Национальный гимн

Очередь в магазине движется с мучительно медленной скоростью, ровно как и настенные часы в кабинете Дженсена. Замусоленные песни, доносящиеся из динамиков, расположенных где-то над головой, сопровождают монотонные голоса покупателей. Я бреду среди полок со спиртными изделиями и вожу пальцем по этикеткам запотевших бутылок. Дженсен молча идет рядом, смотря себе под ноги. Мой позитивный настрой уже иссяк, и я нуждалась в выпивке. Пока мы шли до супермаркета, точнее бежали, прячась под зонтом, я старалась прижаться к Дженсену поплотнее, чтобы не угодить под проливной дождь. Ну, или чтобы ощутить то, как он дышит мне в ухо. А кто не ищет случайных прикосновений с недоступным, но от этого не менее дорогим человеком? Было тесно и тепло, и я даже спотыкалась, порой не замечая людей, рассыпающихся по домам. А Дженсен лишь самоотверженно вручил мне зонт, когда до супермаркета оставались считанные шаги. Я потухла как фитилек спички, изжившей себя. — Дженсен, хочешь, я поговорю с Дэннил? — не выдержав, предлагаю я и беру в руки упаковку из шести бутылок. Куда я лезу? Что я говорю? Я при виде этой женщины дар речи теряю. Но подбодрить его, рассмешить своей нелепостью и порывистой отвагой кажется жизненно-необходимым. На него больно смотреть. Он слабо улыбается и машет рукой, мол, забудем. Глаза ничего не выражают, он удивительно легко справляется со своими эмоциями. Мне, например, хочется напиться до беспамятства и уснуть в его объятьях, чтобы на утро было страшно вспомнить. А ему, наверное, хочется домой, к Дэннил, вкусный ужин и сладкую постель. — Смеешься? — хмыкает мужчина и уверенным шагом направляется к кассе. Я лишь устало вздыхаю и иду за ним, с трудом лавируя между людьми с переполненными тележками. Мне ужасно хочется быть ближе к нему. А еще мне хочется, чтобы проходящие мимо люди думали, что мы пара. Я знаю, что хмурым незнакомцам далеко плевать, кто я и с кем, но все же. Я хочу встретить кого-нибудь из своих друзей, чтобы они увидели меня рядом с Дженсеном и подумали, что мы вместе. Глупые подростковые желания забили мою голову, с этим нужно что-то делать. Мы возвращаемся на улицу через двадцать минут. Дженсен прогулочным шагом пересекает дорогу, ступая по лужам, видимо решив, что терять уже нечего. Дождь не прекращается, на улице льет как из ведра, и я по-прежнему стою под навесом у входа, не решаясь выйти. Я придерживаю рукой воротник куртки, щурясь и вглядываясь в уличную полутьму. По любимому лицу струятся дорожки пресной воды, мужчина старательно утирает щеки и лоб, но вскоре перестает обращать внимание на дискомфорт и прячет руку в карман. Я выхожу под дождь, брезгливо морщась, когда первые капли падают на горячее лицо. В супермаркете было дико жарко, ужасно, духота стояла невыносимая, и сейчас мне было несказанно холодно. Резкая смена температур дала знать о себе — я начала клацать зубами и дрожать как суслик. Перейдя улицу, я останавливаюсь рядом с Дженсеном. Он облокотился на одинокое кривое дерево и смотрит на меня. — Погодка класс, правда? — бурчу я себе под нос, видя, как умные люди расходятся по домам. Мы же стоим под дождем с теплым пивом и кипой ненужных квитанций. Он хотя бы под деревом с редкими листьями устроился, а мне душу только фонарь над головой греет, и тот мигает. — Дождь очищает, — меланхолично растягивает Дженсен, откидывая голову назад и глядя в затянутое тьмой небо. — Да что произошло между тобой и Дэннил? — не выдерживаю я, пытаясь стряхнуть с мокрого лба прилипшие пряди с волос. — Я признался ей, что пару недель назад загулял и переспал с одной девушкой, — решив наконец рассказать хоть кому-то, произносит Дженсен. На его лице не дергается ни один мускул. Хриплый голос все такой же монотонный. — А. Многословно. Это как пощечина. Ревность мешает дышать, сердце ощутимо ухает, грудь раздирает от боли. Дотошный зуд, словно в горле что-то застряло, и я не могу это выплюнуть. Я бы не отказалась сейчас выплюнуть свое сердце. Я натягиваю на лицо маску сочувствия, демонстративно вздыхая и осуждающе складывая руки на груди. В глазах почему-то невыносимо щиплет, надеюсь, что это всего лишь дождь. Я в последнее время едва контролирую свои эмоции. Стараюсь не подавать виду, что спокойный тон Дженсена как ржавый гвоздь, которым прошлись по сердцу. Мозг