Нам вместе быть...

      Френсис мало что запомнил из той ночи. Боль утраты, затопившая сознание целиком, скрыла от него всё, происходившее вокруг. Он не помнил, как миссис Мэдисон тихо возникла на пороге спальни. Как она и Джеймс поднимали его с колен, буквально силой отрывая от коченеющего тела Шарлотты. Не слышал слов Джеймса:       - Фрэнк… Нам нужно уйти. Её здесь больше нет.       Не слышал разрывающего душу детского плача за стеной.       Он не помнил, кто укладывал его в постель и не осознавал, где находится. Все его мысли были там, рядом с Лотти. И надежда, безумная, рвущая душу в клочья надежда никак не покидала его воспалённый мозг. Как только голова Френсиса коснулась подушки, он погрузился в спасительное забытьё, в отличие от Джеймса, который так и не смог сомкнуть глаз.       Если у Френсиса боль затопила сознание и полностью отключила его, то у Джеймса наоборот – обострила все чувства до предела. Реальность для него приобрела какую-то странную, неестественную, пугающую резкость и чёткость. Все чувства будто усилились в десятки раз. Черты мёртвого лица Шарлотты врезались в память так, словно были высечены в ней резцом скульптора, перекрывая облик живой милой и нежной Лотти. Тусклый свет лампы резал глаза и обжигал нервы, как тысячи африканских солнц. Звук, вырывавшийся из глубины души Френсиса – вой смертельно раненого зверя – рвал сердце Джеймса и его барабанные перепонки в клочья. А внезапно подключившийся к нему детский плач делал всё происходящее невыносимым. Мир вокруг Джеймса рушился с оглушительным грохотом и яркими вспышками. И ему стоило огромных усилий заставить себя выбираться из этого ада вместо того, чтобы дать себе погибнуть под обломками. С трудом поднявшись с колен, он позвал Френсиса, побуждая его сделать то же самое. Неизвестно откуда возникшая миссис Мэдисон помогла ему оторвать друга от мёртвого тела любимой женщины. Джеймс привёл Фрэнка в свою комнату. Он боялся оставить его одного, поэтому уложил в собственную постель, опасаясь, что придётся применять силу, чтобы заставить его лечь. Однако, вопреки ожиданиям, Френсис отключился мгновенно. Его забытьё было похоже скорее на обморок, чем на сон. Но Джеймс не разбирался в этих тонкостях. Он хотел бы последовать его примеру, но воспалённый мозг отказал ему в этой милости.       Какое-то время Джеймс возбуждённо метался по комнате, пытаясь движением заглушить боль. Больше всего ему сейчас хотелось разрыдаться – горько, по-детски. Он внезапно понял, что Шарлотта, которая вошла в его жизнь сначала в качестве любимой женщины и жены, была для него не только сестрой, но и матерью. То есть, воплощала для него женское начало во всех его ипостасях. Потеряв её, Джеймс ощутил всю горечь внезапно навалившегося сиротства. Горечь, которая терзала изнутри, не находя выхода в слезах.       Вскоре, однако, Джеймс почувствовал такую усталость, что ему пришлось рухнуть в кресло. Камин давно потух, и не было сил разжечь его. Джеймса колотила дрожь. Взглянув на Френсиса, беззвучно и неподвижно вытянувшегося на его кровати, Джеймс внезапно ощутил жуткий ледяной страх. А что, если Френсис тоже умер? От этой мысли сердце Джеймса сжало ледяными тисками. Он хотел вскочить, чтобы тут же убедиться в абсурдности своего предположения, но тело отказалось повиноваться. За те мгновения, в течение которых Джеймс боролся с паникой и овладевал собой, он вдруг ясно и отчётливо осознал – теперь в его жизни нет никого ближе и роднее человека, неподвижно лежавшего сейчас в его постели. Потерять его означало остаться полным сиротой. Уильям? Для него Джеймс был старшим, взрослым, опорой и защитой. И лишь Френсис с Шарлоттой были опорой для него самого. Теперь – только Френсис…       Джеймсу наконец удалось справиться с собой. Он поднялся и, пошатываясь, подошёл к кровати. Френсис по-прежнему лежал неподвижно и действительно был похож на труп. Джеймсу пришлось наклониться над ним, чтобы уловить едва заметное дыхание. Какое-то время Джеймс стоял, неотрывно глядя на измученное, постаревшее лицо друга, не осознавая, как пульсирует в воспалённом мозгу одна-единственная мысль: «Не бросай меня, Фрэнк. Не оставляй меня здесь одного». Но вскоре ноги у него подкосились, и Джеймс опустился на пол рядом с кроватью. Он сидел, обессиленно откинув голову на постель, затылком чувствуя слабое тепло тела Френсиса – единственное тепло в насквозь выстуженной комнате. Вскоре глаза его закрылись и наступило спасительное забытьё. ***       Очнувшись на следующий день ближе к вечеру, Френсис счёл события прошлой ночи страшным сном. Содрогнувшись при воспоминании об этом сне, он вскочил, собираясь бежать к милой Лотти, которая, конечно же, заждалась его и успела соскучиться, пока он спал. Кстати, где он спал? Френсис огляделся по сторонам, с трудом соображая, что находится в комнате Джеймса. Самого Джеймса нигде не было. Постепенно воспоминания о пережитом кошмаре становились всё более реальными. Френсис понял, что все они не были сном. Лотти больше нет. Эта мысль встала перед ним с такой беспощадной и грозной отчётливостью, что Френсис тихо застонал, согнувшись пополам, не в силах справиться с вновь навалившейся болью. Скоро её не будет совсем. Даже тело её отнимут у него и зароют в землю. Так что же он сидит здесь и теряет время, вместо того, чтобы провести последние часы с ней?       Френсис резко поднялся на ноги и едва не рухнул обратно на кровать. Голова закружилась. Френсис вспомнил, что давно уже ничего не ел. Насколько давно? Двое суток точно. И… сколько он проспал здесь? Часы на каминной полке показывали десять минут пятого. Френсис поднялся уже не так резко и, пошатываясь, вышел из комнаты. Он понимал, что должен отправиться к себе и привести себя в порядок. Он обязан явиться к Лотти так, будто пришёл на свидание. Пусть даже к мёртвой. Мёртвая Лотти… НЕТ! Это невозможно! Разве могла умереть та, в ком было столько света, молодости, жизни? Столько нежности и любви? Господи! Неужто наш грех лишь в том, что мы любили друг друга?       Никого не встретив ни в гостиной, ни в прихожей, Френсис беспрепятственно прошёл к себе. Всё, что он делал потом – мылся, брился, переодевался – он совершал механически, словно заведённый автомат, не думая о том, что делает. Равнодушно оглядев своё отражение в зеркале, Френсис отметил, что его внешний вид, по крайней мере, не испугает прислугу. Сердце его пропускало удар за ударом, и ноги подгибались, когда он трясущейся рукой звонил в дверь Фицджеймсов.       