Национальный гимн

Мы разбрелись по разным комнатам, будто маленькие дети. Стараясь взять себя в руки, я вертела в руках подарок Дженсена, время от времени вдыхая неповторимый густой аромат. Я слышала, как Дженсен хлопнул форточкой. Он курил. Собравшись с силами, я тяжело вздохнула и босиком, на цыпочках вышла в коридор. Я пребывала в неком амебном состоянии после выпитого, выкуренного и услышанного. Мы оба не на шутку перебрали и взболтнули лишнего. Кажется, наша дружба была безнадежно осквернена и испорчена. Я молча наблюдала за ним. Сердце болезненно сжималось, постоянная дрожь, гулявшая по спине каждый раз, когда я смотрела на него, со временем начинала раздражать. Я была на той стадии влюбленности, когда бабочки в животе оживают лишь тогда, когда твой любимый оборачивается к тебе. Все остальное время, казалось, я медленно угасала, умирала изнутри. Без преувеличения, это было больно. Видеть его с Дэннил было, оказывается, было не так уж плохо. Хуже было то, когда он в нескольких сантиметрах от твоего лица, улыбается, дружески зовет тебя солнышком, треплет по плечу, а ты не можешь среагировать на это. И срываешься. Я попыталась поцеловать его. От одного воспоминания о тех постыдных самонадеянных секундах мои щеки вспыхнули адским огнем. На дне оставалось немного виски, мы устали от игры, Дженсен сполз на пол, а я устроилась рядом с ним, глядя в потолок. Мы разговаривали обо мне. Он пытался поставить мне несколько диагнозов и подогнать под рамки терминов психологии, но я опровергала все. Потом он стал расспрашивать, в кого я влюблена, а я принялась рассказывать ему. — А что делать, если ты вроде как любишь человека до дрожи, всей душой и сердцем рвешься к нему, а он не приносит тебе ничего, кроме боли и надежд, которые рушит собственноручно, даже не подозревая об этом? — Думаю, такого человека нужно отпустить, — пожал плечами мужчина, невзначай потрепав меня по волосам. — А если у тебя нет никаких сил на это? Если ты не можешь дать ему отпор? Трудно отказаться от человека, которому посвятил всего себя, не так ли? — Значит, ты должна предпринять что-то, что выбьет его из колеи, заставит задуматься, рассмотреть свое отношение к тебе. Я бы поступил так же. И я решила поступить так же. Я же всегда говорила «да», черт возьми. Я обернулась к нему, все было как в чертовой замедленной съемке, взгляд зеленых глаз прошелся по моему лицу, изучая каждый изъян. Руки дрожали, внутренности свернулись в жалкий клубок, но я думала, что лучшего момента уже не будет. В глазах Дженсена читался немой вопрос, я лишь удостоила его кивком, ответив. Не дав своему психологу опомниться, я притянула его к себе за ворот расстегнутой рубашки, несмело накрыв его губы своими. Секунды две он бездействовал, растерявшись как мальчишка, но почему-то вдруг решил ответить мне, проведя рукой по волосам. Каждая клеточка моего тела тянулась к нему, всем своим нутром я желала только одного, я не хотела, чтобы этот момент когда-либо заканчивался. Хотелось запомнить каждую долю секунды, каждый короткий вздох, горьковатый вкус его полных губ, его теплые сильные руки, едва касающиеся меня. И он отстранился. Мужчина лишь пьяно хмыкнул и залпом допил содержимое бутылки. Выругавшись и сморщившись, он поднялся и ушел в мою комнату. Я чувствовала, как из глаз вот-вот брызнут слезы, обида душила, я вся звенела от раздражения и возмущения. Так мы и решили наказать себя, разойдясь в разные углы, думая над своим поведением. И вот теперь он тоже вышел в коридор. Он застегнул рубашку по самое горло. В руках Дженсен нервно сминал несчастную пачку сигарет. Она была практически пустой. Сколько же он выкурил? Сколько же мы простояли просто так, коря себя за уступчивость? Все, что происходит после двух часов ночи, не должно происходить. Это прописная истина, это известно всем, все стыдятся этого. — Думаю, мне стоит уйти, — наконец молвил он, первым нарушив тишину. Я вся сжалась и задрожала. — Нет, пожалуйста, тебе нельзя за руль, Дженсен. — Я прогуляюсь. — Он уже потянулся за своими вещами. — Не бойся, я лишь пройдусь. Я вернусь, обещаю. — Я… хорошо, ладно, — безвольно промямлила я, кивая как болванчик. — Мне жаль, — обувшись и одевшись, бросил он и скрылся за дверью, осторожно прикрыв ее за собой. Ему жаль. Господи, только не это. Он сожалеет о своем поступке, он сожалеет о том, что произошло между нами, сожалеет о том, что вообще встретился со мной в том злосчастном баре. Расплакавшись, я завалилась на кровать. Я зачем-то оставила дверь открытой, понадеявшись, что он сдержит свое слово и вернется. Я чувствовала, как поднялась температура, и понадеялась, что в таком состоянии