O'vers

Чимин отчетливо улавливает этот момент. Когда глаза Юнги напротив изумленно расширяются и мелко-мелко моргают. — Пак сонсеним? — сипло бормочет он. — Что? — От вас пахнет. Чимин со вздохом выбрасывает красную салфетку в мусорку и делает шаг назад. А затем для верности еще один. Не попасть бы сейчас из огня да в полымя. — Мне… очень жаль, Юнги. И только тут до Чимина доходит смысл фразы. Поэтому он забывает, что хотел добавить к своему извинению, и говорит совсем другое: — Ты только сейчас заметил? — Ну да, — смотрит Юнги исподлобья, шмыгая разбитым носом, — я вообще-то руки шел мыть. А тут вы и… эти. А вы что подумали? Вопрос в общем-то риторический, и Чимин лишь неловко разводит еще подрагивающими руками: мол, прости, Мин Юнги, я подумал о том, о чем каждый бы подумал. Потому что ты, пусть и школьник, но все-таки альфа. А Чимин не бета, как все думали, и теперь ему проще уволиться, чем разгрести все это непредвиденное скоропостижное дерьмо. Но самое отвратительное, что Чимин слишком упрямый, чтобы увольняться, и вместо этого он будет решать последствия своего промаха столько, сколько потребуется. Лишь бы сейчас без сюрпризов добраться до дома. — Пойдемте, — как-то ломано, будто через силу, мотает головой Юнги и в глаза не смотрит, а только по сторонам и под ноги. Он машинально трет нос костяшками, дергается от боли и там, и там. Наверное, поэтому взгляд, вскинутый в итоге на Чимина, оказывается чуточку злым. — Куда? — уточняет Чимин. — Провожу вас. Вам же домой надо. — Я вызову такси… — Значит до такси, — обрывает Юнги. — Только давайте не будем тянуть кота за яйца. Во мне не столько роста и мышечной массы, чтобы отбивать вас у ебанувшейся половины школы. — Мин Юнги, — по привычке делает замечание Чимин, хотя быстро понимает, насколько сейчас это неуместно, и прикусывает губу. — Пак сонсеним, — в тон ему отзывается Юнги и еще какой-то ехидный реверанс к этому присобачивает, — идемте уже. Он всегда такой — на неуловимой грани между соблюдением правил и полнейшим к ним пренебрежением. Когда вроде и придраться не к чему, но то, что все эти «вы» и «сонсеним» — лишь обертка для прикрытия реального характера и мыслей, даже не скрывают особо. И что там в этой голове под аккуратной стрижкой с андеркатом — кто же скажет наверняка? Есть шанс, что и сам Юнги не знает до конца. — Да ну еб же вашу мать, — шипит Юнги, не дождавшись от Чимина реакции, и хватает его за руку, чтобы буквально вытащить за собой из туалета. Чимин в очередной раз спотыкается о его неприкрытую резкость, он ошеломлен жаром чужих пальцев и целеустремленностью, с которой его тащат неизвестно куда. Чимину дурно. От того, что он постоянно на таблетках, он редко сталкивается с этим чувством — слабости и потерянности в пространстве, — и поэтому сопротивляться этим ощущениям ему сейчас нелегко вдвойне. А еще, возможно, если бы сюда же не примешивалось присутствие альфы — даже крошечная капелька власти его природы над природой Чимина — было бы легче. Вместо этого Чимин ощущает вокруг себя нарастающий белый шум, тело окатывает то жаром, то ознобом, и Чимину трудно дышать, даже вопреки тому, что из-за своей особенности он не чувствует запаха Юнги. Чимин плохо осознает, что происходит дальше. Зато, будто в насмешку, отчетливо до стона помнит, как собственные руки смыкаются поперек узкой мальчишечьей груди, а нос елозит по чуть влажному загривку и горячей шее за ухом, жадно вдыхая, будто надеется учуять хотя бы призрак того, что учуять ему не дано. Чимин рывком садится на постели, в ужасе оглядывает себя и по сторонам. Вокруг тишина, поблизости нет чужих вещей, на нем — посторонних следов. Чимин в пижаме, в собственной спальне и в собственном доме. А неприветливый старшеклассник Мин Юнги ему словно приснился. Ох если бы. Неприветливый Мин Юнги вполне реален и в первый день в школе так пристально сверлит спину Чимина немигающим взглядом, что нестерпимо тянет поежиться. Или лучше спрятаться прямо под громоздким учительским