Нам вместе быть...

      Весь следующий день Френсис пребывал в глубокой задумчивости. В течение дня они часто пересекались с Джеймсом, в том числе и без свидетелей, но ни один из них не решался заговорить или хотя бы намекнуть — взглядом или жестом — о событиях минувшей ночи. Иногда Джеймс искоса посматривал в сторону Крозье, пытаясь угадать его мысли и настроение. Лицо Френсиса при этом оставалось непроницаемым, а взгляд был обращён в себя, словно Френсис что-то внимательно разглядывал там, у себя в глубине души. Рассматривал и пытался понять, что же на самом деле открывалось его взору.       Сегодня они были приглашены на обед к Россам — Джеймс должен был прислать за ними коляску. Мысли о нём будили в душе Френсиса множество вопросов, на которые он искал и не находил ответа.       Росс. До недавнего времени его единственный настоящий друг. Человек, с которым пережито и перечувствовано бесконечно много. Рядом с которым он провёл половину жизни. Надёжный, верный, понимающий. Всегда готовый прийти на помощь — где бы он ни был и что бы ни происходило в его собственной жизни. Френсис привык считать его близким человеком. Самым близким — до тех пор, пока в его жизни не появилась Шарлотта. И Джеймс. Джеймс, ближе которого после смерти Лотти у него никого не осталось. Неужели поэтому его так сильно потянуло к Джеймсу? Но ведь пока они не были знакомы, самым близким человеком для Френсиса был Росс. Однако, несмотря на это, несмотря на годы, проведённые ими буквально бок о бок, на духовное родство, наконец, на пресловутую красоту Росса, у него, Френсиса Крозье никогда и мысли не возникало о том, чтобы поцеловать его, тем более — оказаться с ним в одной постели. Значит, дело тут не в близости, не в духовном притяжении, наконец, не во внешней привлекательности… А в чём же, чёрт возьми? В чём?!       Френсис ломал голову над этим вопросом. Нет, он не жалел о том, что произошло ночью. Он просто пытался понять. До вчерашнего вечера все поступки Френсиса были объяснимы для него и имели чёткое обоснование. И сейчас он мучительно пытался докопаться до истины, силясь понять — что движет им? Отчего так резко, буквально за один вечер, поменялись его взгляды и жизненные принципы? Или это произошло не так быстро, как кажется? Может быть, это зрело в нём исподволь? Ведь возбудился же он тогда, раздевая Джеймса после их маленького рождественского маскарада.       В чём Френсис был абсолютно уверен, так это в том, что он не обманул Джеймса, сказав, что любит его. Он слишком поздно испытал это чувство, но теперь он не спутает его ни с чем другим. И ещё он был уверен в том, что Шарлотта не осудила бы их. Не осуждает, глядя на них. Если, конечно, существует загробная жизнь. Впрочем, если её нет, стоило бы её придумать. Иначе просто невозможно жить. Ах, Лотти… Неужели ты ушла, потому что хотела уступить своё место Джеймсу? Не хотела, чтобы он оставался одиноким и чувствовал себя покинутым и обделённым? Хотела, чтобы оба твоих «милых мальчика» были счастливы… Господи…       Френсис потёр рукой лицо. Он стоял у окна в гостиной, полностью готовый к выходу, в ожидании экипажа, который должен прислать за ними Росс. Погрузившись в раздумья, Френсис совершенно забыл, что он в комнате не один. Джеймс, привалившись плечом к простенку у окна, молча наблюдал за Френсисом. Лицо его при этом оставалось бесстрастным, но глаза… В светло-карих напряжённых глазах Джеймса застыло тревожное ожидание и немой вопрос. Где-то на дне этих глаз затаилась боль. Почему Френсис так молчалив и задумчив? Он всегда молчалив, но сегодня выглядит гораздо мрачнее обычного. Не жалеет ли он о случившемся? Не винит ли себя и Джеймса в том, что произошло? И не откажется ли он от дальнейших контактов с Джеймсом? Или, что уж вовсе невыносимо — не возненавидит ли его?       Все эти вопросы терзали душу Джеймса. Он хотел выяснить у Френсиса всё, что его мучило — сейчас же, немедленно, но понимал, что это невозможно, что придётся ждать до вечера — и эта неопределённость сводила его с ума. Джеймс закусил губу и едва не застонал, привалившись головой к стене. Внезапно Френсис повернулся и встретил его взгляд, полный боли и отчаяния. Взгляд, который полностью вывел его из задумчивости.       — Джеймс, — он взял его за руку и крепко сжал её. — Ты что, Джеймс?       Тот помотал головой, не в силах произнести ни слова.       — Всё в порядке, Джеймс. Я ни в чём не сомневаюсь и ни о чём не жалею. Просто… Пытаюсь осознать и привыкнуть. Если захочешь, я расскажу тебе, о чём думаю.       — Хочу, — ответил Джеймс одними губами.       Его ноги внезапно ослабели. Он почувствовал, что его трясёт от облегчения. Он вцепился в руку Френсиса, чтобы не упасть. В этот момент за окном послышался цокот копыт и стук колёс. К дому подъезжал экипаж Россов.       — Пойдём, — Френсис ещё раз сжал руку Джеймса. — Время до вечера пройдёт быстрее в хорошей компании.       Они вышли в коридор. В детской слышалась возня — женщины торопливо одевали потеплее маленького Артура, который с нетерпением ждал сегодняшней поездки в гости к своему другу Джимми. Его мать и Эмили оставались дома. С ухудшением погоды они обычно ездили в гости к Россам чисто мужской компанией. Эмили спокойно относилась к их отсутствию, каким-то непонятным чутьём понимая, что её любимые мужчины обязательно вернутся вечером и что разлука с ними ей не грозит.       В гостях у Россов оба немного оживились. Френсис будто избавился от владевшего им наваждения. Хотя временами он всё же бросал на Росса короткие пытливые взгляды, словно надеялся увидеть его как-то по-новому и разглядеть то, чего раньше не замечал. В какой-то момент совершенно неожиданно для себя он попытался представить, как они с Россом занимаются тем, чему он посвятил прошлую ночь с Фицджеймсом — и вздрогнул, возмутившись дикостью нарисованной в воображении картины. Это было настолько неприемлемо, неправильно, невозможно, что Френсис едва сдержал смачное «Тьфу!», готовое сорваться у него с языка. Если честно, ему полегчало. Значит, он всё-таки не испытывает греховное вожделение ко всем мужчинам без разбору, даже если они прекрасны, искренне любят его и беспокоятся о его благополучии.        Он перевёл взгляд на Фицджеймса, который как раз по просьбе Энн рассказывал одну из своих головокружительных историй, благодаря чему Френсис мог беспрепятственно смотреть на рассказчика, не опасаясь, что окружающие подумают, будто он пялится на него. И тут же почувствовал, что готов смотреть на него вечно. Фицджеймс был великолепен. Эти горящие глаза, ироничная полуулыбка на тонких губах, нервно подрагивающие кончики ноздрей, как у породистого скакуна, которого после долгого стояния в конюшне вывели наконец на волю. Его руки, плечи, волосы, его шея, чёрт её подери, в модном галстуке… И голос… Голос, от которого по всему телу Френсиса разбегались мурашки и который заставлял его не только предвкушать предстоящее свидание с его обладателем, но и страстно, до дрожи мечтать о нём.       Так. Понятно. Значит он, Френсис Крозье, всё же не законченный безнадёжный содомит. Единственный мужчина, против которого он не может устоять — Джеймс Фицджеймс. С этим разобрались. Теперь стоило бы поискать ответ на следующий вопрос — почему именно он? Что такого есть в Джеймсе Фицджеймсе, что заставило Френсиса потерять от него не только голову, но также стыд, честь и совесть? Почему он не считает преступным то, чем они занимались вчера, хотя непременно посчитал бы, окажись на месте Фицджеймса любой другой мужчина? Почему, наконец, ему не противно то, что он творил ночью, более того — он жаждет повторения и продолжения? Он мечтал о том, чтобы Джеймс — его Джеймс — выполнил обещание и открыл ему мир, о котором Френсис раньше понятия не имел?       Френсис улыбнулся, вставляя в нужном месте рассказа привычную фразу о хвастовстве, чуть позже — не менее привычное замечание о неправдоподобности и ближе к концу — о том, что в прошлый раз в рассказе не фигурировали кое-какие новые обстоятельства. Ему нравилось поддразнивать Фицджеймса, который горячился, возмущался, отпускал в сторону Френсиса саркастические замечания и в целом — было видно — явно заводился от его высказываний. В свою очередь, горящие глаза Фицджеймса, его раскрасневшиеся щёки и презрительно кривящиеся губы вызывали у Френсиса какое-то бесшабашное, по-мальчишески задорное возбуждение. Удовольствие от этих пикировок получали все — Энн хохотала и хлопала в ладоши, Росс подначивал обоих.       Время от обеда до ужина пролетело незаметно. После ужина гости засобирались домой, несмотря на слёзные просьбы Джимми и Артура: «Ну-у-у поза-а-алста-а-а… Есё цють-цють.» После долгих уговоров малышей всё же удалось убедить в том, что не далее как послезавтра они увидятся вновь, поскольку Джимми приедет к Артуру с ответным визитом. Разумеется, с мамой и папой. По дороге домой Джеймс и Френсис разговаривали только с Артуром, который возбуждённо лепетал что-то на своём языке, видимо, делясь впечатлениями от удачно проведённого вечера. Дома, сдав его с рук на руки матери, поиграв с Эми и поцеловав её перед сном, оба поднялись к себе на второй этаж и разошлись по комнатам. Обоих слегка потряхивало от возбуждения. Теперь следовало дождаться, пока все домочадцы угомонятся и уснут.       