческих ног.       — Там! — указала он. — Та нить почти померкла.              Переместим и мы наше внимание на место, где сидел обладатель дрожащей души. Это был ни страшный лес, ни эшафот или тюрьма, отнюдь, это место не внушало никакого страха — это было палаццо Цезаря, куда ближе к вечеру плавно перешло празднование его победы и возвращения.       За длинным столом не умолкал людской гомон, все что-то обсуждали, вспоминали и восклицали. Если прислушаться, можно было разобрать что-то о политике. И только несколько персон выделялись из голосящего сборища. Они были как серые фигуры на ярком холсте — молчащие и задумчивые.       Назовём их справа налево, от входной двери или конца стола до его главы. Ближе к выходу сидел небезызвестный Марк Юний Брут. Черноволосый юноша лет двадцати с тёмными глазами и весьма отрешённым лицом. Обычно он всегда поддерживал пылкие споры. Ораторским умениям юноши завидовали как его сверстники, так и более старшие члены сената. Но сейчас Марк тихо сидел, подперев голову рукой. Нельзя сказать, что он был спокоен. Взгляд то и дело нервно метался по комнате и сурово встречался с каждым, кто решил на него посмотреть. Он сводил брови, жевал губу, стучал пальцами по столу, явно не желая находиться на этом празднике.       Через пару стульев правее от него сидел задумчивый человек лет сорока. У него были поседевшие волосы, мудрый взгляд. Зачастую он носил парадную тунику. Цицерон был чем-то расстроен. И разум его мучило беспокойное воспоминание.       Напротив него, сложив руки на груди, стоял Марк Антоний. Этот человек же редко менял военные латы на тунику, но сейчас его обязывал случай. Сжав зубы, он внимательно следил за людьми в этой комнате, словно всё ещё находился на поле боя.       И во главе стола, полулёжа, сидел Цезарь. Он невольно улыбался тем, кто с ним заговаривал, обменивался скучными фразами, принимал поздравления, вовремя кивал в коротких разговорах. Но всё это сейчас ему было противно, настолько, что за весь день он ещё не притронулся к вину.       Он пытался успокоить себя мечтанием о завтрашнем спокойном утре, однако в голове застряла ужасающая мысль, что завтра, скорее всего, не наступит.       Эта мысль была настолько навязчивой, что вплеталась в любое его суждение. Цезарь старался не думать вовсе. Глубоко вздохнув, он потёр глаза. Ведь Смерть прибыл по его душу…       Оказавшись незримой фигурой на этом пиршестве, Смерть сильнее сжал рукоять орудия, ибо не было в комнате спокойной человеческой души. Каждая нить дрожала. И первым должен был умереть Цезарь.       «Где же ты?» — подумал Смерть, ища глазами предателя и убийцу. «Где же этот наёмник, что начнёт хаос?» Ведь после того, как умрёт Цезарь, народ поднимет восстание, начнётся кровавая бойня, анархия и абсолютный разгром. И всему этому будет причиной убийство Гая Юлия — как первый упавший камень в домино, как нижняя карточка в бумажном домике.       За столом опять кто-то встал, дабы произнести тост. Речь какого-то сенатора была очень вдохновенной и долгой. Марк Антоний — близкий соратник Цезаря, человек, с которым он прошёл Галльскую войну — подошёл ближе к главе.       — Думаю, время достать тот заветный графин, — тихо предложил он, вспомнив давнее обещание своего друга, что несколько лет назад зарёкся выпить старое вино на торжестве в честь последней победы.       Цезарь лениво согласился. Была почти полночь, а он был ещё абсолютно трезв. Может быть, хоть это поднимет ему настроение. Это как-то неправильно — не радоваться на собственном празднике.       По окончании пламенной речи, в доселе пустой поблёскивающий кубок Гая Юлия слуги налили вино.       — Аве Цезарь! — подняв свои бокалы, сказали присутствующие.       — Аве Цезарь! — сказал Марк Антоний, стоявший по левую руку от своего друга. Цицерон и Брут, опомнившись, тоже подняли кубки.       — Аве Цезарь! — сказали люди в третий раз.       После чего Цезарь поднялся, постарался улыбнуться и благодарно кивнул. Он поднёс кубок к губам.       