Национальный гимн

Проснувшись в шесть утра от глупого кошмара, я нехотя шлепаю босиком на кухню, откуда доносится монотонное урчание тостера. Моя соседка уже заварила кофе и безуспешно отгоняет от себя остатки сна. Девушка невольно прикрывает глаза и уже через секунду вздрагивает, когда тостер звучным щелчком оповещает ее о том, что хлебцы поджарились. — Ты чего в такую рань соскочила? — Глядя на меня сонным затуманенным взглядом, бурчит она и достает тарелки. Бубнит как старая бабка, будто это я виновата, что ей сегодня на работу нужно подниматься раньше, чем мне. — Тебе же сегодня в ночную, спи давай. — У меня, кажется, температура, — я слабо улыбаюсь, наблюдая за ней. Соседка гремит посудой, клюет носом на ходу, меланхолично раскачиваясь с пятки на носок, мысленно возвращаясь в теплую мягкую кровать. Она ставит тарелку на стол и подходит ко мне вплотную, кладет прохладную влажную ладонь мне на лоб и замирает на несколько секунд. Я закатываю глаза и смотрю на ее запястье. На нем на латинском вытатуирована какая-то философская хрень. Раньше я тоже хотела татуировку. Соседка утвердительно кивает и отправляет меня обратно в постель, не забыв спросить, какого черта я вернулась домой под утро. Ужасно хочется рассказать ей обо всем, чтобы она позавидовала, но я упорно молчу, на ватных ногах плетясь в спальню под ее конвоем. На губах по-прежнему какая-то чудная и легкая улыбка. В голове все никак не укладывается этот детский, скорее дружеский чмок в щеку. Кто же знал, что обстоятельства смогут сложиться в мою пользу хоть раз в этой чертовой жизни? — Жаропонижающее дать, спрашиваю, или еще не нужно?! — Видимо, она долго не могла до меня достучаться. Девушка смотрит в упор. Кажется, она и так опаздывала на работу, а тут еще я со своей температурой. — Что ты, я сама, — я будто опомнилась, часто моргаю и киваю ей на дверь, мол, иди. Она бросает на меня обеспокоенный взгляд и удаляется, хлопнув дверью. Весь день втыкаю в телик, укутавшись в выцветший толстый плед, пью чай с лимоном и мерю температуру каждые полчаса. Бросает то в жар, то в холод — верный признак, но вчерашние касания однозначно стоили сегодняшнего озноба. И лицо Дженсена, лучившееся светом, стоило этого дотошного насморка. Доктора вызывать не хочется, а самой в больницу плестись и подавно. Помню, шутили раньше, на вопрос «как день прошел», отвечали, что мимо. И мой мимо идет, скорее ползет. И дополз уже почти до финишной прямой, когда телефонный звонок разорвал тишину. — Апельсины или мандарины? Я роняю миску с хлопьями, когда слышу его голос. Вскакиваю с дивана и начинаю приглаживать мятую домашнюю футболку, будто он может увидеть меня. Я спросонья, которое прилично затянулось до самого вечера, даже не удосужилась взглянуть на экран, и теперь это самая что ни на есть приятная неожиданность. — Что? — охаю. — Мне сказали, что ты заболела. — Кто сказал? — Я не дозвонился на ваш телефон и решил позвонить твоей соседке, она и сказала. Это я тебя вчера в дождь душу изливать потащил в парк, так что уход на мне, — он усмехается. Черт, перед глазами всплывает образ, как он сидит на диване, закинув ноги на журнальный столик, листает какую-нибудь книгу из тех многочисленных, что всегда украшают полки в его кабинете, и говорит со мной. И усмехается, черт. — Откуда у тебя номер моей соседки? — Это обида в моем голосе? Высшая степень идиотизма. — Ты сама мне его дала, чтобы я знал, к кому обратиться, когда ты в очередной раз вляпаешься в дерьмовую ситуацию. — Я и забыла, — краснею. — Так апельсины или мандарины? — Мандарины. И следующие тридцать минут я как ненормальная ношусь по квартире, сгребая в общую кучу разбросанные по комнатам рубашки, одеяла и нижнее