Френсис пытался читать. Он сидел за столом, подперев голову руками, уткнувшись в книгу, не в состоянии разобрать ни строчки. Вместо букв перед глазами у него стоял Джеймс — в платье, с голым торсом или полностью обнажённый — прекрасный, великолепный, развратно манящий и притягивающий, Джеймс, поколебавший все прежние принципы и устои Френсиса Крозье. Джеймс, которого Френсис так хотел.       Тем временем Джеймс в своей комнате по обыкновению чиркал что-то карандашом на листе бумаги, пока его мысли блуждали в соседней комнате, куда он должен был потихоньку явиться после одиннадцати часов, как было договорено у них с Френсисом. Когда стрелки на часах приблизились к одиннадцати, Джеймс взглянул на результаты своего творчества. Перед ним на листе бумаги предстал Френсис Крозье во всей красе — коренастый, обнажённый с решительно торчащим членом и при этом с тихо улыбающимся, совершенно расслабленным лицом. Джеймс хохотнул, подмигнул рисунку, свернул его в трубочку, собираясь обязательно показать Френсису, и прислушался к звукам, доносящимся до него.       Дом спал. В детской под ним было тихо. Из кухни не доносилось ни звука — миссис Мэдисон сегодня отдыхала, поскольку господа обедали и ужинали в гостях, а для них с Элизабет и для Эмили не требовалось готовить много. Джеймс захватил с собой пузырёк с растительным маслом, похищенным на кухне в отсутствие миссис Мэдисон и на цыпочках покинул комнату, тихонько прикрыв за собой дверь, петли которой были тщательно смазаны, так же, как и петли двери, ведущей в комнату Френсиса. Перейдя на противоположную сторону коридора, Джеймс бесшумно проскользнул в эту дверь и закрыл её на задвижку. Когда он повернулся лицом к Френсису, вскочившему с места, как только Джеймс вошёл, его грудь вздымалась так, словно он пробежал без остановки десять миль, а сердце бешено колотилось где-то в горле. Френсис подошёл к нему вплотную и, ни слова не говоря, сжал в крепких медвежьих объятиях, отчего Джеймс почти задохнулся, обхватывая его шею и прижимаясь щекой к тщательно выбритой щеке Френсиса.       Немного успокоившись, Джеймс прошептал ему на ухо:       — Я скучал. И, пока ждал, нарисовал тут кое-что. Хочешь взглянуть?       — Показывай, — Френсис слегка отстранился, с интересом глядя на него.       Джеймс молча протянул ему скрученный в трубочку лист бумаги. Развернув его, Френсис долго всматривался в рисунок с серьёзным видом. Джеймсу показалось, что он недоволен, хуже того — что он обиделся. Внезапный смешок Френсиса развеял его опасения.       — Неужели он и впрямь выглядит так… внушительно?       — Ещё как! — облегчённо улыбнулся Джеймс.       — Отличный рисунок. Жаль, нельзя его ни оставить, ни показать кому-нибудь.       Джеймс открыл было рот, чтобы возразить, но понял, что Френсис прав. Мало ли кому может попасться на глаза этот клочок бумаги. И какие выводы сделает тот, кто его увидит. Френсис вздохнул, с сожалением разгладил рисунок на столе и вопросительно посмотрел на Джеймса. Тот кивнул — и лист бумаги отправился в камин, где от него вскоре не осталось и следа.       — Я буду помнить его, — сказал Френсис немного виновато. — Всегда.       Джеймс подошёл к нему сзади и молча обнял, прижавшись щекой к его жёстким волосам на затылке.       — Ты не жалеешь о том, что снова ввязался в запретную любовь? — спросил он.       — Ни капли, — ответил Френсис. — Тем более что мне было обещано — не пожалею. Кто-то сказал, что мне понравится.       Ни слова не говоря, Джеймс развернул Френсиса лицом к себе и впился в его губы долгим глубоким поцелуем, от которого у обоих закружилась голова и комната закачалась, словно каюта во время шторма.       Они избавляли друг друга от одежды, одновременно распаляя друг друга прикосновениями рук и губ. Скорость и страсть, с какой они это делали, поражала Френсиса. Ведь он давно уже не мальчик. Пожилой, уставший, многое в жизни повидавший и переживший человек. Многое — но не это. Трепет мускулистого мужского тела под своими ладонями он испытывал второй раз в жизни. Трепет и горячее нетерпение, передававшееся ему, словно заряжавшее новой, неизведанной энергией. И это ему нравилось. Ему нравилось, что Джеймс ведёт себя более раскованно и смело. Он словно перестал мысленно спрашивать у него разрешения на каждое своё действие, осознал, что ему позволено многое и главное — что Френсис не осудит его. И эта раскованность действовала на обоих возбуждающе.       Обычно Френсис, привыкший к холоду, не растапливал по вечерам камин, довольствуясь остатками тепла, скопившимися за день. Сейчас в камине ярко горел огонь, и Джеймс был благодарен Френсису за его заботу — Френсис знал, как Джеймс не любит холод и всегда подтрунивал над ним, интересуясь, как он, такое теплолюбивое растение, собирался выживать в Арктике.       Френсиса поразил тот факт, что, освобождая Джеймса от мужской одежды, он испытал значительно большее возбуждение, чем вчера, когда снимал с него женские вещи. Может быть, потому, что он делал это впервые в жизни и его желание подстёгивала новизна? Во всяком случае, вид шеи Джеймса, обрамлённой расстёгнутым воротом тонкой батистовой сорочки, вызвал у Френсиса сильнейший прилив крови к органу, выглядевшему так внушительно на рисунке Джеймса.       Снимая с Френсиса подштанники, Джеймс опустился перед ним на колени и стал покрывать поцелуями его живот, словно невзначай касаясь лицом торчащего члена. Френсис ерошил ему волосы, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не прижать его покрепче, не нарушить своим порывом эту игру, доводившую его до экстаза. Джеймс продолжал целовать его бёдра, гладить руками ягодицы и, как нарочно, обделял вниманием до боли жаждавший ласки член Френсиса.       Френсис вцепился в волосы Джеймса, готовый умолять о долгожданной ласке. И тут же почувствовал, как губы Джеймса покрывают горячими влажными поцелуями его мошонку и ствол от основания — вверх, к головке… Френсис тихонько застонал. Джеймс захватил ртом головку и стал посасывать её, забирая глубже и глядя на Френсиса снизу-вверх озорным игривым взглядом. Поняв, что тот на грани, Джеймс остановился и выпустил его член изо рта. Френсис открыл глаза и посмотрел на него так разочарованно и умоляюще, что Джеймс почувствовал себя полностью вознаграждённым за свои старания.       — Нет-нет, Фрэнки, — промурлыкал он, вставая с колен. — Не сейчас. Он нужен мне кое для чего.       Френсис глаз не мог отвести от стоявшего перед ним во весь рост обнажённого Джеймса. Ему было понятно собственное восхищение этим великолепным образчиком человеческой красоты. Но вот что Джеймс находил в его далеко не безупречной фигуре? Неужели только от вида его члена его глаза пылают таким восхищением? Не может быть…       Джеймс схватил его за руку и потянул к кровати. Когда они улеглись, лаская друг друга, Джеймс прошептал ему на ухо в перерывах между поцелуями:       — Я хочу, чтобы ты взял меня. Хочу ощутить твой член в своей заднице.       — Я сделаю всё, что ты захочешь, — выдохнул в ответ Френсис.       Джеймс наклонился и благодарно спрятал лицо у него на груди. Покрывая её короткими поцелуями, Джеймс спросил:       — Ты сам подготовишь меня? Или это сделать мне?       — Подготовить? А… — Френсис замялся. Он решительно не понимал, о чём идёт речь.       — Ах, да, — улыбнулся Джеймс, поднимая голову и улыбаясь ему. — Я забыл. Чтобы ты мог войти в меня, мою задницу нужно растянуть. Вот так…       Джеймс поднялся с кровати, подошёл к столу и взял пузырёк, который вынул из кармана брюк, как только они с Френсисом стали раздевать друг друга. Вернувшись, он уселся в кровати, широко раздвинув ноги, открыл пузырёк и смочил палец в оказавшемся внутри растительном масле. После чего поднёс его к отверстию и стал медленно вводить внутрь. Его закушенная губа, полуприкрытые веки и подрагивающий член свидетельствовали о том, что это доставляет ему удовольствие. Зрелище возбуждало и завораживало. Джеймс сейчас был настолько открыт и беззащитен перед ним. И это означало его полное, безграничное доверие, отчего к горлу Френсиса подкатывала нежность, вызывая желание сделать что-нибудь для него, показать, насколько он благодарен ему за это доверие.       — Ты позволишь… мне? — хрипло спросил Френсис.       — Да-а… — выдохнул Джеймс, вынимая палец и протягивая Френсису пузырёк с маслом.       