сам собой начинает вырисовывать образ неизвестной разлучницы, покорившей моего психолога. Я стою под косым лучом фонаря еще несколько минут, молчу, а потом не выдерживаю и разворачиваюсь. Выдыхаю с облегчением, когда слышу, что Дженсен поднимается с мучительным вздохом и ленивым шагом идет за мной. Остается только проклинать дождь за то, что я чувствую себя вывалявшейся в грязи крысой. Мужчине моя реакция не льстит, но деваться ему некуда, все-таки по его инициативе мы оказались вымокшими до нитки. Люди смотрят на нас как на сумасшедших, и мои губы затрагивает легкая самодовольная улыбка. Размеренные шаги за спиной заставляют успокоиться. Я не должна показать своей слабости. Я никто и у меня нет никакого права ревновать Дженсена, но осознание того, что он изменил Дэннил не со мной, заставляет сердце сжиматься все беспокойней. Я нервно кусаю губы, останавливаясь у входа в безлюдный парк. — Жутковато, — я стараюсь говорить как можно непринужденней, но попискивающие нотки в голосе выдают мое подвешенное состояние. — Пойдем, не на людях же пить. Дженсен горько усмехается и осторожно берет меня под локоть. Он ждет неоправданной агрессии, жесткой реакции на прикосновения, но я лишь устало прикрываю глаза. Его ладонь не становится холоднее от того факта, что он касался других девушек. А я ожидала, что испытаю к нему хоть что-то, капельку походящее на отвращение. Глупая. Я оглядываюсь вокруг — людей почти нет – и, спешно перебирая шаги, скрываюсь в темноте вместе с мужчиной. Не хватало еще наткнуться на каких-нибудь сатанистов, проводящих свой ритуал в малопосещаемом месте, но на удивление всем в парке мы одни. Мужчина решил не забредать в самую глубь и усаживается на скамейке ближе к выходу, скидывает бумаги на асфальт и долгожданно облокачивается на жесткую спинку. Я переминаюсь с ноги на ногу, опустив обернутую целлофаном упаковку с пивом на край мокрой лавочки. — Мне холодно, — жалуюсь я в который раз, когда психолог, поджав губы, достает из кармана черный крикет. — Садись. — Он призывно хлопает по скамье рядом с собой. Я неловко опускаюсь рядом и смотрю, как Дженсен раздирает целлофан. Шум дождя утихает, и мы разговариваем на его фоне. Некое музыкально сопровождение нашего вечера. Мы сидим под вялым деревцем, и оно особо не укрывает нас от вездесущей воды. Дженсен щелкает зажигалкой и маленький огонек неуверенно разрывает сумрак, загораясь бледно-оранжевым. — По-моему, эти бумаги вряд ли загорятся, — я киваю на мокрую стопку квитанций. Мужчина пожимает плечами и достает из кармана еще один крикет. У него их сколько там? Ловким движением он разламывает зажигалку, так быстро, что я даже не успеваю разглядеть. Психолог швыряет квитанции на асфальт и поливает их остатками бензина. Я только глазом успеваю моргнуть, когда бумаги несмело вспыхивают, тусклое пламя бросает тень на сосредоточенное лицо Дженсена. Я снова невольно залюбовалась им. Мы говорим об отвратительной погоде, потягивая теплое пиво, я незаметно для нас обоих подсаживаюсь ближе к нему. Он старательно избегает темы его отношений с Дэннил, но я вижу, что он тяжело сглатывает, когда я завожу речь о ней. Бумажки так и не догорают, новый сильный порыв ветра разметает их по одинокой дорожке, и они разлетаются по газону, осыпаясь бело-черными тусклыми снежинками. После двух бутылок мне уже весело. Я смеюсь над каждым неосторожным словом своего психолога, зажимая рот рукой. Немного противно от того, что несколько слоев одежды нещадно липнет к телу, но улыбка Дженсена того стоит. Ослепительная. Он заламывает руки за спину и лениво потягивается. Многозначительные ухмылки кривят его губы все чаще, и причина тому алкоголь. Я уже тоже глупо себя веду. Мне ужасно хочется послушать о его проблемах, чтобы он поделился со мной чем-то сокровенным, ведь я-то ему все рассказываю, но он упорно молчит. Третья бутылка тоже не справляется с задачей развязать ему язык. — Я хочу клубнику, — внезапно выдаю я, рассматривая пятнышко грязи на мокрых джинсах. — Где я возьму тебе клубнику, — он смотрит на циферблат наручных часов, — в одиннадцать вечера? — В супермаркете, — я пожимаю плечами и со вздохом поднимаюсь. — Замороженную? — Дженсен кривится. — Есть другие предложения? — Хрен с тобой. И маршрут до супермаркета повторятся. Зонт как маятник раскачивается в