И тут произошло то, что встрепенуло, ужаснуло и оживило весь зал. По столу прошёлся испуганный вскрик. Кто-то удивлённо поднёс ладонь ко рту.       В этот миг в Цезаря вылетела стрела.       Но наёмник, что стоял в коридоре возле входной двери промахнулся. Стрела попала в кубок, выбив его из рук диктатора. Вино расплескалось по белой одежде, слуги, стоявшие рядом, от неожиданности выронили графин. В первый момент покушения было не ясно кровь это или алый напиток.       Часть людей тут же кинулась помогать своему предводителю, но своей заботой они лишь сбили его с ног.       — Стража! — зло крикнул Брут, поднявшись с места.       Солдаты уже занимались этим. Сразу после выстрела они набросились на призрачного стрелка. Но тот, повинно опустив голову, даже не сопротивлялся. Дал заломить и связать себе руки. Не кричал, когда стражники пережали запястье. Лишь грустно фыркнул, когда солдаты отшвырнули от него белый лук. Оружие ударилось о стену и разломилось на две части.       Брут посмотрел в сторону диктатора, к тому подбежал лекарь. Недолго думая, Марк Юний махнул рукой страже, приказывая увести наёмника в темницу, ведь Цезарю сейчас было не до того. И, на удивление покорного наёмника, повели вниз.       Дальше началась суматоха. Каждый считал своим долгом осведомиться о здоровье и состоянии Цезаря, и посплетничать о покушении. «Чёрный всадник» — в этих разговорах мелькал чаще всего.       «Да какой чёрный? — спрашивал кто-то, — Вы видели цвет его одежды? Белый! — возмущался неспокойный человек. — Это уже не Чёрный, а Призрачный всадник!»       «Но вспомните же!» — призывал другой.       «Это точно Чёрный всадник!» — восклицал третий.       Смерть оглянул просторный зал, опираясь на косу. Он заметил, как куда-то ушёл Брут. Вслед за ним исчез и Марк Антоний.       Бессмертный недовольно хмыкнул. Он ощущал противное чувство от ложного вызова. «Да как можно было промазать?» — гневно думал он. «В его руках были жизни сотен людей, а он промахнулся! Да ещё так необдуманно. Удобнее было бы стрелять из здания напротив. Или бы вообще взять не стрелы, а яд».       Через полчаса вернулся Марк Антоний. Он осторожно прошёл через голосящую толпу к своему предводителю. Он сказал это достаточно тихо, чтобы весть услышал лишь Цезарь, и достаточно таинственно, чтобы остальные прислушались:       — Он мёртв, мой Цезарь.       — Что, друг мой? — диктатор ещё не полностью пришёл в себя.       — Наёмник отравился, мой Цезарь, — чуть громче сказал Марк Антоний.       Гай Юлий, наконец, его услышал. Он кивнул. Ему помогли сесть обратно за стол. Он выдохнул холодный воздух и улыбнулся. Да, Цезарь ощутил прилив сил и даже радость. Душа его больше не дрожала и не испытывала страх. Цезарь почувствовал, как к нему вернулась жизнь.              А Смерть услышал, как чья-то другая прерывается в темнице. Он тут же переместился в подвал, чтобы забрать душу неосторожного наёмника, что видимо, провалив задание, решил самоубиться.       Как же он был удивлён, увидев на холодном испачканном полу знакомую фигуру. Смерть опёрся на древко косы, свысока посматривая на свою жертву. Её тело навзничь лежало на холодной плитке, что, кстати, была испачкана некогда содержимым её желудка. Тот, кто думает, что суицид путём отравления очень романтичен — ужасно ошибается. Как бы не был решителен самоубийца, его организм всё равно будет намерен себя спасти, поэтому ужасная рвота неизбежна.       Её тело было обезвожено. Дыхание слабым, частым и поверхностным, она задыхалась. Пальцы дрожали. Иногда по телу проходила мучительная судорога, от чего даже в бессознательном, предкоматозном состоянии, из её закрытых глаз текли холодные слезы. Кожа вновь была бледнее, чем её пепельные волос.       Смерть прислушался к её сердцу. Оно билось сильно, но неровно, сбивалось с ритма и вот-вот бы остановилось, упало, как человек, запутавшийся в ногах. «Три минуты», — уже второй раз за день он вынес ей этот вердикт.       Никто выглядела, словно одинокий островок снега на грязной весенней земле — как тот испачканный кусочек зимы, что вот-вот растает.       