Тот принял его руками, дрожавшими скорее от волнения, чем от возбуждения, и смочил указательный палец в масле, едва не пролив его на постель. Джеймс с удовольствием наблюдал за ним из-под опущенных век. Ему нравилось волнение Френсиса. Оно возбуждало, вызывая дрожь предвкушения. Мысль, что он — первый и единственный мужчина Френсиса, окрыляла и возносила его до небес. Он едва не кончил, когда палец Френсиса робко коснулся его отверстия. Но взял себя в руки и постарался максимально расслабиться и раскрыться для него.       Френсис интуитивно понял, то лучше всего входить в эту узкую горячую тесноту, ввинчиваясь наподобие штопора. Ему очень быстро удалось проникнуть на всю глубину пальца. Вид Джеймса, откинувшегося назад, комкающего руками простыню с лицом, исполненным блаженства, заставил слегка расслабившийся член Френсиса дёрнуться и вновь принять боевую стойку. Возбуждённый член Джеймса представлял собой великолепное зрелище. А когда Джеймс заговорил, звук его голоса заставил тело Френсиса содрогнуться от тысячи мурашек, разбежавшихся по нему.       — Фрэ-э-энки-и-и-и…       Френсис непроизвольно подался к нему навстречу и, видимо, надавил пальцем внутри, отчего Джеймс издал тихий протяжный стон.       — О-о-о… Фрэнк… Два пальца, прошу тебя.       Френсис понял. И вскоре уже два его пальца исследовали жаркие глубины Джеймса, отчего тот исходил блаженством на глазах у изумлённого Френсиса. «Неужели это действительно так приятно?» — недоумевал он и у него разгоралось желание попробовать, ощутить это — но не теперь, когда Джеймс так явно изнывает от желания, а его собственный член дёргается от нетерпения и жаждет оказаться там, где сейчас его пальцы… О, Боже!       Френсис не знал, на что он надавил там, внутри. Но тихий вскрик Джеймса, его выгнувшееся тело и запрокинутая голова напугали его. Он… ранил его? Причинил боль? Он попытался вынуть пальцы, но Джеймс судорожно сжал кольцо мышц вокруг них, не давая ему сделать этого.       — Фрэ-э-э-энк… — простонал он. — Это потрясающе… Как ты узнал?       Френсис не понял, о чём спрашивает Джеймс. Что такого он узнал? Он понял главное — Джеймсу хорошо, и это наполнило его радостью.       — Фрэнки… Возьми меня. Я готов… принять тебя.       Джеймс расслабился, давая Френсису понять, что жаждет большего, чем его пальцы. Френсис убрал руку и залюбовался разгорячённым, взмокшим, изнывающим от желания Джеймсом, раскинувшимся перед ним и всем своим видом жалобно умоляющим: «Возьми меня. Фрэнки! Войди в меня, прошу! Заполни эту невыносимую пустоту, оставшуюся теперь, когда тебя нет во мне!»       Френсис навис над ним и коснулся головкой его отверстия. Джеймс задрожал, приподнял бёдра и шире раздвинул ноги. Френсис стал медленно входить в Джеймса, преодолевая тугое сопротивление его мышц и с каждой минутой сильнее возбуждаясь от этого сопротивления. Он не чувствовал напряжения в руках, в спине, во всём теле, сосредоточенный на том, чтобы проникнуть в эту горячую манящую тесноту и ещё хотя бы раз вызвать у Джеймса недавнюю реакцию. В какой-то момент Френсис понял, что он уже там, что Джеймс, вцепившийся в его плечи, отчаянно двигает бёдрами и горячо шепчет:       — Давай. Ну, давай же, Фрэнки!       И Френсис перестал осторожничать. Он задвигался внутри него быстрыми, резкими толчками, отчего Джеймс изо всех сил закусил губы, сдерживая рвущийся наружу крик наслаждения. Френсис чувствовал животом, как трётся о него зажатый между ними твёрдый горячий член Джеймса. Как Джеймс выгнулся и замер, содрогаясь всем телом, вцепившись в его плечи ногтями. Как живот у него внезапно стал мокрым от извергшегося на него семени Джеймса. И как наконец сам он затрясся, освобождаясь от разрывавшего его член желания, изливая его в тело Джеймса – человека, обещавшего подарить ему совершенно новые, неведомые ощущения и с блеском сдержавшего своё обещание.       Содрогнувшись в последний раз, Френсис обессиленно рухнул на Джеймса. Тот обхватил его руками и ногами, обвился, прижался крепче… Сквозь гул крови в ушах Френсис услышал его слабый шёпот:       — Спасибо тебе, Фрэнки… Ты… Если бы ты знал…       Френсис склонил голову и вытер вспотевшее лицо о подушку.       — Тебе спасибо. Я не думал, что смогу… когда-нибудь… ещё…       Он вынул из задницы Джеймса свой обмякший член с хлюпающим звуком, напомнившим ему, что он не приготовил полотенца, необходимость в котором сейчас была очевидна. Вставать не хотелось, но он сделал это. По пути из туалетной комнаты Френсис вытер свой мокрый живот и, подойдя к кровати, бережно обтёр Джеймса, который сейчас смотрел на него с какой-то удивительной детской благодарностью в лице, как на человека, совершившего чудо, в которое он верил и боялся, что оно никогда не произойдёт. Он был таким трогательным, когда Френсис бережно вытирал его опавший член, мошонку, бёдра. Он вновь доверчиво раздвинул перед Френсисом свои прекрасные ноги, когда тот просунул между ними руку с полотенцем и послушно приподнял бёдра, давая Френсису возможность промокнуть его задницу, из которой потихоньку выливались свидетельства их страсти. Их тайны. Их преступления. «Надо будет подумать, как скрыть эти следы на простынях», — мелькнула у Френсиса мысль. Не стоило демонстрировать миссис Мэдисон эти свидетельства их с Джеймсом грехопадения.       Оставив полотенце под задницей Джеймса, Френсис улёгся рядом с ним и укрыл обоих одеялом. Огонь в камине догорал. Скоро здесь станет холодно. Джеймс повернулся на бок и доверчиво прижался к нему, спрятав лицо у него на плече.       — Спасибо тебе, Фрэнк, — прошептал он. — Я так давно хотел этого. Но даже мечтать об этом боялся.       — А я даже не представлял, что такое возможно, — усмехнулся Френсис.       Они помолчали.       — Джейми…       — Что?       — А как ты вообще понял, что можно… ну… с мужчинами? Как ты пришёл к этому?       Френсису мучительно хотелось спросить: «Кто был твоим первым мужчиной?", — но он сдержался, боясь показаться грубым и бестактным, вторгаясь туда, куда, возможно, Джеймс не хотел его впускать. Он и без того сомневался, имеет ли право задавать подобные вопросы.       Но Джеймс ответил ему легко, не раздумывая, словно был готов к такому развитию событий.       — В плаванье, конечно. Было скучно, жарко, хотелось чего-то… острого, необычного, рискованного. Да просто разнообразия. И тут Данди со своим предложением. Мол, ты когда-нибудь делал это с мужчинами? Нет? Не хочешь попробовать? Думаю, я смогу сделать так, чтобы тебе понравилось.       Джеймс пародировал Левесконта весьма умело, так, что тот, как живой, возник перед мысленным взором Френсиса.       — Чёрт, — не выдержав, тихо ругнулся он.       — Что? — Джеймс приподнял голову, с тревогой взглянув на него.       — Данди, — зло бросил Френсис. — Опять этот чёртов Данди!       Джеймс попытался скрыть улыбку. Френсис явно ревновал, и ему это нравилось.       — Почему «опять»? — спросил он, снова укладываясь на руку Френсиса.       — Потому что он бесил меня уже тогда, когда приходил к вам в гости и ухлёстывал за Лотти. Когда я сам не позволял себе даже мечтать об этом, хотя уже тогда, наверное, был влюблён по уши… Как же я его ненавидел!       — Бедный Фрэнки, — в голосе Джеймса не было насмешки или издёвки. Кажется, он действительно сочувствовал Френсису. — Да, Данди — он такой… Смельчак, пошляк и весельчак. Ничего святого. Но он умел быть… Бережным, что ли? Аккуратным. И ласковым. Он сделал всё так, что мне действительно понравилось. На корабле трудно скрывать такие отношения. Но нам удавалось. А риск быть разоблачёнными придавал всему незабываемую остроту. В общем, я… привязался к нему.       Джеймс почувствовал, как при этих словах напряглось тело Френсиса. Господи, он и впрямь ревнует. Ему неприятно слышать его откровения.       — Почему же вы…. — голос Френсиса, когда он заговорил, был сиплым, и ему пришлось откашляться, прежде, чем он смог говорить дальше. — Почему вы не продолжили…       Джеймс хмыкнул, уткнувшись лицом в его плечо.       — Потому что для него то, что показалось мне важным и… серьёзным… Было развлечением. Он занимался этим от скуки — и всегда только на корабле. На суше он обхаживал дам своего круга или шлялся по борделям. А мне почему-то казалось, что нас связывает нечто большее, чем просто похоть. Я-то точно считал его близким человеком. Гораздо более близким, чем все прочие…       Голос Джеймса внезапно иссяк, и Френсис почувствовал, как он теснее прижимается к нему. Френсис крепче обнял его и погладил свободной рукой его растрепавшиеся кудри. Джеймс глубоко вздохнул, и вздох этот помимо его воли оказался похожим на всхлип. Сочувствие навалилось на Френсиса внезапно, вместе с нежностью, подкатившей комом к горлу.       После недолгой паузы Джеймс заговорил снова:       — Когда я сам спросил у него, не продолжить ли нам наши… упражнения, он заявил, что мы обязательно сделаем это, как только вновь окажемся в море. А пока имеется множество других развлечений, не стоит рисковать своей карьерой и репутацией. И ещё он сказал фразу, которую я запомнил на всю жизнь: «Что было в море — осталось в море».       