Ему открыла миссис Мэдисон с покрасневшими от слёз и бессонной ночи глазами. На ней был чёрный фартук и чёрный траурный чепец. Увидев эти наглядные свидетельства случившегося несчастья, Френсис внутренне содрогнулся, осознав, что, идя сюда, подсознательно надеялся – всё случившееся окажется страшным сном, плодом его больного воображения. Он придёт – и всё будет по-прежнему. Что за дверью его встретит улыбающаяся Шарлотта, весёлый Джеймс, миссис Мэдисон в белом фартуке возвестит о том, что обед готов… Взгляд, которым встретила его экономка, вызвал у Френсиса новый всплеск боли.       - Джеймс? – коротко спросил он.       - В спальне у … - миссис Мэдисон внезапно всхлипнула. Френсис молча прошёл мимо неё.       Войдя в спальню, Френсис испытал новый приступ боли. Всё здесь напоминало ему о счастливых ночах, проведённых ими в объятиях друг у друга. То, что раньше дарило невыразимое, огромное, всеобъемлющее счастье, теперь становилось источником невыносимой боли.       Тело Шарлотты, вымытое и одетое в строгое тёмно-синее платье, покоилось на кровати, застеленной чистейшим, накрахмаленным до хруста бельём. Её волосы были аккуратно причёсаны и уложены под чепец, руки сложены на груди. В пожелтевшем лице с ввалившимися глазами, впалыми щеками и заострившимся носом Френсис с трудом узнавал черты своей милой Лотти. Он не хотел запоминать её такой. Ему мучительно хотелось удержать в памяти живую Лотти – прекрасную, излучающую нежность и удивительное тепло. Уйти бы отсюда… Но как можно заставить себя покинуть тело, лежавшее перед ним? То, что осталось ему от любимой женщины и чего он вскоре будет лишён навсегда.       Рядом с кроватью на стуле неподвижно сидел Джеймс. Его невидящий взгляд был направлен на Шарлотту и словно куда-то сквозь неё. Мысли Джеймса находились где-то далеко, поскольку он не сразу отреагировал на появление Френсиса. Медленно повернув голову, он скользнул взглядом по его застывшей фигуре. Закушенная губа Джеймса вызвало у Френсиса очередной приступ боли. Как он похож на Лотти! Господи, смилуйся надо мной!       - Фрэнк?       Голос Джеймса прозвучал потерянно и жалобно. Ни Френсис, ни сам Джеймс не ожидали, что это будет настолько пронзительно. Френсис какое-то время молчал, пытаясь проглотить непослушный ком в горле. Не справившись со столь простой задачей, он молча подошёл к Джеймсу и обнял его за плечи. Джеймс совершенно по-детски уткнулся лбом ему в живот. Это простое движение внезапно позволило Френсису понять – он не один. Рядом с ним человек, переживающий такое же горе. И точно так же, как он, нуждающийся в поддержке. Ощущение было коротким и вскоре утонуло во вновь накатившей боли. Но оно было. И, видимо, закрепилось где-то на задворках сознания в ожидании своего часа.       Джеймс очень быстро взял себя в руки и выпрямился. Он встал со стула, уступая место Френсису. Тот молча сел, неотрывно глядя в лицо Шарлотты, чувствуя, как цепенеет у него внутри, словно то, что наполняло его телесную оболочку медленно превращается в кусок льда. Джеймс ненадолго вышел, но вскоре вернулся со вторым стулом и сел рядом с Френсисом. Так они и сидели молча, постепенно погружаясь в чёрный омут отчаяния и тоски. Никто из них не знал, сколько это продолжалось. Часы по обычаю были остановлены, все зеркала в доме завешены тканью. Занавески на окне были задёрнуты и лишь слегка колыхались от движения воздуха, проникавшего в комнату из приоткрытого окна. Несмотря на это, вокруг уже витал лёгкий, едва уловимый запах смерти – тело Шарлотты начало гнить ещё при жизни. Собственно, это и стало причиной её ухода.       В жуткой мертвенной тишине звук приоткрывшейся двери прозвучал, как выстрел. Оба вздрогнули и повернули головы на него. В дверях стояла миссис Мэдисон – строгая и мрачно-торжественная в своём траурном фартуке и чепце.       - Господа, ужин готов, - тихонько произнесла она. – Прошу вас, пойдёмте. Вам нужно поесть.       Мужчины переглянулись.       - Ты голоден? – спросил Френсис.       - Нет. Я завтракал сегодня. А вот ты…       - Я не хочу есть, - торопливо ответил Крозье.       - Фрэнк. Ты не ел уже… Двое суток? – Джеймс посмотрел на миссис Мэдисон, ища подтверждения своих слов. Та молча кивнула в ответ.       - Тебе нужно съесть что-нибудь. Иначе…       - Но я не могу! - При одной мысли о еде к горлу Френсиса подкатила тошнота. – Не могу…       - Фрэнк. Нам обоим понадобятся силы. Много сил. Ещё не хватало, чтобы ты на похоронах грохнулся в обморок. Это – моя прерогатива.       Красивые губы Джеймса искривила горькая ухмылка. Он отвернулся от миссис Мэдисон и взглянул на Шарлотту.       - И… Ты обещал ей беречь себя.       Френсис содрогнулся всем телом, сжал зубы и кулаки, из последних сил удерживая рыдания, не давая им вырваться наружу. Ему удалось подавить рвущийся из груди стон, но он не смог унять нервную дрожь, колотившую тело. Джеймс положил руку ему на плечо.       - Пойдём, - сказал он. Его тихий проникновенный голос прозвучал почти нежно. – Пойдём, так нужно, Фрэнки.       - А… она? – Френсис растерянно посмотрел на тело Шарлотты. – Как же она? Одна… тут…       От того, как беспомощно и по-детски удивлённо прозвучал этот вопрос в устах взрослого сурового мужчины, глаза Джеймса наполнились слезами. Ему тоже пришлось приложить немалые усилия, чтобы не дать этим слезам выкатиться наружу. С трудом проглотив ком в горле, Джеймс сдавленно произнёс:       - Она… Простит нас. И будет благодарна нам за то, что мы… что мы выполняем данные ей обещания.        Джеймс тяжело поднялся и помог встать Френсису, чьи ноги будто отказывались повиноваться. Он неотрывно смотрел на Шарлотту, словно боялся, что стоит ему отвернуться – и она исчезнет, испарится, не дав ему возможности проститься с нею.       Джеймс настойчиво увлёк его за собой со словами:       - Мы вернёмся, Фрэнк. Мы очень скоро вернёмся. У нас ещё вся ночь впереди. И не одна.       