Она выглядела так, будто сегодня на рассвете навеки останется с землёй. Она отдаст земле каждую каплю своей крови, каждую холодную слезу, каждых болезненный хрип. И этой длинной ночью северный ветер унесёт её дух.       Стук её сердца становился слабее, а душа кричала всё громче. Но в тот момент, когда сердце должно было замолчать, оно сделало ещё один уверенный удар. И ещё один. Словно Никто сама заставляла его биться.       Её уходящая душа ползла обратно к телу. Её утопающее сознание было готово оттолкнуться ото дна, чтобы всплыть наверх. Она боролась за свою жизнь. Часы отмеряли десять минут, а нить медленно переставала дрожать.       Смерть, выйдя из граней, сел рядом с ней. Он не понимал её поступков. Почему он находит её в предсмертном состоянии то на старом кладбище, то в темнице Цезаря? Ещё одна загадка Вселенной, как и она сама. Никто была как тайна Бытия, на которую все тщетно ищут ответ. Суждено ли Смерти стать одним из несчастных философов, или он будет первым и единственным, кто сумеет открыть дверь в неизвестность? Смерть ещё не знал, что посвятит этому поиску всю свою жизнь.       Он поправил прядь седых волос, что небрежно упала на оживающее лицо. Дрожащая струна её души почти замолчала. Странно, но Смерти нравилась эта тоскливая мелодия. Есть композиции, песни, голоса, сочетания нот, что заставляют внутри нас что-то разбиваться, обнажая душу, которая так и рвётся в пляс. Потому что наша собственная нить души звучит в той же тональности, играет тот же мотив.       Смерть даже протянул руку к сияющей невидимой струне, чтобы вновь заставить её петь. Но вовремя остановился, вспомнив, что это очень хрупкий инструмент, который не выдержит и первых нот Реквиема.       Он обернулся посмотреть на крохотное оконце под потолком. На улице опять начинался дождь, небо заволокли тучи, скрывая одинокую Луну и пряча деяния Смерти от взоров ангелов.       Он взял её руку. Стал вновь по каплям собирать её дыхание, по осколкам — разбитое сердце. К её коже вернулся цвет. Пальцы перестали дрожать. Губы порозовели. И она снова спокойно вздохнула полной грудью.       Но стоило ей проснуться, как она начала кашлять. Резко повернувшись на бок, её снова стошнило. Излечиться — значило полностью вывести токсин из организма. Минутой ранее она тратила все силы, чтобы достать мерзкий яд из каждой клеточки своего тела и удалить его тем же способом, что он пришёл.       Нейтрализованная горькая жидкость скопилась в её желудке, поэтому придя в себя, её опять вырвало. Плитка в этой камере ещё долго будет вонять желчью. От звуков и запахов даже Смерть начало мутить, но он оставался в тени подземной комнаты, чтобы убедиться, что в этот вечер с незнакомкой больше ничего не приключится.       — Прошу меня простить. Мне теперь даже стыдно, что Вам пришлось наблюдать это, — хрипло сказала девушка, доставая платок из кармана.       Смерть встрепенулся, но продолжал молчать, надеясь, что это лишь сбой в её затуманенном сознании. Девушка села на полу. Попыталась вытереть лицо. Скривилась от горьких остатков во рту. «Бе…» — ей стало противно, и она высунула язык, отчего-то на том был белый налёт. Её снова стошнило.       — Но это же Вы были сегодня утром на лугу в Кельтике? — теперь точно всё. Она вытерла губы платком, поднялась на ноги. Её почти не шатало.       Смерть продолжал настороженно молчать и тут понял, что всё ещё был по эту сторону материи. Сколько же правил он нарушил за этот день?       Она точно знала, что в камере не одна. Более того, Никто ощущала ту же неизвестную силу, что вновь вытянула её на поверхность из тёмных вод небытия.       — Вы же маг? Хоть этого мы не станем скрывать? — эта была кодовая фраза для волшебников уже несколько десятилетий. Увы, в седьмой Хронологии немагов было больше, чем магов, это вызывало всяческие притеснение меньшинств. Простые люди ненавидели волшебников и числом могли одолеть их. Уже сейчас дело часто доходило до костра. Поэтому магам следовало быть осторожнее.       