Френсис не видел лица Джеймса, но был уверен, что в этот момент его губы тронула горькая усмешка. Сердце Френсиса сжалось. Ненависть к этому щеголеватому мерзавцу вспыхнула в его душе с новой силой.       — И вы… повторили всё, выйдя в море? — спросил он с неожиданной болью в голосе — болью, которую не хотел бы ему показать, но не смог удержать, спрятать в себе.       — Да, — еле слышно произнёс Джеймс.       — Но… почему? Если ты уже знал, что для него всё это — лишь игра?       Джеймс поёрзал у него на плече, как будто хотел зарыться в него ещё глубже.       — Наверное… Наверное, я надеялся… В глубине души… Что он бравирует, и для него это не просто игра. Что он просто не желает признаваться мне, считая это слабостью. Мне хотелось думать, что я ему… не совсем безразличен. Что есть на свете кто-то, кому я не безразличен. Помимо Уильяма, конечно. Мне всегда требовались доказательства, что я не безразличен людям, что я им интересен, что я достоин их любви и уважения, что я лучше — сильнее, храбрее, умнее, остроумнее. Что я вообще существую… И я всю жизнь доказывал и доказываю это.       — Зачем? — Френсис искренне не понимал. — Ведь у тебя всегда было всё, чего только можно пожелать — ум, деньги, красота, слава, друзья, женщины… какие тебе ещё требовались доказательства?       — Всё это — внешнее. Мне всегда хотелось, чтобы рядом был человек, которому я нужен. По-настоящему нужен, понимаешь? Который будет дорожить мной, заботиться обо мне… Которому будет плохо, если плохо мне… Мне всегда было страшно, что я — никто, что меня… нет в этом мире… раз я никому по-настоящему не нужен.       — А Уильям?       — Уильям… Он мой брат. Мы — родные люди. И мне повезло, что он у меня есть. Но… Все остальные… Весь прочий мир. Фрэнк… — голос Джеймса понизился до самых тёмных, глубоких нот, от которых по телу Френсиса пробежала дрожь. — Знаешь, как страшно быть никем? Как будто тебя нет вовсе? Ты тут, живой, но люди проходят мимо и не видят тебя.       — Но ведь это не так, — Френсис по-прежнему гладил его волосы, стараясь унять всё возраставшую дрожь его тела. — Как можно не заметить тебя? Ведь это невозможно, Джейми.       — Может быть. Но только потому, что я сам добился этого. И продолжаю добиваться каждый день. А было время, когда я действительно не существовал. Я сам не помню этого, но мне рассказывали…       Снова пауза и судорожный вдох. Френсис замер, затаил дыхание, понимая, что Джеймс сейчас обнажает душу, раскрывает ему то, что не доверил бы первому встречному.       — До полутора лет у меня не было имени. Никакого. Я был существом, к которому не обращались. Никак. Меня кормили, пеленали — и передавали из рук в руки, как вещь. Даже не как щенка или котёнка, потому что тем давали клички. Я был не нужен своим родителям и полтора года они не знали, куда меня девать, пока не нашли Конингемов, которые согласились взять меня к себе. Тогда мне придумали родителей, которые, якобы, умерли, оставив мне эту жуткую кличку… Джеймс Фицджеймс. Состряпали нужные документы и вручили их Конингемам вместе со мной.       Френсис вновь услышал в голосе Джеймса горькую усмешку. Он прижался щекой к его макушке, понимая, что сейчас не сможет произнести ни слова даже под страхом смерти.       — Мне, конечно, повезло. Конингемы любили меня, как родного сына. Они дали мне всё, что могли — любовь, деньги, воспитание, чудесного брата… Но, видимо, подспудно что-то жило во мне. Какие-то ощущения из детства, засевшие в мозгу. Мне было тринадцать, когда они рассказали мне, что на самом деле я не их сын. Наверное, тогда я впервые осознанно ощутил этот страх — быть чужим. Лишним. Никем. И стал доказывать себе и всему миру, что я есть. И что я достоин любви. Заботы. Нежности. Ласки…       Голос Джеймса снова пропал, И Френсис внезапно ощутил что-то мокрое и горячее у себя на плече. Он пошевелил затёкшей рукой и передвинул Джеймса повыше — к себе на грудь, продолжая поглаживать его по волосам. Ему хотелось шептать ему что-то нежное и утешительное, но ком в горле не давал этого сделать. Поэтому он молча прижимал к себе доверчиво приткнувшегося к нему Джеймса и часто-часто моргал, пытаясь смахнуть слёзы, предательски щипавшие глаза.       Так вот в чём дело! Вот что скрывалось за этим блестящим фасадом! За внешностью, манерами и репутацией, которые поначалу так раздражали Френсиса. Его бесила показная лёгкость, с которой Джеймс Фицджеймс вышагивал по жизни своими стройными длинными ногами, злило всё то, чего не было у самого Френсиса. И теперь, когда он увидел, что скрывается за внешним блеском, сердце его пронзили жалость, нежность и сочувствие к этому мальчику. Френсис внезапно ощутил себя более старшим, уверенным и сильным — человеком, способным защитить Джеймса от всех его страхов и дать то, чего так жаждала его душа. Кажется, жизнь Френсиса Крозье вновь обретала смысл.       Джеймс постепенно успокаивался у него в объятиях. Судорожно втянув в себя воздух, он продолжил:       — А потом я встретил Лотти. И она была именно тем человеком, которого я искал — любящим, заботливым, понимающим. Рядом с ней я забывал о своих страхах. Я был твёрдо уверен — я важен для неё и нужен. Ей не всё равно, понимаешь? Я для неё — не пустое место. И я был счастлив с ней, даже тогда, когда перестал быть ей мужем и внезапно сделался братом. Даже тогда, когда узнал, что вы с ней любите друг друга. Она умела сделать так, чтоб я не чувствовал себя лишним. Вот только я ощутил себя тварью неблагодарной, когда понял, что влюбился в тебя. Особенно в ту рождественскую ночь, когда ты помогал мне раздеться… А потом я потерял её… И мне показалось, что я теряю тебя… Это было так страшно, Фрэнк…       Голос Джеймса снова прозвучал жалобно, как у потерявшегося ребёнка. Джеймс больше не следил за собой, полностью открывшись Френсису, доверив ему свою душу, как недавно доверил тело. Нежность взорвала Френсиса изнутри и затопила сознание.       — Не бойся, — шептал он, сжимая Джеймса в объятиях. Он гладил его и покрывал поцелуями везде, где только мог достать. — Не бойся, мальчик мой. Я никому не отдам тебя. Я буду с тобой, пока ты сам этого будешь хотеть. Ты мой, и ты есть. Слышишь? Ты есть, потому что ты — самый важный человек в моей жизни. Самый близкий. Самый нужный.       Он почувствовал, как задрожало у него в руках тело, которое он прижимал к себе всё крепче, всё неистовей. Как губы Джеймса стали покрывать горячими благодарными поцелуями его грудь, шею, лицо, снова грудь, плечи, руки, живот… Джеймс схватил его ладонь и припал к ней щекой, замерев на несколько секунд, а после коснулся губами его запястья.       — Фрэнк… Я люблю тебя, Фрэнк… Я люблю тебя…       И, помолчав, добавил:       — Знаешь… Я ещё никому никогда не рассказывал об этом. Даже Лотти… Только тебе.       Он замер, лёжа на Френсисе сверху, спрятав лицо в месте, где шея Френсиса переходила в плечо, и прижавшись губами к ямке над его ключицей. Их обнажённые тела соприкасались, но сейчас это было не так важно, потому что главным для них было соприкосновение их душ. Френсис приблизил губы к уху Джеймса и прошептал:       — Спасибо, Джейми. Это так…       Он осёкся, не находя слов, чтобы выразить, как важно и трогательно то, что он сейчас услышал. Как это потрясающе — ощущать безграничное доверие Джеймса, словно бесценный дар, который отныне он будет вечно хранить у себя в душе. Но, так и не сумев выразить все чувства, теснившиеся в его душе, Френсис провёл ладонью вдоль позвоночника Джеймса, крепко прижал его за задницу и прошептал в ответ:       — Я тоже люблю тебя.       И, улыбнувшись, добавил:       — Хоть ты и скверный, испорченный, развратный мальчишка       Джеймс поднял голову и с улыбкой посмотрел на Френсиса смеющимися глазами, счастливо вздохнул, по-видимому, окончательно успокоившись и затих, лёжа на нём сверху, наслаждаясь поглаживаниями его больших загрубевших ладоней. Они почти уснули, когда Френсис попытался повернуться вместе с ним на бок, чувствуя настоятельную необходимость поменять положение.       — Что? — Джеймс поднял голову, встревоженно озираясь по сторонам.       Огонь в камине почти догорел. Свет лампы был тусклым и не рассеивал полумрак, царивший в комнате. Джеймс не сразу понял, где он находится, зато быстро сообразил — с кем.       — Ничего. Спи, — Френсис чмокнул его в нос. — Ты чуть не задавил меня, скверный мальчишка.       Джеймс довольно улыбнулся и сонно пробормотал:       — Потому что ты — мой. Имею право.       — Дрыхни уже. Право он имеет… — проворчал Френсис, и голос его показался Джеймсу на удивление счастливым. Но, может быть, это ему лишь показалось спросонья?       Вскоре Джеймс уже сонно посапывал, лёжа по другую сторону от Френсиса и обнимая его торс своей длинной рукой так, будто хотел разом захватить как можно большую часть его тела — от груди, через живот к бедру. Френсису не спалось. Он лежал на спине, вслушиваясь в сонное дыхание Джеймса и вспоминал все события нынешнего вечера — от удивительно приятных по своей остроте и новизне телесных ощущений до мельчайших подробностей признания, которое доверил ему Джеймс.       