Миссис Мэдисон первой покинула спальню и устремилась на кухню, боясь, как бы мужчины не передумали по дороге и не остались голодными. Её душа особенно болела за капитана Крозье, который действительно не ел уже двое суток. Его горе болью отдавалось в любящем сердце экономки, исполненном жалости и сочувствия. Она не могла обнять его, приласкать и утешить. Единственное, что она могла сделать, чтобы поддержать его и выразить ему свои чувства – это накормить. И она постаралась изо всех сил накрыть стол с особой любовью и заботой в надежде, что капитан Крозье хоть немного ощутит её поддержку в этот горестный час.       Впрочем, надеждам её не суждено было сбыться. Оба, и Френсис, и Джеймс, ели через силу, с трудом пропихивая в себя кусок за куском, не ощущая вкуса еды и стараясь вообще не смотреть на неё. Обоим хотелось покончить с этим поскорее, но, как назло, пища жевалась медленно, челюсти словно отказывались выполнять привычную работу.       Внезапно Френсиса посетила мысль, что было бы неплохо ускорить процесс, запивая еду виски. Он вздрогнул. Всё его существо пронзил страх. Вот оно! Жажда возвращается. Он знал – скоро желание выпить станет невыносимым, и он не сможет бороться с ним. Ему нечего противопоставить этой жажде. Только Шарлотта надёжно удерживала её на расстоянии. Но Шарлотты больше нет. И теперь эта мерзкая тварь вцепится в него и не отпустит уже до конца жизни. Сейчас он сумел подавить этот позыв. Но Френсис знал, что жажда вернётся. Она всё время была где-то рядом. Сидела в засаде, поджидая своего часа, чтобы накинуться на него. И дождалась.       Где-то в глубине квартиры послышался детский плач. Он нарастал, усиливался. На время прервался и раздался вновь. Снова прервался и снова зазвучал – требовательно и жалобно, разрывая сердца обоих мужчин. Френсису показалось, что именно этот плач отвлёк его, помог отогнать мысли о виски.       Кое-как покончив с ужином, Джеймс швырнул на стол салфетку и раздражённо выскочил из-за стола, резко выпрямив длинные стройные ноги.       - Чёрт. Почему кормилица не может успокоить её? Френсис, пойдём, узнаем, в чём там дело.       Крозье тяжело поднялся со своего места. Он чувствовал, что в детской его ожидает новая проблема. И понимал, что у него нет сил её решать. Только не сейчас… Но детский плач не утихал. Плакала его дочь. Их с Шарлоттой дочь, которую он обещал беречь. Плакала призывно, настойчиво, разрывая его и без того истекающее кровью сердце. Он должен прийти на её зов. Он – её отец. И он дал слово Лотти.       - Идём, - коротко бросил он, решительным шагом направляясь в детскую.       Миссис Джопсон расхаживала по комнате, укачивая малышку на руках. На её миловидном круглом личике явно читалась растерянность. Она была опытной матерью и знала, как обходиться с маленькими детьми. Но всех её знаний и опыта не хватало, чтобы успокоить исходящего криком ребёнка. Войдя в комнату первым, Джеймс бросил на молодую женщину строгий взгляд.       - Миссис Джопсон. Отчего ребёнок так долго кричит? Вы не в состоянии успокоить его?       - Сэр, - в глазах кормилицы отразился испуг. – Я… Я не знаю, что делать. Ребёнок поел, справил все нужды. Пелёнки чистые и сухие. Мы с миссис Мэдисон не заметили никаких внешних признаков, указывающих на заболевание. Но тем не менее малышка Эми не может успокоиться, и я не могу понять, что ей нужно.       - Вы разговаривали с ней? – вмешался стоявший чуть позади Френсис.       - И разговаривала, и колыбельные пела… - Элизабет чуть не плакала.       Всё это время она продолжала укачивать Эмили. Всем показалось, что плач её стал менее громким и настойчивым.       - Дайте-ка её сюда.       Френсис подошёл к кормилице и осторожно взял у неё из рук орущий свёрток, не испытывая больше страха и нерешительности. Это его дочь. Она кричит, значит, в чём-то нуждается. И он должен понять – в чём. Для матери это не составило бы труда. Но у его малышки нет матери. Он и только он должен стать для Эмили всем, дать ей чувство надёжности и безопасности и не позволить ощутить сиротство.       Какое-то время ребёнок на руках у Френсиса ещё продолжал кричать, но делал это всё тише и неохотней. В конце концов девочка успокоилась, её сморщенное, побагровевшее от натуги личико разгладилось, и она мирно засопела на руках у Френсиса, сердце которого зашлось от приступа ни с чем не сравнимой, никогда ранее не испытанной нежности. Нежность эта была совершенно не похожа на ту, которую он испытывал к Шарлотте. От неё перехватывало дыхание и на глаза наворачивались слёзы, совершенно неуместные в присутствии постороннего человека.       Круглое личико Элизабет удивлённо вытянулось, глаза широко раскрылись.       - Сэр… Она кричала, потому что хотела к вам?       - Может быть, - подал голос Джеймс, удивлённый не меньше, чем кормилица. – Если это так, то пускай она немного поспит на руках у… - он чуть было не сказал «отца», но вовремя опомнился и после короткой паузы закончил: - у крёстного. Фрэнк, посидим с ней в гостиной?       - Да.       Френсис без лишних слов покинул детскую.       - Миссис Джопсон, отдохните пока. Капитан Крозье не всегда сможет выполнять ваши обязанности. Так что вам предстоит много беспокойных часов.       - Простите меня, сэр, - Элизабет виновато присела в неловком реверансе. – Обычно у меня хорошо получается справляться с детьми. Но…       - Но Эмили – необычный ребёнок. Может быть, она чувствует, что осталась сиротой?       Бледное осунувшееся лицо Джеймса было жёстким, глаза – холодными и пустыми. Бросая на коммандера Фицджеймса робкие взгляды снизу-вверх, Элизабет испытывала безотчётный страх и в то же время невольно любовалась этим холёным, безупречно выбритым лицом, великолепными точёными чертами, которым бледность придавала ещё больше изящества и шарма. Бросив взгляд, направленный как бы сквозь миссис Джопсон, Джеймс вышел из комнаты, оставив кормилицу в совершенно растрёпанных чувствах. Коммандер Фицджеймс умел нравиться женщинам, не прилагая к этому ровно никаких усилий.       Френсис сидел в гостиной на диване, поближе к жарко пылающему камину. Эмили спала у него на коленях. Френсис пристально вглядывался в спящую дочь. Когда Джеймс подошёл поближе, Френсис поднял голову. В его серых с прозеленью глазах отчётливо читалась боль.       - Если бы она была хоть немного похожа на Лотти… Ну хоть капельку…       Он словно просил об этом, сам не зная – кого.       - Она ещё слишком маленькая, Фрэнк. Говорят, дети могут несколько раз поменять внешность, пока вырастут.       - Но не настолько же кардинально, - вздохнул Крозье, вновь опуская взгляд на спящую Эми.       - Может быть, Бог сжалился над нами и решил лишний раз не напоминать… - голос Джеймса внезапно охрип. – Хотя… О чём я говорю? Я каждый день вижу это напоминание в зеркале. А ты – перед собой.       Френсис поднял на него потемневший взгляд.       - А я и не хочу ничего забывать, - глухо произнёс он.       - Я тоже. Тем более не хотелось бы подменять воспоминания реальными лицами похожих людей. Всего лишь похожих… Одним своим видом причиняющих боль. Вызывающих мысли: «Похож или похожа – но не она».       - Может быть, ты прав, - у Френсиса не было сил углубляться в философские размышления.       Боль и нежность переплелись в его душе, оставляя странное сладко-мучительное ощущение, названия которому он не знал. Они помолчали. Когда Джеймс вновь заговорил, его голос звучал ровно и безжизненно.       - Я разослал приглашения на похороны. Церемония состоится через три дня.       - Через..? Так скоро?       Френсис вскинул на него растерянный взгляд. Мысль о том, что Шарлотту унесут из дома навсегда, показалась ему дикой и мучительной. Ему казалось, что он чего-то не додал ей – не договорил, не досидел рядом, не додержал её за руку… И… как можно разлучать их? Разве они могут быть не вместе? Боль накрыла Френсиса с новой силой. Умом он всё понимал, но душа отказывалась принимать неизбежное.       - Фрэнк…       Джеймс понимал его. Он сел рядом, обнял Френсиса за плечи и почувствовал, как содрогаются они под его рукой. Эмили будто тоже ощутила что-то во сне, потому что беспокойно завозилась на коленях у отца и тихонько закряхтела, сморщив личико. Джеймс посмотрел на малышку и тихонько произнёс:       - Фрэнк. Это кажется бредом и полным абсурдом, но… мне думается, она чувствует тебя. Твоё настроение, вообще, твоё присутствие или отсутствие. И реагирует на это. По-своему, как умеет. У вас с ней явная духовная связь.       - Ты думаешь? – с сомнением произнёс Френсис, глядя на дочь.       Его рыдания прекратились, как только Джеймс высказал своё предположение, уступив место удивлению.       - Уверен, - ответил Джеймс. – Смотри. Она сразу успокоилась.       - Она почувствовала, что я задрожал. Видимо, ей стало неудобно.       - Мы проверим это в следующий раз, когда она заплачет. Возьмёшь её на руки, и, если она успокоится, станет понятно, что я прав.       - Так что же мне теперь, всё время держать её на руках? – казалось, Френсиса такая перспектива не пугала.       - Договаривайся с ней сам. Может быть, тебе удастся убедить её проводить какое-то время с кормилицей.       Они снова помолчали.       - Я взял на себя смелость послать уведомление о похоронах и Россу, - сказал Джеймс.       - Спасибо. Я… Джеймс. Ты занимался всем этим в одиночку. Может быть, я могу чем-то помочь в… в подготовке…       Он так и не смог произнести слово «погребение». Не могло это слово стоять рядом с именем его любимой Лотти. Не могло… Не имело права.       - Фрэнк, - Джеймс сжал его плечо. – Я уже сделал всё, что нужно. Если понадобится что-то ещё, я обязательно скажу тебе. А пока сюда не съехались все приглашённые… Будь рядом с ней. Потому что потом у тебя не окажется такой возможности.       - Спасибо, Джеймс. Ты… Я никогда этого не забуду.       - Не стоит, Фрэнк. Мы не чужие друг другу люди. Помнишь, Лотти говорила, что мы – семья?       - Да.       - Мы ведь и дальше останемся семьёй, Фрэнк?       - Да, - снова выдохнул Френсис, крепче прижимая к себе спящую на коленях дочь.       Они помолчали.       - Джеймс. Я хочу…       - К ней?       - Да. Надо отнести Эми в детскую.       - Попробуй сделать это осторожно, чтобы не разбудить.       Френсис нагнулся над спящим ребёнком.       - Эми. Доченька. Не плачь. Я хочу… побыть… с мамой…       Снова этот проклятый ком в горле при мысли, что Шарлотту при жизни так никто и не назвал мамой.       - Пожалуйста, Эми…       Сколько нежности было в этой мольбе! Джеймс резко отвернулся и запрокинул голову. Френсис, сильный, суровый Френсис, способный справиться с сотней грубых мужиков на корабле, просил разрешения у младенца двух дней от роду позволения провести последние часы рядом с любимой женщиной – её матерью. Эта картина и впрямь разрывала душу на части. Джеймсу захотелось обнять Фрэнка – горячо и нежно. Прижать его к себе и прижаться самому. Рыдать вместе, не скрывая слёз. Но Джеймс беспощадно подавил этот порыв, понимая, насколько он неуместен сейчас.       Френсис осторожно поднялся с дивана и отнёс ребёнка в детскую. Укладывая дочь в кроватку, он тихо шептал, как заклинание:       - Пожалуйста, Эмили.       Малышка беспокойно завозилась, но продолжала спать, словно почувствовала и поняла отцовскую просьбу. Френсис бесшумно покинул детскую, оставив ребёнка на попечении кормилицы.       Когда он почти неслышно вошёл в спальню, Джеймс уже был там. Он повернул голову на звук открывшейся двери.       - Фрэнк. Ты хочешь побыть с ней… один? Или лучше со мной?       - Ты не мешаешь мне, Джеймс, - и это была правда. – Поэтому делай так, как лучше для тебя. Если хочешь быть тут – оставайся. Если нет – не нужно сидеть здесь ради меня.       - Тогда я остаюсь.       Френсис сел на стул, стоявший рядом со стулом Джеймса, и оба надолго замолчали. Холодный воздух, льющийся в открытое окно, наполнял комнату неповторимым весенним запахом оттаивающей земли, сгнивших за зиму листьев, сырой древесины и набухших почек. Пьянящий аромат пробуждающейся жизни смешивался с запахом гниющей плоти, тлена и разложения, создавая странную, пугающую смесь, от которой кружилась голова и мутилось сознание.       Сидя у постели умершей Лотти, Френсис постепенно впадал в какой-то странный транс. Он перестал отличать реальность от мыслей, порождённых собственным сознанием. Всё слилось в мутный, копошащийся клубок, из которого он никак не мог вырваться. Боль засасывала его всё глубже в трясину вины. И на поверхности этой кишащей смрадными монстрами мути всё отчётливей проступали, выкристаллизовывались слова: «Это моя вина. Если бы не я, она была бы жива. Я убил её. Никогда не прощу себе этого».       