руках Дженсена и бьет своего хозяина по ногам. Его уже даже никто не открывает, потому что бесполезно, если честно, прятаться от этого дождя. В моих ботинках хлюпает вода, глина липнет к подошве, я вообще рискую упасть. Вдруг мне в голову приходит ужасная идея. Это нечестно, твердит разум, а сердцу, в общем-то, плевать на то, каким способом я буду добиваться расположения этого зеленоглазого мужчины. Я якобы поскальзываюсь на глине и, помахав руками для пущей убедительности, в притворной попытке сохранить баланс, наклоняюсь назад. Дженсен, с трудом среагировав в последний момент, подхватывает меня, роняя злосчастный зонт. Все брызги летят на нас. Моя одежда безнадежно испорчена, остается только оплакивать ее. Я даже его горячих рук не чувствую. А ведь знаю откуда-то, что они горячие… Я смотрю на мужчину снизу вверх, тяжело дышу, вцепившись в его запястье. И вижу в его глазах столько грусти, столько недопонимания и недосказанности, еще несколько часов я не видела этого. Он отвлекся и потерял контроль над собой. Нездоровый пьяный блеск, сурово сдвинутые брови, он сам хмурее тучи. Внезапно мне становится ужасно стыдно. Он даже не моргает, смотрит так изучающе, пристально, и уже, зараза, натянул равнодушную маску, уже кривится в снисходительной ухмылке, уже редкие морщинки на лбу разгладились, и я уже разжимаю пальцы. Я не понимаю, почему он прячется от остальных, топит все в себе. Каждый день выслушивает проблемы своих пациентов, взваливает на себя всю ответственность, он в чужом дерьме по уши и не жалуется. Все психологи такие? Он ставит меня на ноги, задумчиво потирает подбородок и смотрит на зонт. Прикасаться к нему никто не решается. У меня в голове словно что-то щелкает, когда он оборачивается ко мне и пожимает плечами. Я снова вижу его лицо. Он излучает спокойствие. Видимо, слишком мало выпил еще, усмехаюсь я. Мы больше не прикасаемся друг к другу. Я не чувствую носа, он наверняка покраснел, и мне ужасно неловко. Пальцы одеревенели. Почему Дженсен излучает тепло, словно печка, а я какой-то ходячий мертвец с вечно ледяными руками? — Давай ты помиришься с Дэннил? — уже стоя у отдела с замороженными продуктами, говорю я, пряча руки в карманы, в которых скопилась вода. Серьезно, вода. Мне кажется, что стоя у отдела с мороженым, я рискую обратиться в большую угловатую ледышку. — Чего? — Дженсен оборачивается. В руках он держит упаковку с замороженными ягодами. Как ему не холодно, черт возьми? — Ты слышал. — Финч, не лезь, я тебя умоляю. — Я вижу, что тебе плохо, Дженсен. – Я, вопреки всем соображениям, не подхожу к нему, чтобы утешить и заглянуть в глаза, а пячусь назад, подальше от холодильников. Я простужусь. Обязательно простужусь. И кто оплатит мой больничный? Этот любитель прогуляться под дождем? Да какой дождь, там настоящий всемирный потоп за окнами. — Что я ей скажу? — снова сдавшись под наплывом эмоций на жалкую долю секунды, спрашивает он. — Тебе так важны слова? — Я поджимаю губы. Непривычно спорить с ним и уж тем более давать советы. Мне кажется, что о мою грудную клетку изнутри кто-то сгребется когтями в надежде выбраться. — Не поступки? — Я уже совершил один плохой поступок, Финч. — Расскажешь мне о ней? О девушке, с которой изменил Дэннил. — Ни за что. Что за нездоровый интерес? — психолог слабо улыбается своим мыслям. Я краснею до кончиков ушей. Действительно, что за глупые вопросы? — Мириться будешь? — Ягоды брать? — не унимается он. Упертый. Мне удается уговорить его. Сама не знаю, как могло свершиться такое чудо, но мы стоим у двери, ведущей в его квартиру. Я неловко вытираю ноги о коврик и рассматриваю темно-синие стены лестничной клетки. У двери четы Эклз красуется раскидистый папоротник. Дженсен прислонился к стене, прикрыв глаза, и не глядя вертит в руках темного плюшевого медведя. Я боюсь, что Дэннил услышит нашу возню и выйдет встречать незваных гостей. Ладно, мою возню. Это я почему-то нервничаю, психолог как всегда спокойней удава. Все тело окоченело, мурашки табунами бегают по спине, руки молятся о том, чтобы бог послал перчатки, в горле пересохло, а зубы свело от холода. Да, я ем безвкусную клубнику из супермаркета. Я уже даже и рубашку в сотый раз испачкать успела, когда по лестнице поднималась. Лифт у них сломался, видите ли. — А теперь съешь штук пять, чтобы