Никто вгляделась во тьму, всё ещё говоря, будто сама с собой:       — Кем бы Вы ни были, Вы уже дважды уберегли меня от встречи со смертью. Позвольте мне хотя бы узнать, кому быть благодарной.       Из тьмы послышался смешок иронии. Он не должен был с ней разговаривать. Он должен был исчезнуть в тот момент, как заметил свою материальность. Хуже того, он должен был оставить её умирающее тело, ведь она бы выкарабкалась и без него. Но что-то потянуло его сделать шаг вперёд.       — От встречи со Смертью Вас никто не спас, — непривычно было слышать свой голос в этом мире, так давно он не выходил на свет. — Ибо жизнью Вы обязаны Смерти.       Такого Никто никак не могла ожидать, но она была уверена, что незнакомец не лжёт и не лукавит, потому что он назвал своё настоящее имя. То имя, что, как отпечаток, сокрыто в душе, настоящее название своей сущности, своей природы. Глубинное имя своей тайны.       Доверить такое другому магу, значило полностью открыть душу. А ведь тот мог очень подло воспользоваться искренностью. Причинить вред через имя, отследить, осквернить или попусту связать его с предметом, словно сильнейшую куклу Вуду. Поэтому Никто никому не доверяла свою истину, вплоть до этого момента.       — Моё имя Летта, — девушка протянула руку во тьму, взаимно отвечая на искренность, открыв все свои тайны Мрачному жнецу.       — Я не могу, — послышалось из тьмы. — На самом деле, мне запрещено говорить с живыми, — виновато произнёс Смерть.       На что Летта лишь пожала плечами:       — Как повезло, что Чёрный всадник, только что умер, — намекнула она на маленькую лазейку в правилах.              Покушение, от которого зависела судьба Республики, провалилось. Наёмник был мёртв. Так это увидели простые смертные — зрители. И только главные герои этой сцены, знали её тайный смысл. Но зачем копаться в головах актёров, когда можно взглянуть на всё глазами режиссёра? Что же увидел Смерть, когда Летта открыла ему своё имя?       Вернёмся к началу. Призрачный наёмник только подходил к палаццо. Брут протёр глаза, нервно посматривая на Цезаря.       Цицерон печально вздохнул. Какое же воспоминание не давало ему покоя?       Это случилось сегодня утром. За завтраком он долго общался с Марком Юнием. Сенатору нравились разговоры с этим умным молодым человеком, Цицерон восхищался им. «Вы на верном пути, мальчик мой», — уверенно и с улыбкой хвалил его, после заслуженного повышения. «Может, когда-нибудь в Ваши руки попадёт и Рим» — сенатор не скрывал, что видел в мальчике будущего Цезаря. И никогда не боялся их сравнивать, замечая в них много общего.       Но сегодня юноша его напугал. Они говорили о самовластии, о монархии. «Он разрушает то, к чему Республика так долго шла», — холодно говорил Брут. «Ни один человек не достоин править всем Римом в одиночку».       В голосе Брута была жестокость и решительность, кои, подобно ледяной стали, заставляли дрожать любого. Цицерон поперхнулся, когда услышал в голосе этого милого мальчика нотки повелительного тона Цезаря. Он боялся, что когда-нибудь настанет день, и он заметит в Бруте отрицательные качества от Гая Юлия.       «Но одумайтесь, он же так много для Вас сделал. Как Вы можете так говорить?» — Цицерон пытался вразумить мальчишку. Вспоминал о недавней гражданской войне, о милосердии Цезаря.       Ведь пять лет назад Брут был на стороне Помпея. Но попав в плен к диктатору, Марк Юний перешёл на его сторону, причём самым подлым образом — он рассказал, что его враг бежит в Египет. И несмотря на двойное предательство, Цезарь простил Брута, он помог ему снова укрепиться в обществе, дал хорошую должность, назвал другом. Однако, предавший раз, предаст и два.       «Я убил бы собственного отца, если бы тот стремился к тирании», — зло и уверенно произнёс Брут. И эта фраза до сих пор не выходила из головы Цицерона. Она повторялась раз за разом, сталкиваясь с надоедливой совестью.       «Я обещал, что это тайна умрёт вместе со мной», — напоминал себе сенатор, расстроенно глядя вслед Бруту. «Но если бы мальчик только знал…»       Если бы он только знал, что родился в результате дворцовой драмы. Что Цезарь не просто так смилостивился над ним, отгородив от казни вместе с остальными помпеянцами. Что не по простой случайности он был так похож на того, кого так ненавидел. Брут был внебрачным сыном Цезаря. Но, увы, Цицерон сдержит своё слово, и Марк Юний ещё не скоро узнает об этом.       Посему бокал Цезаря уже блестел внутри от плёнки яда. Алхимик Брута долго думал над заданием от своего патрона. Марк Юний выкупил раба ещё будучи в Галлии, юнец оказался из семьи главного жреца, да и к тому же очень способным. Уже три года раб Марка Юния считался лучшим алхимиком в республике.       Мышьяк ему показался не практичным, ведь его Цезарь принимал по утрам. Диктатор не курил, что исключало удобное использование цианидов. Многие яды были труднодоступны. Поэтому раб Брута остановил свой выбор на популярном растении со своей родины — аконит.       Чтобы не травить всех гостей, алхимик предложил налить яд в бокал Цезаря. Он сделал его концентрат без цвета и запаха. Последней проблемой оказался жгучий привкус, но раб уверял, что после первого же глотка будет бессмысленно искать противоядие. Так что, заметит Цезарь горечь или нет — всё равно. Он уже обречён.       Алхимик передал своему хозяину флакон с маслянистой ядовитой жидкостью. Тому оставалось лишь незаметно добавить несколько капель в кубок диктатор, что он и сделал, придя в палаццо. Поэтому он так нервничал, ведь Цезарь за весь вечер не притронулся к вину.       И вот в коридоре появился наёмник. Он не скрывался с самого начала. Поднял шум в прихожей, обезвредив несколько стражников. Поднялся на второй этаж, ещё на лестнице достав стрелу. Он спокойно стал напротив прохода именно в тот момент, когда прозвучало последнее «Аве Цезарь». Убийца слабо натянул тетиву, чтобы не ранить диктатора, ведь тот был не его целью.       Чёрный всадник никогда не промахивался, и когда всем показалось, что стрела пролетела мимо, они ошибались, ведь Летта стреляла в кубок. Она знала о заговоре против Цезаря и прибыла в Рим с целью спасти его. Выполнив этот пункт, она перешла к следующему в списке — к статусу инкогнито.       Дело в том, что десять лет назад она уже была в Риме. И лишь недавно с досок объявлений сняли последний плакат «Разыскивается Чёрный всадник. Особо опасен».       Скверная история. Даже Смерть сделал об этом заметку в своём отчёте. Десять лет назад, в Риме была череда серийных убийств. Маньяк заманивал жертв в свой дом, изощрённо и индивидуально подходя к каждому обречённому. Несколько раз на день Смерть приходил в дорогой дом, чтобы забрать замученные души. Там невыносимо воняло трупами, что хозяин дома методично складывал в подвале. И, как бы Смерть это не печалило, он ничего не мог поделать с обезумевшим человеком, обладающей к тому же большой властью в обществе.       Пока однажды Смерть не пришёл забрать его душу. В горле убийцы застрял нож для мяса — слишком простой метод умерщвления для маньяка. Во дворе была тень Чёрного всадника.       Летта убила психопата, и на неё повесили все его ужасные убийства, объявили вне закона. Чёрный всадник в тот же день покинул Рим, зная, что, если когда-нибудь захочет вернуться, придётся готовить чистый лист.       Поэтому она дала себя поймать, связать и отвести в темницу. Потому что знала, что первым делом к ней спустится Брут. Марк Юний боялся, что ассасин, действительно, стрелял не в Цезаря и знал что-то о его замысле. Он быстро спускался по узкой мраморной лестнице, страшась, что, если он первым не поговорит с наёмником — его тайны будут раскрыты.       Сказал страже возле двери в темницу немного погулять. Наёмник в призрачном одеянии стоял лицом к маленькой ржавой решёточке под потолком, из которой в сырую тёмную комнату проникал блеклый лунный свет. Брут не видел лица наёмника, но заметил, что тот стоит, сложив руки на груди, в такой позе, будто уже заждался именно его.       — О, мой отравитель…       Марк Юний был настолько поражён этими словами, что не обратил особого внимания на женский шёпот.       — Откуда тебе известно? — он держал голос, надменно обращаясь к убийце.       Летта обернулась к нему, как к своему гостю. Того жутко раздражала её медлительность. Марк Юний даже задумался о её вменяемости, на что Летта коротко посмеялась. Она заметила в его руках два кубка и бутылку вина. Любопытно, но перед «покушением» Брут задумался, куда спрятать улики, ведь Марк Антоний бы в любом случае устроил обыск всех в зале, а флакон с остатками концентрата аконита, как и прежде, лежал в кармане его туники. Мысль, споить яд неизвестному наёмнику, появилась как-то спонтанно.       — А я уж думала, мне не предложат выпить на этом празднике, — весело улыбнулась Летта, давая одновременно понять, что не собирается отвечать на вопросы мальчишки.       Марк Юний коварно улыбнулся. «Вот и отлично», — подумал он, разливая вино по бокалам, так ему не придётся прятать аконит, и он избавится от сумасшедшего свидетеля.       Летта взяла бокал с лошадиной дозой яда. Она знала, что по плану должна выпить это, но смотрела на напиток как-то недоверчиво.       — Аве Цезарь, — сказала она, приподняв свой кубок, пристально следя, как её убийца делает первый глоток, наивно думая, что Летта не догадывается об отраве.       — Аве Цезарь, — шипя, ответил Брут.       Летта хмыкнула, поднеся кубок к губам, и прошептала на другом неизвестном Бруту языке:       — Хороший день, чтобы умереть, — и неохотно сделала глоток ядовитого вина. Тут же почувствовала его горький вкус, ей захотелось выплюнуть мерзкое вино, но Брут набросился на неё, зажав рот рукой. Глаза его были полны жестокости, он явно получал удовольствие от убийства. Ещё немного и он бы увлёкся, придушив девушку, а не отравив её.       Летта слабо отбивалась, сохраняя образ хрупкой девушки. Мычала, пытаясь убрать руки убийцы со рта и шеи. Почти плача, она проглотила остатки яда во рту, что и так уже медленно отравлял её организм. Только тогда Марк Юний стал спешно уходить из темницы, оставив возле Чёрного всадника флакон с ядом.       Тошнить её начало почти сразу. Но, как бы быстро организм не пытался вывести из себя токсин, токсин был быстрее. Ещё будучи во рту, он впитался через слизистую и уже убивал свою жертву. Летта могла себя вылечить в любую секунду, но должна была поддерживать легенду.       Дрожа, как от жуткого мороза, она стояла, опершись на каменную стену. Пальцы онемели, низ живота резал болью. Во рту и горле появилась отвратительная сухость. По телу пошли мурашки.       Снова вырвав, Летта поняла, что у неё кружится голова. Мир плывёт перед глазами, и ей трудно сосредоточить взгляд даже на собственной руке. Хуже того, наводя на что-то резкость, её только больше мутило.       Одной рукой она держалась за камни, другой за живот. Сердце билось очень сильно и часто, казалось, ещё удар и оно разобьёт грудную клетку. Дышать стало тяжело, и это напугало Летту.       В мыслях подстроить собственную смерть было не так сложно. Но сознание и душу было трудно обмануть, когда все симптомы намекали на скорую кончину. Появившаяся тревога, только усугубила ситуацию. Она была как спичка в этом огнеопасном бензиновом коктейле.       Летту тошнило желчью и кровью. Девушка начала задыхаться. Она пыталась глубоко вздохнуть, но будто не чувствовала воздух. Затем пришла слабость. Летта сползла по стене, пытаясь успокоить дыхание. Зрачки её сузились от страха, глаза метались в поисках спасения. И тут она потеряла сознание. Тело упало на пол. Токсин свободно добивал свою жертву, душил её изнутри.       Когда Марк Антоний открыл дверь темницы, он увидел лишь едва дышащую девушку с седыми волосами. Она лежала на каменном полу с бледным мертвенным лицом. Пульс был настолько нитевидным, что Марк Антоний решил, что она уже мертва.       — Это Чёрный всадник, — прошептал один стражник другому.       — Это уже неважно, — лениво прервал спор Марк Антоний, — ибо он уже мёртв. Сожгите тело.              