Тот факт, что он был единственным человеком, знавшим тайну Джеймса, был особенно волнительным и трогал Френсиса до глубины души. Теперь ему многое становилось понятным. И главное — кажется, он нашёл ответ на вопрос, мучивший его со вчерашнего дня. Почему ни с одним мужчиной он не чувствовал того, что ощутил с Джеймсом? Почему так легко оказался с ним в одной постели и, главное — не испытал при этом ни стыда, ни сожаления? Почему именно Джеймс смог вызвать у него чувства, о существовании которых сам Френсис даже не подозревал?       Всё оказалось до смешного просто — Джеймс любил его. Любил так, как ни один мужчина в мире. Любовь его была всеохватна, многогранна и всеобъемлюща — такая же, как любовь покойной Лотти. Разница лишь в том, что любовь к Лотти была в его понимании естественной, хоть и незаконной с точки зрения общественной морали. Любовь к Джеймсу представлялась противоестественной со всех точек зрения. Но как можно было устоять, воспротивиться её зову, если любовь эта обладала такой силой? Ведь это не была простая похоть, жажда телесного удовольствия. Джеймс любил его безусловно, без надежды на ответное чувство с его стороны, молчаливо и преданно. Он хотел отдавать, делится всем, что у него есть — и душевным теплом, и телом, не жалея ничего, лишь бы Френсису было хорошо. В этом вся разница. Любовь и привязанность, которую они с Россом испытывали друг к другу, имела ограничения. Любовь Джеймса была безграничной, в ней не было ни рамок, ни запретов. Видимо он, Френсис, чувствовал то же самое, но не осознавал этого. Он был готов к такой любви, не подозревая о том. И, оказавшись так близко от Джеймса, в какой-то момент просто стал чувствовать с ним в унисон.       Ну что же… Раз его судьба — запретная, греховная, осуждаемая любовь, он не станет ей противиться. Он будет любить этого мальчика, мирно сопящего у него на плече, сколько достанет сил. Он будет защищать свою любовь, прятать её от посторонних глаз, терпеть неудобства — но никому не отдаст её, потому что нельзя, невозможно не любить того, кто так любит тебя и настолько доверился тебе.       Френсис прижался щекой к макушке Джеймса, полностью погружённый в нежность, убаюкивавшую его. «А Левесконт — сволочь», — подумал он напоследок, проваливаясь в сон.       Видимо, эти мысли не давали ему покоя, потому что всю ночь Френсис видел во сне, как Джеймс целуется с этим негодяем — и ничего не мог поделать. Он кричал, ругался, бил кулаком в стену, но эти двое продолжали целоваться, не обращая на него никакого внимания. В конце концов Френсис почувствовал, как кто-то сильно трясёт его и зовёт по имени. Открыв глаза, он увидел перед собой склонённое встревоженное лицо Джеймса и тут же обвёл комнату безумным взглядом в поисках спрятавшегося Левесконта, с которым Джеймс так нагло и бесцеремонно целовался у него на глазах.       — Фрэнк, — услышал он озабоченный голос Джеймса. — Что с тобой?       — Левесконт, — прохрипел он. — Где эта тварь?       — Левесконт? — Джеймс закусил губу. — Тебе приснился Левесконт?       Приснился? Френсис снова обвёл глазами комнату и обессиленно рухнул на подушки. Конечно, он ему приснился. И что теперь сказать Джеймсу? Что он ревнует его к этому хлыщу, который сейчас находится за тысячи миль отсюда, где-то в глубине Арктики? Стыд-то какой…       А Джеймс улыбался, поглаживая его по руке, всё ещё сжатой в кулак:       — Это ты его бил во сне, Фрэнк?       — Нет. Стену, — неохотно ответил Френсис. — А что? Я что-то бил здесь?       — Ты колотил кулаком по кровати и звал меня по имени. Что тебе снилось?       Френсис мучительно покраснел. Он мог бы сказать, что не помнит, но… Но разве он мог врать Джеймсу после того, что услышал от него?       — Мне снилось, что ты целовался с ним. И не обращал на меня никакого внимания.       — И ты звал меня и бил кулаком в стену? — Джеймс виновато склонил голову, утыкаясь лбом ему в плечо.       — Да.       — Бедный Фрэнк… Ты ревновал меня? — тихо спросил Джеймс.       — Ты ещё спрашиваешь!       — Спасибо, — ещё тише прошептал он, целуя плечо Френсиса, а после его шею, шрам на горле, губы…       — За что?       — За то, что ревнуешь. Значит, тебе не всё равно.       Джеймс поднял голову и посмотрел на Френсиса широко раскрытыми потемневшими глазами. В его напряжённом взгляде не было ни намёка на насмешку, чего так боялся Френсис.       — Конечно, мне не всё равно, — серьёзно ответил он.       И задохнулся, ощутив горячие губы Джеймса на своих пересохших от крика губах, а его язык — у себя глубоко во рту.       Впрочем, времени у них уже почти не оставалось, и они оба понимали это. Джеймс с сожалением вздохнул и выбрался из-под одеяла. Он одевался быстро, хотя движения его не были ни торопливыми, ни суетными. Френсис, лёжа на боку и подперев голову рукой, наблюдал за ним, целиком захваченный этим зрелищем.       — Смени простыню, — сказал напоследок Джеймс. — И застирай полотенце. Эту простыню спрячь — будем стелить её, когда… ну, ты понял. И будем её периодически стирать. Сами. И надо придумать, где мы будем её сушить.       — На чердаке, — тут же отозвался Френсис.       — Думаешь, никто туда не залезет без нас?       — Спрячем в таком месте, что не заметят, даже если залезут, — уверенно заявил Френсис. - Тем более что ключ от него есть, кажется, только у тебя.       Джеймс с улыбкой подошёл к нему, крепко обнял и поцеловал в губы.       — Наконец-то тебе не нужно никуда убегать. Теперь я буду просыпаться рано и украдкой возвращаться к себе.       — И это очень жаль, — вздохнул Френсис. — Мне бы хотелось хоть раз проваляться с тобой в постели до обеда.       — Мне тоже, — улыбнулся Джеймс. — Но я рад, и тому, что могу обнимать тебя всю ночь.       Он на цыпочках подошёл к двери, прислушался и бесшумно отодвинул щеколду. Выглянул в коридор, взмахнул на прощание рукой и лёгкой тенью скрылся за дверью. Френсис подумал, что им нужно будет придумать заранее какое-нибудь разумное объяснение, если кто-то из домашних всё же увидит Джеймса, выходящего утром из комнаты Френсиса, чтобы не мямлить и не выдумывать его на ходу.       Он повернулся на бок, обнял подушку и прижался к постели, всем телом впитывая тепло, которое оставил ему Джеймс. Лотти, ведь ты действительно простишь меня? Ты ведь тоже любила этого мальчишку. Ты знаешь, что его невозможно не любить… ***       Жизнь в маленьком домике в окрестностях Эйлсбери текла тихо и размеренно. Но для двоих его обитателей она расцветилась совершенно новыми, неожиданно яркими красками. Казалось, что внешне ничего для них не изменилось. Но они ощущали близость друг друга каждой клеточкой своих тел, каждой частичкой душ. Они были вместе — даже когда каждый из них занимался своим делом, когда они сидели в разных комнатах или, когда один из них уезжал по делам в город — они думали друг о друге, даже не осознавая этого. Френсис боялся, что проницательная миссис Мэдисон почувствует эти изменения и станет доискиваться причин, их породивших. Он поделился своими опасениями с Джеймсом, но тот лишь вздохнул:       — Знаешь, Фрэнк. Чем больше мы будем стараться делать вид, что ничего не происходит, тем больше у нас шансов быть раскрытыми. Надо просто вести себя, как обычно — не задумываясь над каждым словом и каждым жестом. И научиться прятать блеск в глазах.       Он улыбнулся, целуя глаза Френсиса — те самые, чей блеск сейчас было не спрятать никакими ухищрениями. Тот вздохнул:       — Это и есть самое трудное. Разве на тебя можно смотреть без восхищения? Или без нежности… После того, что происходит здесь каждый вечер?       — А что такого особенного происходит здесь каждый вечер? — Джеймс с интересом покосился на Френсиса. Его губы подрагивали, словно он пытался сдержать улыбку.       — Разврат и Содом с Гоморрой, — хохотнул Френсис, прижимая его к себе.       — А ты не думай об этом в течение дня, — Джеймс прильнул к нему. Его рука свободно блуждала по телу Френсиса, задерживаясь на самых интересных, по мнению Джеймса, местах.       — У тебя получается не думать?       — Нет, — Джеймс покаянно опустил голову, целуя грудь Френсиса. — Но я стараюсь.       — Вот и у меня не выходит.       — Если миссис Мэдисон нас раскроет, — зашептал Джеймс «страшным» голосом, широко раскрыв при этом глаза, — нам придётся придушить её и спрятать труп в саду под яблоней.       — Какой ты кровожадный, — усмехнулся Френсис. — Может, для начала попытаемся с ней договориться?       — Тогда тебе придётся жениться на ней. А я этого не вынесу. И застрелюсь. И тогда мой труп вы вдвоём закопаете в саду под яблоней.       