Национальный гимн

Примерно с неделю я просидела в своей комнате, а точнее пролежала, без маковой росинки во рту. Даже воду употребляла лишь затем, чтобы запивать гадкие успокоительные травяные настойки. Лежа на полу, я слушала одну и ту же песню час за часом. Что-то о неразделенной любви и втоптанных в землю надеждах. О том, что муза автора столь чувственного текста обещала никогда не оставлять его, а теперь ушла, обличив свою истинную ветреную натуру. Об этом пелось с таким отчаянием, с такой неимоверной убитой грустью, будто бедолага был единственным представителем человеческой расы, кому выпала честь познать всю глубину расставаний. По всей видимости я относилась к тому распространенному, но крайне нелогичному типу людей, которые решают добить себя. Не скажу, что я стала настоящим затворником, но первые дни разговаривать решительно не хотелось. Со стороны казалось, будто я лежу в изоляторе. Знаете, такая свинцовая грусть, передающаяся воздушно-капельным путем при первом чихе. Еду учтиво оставляли под дверью. Когда я выходила в ванную, чтобы умыться, друзья соседки умолкали, их улыбки гасли, будто я была инвалидом, а за минуту до моего прихода они разговаривали о том, как здорово им игралось в футбол на прошлых выходных. Сердце непрерывно щемило. Мне казалось, что внутри меня каким-то образом сложился сложнейший механизм, привести в действие который была способна одна память. Чем больше ты вспоминаешь, тем активнее он работает, принося количество боли, явно не рассчитанное для такого слабого сердца. Может, мне нравилось жалеть себя. Нравилось плакать, уткнувшись лицом в подушку в надежде подавить разочарованные вздохи. Иногда я плакала и сама не замечала того, иногда рыдала навзрыд, колотила кулаками по стенам, но вскоре беспомощно сползла на пол, пряча лицо в колени. Вдруг и мне стало казаться, что моя печаль самая горькая на свете, что никто ее не поймет и никогда она меня не покинет. Это было ужасно. — Свет клином на Дженсене не сошелся, — бессильно повторяла моя соседка в который раз. — Именно там он и сошелся, — неизменно бурчала я. Не знаю, сколько времени прошло прежде, чем я сдалась и вышла обедать. Утробное урчание желудка смогло заглушить мои мысли, и впервые за все время я почувствовала голод. С трудом умывшись и переодевшись, я уселась за стол на кухне, сложив руки в молитвенном жесте. Соседка что-то щебетала о том, как сильно я похудела, но честно, вертясь у зеркала, я не заметила большой разницы. Разве что джинсы немного спадали, и щеки впали, но это было не страшно. — Спасибо, — закончив и промокнув уголки губ салфеткой, тихо сказала я, исподлобья глянув на девушку, ловко орудующую столовыми приборами. Та увлеченно кивнула. Правда, мне удалось съесть не очень много: видимо, организм привык голодать. — Было очень вкусно. Завтрак на мне. — Ты собираешься выйти на работу? — оживилась она, принявшись разливать чай. — Да, завтра же. На десерт мне пришлось съесть несколько кремовых пирожных, дабы не обидеть свою соседку. Думаю, приход какого-никакого, но аппетита гласил о том, что я прошла первую стадию. Сон не шел. Все эти дни я жила ожиданием сна, пыталась спастись сном, но Дженсен влезал и туда. И я ни капли не винила его. Он же не виноват, что я все время думаю о нем. Он же не виноват, что я люблю его. Он же не виноват, что захотел поцеловать меня. Никто ни в чем не виноват. Искусственные глаза плюшевого мишки, подаренного Дженсеном, грустно смотрели на меня, в них отражался слабый лунный свет, сочащийся сквозь щель между шторами. Казалось, даже он сожалел. На работе все расспрашивали о моем здоровье. Думаю, привычный рабочий ритм отчасти помог мне вернуться к жизни. Пусть наш супермаркет не отличался особой популярностью, но скучно здесь не было. Раньше главным объектом веселья, так называемым клоуном, являлась я. Многие покупатели любили заключать со мной пари, пока я пробивала их товар. Очередь ко мне на кассу всегда выстраивалась длиннее, чем к остальным. Как-то раз мы устроили гонки на тележках с одним высоким парнем, покупавшим пиво. Жить, говоря «да», и вправду было веселее. Но теперь во мне не осталось желания жить, и я не видела смысла бездумно соглашаться со всем, что предложат. В среду за ужином новый парень моей соседки завел шарманку о том, что я должна выговориться хоть кому-то. Дело в том, что ни бутылка вина, ни его щенячьи глаза не заставили меня вымолвить хоть слово о моей проблеме. Я лишь второй час заворожено очерчивала ободок бокала пальцем, разглядывая янтарную жидкость на дне. По-моему, парня звали Ричард. Ричард прочистил горло, осушил очередной бокал и, задумчиво причмокнув губами, предложил: — Может, тебе стоит обратиться к психологу? Соседка сокрушенно рухнула на стол. Ричард