столом. Что Чимин наделал? Или что позволил? Что в этот момент крутится у Юнги в голове? А потом звенит звонок, и ученики шумной толпой высыпают из душного класса на обед. Чимин без сил падает на стул и смотрит на свои короткие нелепые пальцы, которые даже прижатые к столу умудряются дрожать. На неожиданный шорох поблизости Чимин не вздрагивает лишь чудом, но глаза вскидывает с такой скоростью, будто его застали за чем-то неприличным. И находит «неприличное» прямо перед своим столом в лице Мин Юнги. — Ты что-то хотел? У Юнги странное выражение лица и не менее странное — глаз. — Узнать, как ваше самочувствие, сонсеним. — Я в порядке, спасибо. Юнги молчит, ждет чего-то, и, не дождавшись, все же переспрашивает: — И все? Его губы кривятся: то ли он хочет что-то добавить, то ли давит какую-то гримасу. И Чимин знает — что бы Юнги ни сделал, Чимин при любом раскладе в долгу перед ним, — но во всей этой ситуации слишком много неизвестных. Как минимум выражение глаз напротив, с ожиданием, повисшее в воздухе напряжение, собственные путанные мысли. А вместе с тем стыд за произошедшее, за «останься» задушенным шепотом в чужой затылок и смазанный недопоцелуй в поджатые губы. — Я хочу извиниться перед тобой, Юнги… — Нет, — перебивает тот. — Этого мне не нужно. Чимин словно на стену налетает на вмиг выросшее между ними отчуждение и не может понять его причины. — А что тебе нужно? — с осторожностью спрашивает он. — Я благодарен тебе… — Ох, черт, пожалуйста, нет. Чимин в растерянности, потому что не знает, что за этим последует. Он не понимает, что происходит и чего от него ждут. И Чимин молчит, судорожно соображая, что еще может сказать. — Видимо, все, — бормочет сам себе Юнги. — Ну окей, я пойду тогда… — Юнги, — пытается остановить его Чимин, но тот шагает к двери, на ходу вскидывая руку на прощание. — Юнги! — жестче чеканит Чимин. Он все еще преподаватель, а еще ему до ледяного пота страшно. Юнги останавливается, мешкает, но в конечном счете оборачивается, и взгляд у него холодный и колючий. Интересно, он так же смотрел, когда отрывал от себя невменяемого Чимина? Или он не отрывал? — Почему ты не хочешь, чтобы я поблагодарил тебя? — За что? — За то, что ты помог мне. — На здоровье. Это все? — Нет. Потому что я все еще хочу извиниться. — За что? — почти рычит Юнги. Чимин ни черта не понимает, и вот теперь он в ужасе. Но ответить ему не дают. — Знаете что, сонсеним, — внезапно цедит Юнги, — запихайте себе свои извинения знаете куда? Знаете… — Юнги, — шепчет Чимин. Юнги несколько секунд смотрит на него, как будто на какую-то долю секунды с сожалением, а затем морщится, отворачиваясь: — Да нахуй все это. И вылетает из класса. Оставшуюся часть дня он спит за своей партой. Или делает вид, что спит. Или копается в телефоне, или смотрит в окно. Чимин как учитель обязан сделать ему замечание на этот счет, но у него губы немеют, даже когда он просто думает об этом. А на следующий день Юнги не приходит. Еще через пару дней сквозь пелену самобичеваний разум Чимина цепляет в учительской раздраженную реплику физрука о том, что один из игроков баскетбольной команды очень не вовремя вздумал переводиться. Не видать теперь школе не то что тройки лидеров, они и из турнирной таблицы-то вылетят на ближайшей игре. И Чимин словно просыпается, как будто сквозь толщу воды к нему наконец прорывается воздух и звуки. — Какой игрок? — прочищает он горло. Так бесцеремонно, громко и резко влезая в чужой разговор, что слышат его с первого раза. — Удивительная неосведомленность, господин Пак, — улыбается физрук. — Ваш же Мин уходит, а вы и не в курсе. Чимина по спине ошпаривает этим шипящим, ошеломляющим «ваш». «Мой?» — в оцепенений повторяет он про себя и зачем-то представляет себе класс с опустевшим местом в самом конце правого ряда, у окна. К горлу подкатывает подозрительная тошнота, но на этот раз Чимин не позволяет слабости завладеть собой, а принимается в спешке искать в бумагах адрес Юнги. Уж лучше он сам уйдет. Но прежде Чимин