Френсис молча провёл ладонью вдоль его позвоночника от шеи к копчику и сжал упругую ягодицу. Мысль о том, что их с Джеймсом могут разлучить, пугала больше, чем неизбежное наказание, которое последует за разоблачением. Им оставалось одно — быть чертовски осторожными, чтобы сохранить такое шаткое, неверное, призрачное, но — счастье, внезапно свалившееся на обоих, отчего они до сих пор иногда ощущали лёгкую растерянность.       Они проводили вместе каждую ночь, неважно, сопровождались ли их свидания тем, что Френсис в шутку называл «развратом» или же они просто лежали рядом, в обнимку, согревая друг друга теплом не только и не столько телесным. Быть вместе стало для них насущной потребностью. Поначалу Френсис думал, что сексуальная разрядка требуется Джеймсу каждую ночь и боялся, что не сможет соответствовать требованиям его молодого организма. Но вскоре понял, что Джеймсу, как и ему, главное — быть вместе. Чтобы чувствовать себя счастливыми, им хватало той нежности и теплоты, которую давали разговоры, объятия и прикосновения. Если в результате удавалось разжечь друг у друга желание и удовлетворить его — это было прекрасно. Если нет — это их ничуть не огорчало. Каждый из них абсолютно точно знал — его любят, поэтому никаких доказательств им больше не требовалось.       Джеймс не форсировал события. Он вёл Френсиса по незнакомому, неизведанному для него пути, открывая всё новые и новые способы и приёмы получения физического удовольствия, используя возможности мужского тела. Он старался не шокировать Френсиса, делая всё так, чтобы тот обязательно испытал наслаждение, чтобы ему понравилось. Он с удовольствием предоставлял своё тело Френсису, неприкрыто наслаждаясь его мощными проникновениями, но ни разу не попросил его о том же. Джеймс знал — если Френсис будет готов, он сам попросит его об этом. Заставлять его делать что-то вопреки убеждениям и принципам Джеймс не собирался.       В одну из их первых совместных ночей Джеймс внезапно проснулся, услыхав хриплый шёпот Френсиса: «Лотти! Лотти!» Он широко раскрыл глаза и помотал головой, стряхивая остатки сна. Френсис лежал рядом с ним, свернувшись в клубок, словно от невыносимой боли. Так скручиваются в комок люди, которых бьют ногами, пытаясь защитить от ударов самые чувствительные части тела. Френсис спал и во сне плакал — горько и безутешно, как ребёнок. Сердце Джеймса защемило от жалости и сострадания. Он обнял Френсиса, прижал к себе, стал гладить по волосам, по мокрому от слёз лицу, шепча ему в ухо голосом, в котором ещё никогда раньше не было столько нежности:       — Фрэнки. Фрэнки. Проснись, родной. Проснись, Фрэнк. Я здесь, я с тобой. Ну просыпайся же.       Он целовал его наугад, куда придётся, продолжая поглаживать и шептать ласковые слова. Френсис приоткрыл глаза, но ещё какое-то время находился во власти сновидения, пока окончательно не проснулся и не пришёл в себя. Поняв, где он и кто с ним рядом, Френсис торопливо провёл ладонью по лицу, пытаясь стереть следы постыдной, как он считал, слабости. Джеймс потянулся за своей висевшей на стуле рубашкой, достал её и вытер его мокрое лицо. Френсис опустил голову на подушку и молча лежал на боку с открытыми глазами, уставившись в плечо Джеймса, но, кажется, не видя его. Он словно продолжал пребывать в плену иной реальности, иногда содрогаясь всем телом, неспособный ни пошевелиться, ни издать членораздельный звук.       Джеймс просунул одну руку ему под шею и обнял за плечи, а второй рукой успокаивающе поглаживал спину. Он продолжал шептать ему что-то ласковое и бессвязное, и Френсис постепенно успокаивался, скорее, от звуков этого голоса, чем от слов, которые тот произносил.       — Всё хорошо, Фрэнки. Всё в порядке. Я здесь. Я с тобой. Я люблю тебя. Успокойся. Тебе приснился сон. Но его больше нет. Есть я. И ты. Я никому не дам тебя в обиду. Всё хорошо.       Джеймс покачивал Френсиса, как ребёнка — и это тоже действовало умиротворяюще. Вскоре Френсис перестал вздрагивать. Его взгляд стал более осмысленным. Он глубоко вздохнул и откинулся на спину, расслабляя скрюченное тело. Джеймс ослабил объятия, позволяя Френсису свободно вытянуться на постели и не сводя с него встревоженного взгляда.       Френсис провёл рукой по лицу сверху-вниз и произнёс виновато:       — Прости. Я разбудил тебя.       — Ерунда, — Джеймс погладил его по щеке. — Что тебе снилось?       Френсис замер, уставившись в потолок.       — Ничего особенного. Я вижу этот сон довольно часто. Примерно раз в неделю. Пора бы мне привыкнуть, а я всё никак…       Джеймс взял его руку и стал бережно целовать пальцы.       — Расскажи мне.       Френсис притянул его руку и прижался к ней щекой. Его широко раскрытые глаза по-прежнему смотрели в одну точку на потолке. Когда Френсис заговорил, его голос звучал глухо, как из могилы:       — Обычно всё начинается с того, что я гуляю с Лотти. Неважно, где — места всегда разные. Главное — я чувствую себя счастливым. До одури, до идиотизма счастливым. Мы куда-то идём, держась за руки, болтаем, хохочем. Я подхватываю её на руки и несу… И с каждым шагом вокруг становится всё мрачнее и страшнее. Я прижимаю её к себе, чтобы она не боялась…       Он умолк. Джеймс не торопил его, лишь крепче сжал ладонь, в которой держал руку Френсиса и которую тот прижимал к щеке.       — Я смотрю на неё…       Снова пауза. Френсису трудно говорить. Его снова начало трясти. Джеймс склонился над ним, молча целуя в лоб.       — А она — мёртвая… И я несу её дальше, а впереди — гроб. Помнишь, когда я отнёс её тогда?       — Да, — прохрипел Джеймс.       — Я кладу её в гроб. И так остро чувствую переход от безграничного счастья к безграничному горю, что начинаю рыдать. Каждый раз просыпаюсь в слезах. Прости.       — Фрэнк. За что ты просишь прощения?       Джеймс обнял его, развернул лицом к себе и прижался к нему всем телом.       — За слёзы. За слабость. За то, что разбудил тебя.       — Какая же это слабость? Это горе. Наше с тобой. У тебя есть сердце. И оно болит.       — Если бы ты знал, как в такие моменты мне хочется выпить…       — Но ты держишься.       — Да.       — Ты сильный, Фрэнк. Удивительно сильный и мужественный человек. Я горжусь тем, что ты любишь меня. И счастлив, что могу тебя любить. И обнимать вот так.       Френсис благодарно прильнул к нему.       — Теперь тебе придётся время от времени вытирать мне сопли по ночам, — проворчал он. — В этом сне я себя не контролирую. К сожалению.       — Ничего. Я рад сделать что-то полезное для тебя. Если нужно вытирать сопли — я готов.       — И не противно? — Френсис спросил это машинально, скорее, по привычке сомневаться в том, что он может быть кому-то настолько дорог.       — Отнюдь, — усмехнулся Джеймс. — Наоборот, мне это нравится.       — Это ещё почему?       — Потому что ты оправдал все мои ожидания, — хмыкнул Джеймс. — Когда я мечтал о тебе и представлял тебя голым — по пояс! — предостерегающе воскликнул он, заметив, что Френсис хочет что-то сказать. — Так вот. Я представлял, что у тебя на спине должны быть веснушки. И был несказанно рад, когда мои ожидания полностью оправдались.       — Шалопай, — с улыбкой вздохнул Френсис.       — По совместительству… — тут же вырвалось у Джеймса.       Оба умолкли, думая о той, чьи слова они только что вспомнили. Но мысли их уже не были пропитаны жгучей болью и непереносимым страданием. Боль была тихой, тупой и привычной и переносилась значительно легче, когда рядом был тот, кто нуждался в поддержке и нежности, в тепле и заботе. Вскоре оба уснули, продолжая прижиматься друг к другу, точно дети, заблудившиеся в лесу, которые бояться разжать крепко сцепленные руки, чтобы не потеряться окончательно. ***       Тем временем Рождество неуклонно приближалось, а вместе с ним и масса предпраздничных хлопот. От мыслей о куче подарков, которые нужно купить так, чтоб никого не забыть, у обоих пухла голова. Джеймс знал, как Френсис ненавидит магазины, поэтому старался всё закупить сам, согласно списка, который они составляли и обсуждали в течение двух вечеров. Френсису пришлось озаботиться лишь подарком для самого Джеймса.       Ёлка была куплена и установлена в углу гостиной так, чтобы дети не смогли свалить её при всём своём желании. Если с Артуром, серьёзным молодым человеком, можно было договориться, объяснив ему, что делать можно, а чего нельзя, то на Эмили подобные уговоры не действовали вовсе. Она уже вовсю ползала по детской и всё время порывалась расширить радиус действия своих интересов. Её неуёмному любопытству не было конца. Элизабет не спускала с неё глаз. Стоило ей на секунду отвернуться, как Эми тут же старалась выскользнуть из детской и громко возмущалась, когда кто-нибудь пытался остудить её исследовательский пыл.       Она уже довольно крепко держалась на ногах. Ей нравилось топать по дому держась за руки взрослых — сначала за две, а теперь уже за одну. Она вполне могла перемещаться, держась за диваны и кресла. Но, как только ей казалось, что дело движется слишком медленно, Эми тут же опускалась на четвереньки и в такой позиции носилась по комнате значительно быстрее. Обычно за руки её водили мужчины. Хотя, после подобных упражнений оба, особенно Френсис, жаловались, что им не разогнуть спины.       