В отличие от Френсиса, Джеймс воспринимал реальность с обострённой до предела ясностью. Он, не отрываясь, вглядывался в лицо Шарлотты. И, несмотря на изменения, которые уже внесла в её облик смерть, оно продолжало казаться Джеймсу живым. Как будто его измученная болью и страданиями сестрёнка уснула. И тот факт, что сон этот был тихим и безмолвным, говорил об облегчении её страданий. В неверном свете лампы казалось, что лицо Шарлотты неуловимо движется во сне, а грудь тихонько вздымается от едва заметного дыхания. Ощущение было столь реальным, что Джеймс испугался. Он продолжал до рези в глазах вглядываться в тело сестры, и чем дольше вглядывался, тем сильнее оказывалась эта иллюзия. Джеймсу приходилось мысленно одёргивать себя, удерживая от желания вскочить, склониться над её лицом и прислушаться к дыханию, которое рассудок признавал несуществующим, и в реальность которого так жаждало поверить сердце.       К утру оба были на грани безумия, к которой каждый подошёл по-своему, но со схожими показателями. Оба пребывали в прострации, не реагируя ни на возобновившийся за стеной детский плач, ни на появление в спальне миссис Мэдисон, пришедшей возвестить, что завтрак готов. Заглянув в их пустые, отрешённые, покрасневшие и опухшие после бессонной ночи глаза, миссис Мэдисон пришла в ужас. Пучина горя поглотила этих сильных мужчин с головой. Нужно было срочно отвлечь их любым способом. Жаль, способов этих в её арсенале было не так уж много.       - Капитан… Коммандер… Господа…       Не встретив никакой ответной реакции, миссис Мэдисон решилась на неслыханную вольность и совершенно недопустимую при других обстоятельствах фамильярность – она затрясла обоих за плечи, пытаясь привести в чувство. Первым очнулся Джеймс.       - Миссис Мэдисон. Что вы себе позволяете?       - Простите меня, коммандер Фицджеймс, - экономка тут же вернулась к приличествующей между хозяином и прислугой дистанции. - Вы никак не реагировали на мои слова. И я сочла возможным… Несколько… м-м-м… привести вас в чувство. Простите мне эту вольность.       Джеймс молча перевёл взгляд на Френсиса, который всё ещё балансировал на грани между трансом и реальностью и ужаснулся изменениям, которые оставила на его лице минувшая ночь. Его друг постарел. Постарел столь заметно, что Джеймс ощутил реальный страх за него. Владевшее им всю ночь наваждение полностью покинуло Джеймса, вытесненное настоящей, подлинной тревогой за состояние Фрэнка. Воспалённые глаза в красных прожилках, мешки под глазами, глубокие борозды морщин на землистого цвета щеках… Кажется, в волосах Френсиса добавилось седины, отчего они потускнели, потеряв прежний рыжеватый оттенок. Но главное – взгляд. Обращённый в себя и исполненный такой муки, что сердце Джеймса зашлось от сострадания. Его собственное горе отошло на задний план, оттеснённое пронзительной жалостью и болью за Френсиса. Эта боль и помогла Джеймсу окончательно прийти в себя. «Если и у меня такое же лицо, - подумал он, - то я понимаю миссис Мэдисон. Смотреть на нас действительно страшно». А вслух он произнёс:       - Благодарю вас, миссис Мэдисон. Вы можете идти. Мы с капитаном Крозье выйдем к завтраку, как только приведём себя в порядок.       Голос Джеймса был твёрдым и властным, что дало экономке право надеяться – коммандер Фицджеймс выполнит своё обещание.       Когда дверь за миссис Мэдисон закрылась, Джеймс встал перед Френсисом, положил руки ему на плечи и решительно заглянул в лицо.       - Фрэнк, - позвал он. – Фрэнк. Посмотри на меня.       Френсис с трудом поднял взгляд на Джеймса. Казалось, он не понимает, кто и откуда зовёт его. Джеймс легонько потряс его за плечи:       - Фрэнк. Пожалуйста, Фрэнк. Я здесь. Посмотри на меня.       Взгляд Френсиса стал более осмысленным. Ледяные пальцы страха, сжимавшие сердце Джеймса, разжались.       - Фрэнк. Прошу тебя. Скажи мне что-нибудь.       - Лотти. Её… больше… нет.       Джеймс содрогнулся всем телом и, не осознавая, что делает, с силой прижал к себе Френсиса.       - Надо жить, Фрэнк. Надо жить…       - Зачем? – голос Крозье был тих и безжизнен, лишён каких бы то ни было интонаций.       - Ты обещал ей. Ты дал слово Шарлотте. Ты нужен своей дочери. И… и мне…       - Дочери… Эми… Почему она снова плачет? – словно во сне спросил Френсис.       Только теперь Джеймс услышал детский плач. Долго ли это продолжалось? Он не знал. Но это был шанс привести Френсиса в чувство.       - Наверное, она соскучилась по тебе. И снова хочет к тебе на руки.       - Я… не могу.       Как объяснить Джеймсу мысль, ставшую такой ясной и отчётливой после минувшей ночи? Он виноват в смерти Лотти, только он один! Эмили – плод его похотливой любви. Если бы она не появилась на свет, Лотти была бы жива и здорова. А чьими стараниями зародилась внутри Шарлотты жизнь, убившая её? Он – грязное похотливое животное, своими руками уничтожившее всё, что было ему так дорого. Даже не руками, а членом… Он не винил Эмили, ставшую невольной причиной смерти своей матери. Он винил только себя. Но Эмили воплощала собой результат его действий, убивших Лотти. И Френсису, с одной стороны, невыносимо было видеть этот результат, а с другой, он испытывал нестерпимое чувство вины перед ребёнком за свою преступную с его точки зрения «похоть». Всё это было дико, нелогично и абсурдно, но в тот момент Френсис не мог рассуждать иначе. Горе и бессонные ночи отнимали у него способность мыслить здраво.       Спасибо Джеймсу, он не стал выяснять, отчего Френсис не может сейчас находиться с дочерью. Глядя на Френсиса, любой понял бы, что в данный момент даже некоторые привычные будничные действия он выполнять просто не в состоянии.       - Фрэнк. Тебе нужно поспать. Позавтракать и выспаться. Иначе ты просто сляжешь, - сказал Джеймс.       - Ты ведь тоже не спал всю ночь.       Джеймс горько усмехнулся.       - Я… Видимо, я легкомысленный человек. Поэтому проще переношу горе.       Он опустил голову и покусывал губу, как это делала Лотти. Точно раскалённая игла вонзилась в сердце Френсиса. Он впился зубами в свой судорожно сжатый кулак, чтобы подавить стон, рвущийся откуда-то из самых тёмных глубин его окровавленной души. Зато взгляд его теперь стал полностью осмысленным, отчего Джеймс испытал облегчение. Страх за рассудок Френсиса отступил. Теперь его больше беспокоило физическое состояние друга.       - Пойдём, - сказал Джеймс, увлекая Френсиса за собой. – Нам нужно привести себя в порядок.       «Зачем?» - подумал Френсис, но всё же послушно поднялся и позволил Джеймсу увести себя из комнаты Шарлотты. Джеймс притащил его к себе.       - Умывайся и брейся здесь, - сказал он, приведя Френсиса в свою туалетную комнату. – Видишь, миссис Мэдисон принесла горячей воды. Снимай сюртук.       Френсис послушно стащил сюртук, подошёл к столику перед зеркалом, плеснул горячей воды в стоявший на столике таз. Все его действия были замедленными, как у механической куклы. Однако навыки, доведённые до автоматизма, позволили Френсису выбриться почти безупречно. Плеснув в лицо холодной воды, он взглянул на своё отражение в зеркале. Старик. Несчастный и одинокий. Встреча с Лотти озарила его серую жизнь короткой яркой вспышкой невероятного, умопомрачительного, невыносимого счастья. Тем глубже и страшнее оказалась бездна, в которую он низвергся с этих сияющих вершин. И тем плотоядней скалилась его меланхолия, про которую он и думать забыл весь минувший год. Она-то про него не забыла. Стояла в сторонке, ждала своего часа. И дождалась…       В гостиной на столе стол серебряный поднос. На нём кучкой лежали записки с соболезнованиями, присланные теми, кого Джеймс оповестил о смерти Шарлотты и теми, кто узнал об этом из газет. Заметив равнодушный взгляд Френсиса, которым тот скользнул по этой груде бесполезных бумаг, Джеймс сказал:       - Вчера, пока ты спал, приходили Барретты и Стокс со Смитом. Пытались поддержать… Может, и сегодня кто-нибудь явится.       Крозье молчал. Смерть Шарлотты становилась привычной, будничной реальностью. Всё его существо протестовало против этого. Каждое новое напоминание о невосполнимости утраты поднимало в душе Френсиса новую волну боли. Как у Джеймса хватало сил заниматься всем этим? Встречаться с посторонними людьми, выслушивать их соболезнования, вести какие-то разговоры? Френсис подумал, что вряд ли смог бы заниматься этими делами.       Помолчав немного, Джеймс продолжил:       - Сегодня привезут гроб. Поставим его здесь.       Френсис содрогнулся. Гроб. Последнее пристанище Лотти на этой Земле. Он сжал зубы и прикрыл глаза. Почувствовав на плече руку Джеймса, выдавил:       - Всё в порядке. Идём.       И деревянной походкой направился в столовую. Господи, кто бы знал, как необходим ему сейчас стакан виски! Пожалуй, он, не задумываясь, отдал бы жизнь за эту милость. Но что-то ещё удерживало его от последнего шага в пропасть. Может быть, возобновившийся за стеной детский плач?       В столовой их ждал накрытый стол. Они молча ели что-то, не различая вкуса, просто потому что нужно было есть, поддерживать силы для всего, что ещё предстояло им впереди. Покончив с едой, они вновь вернулись в гостиную. Френсис не заметил бы проходившей мимо него миссис Мэдисон, если бы та сама не окликнула его:       - Капитан Крозье.       Френсис уставился на экономку невидящим взглядом, направленным куда-то сквозь неё. Миссис Мэдисон быстро сунула руку в карман своего мрачного траурного фартука и, вынув оттуда что-то, торопливо произнесла:       - Капитан Крозье. Я должна отдать вам это…       Она протянула руку, сжатую в кулак. Френсис машинально подставил ладонь. И содрогнулся всем телом, подавляя готовый вырваться из горла горестный вой. В руке у него лежала цепочка. Тонкая золотая цепочка с маленьким кулоном в виде кораблика… Лицо его странно перекосилось. Френсис судорожно сжал цепочку в кулаке и вцепился в него зубами – глубоко, до крови, пытаясь болью физической уменьшить очередной приступ боли душевной. Зубы крепко впились в руку, оставляя на ней глубокие кровавые следы, но Френсис не почувствовал этого. Его трясло. И если бы не присутствие миссис Мэдисон, смотревшей на него виновато и сострадательно, Френсис, наверное, согнулся бы пополам и рухнул на колени под бременем этой новой муки. Он не слышал, как Джеймс произнёс:       - Миссис Мэдисон, вы свободны.       Как экономка, всхлипнув, бросилась вон из комнаты. Он не почувствовал, как сильные длинные руки Джеймса заключили его в объятия. Очнувшись, Френсис осознал, что они с Джеймсом стоят посреди гостиной. Джеймс крепко держит его за плечи. А сам Френсис прячет лицо у него на груди. Осознав, поспешил отстраниться и, низко опустив голову, хрипло произнёс:       - Прости, Джеймс. Я… Я раскис. И веду себя, как… как слабак и тряпка.       Джеймс быстро, будто стыдясь чего-то, опустил руки, давая возможность Френсису отступить на шаг назад.       - Не извиняйся, Фрэнк. Мы – люди. И нам больно. Это не стыдно. Ты не должен…       Его голос внезапно пропал. Френсис был благодарен Джеймсу и за его слова, и за пропавший голос, и за закушенную нижнюю губу…       - Спасибо…       Он положил руку на плечо Джеймса и крепко сжал её. Джеймс накрыл его руку своей ладонью, и Френсис ощутил, как она холодна. Какое-то время они стояли так, чувствуя, как сближает, роднит их общее горе, благодарные друг другу за это сближение и отчего-то опасающиеся его. Оба не понимали, что творится в их душах, но продолжали стоять до тех пор, пока звук колокольчика у входной двери не заставил каждого очнуться и сделать шаг назад. Ощущение тут же исчезло, но отложилось где-то глубоко на дне памяти у каждого из них.       Похоронный агент мистер Гастингс был невысоким вертлявым человечком с острыми чертами лица и услужливыми манерами. Скорбное выражение лица и тихий проникновенный голос были такими же принадлежностями его профессии, как строгий чёрный сюртук и лента из чёрного крепа на шляпе. Мистер Гастингс явился не один, а в сопровождении двух дюжих молодцов, которые придерживали у него за спиной поставленный почти вертикально гроб, обитый чёрным бархатом. Пока миссис Мэдисон придерживала дверь, следя за тем, как грузчики втаскивают гроб в прихожую, мистер Гастингс юркнул в гостиную и, бросив быстрый изучающий взгляд в сторону Френсиса, с которым не был знаком, снял шляпу и с достоинством поклонился Джеймсу.       - Коммандер Фицджеймс… Моё почтение. Гроб доставлен. Куда прикажете его установить?       - Сюда, - Джеймс указал на середину комнаты. – Только… На что его ставить?       - Не волнуйтесь. У нас есть для этого специальные табуреты, - успокоил его Гастингс и тихо позвал: - Заносите, ребята.       