белье, распихивая все это по шкафам и стиральным корзинам. Потом пытаюсь привести себя в порядок и с температурой лезу под душ (видимо, решила ухудшить свое физическое состояние, которые и без того оставляет желать лучшего). В общем, одни жертвы ради того, чтобы Дженсен не испугался, увидев меня. В результате я перестаю быть похожей на разведенку на первой стадии расставания, которая решила перестать следить за собой, наесться до потери пульса и уснуть в остатках хлопьев и обертках от фантиков. Оказывается, чтобы заставить меня вылизать всю квартиру за максимально короткий срок нужно всего лишь подстроить внезапное «свидание» с моим психологом. Я уже стою в прихожей с хлебом-солью, караулю Дженсена, пиная ногой кошачий лоток. Что он здесь делает? У нас же даже кошки нет. Сердце так и норовит вырваться из груди, живот связал легкий волнующий спазм, руки вспотели, и я безуспешно вытираю влажные ладошки о домашние джинсы. Черт, вдруг он захочет пожать мне руку? Нужно перестать паниковать, уверяю себя я, но ни черта не выходит. В зале я уже накрыла стол. Ну, как стол — разлила кофе и разложила на блюдце все, что нашла в холодильнике. Еще и любимую скатерть заляпала, так что пришлось стелить какую-то бледно-зеленую тряпку. Свет я везде приглушила (психолог как-то сам между делом обмолвился, что от освещения многое зависит), телевизор выключила, чтобы не отвлекал. Звонок в дверь. Я подпрыгиваю от неожиданности, словно только что не провела несколько минут в ожидании. Апогей девчачьего страха, желудок делает лихой кульбит, по телу проходится дрожь, и я кладу руку на холодную стальную ручку, щелкаю замком и распахиваю дверь, радушно улыбаясь. — Дженсен, — протягиваю я голосом а-ля «какой сюрприз, а я вот телик смотрю, не жду тебя совсем». — Представляешь, в пробку под вечер попал, — он пожимает плечами и переступает через порог моей квартиры. — Извини, опоздал. Пару раз он здесь бывал, но в частности в это время я находилась не здесь. Точнее, телом здесь, а мыслями в каком-нибудь Десятом Утином Королевстве. Ладно, если еще прямее, то он приносил меня домой, когда я напивалась в хлам и пребывала в состоянии мешка с картошкой. — Ничего страшного. «Спасибо, что вообще пришел». Три, два, один, тупая улыбка уже на моем лице… Все работает как часы. Дженсен молча разувается, и я предоставляю ему тапочки в форме двух голубых ушастых зайцев. Он смеется. Я готова целовать песок, по которому ходит его дантист. Хотя, по-моему, к этой ослепительно-белой улыбке не причастен ни один стоматолог города. У него же все с рождения идеальное, черт возьми. — Я прихватил цветочки для настроения, но оставил их в машине, — бурчит он, стараясь дотянуться до крючка, чтобы повесить свое пальто, потом не выдерживает, складывает его по швам и вешает на спинку одиноко стоящего стула. — Финч, мне так лень спускаться, ты не поверишь. Сделаем вид, что я, такая скотина, кроме мандаринов ничего тебе не принес, окей? — А что за цветы? Если я и умру, то только от счастья. — Ромашки. Я стараюсь скрыть свой восторг и терпеливо прикрываю глаза. Сейчас начну визжать, как ребенок, который с сотой попытки зацепил нужную вещицу в игровом автомате. — Я думал, ты тут помираешь в кроватке, а ты, я смотрю, бодрячком, — он одобрительно кивает и улыбается. Он улыбается каждую чертову секунду. — Как с Дэннил? — спрашиваю, потому что на самом деле интересно. — Как ночка? Примирительный секс, все дела? Язык мой — враг мой. Краснею, понимаю, что ляпнула глупость. Просто на языке весь день вертелось, спать ночью мешало, вот и вырвалось. — Тебя спиртом не растирали случайно? Нанюхалась уже? — Дженсен не обижается, не смущается, а смеется. Он успокаивается, и морщинки