Национальный гимн

Все шло как по маслу. Мы решили испечь пиццу сами, возились с тестом, как влюбленная парочка, измазав друг друга мукой. Я кричала на Дженсена, когда тот пробовал начинку без моего разрешения, била его по рукам, мы смеялись и кидались кусочками помидор, между нами не было ожидаемого напряжения или неловкости, но всему хорошему рано или поздно приходит конец. Все то время, пока пицца торчала в духовке, мы пили пиво и смотрели футбол. Как оказалось, Дженсен был единственным человеком, ради которого я согласилась вытерпеть два тайма по сорок пять минут. Все закончилось в тот момент, когда команда, за которую болел Дженсен, забила долгожданный гол, взорвав трибуны. На радостях мистер Эклз подхватил меня на руки и закружил в воздухе с такой легкостью, будто я была пушинкой. Крепко прижав меня к себе, так, что кости глухо хрустнули, он рассмеялся. И от такой близости мне тут же стало не по себе. Я прищурилась, дабы рассмотреть обрамленную фотографию, висящую на стене за спиной Дженсена. С фото улыбалась рыжеволосая Дэннил, облаченная в роскошное свадебное платье. Складывалось впечатление, будто она следила за нами. В сердце больно кольнуло, живот привычно свело, и я оттолкнула Дженсена, отстранившись и одернув задранную футболку. — Хватит, — грубо оборвала его я. — Финч, — непонимающе пробормотал Дженсен, растерявшись как ребенок, но отошел на несколько шагов назад, зацепившись о складку ковра. Не знаю, что наполнило меня такой решимостью, но злость разбухала и гноилась с каждым его словом. Этот невинный тон поражал своей искренностью. Он действительно не понимал, почему я оттолкнула его. Он не видел ничего плохого в том, чтобы обнять меня, поцеловать. Он не видел ничего необычного в том, что женат, его супруга ждет ребенка, а он печет пиццу со своей пациенткой. Я собиралась высказать ему все, о чем молчала все эти месяцы, но вместо этого просто развернулась и вышла из зала. Выключив духовку и водрузив готовую пиццу на стол, я молча прибралась и, накрыв на стол, позвала Дженсена есть. Мужчина шел за мной до прихожей, не проронив ни слова. Сложив руки, он смотрел на то, как я обуваюсь, застегиваю куртку под самое горло, по-детски прищемив подбородок. — Почему ты уходишь? — наконец подал голос он. — Не знаю! — тут же отозвалась я, гневно пнув туфли Дэннил. — Ты вернешься? — Нет, — отрезала я, чувствуя предательское жжение в глазах. — Финч, на улице восемь часов вечера, — он протянул руку ко мне, попытавшись схватить за локоть, но я как ужаленная отскочила от него, навалившись на ручки двери. — Америка… Бросив свое тело на свежий воздух, я понеслась вперед, считая шаги, чтобы успокоиться. Пришлось считать вслух, отчетливо проговаривать каждую цифру, дабы заглушить стук в висках. Дождь скупо заморосил, наполнив глаза. Утирая горячие слезы, я прорывалась сквозь пустые улицы куда-то вперед, подальше от спальных районов, окунуться в толпу, в непрекращающийся гул машин, шум живых улиц, потому что, по-моему, внутри меня сейчас кто-то медленно умирает. Кто-то заинтересованно оборачивался мне вслед, но в наше время девушка, несущаяся через всю улицу в слезах, обычное явление, даже если она бежит на мост, чтобы утопиться. Я не знаю, можно ли ощутить пустоту, как это пишут в книгах, но я ощущала что-то похожее. Его выходка стала последней каплей. Фотография Дэннил на стене добила меня. Он женат, он отец, он не мой. Он никогда не был и не будет моим. Возможно, он принадлежит Дэннил, возможно, будущему ребенку, возможно, самому себе, но мне — никогда, даже в самых смелых мечтах. Впервые с момента нашего знакомства, мне стало стыдно перед Дэннил. Она такая добрая и красивая, и она совсем ничего не подозревает о нас. И ничего не может быть хуже, чем разрушать семью, пусть и не такую счастливую, как хотелось бы. Мама учила, что любой обман когда-нибудь всплывет, и страшно представить, сколько последствий принесет каждое мое решение. И