хочет знать, что натворил. Юнги дома не оказывается. Или Чимину просто не открывают. Чимин какое-то время сидит на лавочке возле подъезда, но в статичном состоянии ему только беспокойнее. Поэтому он поднимается и идет бродить по району вокруг. К черту учебный план на завтра, к черту эту жизнь, в которой он, человек, который выбрал своей профессией учить других, не может разобраться сам. Триггером срабатывает знакомый стук мяча, и Чимин идет на этот звук, даже не задумываясь об этом, пока в конце концов не видит сквозь сетку знакомую узкую спину и вздыбленный затылок. Чимин про себя это тайно называет «стокгольмским синдромом», не иначе, но на Юнги у него теперь только такая реакция — страшно, однако тянет с непреодолимой силой. Как любовь с первого взгляда, но ты не помнишь, когда этот взгляд случился. Как соулмэйты, но ты не знаешь, есть ли у вас что-то общее. Короче, дичь полнейшая, и взрослые люди обычно на такое не ведутся, а Чимин зачем-то любит изобрести себе велосипед на ровном месте. Юнги, как чует его, — а, может, и в самом деле чует, — оборачивается и сводит напряженно брови. А после вздыхает и машет рукой в сторону пустых мини-трибун. — Зачем ты пришел, хён? — спрашивает, когда они садятся. — Теперь я, значит, хён? — хмыкает Чимин, а у самого сердце в горле трепыхается, как будто он сдает экзамен за всю свою жизнь, и если не сдаст, то сразу на эшафот или камнем на дно. Зато — мелькает малодушная мысль — не придется больше мучиться. — Я теперь не твой ученик, — пожимает плечами Юнги. — Ты поэтому пришел? Опять будешь извиняться?.. — Юнги, — останавливает его Чимин. — Пожалуйста. Расскажи мне, что произошло. Юнги поначалу косится на него в замешательстве, о чем это Чимин толкует? Но Чимин прямо смотрит ему в глаза, пытаясь хоть что-то в них разглядеть. И раздражение на лице Юнги постепенно сменяется сомнением: — Ты… не помнишь? — Не все. — А что помнишь? — А ты… — начинает было Чимин, но осекается и трет виски. Экзамен же, либо сдаешь, либо гудбай. И если он хочет честности от Юнги, то имело бы смысл начать с себя, верно? Дурной пример заразителен, или как там говорят. — Я, кажется, приставал к тебе. Уже дома. Обнимал. Кажется, даже поцеловал. — И? — настаивает Юнги. — Я не знаю, что еще сделал. Скажи ты мне. Юнги задумчиво кусает губы, прокручивает в пальцах баскетбольный мяч между коленей и переводит взгляд на Чимина: — Ничего. — Что значит ничего? Ты жалеешь меня, Юнги? — Да нет же. Ты извинялся, потому что думал, что сделал со мной что-то? Изнасиловал, что ли? — Ну… я-а… был не очень в себе. — Камон, Чимин-щи, я, конечно, младше, но все-таки не беспомощный. И, предчувствуя твой вопрос, я тебя тоже не насиловал. Ничего не было. Просто отвез тебя домой. Я альфа, а не мудак, это не одно и то же. — Но… почему ты уходишь из школы? Это же как-то связано со мной, ведь так? Юнги долго молчит, и вид у него снова неприветливый и замкнутый. Однако после он все-таки отвечает. Вернее спрашивает: — Почему ты сказал, что не чувствуешь запаха? — Я так сказал? — повторяет Чимин эхом. — Ага. Ты мне всю шею и плечи собрал своим лицом, а шептал, что не чувствуешь. Так хотел бы узнать, чем я пахну, и не можешь. — Я таким родился, Юнги, — говорит Чимин и отводит глаза. — С заводским браком. Я чувствую обычные запахи. А такие — нет. — То есть… ты не сможешь почувствовать своего истинного, если встретишь? — Да, Юнги, я просто его не узнаю. Спустя еще несколько минут странного молчания Чимин спрашивает его снова: — Юнги, ответь мне. Почему ты уходишь из школы? На что тот глубоко вздыхает, ерошит волосы и прикрывает глаза на солнце. Неприветливый хмурый мальчик с очень нежным лицом и мягкими даже на вид губами. — Потому что ты отказался от меня, — произносят эти губы. — Наверное, истинный из меня и правда так себе. Ты вон какой, даже если без нюха, а я не альфа, а подростка кусок. Такое себе. Может, если бы мы встретились лет через пять, у меня и был бы шанс. Или… — он неловко скребет щеку, — или