на его лбу разглаживаются. — Я в пролете. Она на свадьбу уехала к какой-то школьной подруге. Когда приглашения рассылали, мы уже с ней были в ссоре, и поэтому она попросила эту Сэнди предоставить ей только одно место в знак протеста моим пьяным изменам. В общем, вчера ночью она предложила мне поехать с ней, мол, по месту разберемся, но я подумал — чего я забыл на этой свадьбе? И решил остаться дома. Да и сеансы отменять не хотелось, тем более у меня сегодня был этот тип Джей. Говорит, что с дочерью помирился благодаря мне. Подарок сделал даже в честь этого. — А ты не отказался, я так понимаю? — Только сейчас замечаю веревочки подарочного пакетика, свисающие из его раскрытого портфеля, ухмыляюсь. — Будешь дерзить — разопью в одиночестве. Он по-хозяйски кладет руку мне на плечо и, будто зная, куда нужно идти, ведет меня в гостиную. Я путаюсь в собственных ногах, складках ковра, наступаю на плюшевого медведя, которого вчера Дженсен по доброте душевной оставил мне, но держусь стойко, не падаю. Психолог уверенно сжимает пальцы на моем плече в очередной раз, когда я оступаюсь. Усадив меня на диван, он садится рядом и невзначай срывает виноградинку с маленькой веточки, покоившейся на тарелке. Следом за ней Дженсен отправляет себе в рот криво-нарезанный ломтик сыра. — Ты не обижайся, Финч. Я же вижу, что ты думаешь, что Дэннил нет, вот я к тебе от нечего делать и приперся на ночь глядя. Это не так. Я тебя подлечить пришел, вообще-то. И я на самом деле так думаю. Я забираюсь на диван с ногами, подминая их под себя, беру тарелку с нарезкой и отстраненно киваю. Улыбаюсь своим мыслям. Ему не все равно. Он же не может беспокоиться чисто из вежливости, правда? Он же, черт возьми, не может терпеть мои порывистые выходки просто потому, что когда-то давно задолжал мне несколько сотен баксов? — Да? — Заинтересованно смотрю на него, сжимая между пальцев ягоду. — И как же? Бабушкины носочки, мед и теплый чай, чтобы я в туалет бегать устала? На самом деле я уже целый курс терапии себе подобрала, только вот своему «врачу» в этом признаться стыдно. Методы неординарные, мягко говоря. Дженсен снова смеется. — Ради всего святого, не посвящай меня в свои проблемы, связанные с мочеиспусканием. Я щурюсь и расчетливо швыряю в психолога подушкой, на которой сижу, предварительно приподнявшись. — Нет, у меня есть способ получше, — он хитро улыбается и выходит из комнаты. Дженсен возвращается спустя мгновенье, держа в руках пачку сигарет, бутылку виски и стопку дисков, перемотанных бечевкой. Я смотрю на него как на героя. Даже здесь он отличился. — Я знаю, что у твоей соседки есть приставка. А у меня есть куча дисков, которые пылятся на полках из-за Дэннил. Видите ли, ей это все не нравится. — Я не умею ее подключать. И курить в квартире тоже нельзя, — я хмурюсь. — Можно! Дженсен жестом велит мне пересесть на кресло, что я и делаю. Мужчина, мурлыча себе под нос какую-то знакомую мне мелодию, опускается на корточки перед стеклянной тумбой, на которой покоится наш старичок-телевизор. Картонная коробка, с покоившейся доселе в ней приставкой, звучно плюхается на пол. Начинается двадцать минут ругательств, в руках психолога то и дело мелькают разноцветные проводки, и когда мне надоедает наблюдать за тем, как он проклинает каждый из них отдельно, я переключаюсь на стопку дисков. Здесь есть все, начиная с банальных квестов в эру зомби-апокалипсисов и заканчивая гонками, к которым я питала особую страсть с самого детства. Дженсен подключает джойстики, протягивает мне один из них и на мой вопросительный взгляд пододвигает меня к экрану прямо с креслом, я даже соскочить не успеваю, чтобы ему не было тяжело. Ему, собственно, в любом случае не