я думаю, что уйти сейчас было правильным решением, поэтому, не прерывая шага, иду дальше. В меня будто стреляли. По меньшей мере, засадили целую обойму. Безошибочно, ни одна пуля не прошла мимо. Я так устала от этой боли, которая все время сопровождает меня. Даже в самые счастливые моменты она отдается где-то там, фоном, напоминает о себе. Казалось бы, я должна была радоваться присутствию Дженсена, ведь я очень хорошо помнила то, как меня лихорадило без него, но вместо этого я думала о том, что будет тогда, когда мы расстанемся. Ежеминутно вспоминала о той неестественной боли, душившей меня, ни на секунду не могла избежать этого, отгородиться от этого. Я чувствовала облегчение, но знала, что от оков воспоминаний о тех днях не освобожусь никогда. Видеть, как человек, которого любишь ты, смотрит на тебя, и в его глазах нет ничего, кроме дружеского тепла, которое в такие моменты кажется самым ужасным проклятьем, это пытка. Это ад. Вот в чем заключается ад. В своем аду я не буду гореть, я буду смотреть на Дженсена и видеть безразличие, равнодушие, припрятанное за теплой, пугающей улыбкой. Вот он, мой палач, мой демон. Пробежав примерно с километр, я не выдержала и, словно очнувшись ото сна, огляделась вокруг. По иронии судьбы я оказалась в том самом парке, где в свое время Джозеф уговорил меня сходить на собрание, изменившее всю мою жизнь. Если бы я не говорила «да» всем и каждому, я бы не поставила на победу Дженсена свои последние деньги, он бы никогда не задолжал мне и не заинтересовался моим симптомом. В парке было безлюдно, нормальные люди предпочитали отсиживаться дома, в тепле, обсуждая последние новости за чашкой крепкого чая. Но я не нормальная, мне нужно броситься под моросящий дождь, расплакаться, заняться самобичеванием и забрести в то место, где началась моя новая жизнь. Убито рухнув на лавку, я закрыла лицо руками. Когда эта боль закончится? Кто сможет остановить ее? Почему так мучительно сложно отпускать то, что никогда по-настоящему не было твоим? Какая же все-таки удивительная штука эта любовь. Никогда не знаешь, как спляшешь под ее дудку в следующий раз. — Одно из главных правил контроля эмоций: сделать все, чтобы избегать жизненные ситуации, которые смогут причинить тебе сильную боль и переживания. — Плотнее укутавшись в свое темное пальто, Дженсен опустился рядом. — Эмоциональное истощение штука мерзкая, и к тому же опасная. Из года в год я повторяю себе, что все закончится. Боль гораздо легче пережить, когда знаешь, что ей наступит конец. Ведь ждать легче, чем жить в неизвестности, верно? Я несмело кивнула, зажмурив глаза что есть сил. Запах мокрого асфальта бил в ноздри. Я всегда любила то, как пахнет сырость, и успокаивалась. — Верно, — согласился он сам с собой. — Не нужно идти на поводу у своих чувств. Да, поплакать иногда полезно, но люди плачут затем, чтобы найти покой. Слезы должны приносить легкость и беспечность. Слезы не должны быть признаком слабости или сожаления. — Ты в своей жизни хоть раз плакал? — просипела я, по-прежнему пряча лицо в темноте. Дождь утихал. Я попыталась представить Дженсена в слезах, его зеленые глаза, покрасневшие и распухшие, но у меня ничего не вышло. — Как ты, конечно же, я никогда не рыдал. — Он лилейно провел рукой по моим мокрым волосам. В этом ласковом жесте я нашла снисхождение и отсела на самый край лавки, подобрав ноги и уткнувшись лицом в колени. — Вернемся к чувствам. Вообще, я считаю, что нам навязывают все это. Знаешь, герои книг, которые бросаются под поезд лишь потому, что не могут быть рядом с любимым человеком. На самом деле все без всех могут жить. И ты без меня. И я без тебя. Общество ставит эмоции выше здравого смысла, в этом наша проблема. Как будто от того, что ты месяц проревешь в своей квартире в обнимку с ведерком мороженого, твоя жизнь изменится. — Теперь ты кажешься мне каким-то роботом, — сердито пробурчала я, однако внимательно вслушивалась в