мне удастся уснуть. Хотя бы на пару часов избавиться от этого стыда, ведь я уверена, он будет сопровождать меня еще не один месяц. Хотелось отмотать время назад и надавать себе щедрых пощечин, а лучше еще и еще назад, никогда не ходить в то место, научиться говорить людям «нет». Я больше никогда не буду ни с чем соглашаться. Я сама виновата во всем. Проснулась я от того, что Дженсен укрывал меня одеялом. Я подумала, что это сон, но когда мужчина тяжело вздохнул и закурил, все во мне затрепетало с новой силой. В голову пришла безумная идея взять его за руку, сонно застонать и заерзать. Может, он подумает, что я взяла его за руку, сама того не понимая, пребывая в царствии Морфея? Как же хотелось коснуться его. Все познается в сравнении. Раньше я хотела лишь видеть его, наслаждаться его красотой, а теперь, когда тело еще помнило то неестественное тепло его рук, мне хотелось большего. Но о каком большем я могу просить, когда сама разрушила все? Я убила нашу дружбу. Безжалостно растерзала ее, притащила и закопала на заднем дворе, а теперь стою над ее могилой и горько плачу. Я боялась спугнуть его, но все же коснулась его запястья. Психолог вздрогнул, спрятав голову. Потушив окурок, он взял меня за руку. От неожиданности я распахнула глаза, тем самым выдав себя. Дженсен смотрел в пол и теребил мои пальцы, разгибая и загибая их. — Мы должны серьезно поговорить, Финч, — с непередаваемой жалостью в голосе начал он. Эта жалость была моим палачом. Я всегда ненавидела, когда меня жалели, а уж когда жалели о поступках, совершенных со мной, и подавно. — Ты очень глупая, — он прижал мою руку к своим мягким губам. Он словно бил и тут же гладил. Ранил словами и жалел касаниями. — Я до последнего отказывался верить в то, как ты смотришь на меня. Понимаешь, человек видит то, что он хочет видеть. Я всегда видел тебя своим другом и не хотел мириться с мыслью о том, что ты хочешь большего. Я убеждал себя, что ты влюблена в коллегу или официанта из кафе, где частенько обедаешь, я ожидал чего угодно, даже того, что ты влюблена в свою соседку. Больше всего на свете сейчас мне хочется увидеть, как ты рассмеешься, скажешь, что я был прав, а ты просто перебрала и не смогла устоять перед моим природным обаянием. Но теперь стекло, через которое я смотрел на тебя, треснуло. Я был слеп, я хотел быть слеп, слышишь? Мне жаль. Я кивнула, не находя в себе сил вымолвить не слово. Ком застрял в горле. Больше всего на свете я боялась заплакать при нем. Я так долго вынашивала эти чувства в себе, так берегла их, прятала ото всех, потому что боялась, что их ранят. Предпочитала неизвестность горькой, режущей правде. Сердце, казалось, вот-вот вырвется из груди, а в следующее мгновенье я уже думала, что оно вот-вот остановится. Я отказывалась верить в происходящее. Даже пару раз незаметно для Дженсена ущипнула себя под одеялом, чтобы удостовериться в том, что ошиблась и сплю. — Мне нужно идти. Дэннил приедет со свадьбы к обеду, я должен встретить ее. Извини. Я никогда не хотел причинять тебе боль. Мне, правда, очень жаль, — он громко сглотнул и рассеяно кивнул на прощанье. Я натянула одеяло до подбородка и тоже кивнула ему. Каждое его слово медленно проникало под кожу, по моему делу словно расходился яд, я каменела, сердце замирало с каждым звуком, доносящимся из прихожей. Вот он надевает ботинки, вот выпрямляется, одергивает рубашку, я слышу, вот он пинает тумбочку, шуршит пакетом. Время тянется предательски медленно. Я вижу, как свет в прихожей гаснет, как щелкает замок, как Дженсен переступает порог моей квартиры. — Дженсен? — тихо зову я в надежде, что он не услышит. — Что? — он говорит еще тише, будто эхо. — Зачем ты поцеловал меня? — Мне казалось, это было тебе нужнее больше всего на свете. Я люблю тебя, Финч. Прости, я повел себя глупо. Он удивительно проницателен. Он противоречит сам себе. Он несет на своих плечах такую ответственную ношу, за его спиной столько чужих секретов, а он не может разобраться в самом себе. Какая ирония. — Любишь? — Зачем я спрашиваю его? Неужели мне так нравится эта боль? — Как друга, Финч. Спокойной ночи. И доброго утра. — Он безжалостно хлопает дверью. Неправда. Вероятно, он ненавидит меня, раз дал надежду и тут же отобрал ее, унизил, растоптал. Я доверилась ему, а он воспользовался этим и скрылся с места преступления. Нет, он не скрывается. Он находит в себе силы попрощаться, ведет себя как взрослый, адекватный человек. А я маленькая, влюбленная дурочка. Судьбоносный вечер. Он пришел навестить свою подругу, порадовать ее маленьким подарком, подбодрить, а ушел от абсолютно чужого человека. Так и ломаются наши жизни. В секунды.