было тяжело. Он даже не напрягся, и мне это польстило. Я, конечно, не пушинка, но все же. Отложив себе на колени несколько дисков, я не стала возникать, почувствовав себя одной из тех правительниц, которых в Древнем Египте носили на руках, хоть меня и везли на кресле, шаркая деревянными ножками по линолеуму. — Что выбрала? — Он заглядывает мне через плечо. — Need for Speed*, — улыбаюсь, протянув ему коробочку с диском. Пластик переливается в тусклом комнатном свете. — Ого, — восхищается он. Мужчина на автомате облизывает обветренные губы и проводит рукой по подбородку. — Моя молодость. Он садится рядом на подлокотник кресла и, с горем пополам балансируя на выделенном ему пространстве, лениво откидывает голову назад. Смотреть на экран не получается. Я не могу оторвать взгляд от его идеального профиля. Глаза Дженсена нездорово блестят в экранном свете. Мужчина вертит в руках пачку, не глядя раскрывает ее, выуживает одну сигарету и протягивает ее мне. Психолог наоборот не может оторваться от заставки и видеоролика. В своем роде для него это ностальгия. Как он сказал? Молодость? Я неловко принимаю сигарету. Рядом с ним чувствую себя как с учителем. Как с учителем, который застукал меня за школой после уроков, и теперь просит сигаретку. Большим пальцем провожу по колесику зажигалки, пламя неуверенно вспыхивает. Почему-то вспоминаю о фениксах, которые возрождаются из пепла. Возможно ли, что именно в этот момент, сидя на кресле с температурой и пытаясь затянуться и не закашляться, чтобы не смутить Дженсена, я становлюсь свидетелем того, как наши отношения возрождаются из пепла? Невыносимо говорить с человеком о погоде, когда понимаешь, что не можешь в любой момент просто встать и поцеловать его. Лишь из-за того, что тебе приспичило лишний раз коснуться его гладко выбритой щеки губами, захотелось напомнить себе, что он в твоей власти, не оттолкнет, а наоборот прижмет к себе, любовно опустив руки на талию. И я таю. Внизу живота словно вспыхивает такой же огонек, теплый, извилистый, завораживающий. Делаю первую затяжку, и мозг мгновенно окутывает эйфория, вызванная искусственным образом. Выдыхаю кривую струйку дыма, думаю о том, что мне попадет, когда соседка узнает о том, что мы курили и пили в гостиной. Без нее. — Я плохой друг? Только перевожу взгляд на Дженсена, а внутри уже революция, реки бушуют, цунами, Армагеддон, метеоритный дождь, расплакаться хочется от того, насколько этот мужчина прекрасен. Мысленно я уже тысячу чертовых раз прировняла его к Богам Олимпа, самым прекрасным и величественным Богам. Что прекрасного можно найти в том, как человек поганит свои легкие? Но как он выпускает дым, не разжимая губ, как блаженно прикрывает глаза, когда никотин медленно и расчетливо туманит сознание, как ухмыляется чему-то своему. — Что? С чего ты взял? — искренне удивляюсь, пододвигаю пепельницу на край стола, чтобы психологу не приходилось напрягаться. — Ты болеешь, а я пришел к тебе, собираюсь напоить, — трагически начинает он, параллельно выбирая опции на экране. «… Раздеть, повалить на кровать и любить всю ночь напролет?» — … Порубиться на приставке, пожаловаться на жизнь и оставить ни с чем, ближе к ночи отправившись в бар и напившись там до белой горячки. О, а можно мне эту миссию? — Он как ребенок тычет пальцем в экран. — Уносить ноги от копов это, конечно, больше по твоей части, но я ведь тоже на что-то гожусь? — Конечно, — делаю вид, что не услышала первую часть предложения. — Ты ведь хоть иногда говоришь «нет», правда? — Нет. — Ты только что сказала «нет»! — Нет, я не говорила. Черт, я же и вправду сказала! — Ты снова отрицаешь! Ты же не можешь отрицать, верно? Не можешь отрицать? Мать вашу, опять! — Не