нет. Смысл теперь загадывать… — О чем ты?.. — начинает Чимин и захлебывается своим вопросом, потому что в ту же секунду в него, как в гонг, ударяет понимание, и Чимин идет от него мелкой дрожью. — Но как ты можешь быть уверен? Ты же… Мы же ничего… — Я уверен, — фыркает Юнги. — Поверь мне, я никогда не интересовался ни парнями, ни кем-то постарше, а тут аж руки зудят, когда я просто рядом с тобой сижу. При том что сейчас я не чувствую твоего запаха, потому что ты опять ничем не пахнешь. И меня это бесит ужасно. Что не пахнешь. А ты со своим «спасибо» и извинениями. Пиздец в общем. Ну нет и нет. Дай мне спокойно уйти. Потому что если ты собрался настаивать, чтобы я остался, то это жестоко. — Нет, — шепчет Чимин. — Что «нет»? — Я не буду настаивать, чтобы ты остался. Юнги смотрит на него с грустью, но вопреки этому кривит уголок рта в ухмылке: — Ну спасибо. — Могу я пригласить тебя куда-нибудь? — не дает опомниться ему Чимин, но в большей степени — самому себе. — Куда? — не понимает Юнги. — В кафе. На прогулку. На свидание. Само собой, Юнги хлопает глазами, и вид у него самый что ни на есть обалдевший. А еще — впервые за время их знакомства — по-настоящему открытый и уязвимый. — Ты в порядке, хён? — Да. Ты уже спрашивал. — Но ты несешь какую-то пургу. Я поэтому решил уточнить на всякий случай. — То есть ты против? — Но-о… я твой ученик. — Уже не мой. Ты переводишься. Юнги хмурится с сомнением: — Это аргумент? Послушай, если это из-за истинности, то ведь она только моя проблема, разве нет? Тебе-то какая разница? Ты все равно не чувствуешь ни запаха, ни какого-то интереса ко мне. Можешь спокойно дальше себе пару искать. Влюбиться нормально, без балагана и головняков. — Зачем ты мне сейчас это говоришь? Почему не подумаешь о себе? — Я думаю о себе. И мне нахрен не сдалось быть чьей-то обузой. Жалость и обязательства — фиговая замена нормальным чувствам. Как по мне, так лучше никак, чем так. Я не в обиде. — Тогда, значит, я в обиде. — С чего бы? — Потому что это ты сейчас отказываешься от меня. С полным осознанием происходящего. — Не передергивай, а, — шипит Юнги. — И не думай, что для меня это так легко. В отличие от тебя я чувствую нашу связь, и это та еще психушечка — когда ты человека и знать не знаешь толком, а тебя по нему тащит, будто никого другого больше в мире не существует. — Так узнай меня, — подается к нему Чимин. Юнги испуганно замирает, получив его сразу так близко, и снова часто-часто моргает. Кажется, Чимин уже немного любит эту его трогательную особенность. Хотя сам Мин Юнги для него все еще закрытая книга (которая стоит на самой дальней верхней полке и к которой Чимин не нашел еще ни лестницы, ни смелости на нее взобраться). — Ты сейчас серьезно, Чимин-щи? — спрашивает Юнги. — Зачем тебе это? — Затем, что мое тело уже отреагировало на тебя. За тринадцать лет, что я омега, не было ни одной накладки, ни сбоя, а тут вдруг не справились никакие таблетки. Из-за тебя, теперь это по крайней мере понятно. — Мне не нравится думать, что мы какие-то животные, за которых решение принимает их тело. Для меня это не повод. — Ты какой-то слишком рассудительный для школьника. — Нормальный я. И я уже старшеклассник. Если в этом возрасте мозгов нет, то уже и не будет. — Слова не мальчика, но мужа… — Я не понял, ты сейчас прикалываешься надо мной? А Чимина несет. Ему вдруг так легко. Сбой цикла нашел прямое объяснение в этом мальчике и не обернулся катастрофой, поруганной честью, скандалом, а наоборот дал надежду на что-то очень личное и ценное, что не всем людям удается найти даже при наличии нюха. Ко всему прочему Чимин уже миллион лет ни с кем так свободно не разговаривал. Кроме Тэхёна, разве что. Но Тэхён тоже омега, и они знакомы с детства. А здесь альфа, который не только не торопится подмять Чимина под себя и пометить, но и дает ему пространство с выбором в придачу. И Чимин более чем заинтригован. — Можем попробовать хотя бы дружить для начала. «Для начала? — большими буквами написано в