Ёлку закрепили в крестовине так, что Эмили не смогла бы её свалить на себя, даже если бы очень сильно постаралась. Игрушки развесили на высоте, для неё недоступной. Впервые увидев наряженную ёлку за два дня до Рождественского сочельника, Эми пришла в восторг и несколько минут молча сидела на полу, разглядывая эту диковину, не пытаясь прикоснуться к ней. А уж потом исследователь в ней заговорил со страшной силой. Миссис Джопсон пришлось долго рассказывать, чего нельзя делать с ёлкой, а после утешать громко орущую Эмили, когда она всё-таки улучила момент и ухватилась рукой за колючую ветку. Артур деловито походил вокруг ёлки, осторожно потрогал иглы, принюхался и решил терпеливо дожидаться подарков, которые, как пообещали ему взрослые, вскоре должны были появиться под ней.       С появлением ели в доме стало как-то по-особому уютно. Джеймс и Френсис испытывали к ней и к самому празднику странное тёплое чувство — ведь не полезь они тогда на чердак за коробкой с ёлочными игрушками, не случилось бы того, что они считали счастьем.       Россы усиленно звали всех провести Рождественский сочельник у них. Но и Френсис, и Джеймс, не сговариваясь, решили, что этот вечер они проведут дома, своей семьёй. А к Россам приедут на следующий день, с детьми и подарками. Россы согласились — видимо, тоже решили, что правильнее будет отпраздновать Рождественский вечер тихо, по-семейному.       В нарушение всех правил и норм, принятых в обществе, Джеймс распорядился, чтобы за праздничным ужином присутствовали все обитатели их маленького дома, за исключением старика Хопкинса, жившего в сторожке позади дома, которому, разумеется, тоже досталась часть от трудов миссис Мэдисон, готовившей угощение весь день с утра и до самого вечера. Когда Джеймс велел ей поставить на стол приборы для неё и для миссис Джопсон, экономка смутилась и заявила, что неприлично прислуге сидеть за одним столом с хозяевами в столь торжественный вечер. Френсис, подошедший к ним во время разговора, заявил:       — Миссис Мэдисон. Вы ведь уже сидели за одним столом с хозяйкой, отмечая её день рождения. Ничего зазорного в этом не было.       — И потом, вы ведь не просто прислуга, — подхватил Джеймс. — Вы — член семьи. На вас держится этот дом. Так что…       В глазах у миссис Мэдисон блеснули слёзы. Она попыталась скрыть их, по обыкновению поджав губы. Но предательский комок в горле не позволил ей ответить с подобающим достоинством, и она лишь сумела выдавить из себя:       — Благодарю, сэр, — присев в неглубоком книксене.       Возможно, поэтому в сервировке стола миссис Мэдисон превзошла саму себя — а как ещё она могла выразить благодарность, признательность, любовь — все те чувства, которые переполняли сердце одинокой пожилой женщины, нашедшей в лице хозяев семью, где её считали главной опорой и стержнем.       Сияющие чистотой тарелки, ножи, вилки и ложки, хрустальные бокалы, графин с приготовленным ею лимонадом отражали и приумножали сполохи пламени в жарко натопленном камине и огоньки свечей, придававших обстановке торжественности, загадочности и уюта. Блюда на столе выглядели так аппетитно и издавали такие ароматы, что находиться рядом со столом в ожидании, пока все соберутся в гостиной, было физически невозможно. Когда на пороге появилась Элизабет, наряженная в скромное тёмно-синее платье с кружевным воротником, неся на руках Эмили в платьице с многочисленными рюшами и кружевами, мужчины вздохнули с облегчением. Рядом с Бет, крепко вцепившись в её юбку, вышагивал Артур в нарядном матросском костюмчике. Джеймс помог ей усесться, галантно пододвинув стул и забрал у неё Эмили. Артур залез на колени к матери, пока Френсис усаживал миссис Мэдисон, взявшую на себя обязанность раскладывать блюда по тарелкам.       Спиртного на столе не было. Во время подготовки к празднику Джеймс спросил у Френсиса, позволит ли он себе выпить вина или шампанского. Подумав немного, Френсис мотнул головой:       — Нет. Боюсь сорваться. Слишком часто чувствую жажду. Могу не выдержать искушения.       — Тогда — никакого спиртного, — констатировал Джеймс.       — А ты? Почему ты должен портить себе праздник из-за меня? — возразил Френсис.       — С чего ты взял, что для меня праздник без спиртного будет испорчен?       Френсис пожал плечами.       — Я не хочу, чтобы из-за меня ты снова…       Джеймс не договорил. Френсис сжал зубы. Лицо его покрылось багровыми пятнами.       — Фрэнк. Ну правда же. Мне не нужна выпивка. Мне нужен ты…       Джеймс подошёл вплотную и положил руки на плечи Френсиса. Дело было днём, в гостиной, но ему было наплевать — разве он не имеет права дружески подбодрить Фрэнка? Френсис накрыл руку, лежавшую у него на плече, своей ладонью.       — Бедняга Джейми, — усмехнулся он. — Стоит тебе где-то появиться, как в этом месте тут же вводится «сухой закон». Что на «Эребусе», что здесь.       — Ты действуешь на меня лучше любого алкоголя, — прошептал ему на ухо Джеймс. — Ты — мой лучший сорт виски.       И теперь, сидя за праздничным столом, ни один из них не чувствовал себя обделённым. Разговор вращался вокруг детей, их забавных словечек и милых шалостей. Эмили по очереди побывала на коленях у всех взрослых, сидевших за столом. В конце концов её глаза сделались совсем сонными, а рука сама потянулась к уху, пытаясь добраться до него, минуя прикрывавший ухо кружевной чепчик, что служило верным признаком того, что Эми хочет спать. Явными признаками этого являлось также хныканье и то, как она выворачивалась на руках державшей её миссис Мэдисон, которая пришла на смену Френсису, давая ему возможность попробовать рождественский пирог. Обсуждая с экономкой праздничное меню, Джеймс особо распорядился, чтобы в пироге и пудинге не было никаких сюрпризов — слишком горьким напоминанием о прошлом Рождестве они могли оказаться и для него, и особенно для Френсиса.       Миссис Джопсон встала из-за стола и, пожелав всем доброй ночи, отправилась с детьми в детскую. Миссис Мэдисон, воспользовавшись этим, тоже поднялась и, собрав со стола грязную посуду, унесла её в кухню, разумеется, чтобы больше не возвращаться. Оставшись вдвоём, мужчины позволили себе снять сюртуки и закурить. Воспоминания о прошлом Рождестве нахлынули на них неконтролируемым потоком — и они оказались бессильны остановить эти воспоминания.       — Фрэнк, — тихо позвал Джеймс.       Его голос звучал так, как мог звучать только когда они оставались наедине — растерянно и совсем по-детски. Только с ним Джеймс мог позволить себе говорить таким голосом и не бояться обвинений в слабости.       Френсис повернул голову, вопросительно глядя на него.       — Помнишь, Лотти показывала нам свой альбом?       — В котором ты написал ей стихи?       — Да.       — Конечно помню.       — Ты помнишь, о чём они были?       — «Нам вместе быть назначено судьбою», — процитировал Френсис. — Прости, дальше не помню. Но суть в этой строчке, не так ли?       — Да. Помнишь, я сказал тогда, что пусть считается, будто ты написал эти стихи для неё? Моей рукой…       — Помню.       — Оказывается, я снова ошибся. Я написал их для тебя. Нам вместе быть назначено судьбою. Мне руку через вечность протяни — И в долгий путь отправимся с тобою Сквозь ночи мрак в сияющие дни. Нам вместе быть. Ты в жизнь мою откуда Ворвался, словно ветер в паруса? Теперь благодарить за это чудо Вовеки не устану Небеса. Я счастлив, что моя душа с тобою Слилась. Что в ней тобой растоплен лёд. Нам вместе быть назначено судьбою — Ничто любви меж нами не убьёт.       Джеймс читал тихим голосом, но сколько же в нём было скрытой страсти! Френсис замер, слушая его. Когда Джеймс закончил, повисла долгая пауза.       — Ты уверен, что это - про нас? — спросил Френсис, глядя прямо перед собой. — Мне кажется, некоторые слова там звучали несколько иначе?       — Ни в чём в этой жизни нельзя быть уверенным наверняка. Но я очень хочу верить в это. Потому что… если это не так, всё вообще теряет смысл. Судьба сделала всё, чтобы мы оказались вместе. Оглянись назад. Она планомерно, шаг за шагом, вела нас друг к другу. Через любовь, потери и боль.       — Через любовь к одной женщине, которую мы потеряли и через общую боль, —       Френсис внезапно поразился этому простому открытию.       — Что это, если не судьба? — едва слышно спросил Джеймс.       — Надеюсь, что это так, — ответил Френсис. — Пойдём спать?       Джеймс улыбнулся. Этот простой житейский вопрос ставил логичную точку в их разговоре, стирая все сомнения и страхи. Что бы ни уготовила им судьба — сейчас они идут спать с Фрэнком. Вместе. В одной постели. Крепко прижимаясь друг к другу, даря друг другу всё тепло и всю нежность, на какую только способны. А там — будь что будет.       