могу. — Черт возьми, ты снова отрицаешь! — Дженсен швыряет джойстик на пол, спихивает меня с кресла и внимательно смотрит, округлив глаза от удивления. Все его лицо принимает выражение а-ля «как же я раньше не мог додуматься до этого гениального простого плана». — Ты говоришь «нет»! Я уж было начал думать, что ты робот, что тебя запрограммировали соглашаться абсолютно на все, но ты только что аж три раза подряд повторила это проклятое «нет»! Я мечтал об этом всю жизнь, Финч, мать твою! И ведь я на самом деле как обойму выдала это ненавистное для меня слово, даже не задумавшись и не запнувшись. — Мы должны отметить это! – Он, полный энтузиазма, восхищенно хлопает в ладоши и наклоняется, чтобы достать подаренную бутылку. — Второй день пьешь, Дженсен, — в моих словах слышен легкий укор, но от психолога он успешно скрывается. — Мы вчера только разогревались! — заливисто хохочет. Такой шумный и открытый. Редко кому удавалось увидеть его таким. Я люблю шумных людей. Люблю тех, кто может беззастенчиво захохотать на всю улицу, привлекая внимание прохожих. Никогда бы не подумала, что смогу любоваться Дженсеном, когда тот будет от души смеяться. Он даже в какой-то степени угрюм, когда работает. И впервые после нескольких месяцев мы встречаемся в неформальной обстановке, не выкаем. Теперь я могу смело поделить свою жизнь на две части: «до» и «после» того, как Дженсен разругался с Дэннил в пух и прах. Моргнуть не успеваю, как Дженсен уже затейливо потирает ладони, со звоном опустив передо мной два бокала. Я смущенно улыбаюсь, щеки ощутимо наливаются жгучим румянцем, сердце бешено колотится в груди, хочется умереть от переизбытка столь желанного внимания. Кажется, он действительно решил споить меня ко всем чертям. Мужчина разливает виски, позабыв даже об игре. — Понимаешь, я не могу говорить, пока трезв, — словно забравшись ко мне в голову, психолог отвечает на мой немой вопрос, сделав глоток крепкого напитка и слизнув каплю с губ. — Откровенно. — Ты хочешь, — запинаюсь, кашляю, — пооткровенничать со мной? Серьезно? Со своей пациенткой? — Мне казалось, ты не осудила меня из-за этой несчастной измены, — Дженсен понурил плечи, смотрит куда-то в стену, натянуто улыбается, ведь самому тошно от себя и в то же время смешно. — Знаешь, почему я вчера не ответил, как зовут ту девушку, с которой я переспал? Делаю глубокую затяжку и терпеливо прикрываю глаза, киваю в знак того, что заинтересована в разговоре, внимательно слушаю. — Я просто не могу вспомнить, как ее зовут. — Черт, извини. — И почему я чувствую себя виноватой? И от одной мысли, что он даже не удосужился запомнить имя той, с который связал всего лишь одну ночь, которую можно стереть из памяти, я чувствую, как невидимый груз падает с моих плеч. — Я был в стельку пьян. Ты права, нужно завязывать с этим. Ненавижу такие моменты. Сидишь, улыбаешься, обмениваешься любезностями, выбираешь машину, чтобы свалить от копов, и уже через секунду понимаешь, что человек, который для тебя дороже всех на свете, сам не рад, что пришел, что сидит здесь, так близко, признается. — Ты можешь рассказывать мне все, что захочешь, — голос дрожит. Я как ребенок, который не выучил стихотворение на урок литературы, и теперь стоит у доски, до смерти страшась проронить хоть одно неверное слово, будто за ошибку могут приговорить к расстрелу. — Мои проблемы тебя не касаются. Расстрел. — Черт, это прозвучало немного грубо, да? — Только я приготовилась разреветься, как Дженсен опомнился. Взволнованно смотрит на меня, как бы оценивая, какой ущерб мне принесла вскользь брошенная фраза. — Я имел в виду, что ты не обязана выслушивать все это. Я веду себя как сопливый школьник, запутался в собственных