Новая волна боли залила Френсиса с головой, когда «ребята» занесли в гостиную этот мрачный чёрный ящик – элегантный, с отделкой из золотой бахромы… Ему внезапно захотелось убежать, спрятаться, обхватить голову руками и кричать – громко, безудержно, безутешно – чтобы выкричать наконец из себя эту боль. Но он не мог уйти и бросить Джеймса одного с этими людьми и с его болью, которая – Френсис знал – была не меньше, чем его собственная. Поэтому он постарался придать лицу как можно более бесстрастное выражение и, не отрываясь, смотрел, как Гастингс торопливо покинул гостиную и вскоре вернулся, неся в руках два высоких устойчивых табурета, выкрашенных в чёрную краску. Он установил их посреди гостиной, как указал Джеймс. Грузчики водрузили гроб на этот импровизированный постамент, сняли крышку, прислонили её к стене в простенке между окнами и отошли в сторонку, ожидая дальнейших распоряжений. Внутри гроб был обит белоснежным атласом, и у Френсиса возникла мысль: «Ей будет уютно здесь». Он отвернулся к окну, стараясь скрыть от всех внезапно задрожавший подбородок.       - Нужна подушка, мэм, - обратился Гастингс к миссис Мэдисон, которая неслышно вошла вслед за грузчиками и тихонько стояла в дверях. – И мои люди перенесут тело.       - Нет! – резко возразил Джеймс. – Тело перенесём мы с капитаном Крозье.       Он вскинул взгляд на Френсиса и прочитал в его глазах понимание и благодарность. Френсис тоже не хотел, чтобы чужие руки касались дорогого тела.       - Как вам будет угодно, коммандер, - почтительно склонил голову Гастингс.       - Идёмте, миссис Мэдисон, - позвал экономку Джеймс, направляясь в спальню.       Френсис тяжело двинулся следом.       Они остановились у кровати с лежавшим на ней телом Шарлотты.       - Ты или я? – спросил Джеймс, повернув голову и глядя сбоку на Френсиса.       - Я, - глухо ответил тот.       Джеймс кивнул и отступил на шаг. Френсис нагнулся, подсунул руки под тело и выпрямился, держа Шарлотту на руках. Она показалась ему тяжёлой, гораздо тяжелее, чем тогда, когда он в последний раз поднимал её на руки. Может быть, это он ослаб от горя и бессонных ночей? А может, эта ноша оказалась для него непосильной? Френсис пошатнулся. Джеймс придержал его за плечи. Френсис едва заметно кивнул ему в знак благодарности.       Миссис Мэдисон взяла подушку и понесла её в гостиную. Френсис двинулся следом, осторожно неся на руках свой драгоценный груз. «В последний раз… В последний раз…» - мучительным молотком стучало у него в голове. В последний раз он касается тела любимой женщины. В последний раз несёт её на руках, чтобы уложить туда, где ей предстоит покоиться вечно. В последний раз… В последний раз…       Джеймс шёл позади, готовый в любую минуту подхватить, поддержать, подставить плечо. Но Френсис справился, несмотря на кровавый туман, плававший перед глазами, на стук этих адских молотков в голове, от которых мозг взрывался мучительной болью, а к горлу подкатывала тошнота… Он бережно прижимал к груди свою тяжёлую бесценную ношу, готовый идти с ней далеко-далеко, без остановок и без мыслей, пока не упадёт вместе с нею и не испустит дух у неё на груди… Но путь его слишком быстро подошёл к концу. Френсис опустил тело в гроб так осторожно, будто оно было хрустальным и могло разбиться от любого неосторожного движения. Не обращая внимания на Гастингса и равнодушно наблюдавших за ним грузчиков, привычных к зрелищу людского горя, Френсис поправил голову Шарлотты, прикоснулся к пряди, выбившейся из-под чепца… Джеймс и миссис Мэдисон тем временем оправили на ней платье. Экономка сложила руки Шарлотты у неё на груди.       - Не желаете приобрести медальон, в котором можно хранить прядь волос усопшей? – поинтересовался у Джеймса Гастингс.       Джеймс мельком взглянул на Крозье. Тот прикрыл глаза в знак согласия.       - Желаю. Два, - решительно сказал Джеймс. – Думаю, её отец тоже захочет иметь у себя эту память.       Гастингс вынул из кармана два довольно изящных медальона на весьма прочных серебряных цепочках. Джеймс расплатился с ним, после чего похоронный агент сказал:       - Итак, катафалк и грузчики будут здесь завтра в полдень. Всё, о чём мы с вами договаривались, в силе, коммандер Фицджеймс? Никаких изменений не последует?       - Нет. Всё остаётся в силе.       - В таком случае, позвольте откланяться. До завтра, господа.       Гастингс учтиво поклонился и направился к выходу. Грузчики двинулись за ним. Звук закрываемой двери вызвал в душе обоих мужчин странное облегчение.       - Я сейчас.       Джеймс ненадолго вышел и вскоре вернулся с ножницами в руках. Он сдвинул чепец на голове Шарлотты, высвободил прядь у виска, которая всегда приводила Френсиса в восторг и тихое умиление, нежно оттеняя мягкий овал любимого лица. Ножницы издали металлический клацающий звук, болью отдавшийся в сердце Френсиса. Ему вдруг показалось, что сейчас Джеймс по живому разделил, разрезал связь, соединявшую его с Шарлоттой.       А Джеймс сосредоточенно разделил локон надвое и разложил мягкие тёмно-каштановые пряди по медальонам, один из которых молча протянул Френсису, а второй сунул в карман. Звон колокольчика в прихожей словно вывел обоих из какого-то сомнамбулического транса.       - Сэр Барроу, - объявила появившаяся вскоре миссис Мэдисон, распахивая перед гостем дверь.       Барроу вошёл, сохраняя приличествующее случаю скорбное выражение на холёном лице.       - Прими мои соболезнования, Джеймс. О, и вы тут, капитан Крозье…       - Разумеется, - процедил сквозь зубы Френсис.       Барроу подошёл к гробу и замер, склонив голову, в скорбном молчании. В этот момент вновь раздался стук в дверь. «Слава Богу, - подумал Френсис. – Кажется, миссис Мэдисон догадалась снять дверной колокольчик». В комнату вошли лейтенанты Барретт, Стоукс и Смит.       «Джеймсу сейчас не будет одиноко в окружении друзей, - подумал Крозье. – Они обойдутся и без меня».       - Господа, я вынужден оставить вас, - заявил он вслух.       И, встретив вопросительный взгляд Джеймса, сказал так, чтобы услышал только он:       - Мне нужно побыть одному.       Джеймс кивнул.       - До свидания, господа.       