глазах у Юнги. — А к черту тебе не пойти?» — Мне же тоже страшно, Юнги, — отвечает Чимин на его немой вопрос. — Но стать друг другу никем мы можем в любой момент, давай попробуем общаться. Я тебя ни к чему не принуждаю, просто не отталкивай меня. — Да не собираюсь я тебя отталкивать, — бурчит Юнги и отворачивается, разглядывая пустую площадку. — Как бы тебе самому не пришлось меня отталкивать, если мне припрет. — Я способен за себя постоять. И вообще, если что, мне кажется, что мы договоримся. — Как ты собрался договариваться с альфой внутри меня? — ехидно тянет Юнги. — Это же инстинктивная херня. Ты же уже сам почувствовал на своей шкуре, каково это. — Будем считать, что это был первый блин, который комом. И я не собираюсь договариваться с альфой, я собираюсь договариваться с Мин Юнги. Мы же не животные, ты сам говорил. Юнги какое-то время молчит, видимо, обдумывает и в конце концов вздыхает: — Но характер у меня — дерьмо, предупреждаю сразу. — Да? Не заметил, — фыркает Чимин. Юнги вскидывает на него взгляд и подозрительно щурится: — Я смотрю, тебе весело. Не рассчитывай, что я буду сдерживаться в ответ. Дружба подразумевает равные отношения. — Я все еще твой хён, — напоминает Чимин. — Я все еще твой альфа, — отбривает Юнги, и неуверенность мелькает в его глазах всего на одну секунду, а затем он смотрит, вскинув подбородок, прямо и упрямо. Мол, либо бери меня такого, либо сразу сваливай. — Туше, — улыбается Чимин, и ловит, как Юнги подвисает от этой улыбки. А следом ловит самого себя на том, что мало того, что оглаживает взглядом черты его лица, но и чувствует, как по телу растекается совершенно бесконтрольная иррациональная нежность. Истинные, говорите? А что, так можно было? Без спасения мира, сотни лет одиночества, предоплаты и смс? — Что? — буркает Юнги, опоминаясь первым и слегка краснея. — Думаю, я бы не отказался от реванша. Как насчет сыграть? — кивает Чимин в сторону площадки. Юнги вдруг смеется хрипло, а Чимина еще неожиданнее окатывает колючими мурашками. — Не то чтобы я хвастался, но ты собрался брать реванш на моей же территории. Уверен, что твоя гордость не пострадает? Чимин с нарочитой безмятежностью пожимает плечами. На самом деле ему не важна победа. Игра — лишь повод прикоснуться к Юнги, без похоти, а на пробу — как это будет в моменте, когда разум не заслонен чертовыми инстинктами? Почувствует ли Чимин что-то? И насколько это глупый вопрос, если даже короткий смешок Юнги вызывает в нем щекочущее ощущение пиздеца? — Что? — приходит в себя Чимин, понимая, что Юнги что-то сказал, а он прослушал задумавшись. — Я говорю, мы уничтожим твою белоснежную рубашку, если ты собрался так играть. — Ты отговариваешь меня, потому что теперь сам опасаешься за свою гордость? — ухмыляется Чимин и, глядя на то, как Юнги закатывает глаза, добавляет: — При отсутствии других вариантов выбор невелик, я рискну. Он совершенно не ожидает, что Юнги кивнет ему с якобы незаинтересованным лицом на свою распахнутую неподалеку сумку: — Там есть мои шмотки, запасные. И все-таки не выдержит паузы — вскочит и, не оборачиваясь, уйдет с мячом под кольцо. Это такое странное чувство. Прежде Чимин никак по-особенному не выделял Юнги среди прочих учеников. Не заглядывался на него, не оценивал его успехов и неудач. Более того, с характером Юнги у Чимина вряд ли вообще был шанс узнать его хоть сколько-то глубже сухих фактов посредственной успеваемости. А теперь они связаны. Без объявления войны или праздничных фейерверков. Юнги по-прежнему закрыт, и его реакции мечутся от взвешенных решений до юношеского максимализма и обратно за долю секунды. Но еще робкая, немного пугливая симпатия к нему уже нарастает в Чимине, подпитываемая взамен слов гораздо более весомыми доказательствами сути — поступками. Пользуясь тем, что Юнги на него не смотрит, Чимин осторожно дотягивается до его раскрытой сумки и скользит кончиками пальцев по чужим вещам. До момента, как он узнает обычный запах Мин Юнги остается три, два, один…