Смерть не сдержал улыбки, поражаясь точным действиям Летты, как воплощению перфекционизма. Она не использовала магию при людях, не привлекая их внимания к волшебникам. Она заботилась о судьбе целых стран, не забывая грамотно корректировать свою историю.       — Я восхищаюсь Вами, — честно признал Смерть.       Летта даже засмущалась от искреннего комплимента.       — Отчего же?       — Не спаси Вы жизнь Цезарю, завтра я бы собирал души всей республики.       Летта недолго радовалась его словам. Увы, она должна была сказать:       — Этому суждено случиться, но не сегодня.       Летта тоже редко говорила с живыми, в основном посвящая в свои планы дневник и Пророка — оба были прекрасными слушателями, но отвратительными собеседниками. В каком-то смысле ей так же не хватало живого общения; человека, которому, не боясь, можно излить душу.       — Цезарь умрёт грядущей весной от двадцати трёх ножевых ранений. К власти придёт его приёмный сын — Октавиан Август, что начнёт войну против заговорщиков. Он будет гнать их прочь из Рима, и лишь спустя три года в битве при Мутине, Брут — главный заговорщик — отчается, проигрывая сражение. А узнав, что три года назад убил не просто Цезаря-диктатора, а своего родного отца — Брут покончит с жизнью, пронзив себя мечом. — Истинно пророчила Летта. — На этом беды на время утихнут. Октавиан возродит Величие Рима, станет первым императором.       Предопределяя вопрос Смерти, она ответила:       — Поверьте, это меньшее из зол. Человечество всегда стремиться к кровопролитию. Так крови прольётся меньше.       Смерть кивнул, снова задумавшись о человеческой жестокости. И тут осознал, что восхищается великолепной убийцей. Римского психопата Летта убила в шестнадцать лет. Последующие убийства становились точнее и тише. И их было много. Как и воровства, и вранья. Перед Смертью стояла легенда Ада.       — Я не хотела его убивать, — сказала Летта в тишине. Нет, она не читала мысли Смерти. Летта увидела разочарование в его глазах. — Но иначе остановить череду смертей было невозможно. Мне не оставили выбора. — Она посмотрела во тьму так, будто просила прощения. Смерть понимал правильность её поступков, но не мог понять, как она так легко решается на то, что калечит её душу. Хотя нет, её самоотверженность он тоже понимал, ведь был таким же.       — Когда-то давно я тоже следил за людьми: уводил их от края, поднимал с колен. Но теперь вынужден лишь наблюдать, как они подходят к греху. Как бы я не хотел этому помешать, я должен оставаться в потустороннем мире, пожиная плоды человеческой алчности.       Летта смотрела на него очаровано и в одночасье с сожалением. Так смотрят преданные друзья, что никогда не оставят в беде, даже когда та уже отняла жизнь.       — Оставьте это мне, — с улыбкой сказала девушка, благодарно кивая, будто получая наследственное дело.       В темнице стояло два высших мага. Один скрылся в тени, другая оставалась в тоненькой полоске дрожащего света. Один разбирался с судьбой умерших, другая направляла живых. Это были два великих гения, держащих весь мир в своих руках, и это были два сумасшедших, раз они решили таковыми стать.       Но тут Смерть услышал жалостливый звон.       — Прошу меня простить, — он виновато опустил голову.       На улице плакали тучи. Дождь стучал по свежим лужам. Вмиг комнату осветила яркая вспышка молнии. Редкость для осеннего ливня, только если ему причиной не магия. Летта едва разглядела силуэт незнакомца. Но про себя отметила нечто любопытное. Он не был ходячим скелетом, как его уже рисовали во многих культурах.       — Постойте, — она никак не хотела отпускать того, кому доверила настоящее имя. — Мы ещё встретимся?       — Обязательно, Летта, — заверил Смерть. — Но, надеюсь, не скоро.              Через пятнадцать минут два стражника отворили дверь темницы. Им нужно было разобраться с телом по приказу Марка Антония. Но тюремная камера оказалась пустой, хотя воняло так, будто кто-то, правда, сдох.       — Нет тела — нет дела, — зевая, сказал один стражник.       — Согласен, — ответил другой. И они продолжили свой крепкий служебный сон.