каждое его слово. — Я не робот, я психолог, и я пообещал научить тебя контролировать своим эмоции, — усмехнулся он и продолжил: — Мы постоянно оправдываем свои действия за счет чувств. Возможно, я просто хочу тебя, а ты просто хочешь меня, и мы решили, что влюбились друг в друга. Нужно же сделать вполне естественную потребность чем-то большим, прекрасным и трогательным. Да он же изгаляется над моей любовью! Как у него язык поворачивается так опошлять мои чувства, приравнивать их к животным инстинктам! — Ты решил, что влюбился в меня? — захлопав глазами, тихо переспросила я, не веря своим ушам. От этого человека можно ожидать что угодно! Не думала, что самые заветные слова в моей жизни Дженсен пробурчит будничным тоном наряду с лекцией по психологии. — Не нужно обожествлять и возносить свои эмоции, Финч. Ты не решишься взять под контроль то, что, как ты решила, выше тебя. Не нужно делать их индивидуальными типа «только мне известно, каково это, любить безответно». Нет. Всем известно, каково это. Ты не первая и не последняя, и кому-то, поверь, все равно хуже, чем тебе. И не нужно привыкать к своей боли. Любить ее. Относиться к тому, что тебе плохо, как к должному. — Мне плевать, что кому-то хуже, чем мне. Мне больно сейчас, и это главное, — враждебно огрызнулась я, ни капли не растроганная его словами. — Рика, — гораздо мягче произнес он, стараясь вложить в свой голос как можно больше любви и заботы. Хотя, знает ли этот человек, что вообще есть любовь? — Если бы я верил в любовь так же слепо, как ты, если бы был так же молод и эмоционален, я бы сказал тебе, что полюбил тебя. Полюбил хотя бы за то, что ты не отвернулась от меня после всего, что произошло между нами. За то, что ты добровольно помогаешь нести мне мой крест, в то время как свой собственный тянет тебя ко дну. — Но ты не любишь меня? — без раздумий спросила я, перестав бояться услышать ответ. Лишь бы заполнить эту пустоту, дать себе пищу для размышлений. С Дженсеном и Дэннил все ясно — я не имею права вмешиваться в их отношения, здесь больше не о чем думать. — Рика, — с мягким укором повторил он. — Ты любишь меня?! — Я пришел к тебе. — Ты не любишь меня, — криво усмехнувшись, проговорила я дрожащими губами. — Я никогда не обещал любить тебя. Но я хочу быть с тобой. В голове застыл звон битого стекла. Он рушит все, что дорого мне. — Ты пользуешься мной. — А ты спасаешь меня, несмотря ни на что. Когда ты уйдешь, кто будет спасать меня? — Я больше не хочу тебя спасать, ты сам себя губишь. — Ты никогда не бросишь меня, Финч, — улыбнулся он. — Что-то в людях должно оставаться неизменным. Ты будешь презирать меня, ненавидеть, но ты будешь возвращаться. Снова и снова. — Ты ужасен, — ответила я. — Ты только ранишь меня. Плевать на меня, Дженсен, ты ранишь себя. Тебе больно. — Я контролирую это. — На его лице не дрогнул ни один мускул. Внезапно его спокойствие стало пугать меня. — Я видела тебя в минуты, когда ты терял контроль, — пришла моя очередь крыть. Пару козырей всегда оставались в моем рукаве: я видела Дженсена таким, каким его не видел никто. — Я видела слезы в твоих глазах. Ты всегда говорил, что прятаться это не выход, но сам прячешься за своей психологией и толстой философией. — Замолчи, Финч, ты же не собираешься разрушить все мои теории, — рассмеялся Дженсен, откинув голову назад и подставив лицо редким каплям дождя. — Ты сделаешь больно Дэннил, когда она узнает об этом, — сказала я, последовав его примеру. Мы оба достаточно освежились, сидя под дождем. Погода, к сожалению, всегда сопутствует моему настроению. — Она никогда не узнает об этом. И не моя вина в том, что я не люблю ее, — холодно ответил он. Холод бил ото всех сторон, включая моего собеседника. — Но ты ведь любил ее? — У нас с тобой, как выяснилось, абсолютно разные представления о любви. — В твоем представлении, ты любил ее? — раздраженно переспросила я, скрепя зубами от напавшего озноба. — Да. Когда-то