мыслях и желаниях. Все, что меня держит, весьма сомнительно. Еще пару часов назад я был счастлив, что помирился с Дэннил, а теперь даже и не знаю, что думать по этому поводу. Я хочу быть с ней, но до ужаса боюсь, что она попросту не мой человек. Родители меня убьют, как только узнают, что я подумываю о разводе. Кто бы что ни говорил, а ведь на самом деле ничто не вечно. Несколько месяцев назад она могла осчастливить меня одной лишь улыбкой, а теперь этот запал как ветром сдуло. Я боюсь, что это медленно, но верно переходит в привязанность. Боюсь, что в скором времени от любви не останется и следа. И я вижу, что ты влюблена. Не знаю, кто этот счастливчик, но он еще явно не осознал того, что ты сохнешь по нему. Иначе чем объяснить, что вы до сих пор не вместе? И мне кажется, что в какой-то степени мы испытываем что-то одинаково сложное, понимаешь? И я хочу разделить твои мысли, и, черт возьми, хочу делить свои мысли с тобой. Потому что это становится невозможным. Каждый божий день я выслушиваю о чужих проблемах, в то время как у самого в жизни полнейший крах. Как же порой надоедает все это. Люди приходят ко мне и жалуются, жалуются, жалуются. У меня просто не остается времени, чтобы подумать над ситуацией, чьей я стал рабом. Я раб своего положения. Мне больше не с кем поговорить о своих смешанных чувствах. Все мои друзья обзавелись прочными семьями, а наши с Дэннил отношения на волоске, понимаешь? Ты — единственный человек, мой друг, которому, возможно, однажды я смогу высказать все, что мешает спать. Я слушаю и не могу поверить своим ушам. Сама тянусь к бокалу и залпом опрокидываю его содержимое. По венам, стремительно набирая скорость, расходится кипящая лава. Дженсен отворачивается и морщится, ему не терпится залепить себе пощечину. Кажется, дамба, которую он так старательно выстраивал вокруг себя, дает трещины, и наружу вот-вот вырвется неудержимый поток всего, о чем он умалчивал. Как он, черт возьми, понял все? Он чертов телепат? Он читает меня словно открытую книгу, и это невыносимо. Я тут же сконфузилась и зажалась. — Я начинаю жалеть, что выбрал эту профессию. Мне, если честно, уже плевать на проблемы своих пациентов. Единственная радость – ты. Твой мир, твой юношеский максимализм, твое желание выделиться. Если я тебе сейчас предложу заняться сексом, ты же откажешь, верно? Так зачем строишь из себя героиню? Перестань уже вляпываться во всю эту хрень, найди себе парня и нормальную работу. Словно миллион острых иголочек разбивается о кожу. Щеки невыносимо горят. Могу с чистой совестью свалить все на алкоголь. — Может, уже скажешь что-нибудь, Финч? — Он откидывается на спинке кресла, с которого бессовестно меня спихнул, кладет руки под голову и смотрит в потолок, зажимая фильтр сигареты зубами. — У меня температура поднимается. — Сосудики расширятся вот-вот, погоди. — Еще ж хуже станет… — Не знаю. Ленивый протяжный тон измученного пофигиста злит. Впервые Дженсен раздражает меня своей непосредственностью и меланхоличностью. — Ты любишь Дэннил, — не спрашиваю, утверждаю. — Не знаю. — Все ты знаешь, Дженсен, — любишь. — Не тебе решать. И не мне. — А кому? — Богу. — Смешно. — Ты веришь в Бога? — Нет. — Хочешь поговорить об этом? — Выключай психолога. — У меня кое-что есть для тебя, — неожиданно заявляет он, тяжело поднимается, тушит сигарету, ткнув ею в стеклянную пепельницу, и выходит из комнаты. Слышу, как мужчина возится в коридоре с обувью, кряхтит, скрипит дверцами шкафов. Оглушительный хлопок двери. Я выбегаю в коридор за ним, буквально ощущаю на себе все суть выражения о том, как сердце уходит в пятки. В прихожей пусто. Мычу и лбом бьюсь о стену, прикрыв глаза. Каждый удар щедро сопровождаю речистым