Придя в свою холодную пустую квартиру, Френсис ощутил себя так, будто вырвался наконец на волю. Здесь не нужно было ни перед кем играть. Здесь он мог дать волю душившим его слезам. Он мог стонать, выть, корчиться от боли, не думая о том, что этим причинит боль Джеймсу или выдаст себя перед кем-то из посторонних. Френсис повалился на кровать вниз лицом и сжал зубами подушку, в надежде, что вот сейчас он разразится громкими рыданиями, которые принесут ему хоть каплю облегчения. Но рыданий не было. Боль в груди разрасталась, рвала его изнутри, но не могла найти выхода в слезах и стонах. Френсис понял, что если он сейчас же, немедленно хоть на йоту не уменьшит эту боль, ему придётся вышибить её из себя вместе с мозгами.       Френсис вскочил с кровати, накинул шинель и бросился вон из дома. Добравшись до ближайшего кабака, Френсис торопливо заказал стакан виски. Он выпьет всего пару стаканчиков – и всё. Этого хватит, чтобы притупить боль. Всегда хватало. Он умеет переносить боль. Нужно лишь немного ослабить её, чтобы не сойти с ума…       Френсис залпом выпил полстакана виски и прислушался к себе. С первых же глотков горло привычно обожгло приятным, несколько подзабытым пламенем. Он ждал, когда по телу разольётся долгожданное тепло, несущее иллюзию успокоения. Но ни тепла, ни успокоения не наступало. Глотку жгло точно так же, как мозг выжигали слова: «Что ты делаешь? Ты обещал Лотти беречь себя. А вместо этого накачиваешься виски!» «Я берегу себя, - возразил сам себе Френсис. – Если бы я не пил, я бы уже прострелил себе голову. Я выпью столько же, сколько пил всегда. До встречи с Лотти. Которой больше нет…» Эта мысль вновь вонзилась в сердце раскалённым кинжалом, и Крозье жадно осушил стакан до дна, ощутив, наконец, некоторое облегчение.       Он заказал ещё один стакан виски и теперь пил его медленно, небольшими глотками, чувствуя, как резкая острая боль притупляется, превращаясь в привычную гнетущую тоску. Уж с нею-то он справится наверняка – не в первый раз. Только вот зачем, выходя из заведения, он купил две бутылки виски и, воровато оглядываясь вокруг, словно боялся, что кто-то уличит его в этом «преступлении», рассовал их по карманам?       Пока Френсис шёл домой, перед глазами у него всё плясало, раскачивалось и плыло. Видимо, он слишком долго воздерживался от алкоголя, и организм отвык. А может быть, виной всему очередная бессонная ночь у постели Шарлотты. Его единственной, милой, доброй, чудесной Лотти. Внезапно Крозье почувствовал, что по лицу его заструились долгожданные слёзы, и поспешил как можно скорее добраться до дому, чтобы там, наконец, дать волю своему горю.       Аккуратно поставив бутылки на стол, он небрежно сбросил на пол шинель и вновь повалился на кровать, громко рыдая в подушку. Вскоре сознание Френсиса затуманилось. Ему показалось, что он, как прежде, обнимает милую Лотти, горячо лаская её в ожидании ответных ласк. С этой иллюзией он и провалился в сон, ставший спасением для его воспалённого рассудка.       Когда Френсис проснулся, за окном стояла непроглядная тьма. Болела голова, во рту было мерзко. Вокруг было темно и холодно, как в могиле. Тело колотила мелкая отвратительная дрожь. Френсис с трудом заставил себя подняться и зажечь лампу. Часы показывали без четверти девять. Неужели он проспал так долго?       Увидев стоящие на столе бутылки, Френсис потянулся к ним, но внезапно отдёрнул руку, словно кто-то ударил его по затылку. Сегодня последняя ночь, когда он может побыть вместе с Шарлоттой на этой Земле! Завтра её отнимут у него навсегда! А он валяется здесь пьяный и хочет напиться ещё! Негодяй! Подонок! Мразь! Френсис бросился в туалетную комнату. Вода, которую он налил из кувшина в таз, показалась ему ледяной. Но это и хорошо. Тем скорее он сможет привести себя в чувство.       Тщательно умывшись, Френсис, не надевая сюртука, покинул свою мрачную, холодную и пустую «нору» и, выйдя на площадку, постучал в дверь напротив. Открывшая ему миссис Мэдисон облегчённо вздохнула:       - Слава Богу, капитан Крозье, вы нашлись. Мистер Фицджеймс очень переживал по поводу вашего отсутствия. Но не хотел идти к вам, боялся, вдруг вы спите… Не хотел будить.       Джеймс. Милый Джеймс. Почти такой же заботливый, как Лотти. Он боялся за него и не хотел будить… Френсиса душил стыд. Он оставил друга в одиночку справляться и со своим горем, и со всеми навалившимися проблемами, а сам в это время спал, предварительно надравшись, как последний трус. Френсис вошёл в гостиную с низко опущенной головой.       - Джеймс, прости, я… Я уснул, - виновато произнёс он.       - Хорошо, что ты поспал. Правильно сделал.       Джеймс попытался придать голосу как можно больше бодрости, но замедленные движения и красные воспалённые глаза выдавали его с головой. Джеймс валился с ног от усталости.       - Тебе тоже нужно поспать. Завтра предстоит тяжёлый день, - сказал Крозье.       - Но я… не хочу спать!       - Хочешь. Только боишься себе это позволить. Потому что ещё больше ты хочешь побыть с ней. Последнюю ночь.       - Да. Это правда, - тихо произнёс Джеймс.        - Давай-ка подвинем сюда это кресло, - предложил Френсис. – Ты будешь сидеть в нём. А если уснёшь, Лотти не обидится на тебя.       Джеймс судорожно сглотнул и кивнул головой. Вместе они пододвинули кресло поближе к Шарлотте, и Джеймс устало опустился в него.       - Долго они были здесь? – спросил Френсис, имея в виду визитёров.       - Нет, не слишком долго. Правда, потом ещё приходила леди Франклин.       - Надеюсь, одна? – спросил Френсис.       Мысль о том, что София стояла у гроба Шарлотты, была ему неприятна. Хоть он понимал, что именно это произойдёт завтра в церкви и на кладбище. Но это будет уже не дома и при стечении народа.       - Да, одна. Мисс Крэйкрофт не было.       Френсис облегчённо вздохнул. Какое-то время они молча сидели, неподвижно глядя на тело в гробу, всё более подверженное признакам тления. «Это не Лотти, - внезапно подумал Френсис. – Её здесь больше нет». И вздрогнул, услыхав, как Джеймс вслух тихим эхом повторил его мысль:       - Её здесь больше нет…       Вскоре Джеймс уснул, сидя в кресле, неловко вывернувшись набок и странно подогнув в коленях длинные ноги. А Френсис просидел всю ночь без сна, не сводя пустого взгляда с тела любимой женщины, которое в отсутствие души превращалось в прах и тлен. Мысль эта была для него невыносима. И причиняла ещё больше страданий в моменты, когда за стеной раз за разом слышался жалобный, призывный, отчаянный детский плач, затихавший ненадолго и вновь взрывавший мрачную торжественную тишину мартовской ночи – последней ночи Шарлотты на Земле.