вопросительно взглянул на меня. — Я рассталась с психологом, — сглотнув ком, подступивший к горлу, слабо сказала я, не беря во внимания то, что расстаться мы не могли хотя бы потому, что никогда не были вместе. И не будем. Я аккуратно сложила кухонное полотенце и вышла из-за стола. Моя соседка посмотрела на меня с такой тоской, будто этот сдержанный жест значил больше всех моих пролитых слез. Ричард молчал. Я долго не могла заснуть, думая о его словах, и все же решила прислушаться к его совету. Секретарша Лиза выронила дырокол, стоило дверям лифта распахнуться, а мне перешагнуть порог приемной. Приемная Дженсена совсем не изменилась. Собственно, ничего вокруг меня не изменилось, это я стала смотреть на все по-другому, но тот факт, что мое сердце разбито, а все привычно улыбаются, будто так и нужно, казался мне вопиющей наглостью. Будто прочитав мои мысли, Лиза натянула на лицо дружелюбную улыбку и нырнула под стол в поисках вышеупомянутого дырокола. Я бросила быстрый взгляд на настенные часы. Мое время еще не подошло. Девушка украдкой таращилась на меня из-за кресла, на что я лишь мило улыбалась, привычно усевшись на диванчике. Мне подали привычный кофе. Кофе Лиза варила дрянной, и я решила даже не прикасаться к нему. — Я не думала, что вы придете, — прокашлявшись, призналась она, раскладывая карточки пациентов по четырем разноцветным папкам. Видимо, цвет обозначал сложность заболевания. Лиза все время что-то делала, воссоздавая некую иллюзию занятости. — Это почему же? — сверля журнальный столик взглядом, мрачно спросила я. Теперь я действительно походила на человека, нуждавшегося в помощи профессионала. — Вы не появлялись две недели, да и мистер Эклз по правде попросил удалить вашу карточку из клиентской базы, — она пожала плечами. В области груди болезненно кольнуло, но я уже начала понемногу привыкать к этому дотошному зуду. Сердце будто чесалось. Как жаль, что нельзя разодрать ногтями кожу, грудную клетку, вытащить этот маленький, назойливо трепещущий комок и швырнуть его куда-нибудь в реку. А лучше к ногам Дженсена. Пусть еще немного потопчется на нем. Пусть добьет. Может, я за этим и пришла? Нет, он не должен, он профессионал, ему придется выслушать. — У него сейчас прием? — Нет, он же свободен! — хлопнув себя по лбу, виновато отозвалась Лиза. — Предупредить его о вашем визите? На секунду я задумалась, почему бы не свалиться на него как снег на голову, распахнув дверь с ноги, и выкрикнуть что-нибудь ироничное, но тут же поняла, что не смогу обыграть это достойно. Да и не захочу. Видеть отрешенное, растерянное и разочарованное выражение его лица? Видеть, что он не рад моему визиту? Я не переживу этого. Лучше дам ему время, чтобы настроиться и принять вид слушателя. Принявшись разглядывать цветы у окна, я махнула рукой. Лиза сняла трубку: — Мистер Эклз, к вам мисс Финч. Ладони вспотели. Кровь застучала в висках. Голова закружилась. Я, не дождавшись приглашения, поднялась и на секунду задумалась, не развернуться ли мне в сторону выхода. Внезапно вся эта затея показалась мне идиотской. Чего греха таить, она изначально была идиотской, это мне нужен был повод встретиться с Дженсеном, взглянуть в его по-осеннему теплые глаза. Черт возьми, от того, что она оставил меня у разбитого корыта, он не перестал быть дьявольски красивым! Заведомо зная, что пожалею об этом, я не дала себе шанса стушеваться и бросилась к двери, всей тяжестью навалившись на леденящую руку ручку. Дженсен беспокойно поднялся, вытерев ладони о брюки. Поднялся так, будто прождал меня долгое время и наконец увидел и спешит поприветствовать. Но никто никого не приветствовал. Я застыла в дверях с разинутым ртом, набрав полные легкие воздуха, собираясь что-то сказать, но тут же позабыв, что именно. Дженсен нервно переминался с ноги на ногу, спрятав руки в карманы. Кресло позади него покачивалось и глухо поскрипывало. Единственный объект, нарушавший тишину, если не брать в счет Лизу, застывшую в приемной с чашкой кофе, поднесенной к губам. Мои попытки сказать хоть что-то продолжались, но не одно из них так и не увенчалась успехом. Я теребила в руке шелковый шарф, громко дыша. — Здравствуй, — первой не выдержала я, захлопнув дверь, тем самым лишив Лизу зрелища. — Привет, — обескураженно ответил он, словно я могла сказать что-то другое. На деревянных ногах я проследовала в центр кабинета, залитого светом. Сев на стул, я неловко поджала ноги. Психолог в свою очередь навернул несколько кругов вокруг стола, неловко потирая затылок, и неуместно забормотал о том, что секретарша должна принести чай. На очередном вираже я поймала его, схватив за запястье. Мужчина тут же отстранился, будто ошпарившись, и непонимающе взглянул на меня. В груди кольнуло еще раз, но я даже глазом не