оскорблением в свой адрес. Может, если вот так побьюсь головой о стенку, начну думать, прежде чем говорить? Становится жарко, дорогой виски, ОРЗ и напряжение, которое Дженсен не удосужился забрать с собой, оставив все на мои хрупкие плечи. Кажется, я хочу плакать. Меня тошнит, или это горькие слезы подкатывают к горлу? Слышу шаги за дверью, уже представляю, как сорвусь на свою соседку, накричу, обвиню во всех смертных грехах и завалюсь спать, а утром поеду в больницу, проконсультируюсь со своим лечащим врачом о своих недомоганиях, а заодно и попрошу вырвать мне язык. Неловкое покашливание за спиной, оборачиваюсь и вижу Дженсена, который держит в руках маленькую розоватую коробочку, обмотанную шелковистой фиолетовой лентой. Мужчина виновато улыбается, видимо догадавшись, что я подумала, что он уходит. — Думала, что так легко от меня отделаешься? — Он без лишних прелюдий протягивает мне злосчастный подарок. — Я купил его для Дэннил, а теперь не хочу дарить. Сам не знаю почему. Может, мне самому к себе на прием записаться? Прячу глаза и молча принимаю коробочку. Слава богу, в голову не лезут тупые мысли, что там может быть дорогое кольцо или изысканный кулон с каким-нибудь уникальным камушком. Нет, это просто сушеные травы. Шалфей, ваниль, корица и фиалка. Они рассыпаны по всей коробочке и, не переставая, благоухают. Среди иссохших лепестков прячется ароматизированная свечка. Маленькая, со сладким запахом шоколада, успокаивающим и манящим. Я осторожно подношу коробочку к лицу, боясь просыпать ее содержимое, жадно вдыхаю неповторимую смесь и чувствую, как земля уходит из-под ног. Ноздри будто обжигает, словно что-то касается горла, мурашки табуном пробегаются по спине, а волосы на затылке встают дыбом. Словно наркотик, действующий моментально. Свист в груди. — У меня голова кружится, — жалуюсь, рукой опершись о дверной косяк. — Я сидел и думал, что зря заставил тебя курить — достаточно вдохнуть эту смесь один разок, и будешь улыбаться как дурной целый день. Вдыхаю еще раз, словно усомнившись в его словах. Волшебно. Непередаваемо. Умопомрачительно. — Нравится? — Очень, — меня не колышет тот факт, что Дженсен сплавляет мне второй подарок, которой предназначался для Дэннил. Сначала медведь, теперь эти травы, от которых коленки дрожат, а ноги становятся ватными. Дженсен подходит ко мне, не обнимает, прячет руки в карманы своих брюк, едва ощутимо касается губами моего лба и, отстранившись, задумчиво выдыхает. — У тебя и вправду температура поднялась. Я идиот, — заключает он. — Врача вызвать? — Нет, мой доктор уже здесь, — тупо улыбаюсь. Да, знатная травка попалась. — Остаться с тобой на ночь? — А ты хочешь? — У нас есть бутылка виски, приставка, куча дисков, еда и травка. Думаю, я соглашусь. Твоя соседка будет не против? — Нет, она ночью встречается с парнем. Мысленно я уже звоню ей и умоляю, чтобы она не возвращалась домой до самого утра, а лучше до обеда. — Я это, — он задумчиво потирает шею, — ромашки снова в машине оставил. Дохлые они какие-то, к черту их. Он разувается, как ребенок стягивая ботинки, не развязав шнурки, и возвращается в зал. Наконец миссия выбрана, громкость прибавлена, и до меня уже доносит точно сымитированный визг шин об асфальт. Нет, наши отношения далеко не похожи на феникса, который устал умирать. Наши отношения — гонка. И не факт, что мне удастся финишировать первой. По крайней мере, кузов помять точно придется. — Я удрал от них с первого раза, Финч! Ты только посмотри! Иди сюда, мать твою! Я умилительно вздыхаю, разворачиваюсь на пятках и возвращаюсь в гостиную. — Иду. * — Need for Speed (NFS) («Жажда скорости»)  — серия гоночных видеоигр, выпущенная компанией Electronic Arts (EA)