давно. На улице окончательно стемнело. Сквозь режущую синеву прорисовывался почти черный силуэт Дженсена. Тот по-прежнему смотрел в небо, думая о своем. Дождевые капли стекали с моих волос, плюхаясь на куртку, слезы высохли, кожу неприятно жгло, но это было несравнимо с тем, что я чувствовала. Теперь он еще и приковал меня к себе. С такой уверенностью заявил, что я буду всегда возвращаться к нему, будто это был давно известный и неоспоримый факт. Но ужас в том, что это правда. Единственная правда, которую я способна принять. Все, что мне нужно — лишь он. Всегда возвращаться к нему. Спасать его. Я в его ловушке. В его капкане. В его цепях. В его власти. Все, что есть у меня, и все, что есть я, – его. И я сделаю так, как он скажет. Если он захочет притворяться, что ничего не происходит, я буду делать вид, что не люблю его. А сегодняшняя выходка была лишь сомнением, за которое я поплатилась ударом о жестокую реальность. Мне открыли глаза. Это не светлое, высокое чувство. Это — каторга. И он прав, я опровергла его теорию. Я полюбила свою боль, вознесла ее. Он и есть моя боль. Он в моих венах. Он въелся в меня. — Говоришь, я всегда буду возвращаться к тебе? С чего ты взял? — Потому что верный пес в наших отношениях это ты. И за что я только люблю этого человека? Он же дьявол во плоти. — Ах вот оно как, — на одном дыхании выдала я. — По-моему, сегодня ты решил втоптать меня в землю. — Соглашусь, я немного переборщил с прямотой, — виновато ответил он и сел лицом ко мне. — Просто на сеансах, да и в жизни я был чересчур деликатен с тобой. Я всегда был нежен и добр, и всегда буду, но ты заслуживаешь знать правду. Уверен, в глубине души ты всегда знала то, что я сказал тебе. Взяв мои руки в свои и не встретив сопротивления, Дженсен наклонился и поцеловал меня без особого желания. Его губы были мокрыми и холодными. — Есть вещи, которые никогда не меняются. — То, что ты не полюбишь меня, относится к этим вещам? — тяжело дыша, спросила я. — Мы можем проверить это, — мужчина пожал плечами. — Как? — Мы будем рядом. Если что-то изменится, я дам тебе знать. — Это бесчестно по отношению ко мне. Ты эгоист. Как долго ты планируешь быть на двух фронтах сразу? — Время покажет. Дженсен опустил ладони на мои колени, надавив и раздвинув их. Подавшись ко мне, он мимолетом провел языком по моим губам и припал к шее, осторожно прикусывая тонкую кожу. Из-за кромешной тьмы я ни черта не видела, но так было даже интереснее. Оставив на моей шее небольшой засос и все же выбив из меня предательский стон, психолог рассмеялся. — Пожалуйста, не нужно, — опомнившись, промямлила я. Он поднялся и подал мне руку. — Пойдем домой. Мы промокли до нитки. Нужно высушиться и переодеться. — Снова решил, что сейчас это было нужно мне больше всего на свете? — ядовито подметила я, вспомним наш первый горе-поцелуй. — А разве это не так? — самодовольно отметил он. — Я буду пытаться давать тебе то, что ты хочешь, раз не могу дать главного. И что теперь? До конца своих дней я буду выступать в роли несостоявшейся нелюбимой любовницы? Перспективно, однако. А вдруг вправду что-то изменится, и Дженсен полюбит меня? Или мне придется смириться с тем, что я пес на привязи? Неужели это будет продолжаться всю жизнь? Или будет еще больнее? Когда я смогу поставить точку и быть уверенной в завтрашнем дне, будь он плохим или хорошим? — Знаешь, ты никогда не научишь меня быть такой же безэмоциональной, как ты. — Это мы еще посмотрим. Он снова взял меня за руку. И я не знала, стоит ли мне одернуть ее. И я не одернула. Все прояснится. Рано или поздно, но все прояснится. Если Вселенная не ненавидит меня, она сделает так, чтобы все прояснилось. Я верю. Мы же движемся дальше. Пару месяцев назад я любовалась на него издалека, а теперь касаюсь. Все меняется. Все изменится. Я утешала себя, но не верила и не видела, что Вселенная шла за мной попятам. И в скором времени я остановлюсь. И мы столкнемся.