моргнула, мягко улыбнувшись в ответ. — Лиза сказала, что мое имя больше не значится в клиентской базе, это правда? — Да, — все еще взволнованно маяча перед моими глазами, отозвался он. — Я думал, что наконец поборол твой синдром оторвы. — «Синдром оторвы»? — переспросила я. — Да, — Дженсен неопределенно хмыкнул, — должен же я был его как-то называть. — С чего ты взял, что избавил меня от этого… синдрома? — Я просто предположил, — не ожидавший такого развития событий, мистер Эклз едва не поседел. — Просто предположил и удалил меня из клиентской базы?! — прикрикнула я, от неожиданности подскочив на стуле. Мой выпад поразил даже меня, не говоря о Дженсене, застывшем словно каменное изваяние. — П-прости, — он действительно не знал, что ответить. — Лиза, принеси чай! — Мистер Эклз, я к вам вообще-то с проблемой! Дженсен, округлив глаза, опустился на свое кресло, откинувшись на мягкой спинке. Сделав три глубоких вдоха, он сложил руки в замок. Внутри меня вскипела ярость. Я решила, что Дженсен подумал, что после того, как наши пути разойдутся, у меня не будет ни малейшего желания продолжать соглашаться со всем, что я буду слишком убита его отсутствием, чтобы продолжать рисковать и веселиться, и что некому будет оплатить мой штраф и в час ночи забрать меня из изолятора. Он был прав. Но оттого, что он был прав, я злилась еще больше. Лиза принесла поднос с чаем. Смерив нас неодобрительным взглядом, она потопталась у входа, но так и не дождавшись ничего интересного, вышла. — Проблема какого характера вас беспокоит? — начал он издалека, пряча лицо, которое то и дело искажала обеспокоенная гримаса. — О, у моей проблемы чудесный характер. — В уголках глаз собрались слезы. Сморгнув их, я слабо улыбнулась и принялась за чай. Аристократично прихлебывая, я наблюдала за психологом, нервно ерзавшем в кресле. Он даже не притронулся к чашке. Да что, черт возьми, происходит?! — Финч, не нужно, — зажмурившись, будто мой словесный поток может принести ему физические увечья, предостерег он, поднеся руку к переносице. — Прошу. — Дженсен… Тот лишь застонал и сложил локти, выставив барьер. — Что случилось?! — Ничего. — Не лги мне! — Я не уверен, что стоит… — и вдруг, точно набравшись смелости: — Дэннил беременна. А я… я целовал тебя! И ты, черт возьми, говоришь, какой у меня чудесный характер! И зачем ты пришла вообще? Все, нет тебя в клиентской базе! И вообще, я имею полное право отказать тебе в помощи! Все! — Ну целовал и целовал, — теперь была моя очередь растеряться. — Я целовал тебя. Я не люблю ее. — Между этим должна быть какая-то связь? — пикнула я, сжавшись и даже слегка отодвинувшись, заскрипев ножками стула. — Финч! Она носит моего ребенка! Я молча поднялась и подошла к Дженсену. Тот смотрел на меня снизу вверх. В его прекрасных зеленых глазах читалось столько боли, столько протяжной тоски и непонимания. Вдруг он стал похож на одиннадцатилетнего мальчика, впервые столкнувшегося с тяжестью и жестокостью этого мира, отказывающегося воспринимать всю трудность повседневного бремени. Меня будто обухом по голове ударили. В глазах мужчины застыли слезы. Я уверена, он расплакался, если смог бы. — Меня изнутри раздирает, потому что я не могу сказать ей о том, что не люблю ее! Она так счастлива, Рика! Она словно крылья обрела! Мы выяснили все дней десять назад, а она уже носится по детским магазинам! Что я могу сделать? Что? Я же убью ее, если скажу, что не хочу быть с ней! Я запутался! Мне страшно! Неужели мне всю жизнь придется притворяться хорошим мужем? Я не могу лгать! А она как назло все время прощает меня! Снова и снова! Он паниковал. Паниковал по-настоящему. Ему было страшно. Его лихорадило. Не побоявшись получить отпор, я протянула руки к мужчине. Мне хотелось утешить его, обнять, сказать, что все будет хорошо, и пусть это призрачное хорошо никогда не настанет. Меня переполнила такая любовь, такая забота, такое всепрощение, что я удивилась, как смогла устоять на ногах, будучи так взволнована и испугана. Дженсен по-детски потянулся ко мне, уткнувшись лицом в грудь. Ассоциация с потерянным ребенком не зря пришла мне на ум. Его спина больше не содрогалась, он глубоко дышал. Помутнение как рукой сняло, стоило ему крепко сжать мою талию. Хватка без преувеличения была мертвой. Я гладила и ерошила его непослушные русые волосы, успокаивающе приговаривая: — Мы что-нибудь придумаем, Дженсен. Честно, я не знаю, что здесь можно придумать, но мы сделаем это. — Прости меня, Финч. Я бы сам ни за что не подался к тебе. Я решил больше не тревожить тебя. Но ты вернулась. Что бы ты ни думала, ты настоящий друг. Ты лучше меня. Прости. — Мы что-нибудь придумаем, — на выдохе повторила я, не понимая, как здесь вообще можно что-то исправить. Дженсен благодарно кивнул.