тебя всего перекосило, и на тебя было жалко смотреть, — я издаю нервный смешок и протягиваю Дженсену упаковку. Он вновь кривится и, окинув придирчивым взглядом неестественно яркие ягоды, покрывшиеся тонкой корочкой льда, несмело протягивает руку, зажимает большим и указательным пальцем одну из них, морщится и вертит ее на свету, рассматривая. Вот теперь я по-настоящему смеюсь, видя его сосредоточенное выражение лица. Я где-то читала, что в лимоне сахара больше, чем в клубнике. Не знаю, можно ли сказать, что Дженсен выглядит, будто лимон съел, но его лицо нужно видеть. Он даже хочет выплюнуть ягоду, но мужественно проглатывает ее, когда дверной замок щелкает и на пороге появляется заспанная Дэннил. Запахнув шелковый сиреневый халат, она медленно отводит взгляд от меня и смотрит в упор на Дженсена. Тот швыряет упаковку с клубникой на пол и неловко сминает плюшевую лапу медведя. Я хочу провалиться сквозь землю. — Прости, — помолчав немного, тихо произносит мужчина. Я сейчас прослежусь, честное слово. Он не сказал ничего трогательного, как это бывает в фильмах. Не встал на одно колено и не заговорил, как сильно любит ее. Я все-таки была права — слова не так уж и важны. Дэннил складывает руки на груди и выжидает, молчит, заставляя воздух вокруг нас трескаться от напряжения. Я чувствую себя третьей лишней. Вообще лишней. Не здесь, в этом доме, стоя аж на двадцать четвертом этаже, а во всем мире. Я бы отдала всех плюшевых медведей этой чертовой планеты, чтобы Дженсен произнес простое «прости», глядя мне в глаза. Я кашляю и хочу уйти, но замираю с болью, которой просто не должно быть. Я слышу, как она вздыхает с облегчением и бросается в его крепкие объятья. Может, она тоже не без грешка за своими хрупкими плечиками? — Поговорим дома, Джей, — умиротворенно произносит она, прижимаясь к нему. Я оборачиваюсь и вижу, как он обнимает ее за плечи, роняет этого дурацкого медведя и умиротворенно прикрывает глаза. Она привстает на цыпочки и прижимается своей щекой к его щеке, запускает руки в его потемневшие от воды волосы и с непередаваемым блаженством вдыхает запах его кожи. Уйти мне нужно, по-хорошему, но я не могу оторвать глаз от этой пары. — Я сейчас, — Дженсен слегка отстраняется и целует ее в лоб. – Иди, ложись. — Хорошо, — она кивает и улыбается. У нее красивая улыбка. Легко ступая босиком по мягкому ковру, женщина скрывается в недрах своей роскошной квартиры, а я все еще смотрю на то место, где она стояла пару секунд назад. Дженсен присаживается на корточки, подбирает плюшевую игрушку и мечтательно улыбается. Я не понимаю, почему мне хочется плакать. Только что собственными руками я разрушила свое счастье, а все потому, что не смею разлучать их. Они идеальны, они созданы друг для друга, за несколько лет до их рождения боги договорились об их союзе. На что я могу рассчитывать? Она с такой легкостью прощает его, с таким трепетом касается, пусть и злится. Да и мне просто хочется сделать все, чтобы ему было хорошо, чтобы видеть его солнечную улыбку. Дженсен неслышно подходит ко мне и касается моей щеки рукой. Я задерживаю дыхание, не в силах выдавить из себя даже улыбку. Ноги становятся какими-то ватными, вот бы не рухнуть на пол. Такого, конечно, не будет, но страшно до ужаса. Не хочу испортить момент. По телу проходит настоящий разряд тока, когда он слегка наклоняется и касается губами моей щеки. Так мягко, что невыносимо. Я не могу дышать. Я смотрю в его зеленые глаза и как обычно ничего не различаю. Хочется положить свою ладонь поверх его шершавой ладони, которая по-прежнему покоится на моей мокрой щеке, но это непозволительная роскошь для меня. — Спасибо тебе, Финч, — он замирает и следом выдыхает мне в лицо то, чего я не слышала никогда. Никогда. Я даже не могла осмелиться мечтать об этом. — Рика. Он знает, что я ненавижу, когда меня называют Америкой. Он такой чуткий, проницательный и понимающий. Мужчина отстраняется и, виновато улыбаясь, протягивает мне плюшевого медведя. Я дрожащей рукой хватаю бурого за ухо и невольно прижимаю к груди. — Научишь меня быть такой же безэмоциональной, как ты, когда дело касается чего-то глубокого и действительно важного? — дав петуха в голосе, едва слышно спрашиваю я, потому что эмоции вот-вот вырвутся и прольются рекой слез радости. Или разочарования. — Научу.