За окном было тихо. Вчерашняя метель прекратилась, и теперь всё вокруг было укрыто толстым слоем снега — и деревья, и скамейка в саду, и их уютный тёплый дом. Сквозь разрывы туч неясно посверкивали колючие холодные звёзды. Луны не было, но нетронутый снежный покров был таким белым и чистым, что, казалось, будто он озаряет тьму тихим приглушённым сиянием. Френсис не разжигал камин — достаточно было тепла, идущего снизу, из гостиной. Фитиль лампы был прикручен и казалось, будто комната освещается лишь этим снежным сиянием из окна.       Когда Джеймс украдкой проскользнул к Френсису и бесшумно задвинул щеколду, тот уже лежал в постели, укрывшись одеялом.       — Иди ко мне, — позвал он Джеймса голосом мягким и вовсе непохожим на тот, каким он обычно разговаривал с ним в течение дня.       Джеймс торопливо сбросил жилет и брюки и юркнул к нему под одеяло, которое Френсис приподнял, отодвигаясь, впуская его на нагретое собственным телом место. Джеймс прижался к нему поплотнее, сложив руки, по обыкновению, ледяные и пряча их себе под челюсть, чтобы поскорее согрелись. Свои не менее холодные, несмотря на шерстяные носки, ноги, Джеймс переплёл с ногами Френсиса. Тот взял его ладони в свои и подышал на них, согревая.       — Опять, как ледышка, — проворчал он.       — У меня всегда так, даже летом, — ответил Джеймс, чувствуя приятное тепло, медленно ползущее от кончиков пальцев вверх.       — Как ты только собирался выживать в экспедиции? — голос Френсиса мог бы показаться недовольным, если бы не звучавшая в нём нежность.       — Говорят, если руки холодные — значит, сердце горячее, — улыбнулся он, окончательно согреваясь рядом с Френсисом.       — Да уж. Сердце у тебя горячее. Да и сам ты… — хмыкнул он, поглаживая плечи и спину Джеймса.       Тот умиротворённо вздохнул и уткнулся носом в плечо Френсиса. «Совсем как ребёнок», — с нежностью подумал тот, поглаживая каштановые кудри Джеймса.       — Давай сегодня просто спать, — сказал он, чувствуя, как разомлел от тепла и сытости. — Кажется, мы с тобой объелись ради праздника.       — Давай, — голос Джеймса звучал не менее сонно и расслабленно. — Мы — как два сытых ленивых кота, — пробормотал он.       В наступившей тишине было слышно, как где-то вдалеке, на колокольне Эйлсбери часы пробили двенадцать. Джеймс, мысленно считавший удары, потянулся губами к Френсису и, поцеловав его в шею где-то под челюстью, пробормотал:       — С Рождеством, Фрэнк. Я люблю тебя.       — С Рождеством, Джейми, — что-то сладостно защемило у Френсиса в груди, как будто сейчас между ними совершалось какое-то таинство, нечто незаметное глазу, но важное для обоих. — И я люблю тебя.       Джеймс заёрзал, устраиваясь поудобнее и вскоре привычно засопел у него на плече. Френсис ещё какое-то время пытался поразмыслить о том, что сказал ему Джеймс по поводу судьбы, приведшей их в объятия друг друга. Насколько же сложной оказалась эта комбинация и как немного времени понадобилось на её осуществление. Сколько событий удалось втиснуть этой самой судьбе буквально в неполные два года! Ощущение, что за это время он прожил целую жизнь.       Френсис закрыл глаза и привычно прижался щекой к макушке Джеймса. Уже привычно. Как будто так было всю жизнь. Было и будет. И только смерть разлучит их. ***       А утром в гостиной поднялась страшная суета. Все разбирали невесть откуда взявшиеся под ёлкой подарки, причём Эми пыталась разорвать упаковку на каждом с радостным визгом. По глазам Артура было заметно, что он бы тоже не прочь составить ей в этом компанию, но, памятуя о материнских наставлениях, старается вести себя солидно — ведь он не маленькая девчонка, как некоторые. После завтрака Джеймс и обе женщины отправились в ближайшую церковь. Френсис сам выразил желание остаться дома с детьми, чтобы дать возможность миссис Джопсон, как он выразился: «удовлетворить свои религиозные потребности». Зная о том, что «религиозные потребности» самого капитана Крозье никогда не были слишком явными, Элизабет не стала возражать, усмотрев в этом прекрасную возможность отдохнуть от детей и развеяться.       Когда они вернулись из церкви, экипаж Россов уже стоял у их крыльца. Усадив в него мужчин, детей и миссис Джопсон, нагрузив их праздничной снедью и подарками для всего семейства Россов, приготовленными заранее, миссис Мэдисон отправилась в дом, чтобы провести остаток дня в покое, тишине и одиночестве, что при её теперешней жизни казалось почти невозможным и от этого тем более ценным.       В гостях у Россов было весело. И это несмотря на полное отсутствие алкоголя, о чём Джеймс договорился с хозяевами заранее. Они весело болтали, смеялись, пели песни под аккомпанемент Энн, игравшей на фортепиано, ели и снова болтали.       Веселье немного померкло, когда мужчины внезапно вспомнили о тех, кто сейчас празднует Рождество во льдах Арктики. Френсис был рад, что в комнате не было миссис Джопсон. Но Росс поспешил выразить надежду, что у них ещё достаточно и топлива, и продовольствия, чтобы зимовать в тепле и сытости. «Хотелось бы в это верить», — мрачно подумал Френсис, но вслух ничего говорить не стал.       Из детской доносились возбуждённые мальчишеские голоса — Джимми с Артуром вовсю осваивали новые игрушки. Иногда до их слуха доносились довольные возгласы Эмили — и на сердце становилось тепло и уютно. Френсис больше не считал себя неудачником. Чёрт с ней, с Арктикой и со славой первооткрывателя, если взамен он получил хоть небольшой, но такой яркий, незабываемый год с любимой женщиной, дочь, и вот теперь — любовь человека настолько родного и близкого, что его половая принадлежность вообще не играет никакой роли. Он любил бы Джеймса в любом случае — будь тот женщиной или мужчиной — неважно. И телесное притяжение к нему вторично. Оно возникло из желания сделать так, чтобы любимому человеку было хорошо. Во всех отношениях. Поэтому к чёрту моралистов и праведников! Если их любовь — грех в глазах Бога — они ответят за него. Ну а у людей нет права их судить.       Они заночевали у Россов и вернулись из гостей лишь на следующий день. Ночь, проведённая в разных спальнях, показалась и Джеймсу, и Френсису пыткой. Пожалуй, только сейчас они поняли, окончательно осознали, насколько близкими стали друг другу, насколько они один другому важны и необходимы. Засыпая в одиночку, каждый испытывал необъяснимое беспокойство, словно лишился чего-то настолько важного, без чего не мыслил своего существования. Каждый уговаривал себя, что это «только на одну ночь» и при этом едва сдерживался, чтобы, наплевав на все запреты и приличия, не броситься в соседнюю спальню.       Нет, ими владела вовсе не похоть. Их влекло и притягивало не вожделение, не тяга к удовольствию. Им просто нужно было оказаться вместе, в объятиях друг друга — до боли, до изнеможения. Почувствовать тепло рядом. Услышать привычный успокаивающий голос. Прижаться — и замереть от счастья, вдыхая любимый запах. Избавиться от ощущения брошенности и сиротства. И только им было известно, сколько усилий потребовалось каждому, чтобы утром при встрече не кинуться друг другу в объятия, вести себя неприметно, естественно и непринуждённо, в то время, как их тела жаждали прижаться друг к другу и невольно притягивали взгляды, которые им постоянно приходилось с сожалением отводить в сторону.       Они не думали, что этот день покажется им таким длинным. Что придётся так долго ждать, пока закончится обед у Россов, пока женщины соберут детей в дорогу, пока экипаж отвезёт их домой… А дома время потянулось и того медленнее. Игры с Эми немного скрасили ожидание ужина. И потом, после него, помогли не сойти с ума от ожидания момента, когда все в доме наконец улягутся спать. Джеймс в своей комнате сидел, как на иголках. Ему хотелось ходить, метаться из угла в угол, чтобы в движении растрачивать энергию, разрывавшую его на части изнутри. Но он понимал, что не стоит этого делать. Его шаги будут прекрасно слышны в детской. Вдруг из-за этого её обитатели уснут позже? И Джеймс сидел напряжённый, трепещущий, как натянутая струна, чутко улавливая малейший шорох, не в силах отвлечься от этого изнуряющего мучительного ожидания.       Френсис в своей комнате чувствовал себя не лучше. Он был поражён, насколько ночь, проведённая без Джеймса, выбила его из колеи. Так вот до какой степени нужен ему этот человек? И вот что будет делаться с Френсисом в его отсутствие! Но ведь это… это просто ненормально. Так не должно быть. Разве можно настолько привязываться к кому-то? Тем более, к любовнику… Чёрт! Слово-то какое — любовник! Нет, Джеймс — не любовник. Любимый, родной, близкий. Необходимый. Как оказалось — до скрежета зубовного необходимый ему человек. Ну когда же он, чёрт возьми, придёт? Это ожидание невыносимо…       Френсис давно уже избавился от галстука, словно удавка, сжимавшего горло. Теперь он снял жилет и брюки и рухнул на кровать, прислушиваясь к монотонному тиканью часов на каминной полке. Этот звук постепенно стал единственным из всех, которые он мог воспринимать. Поэтому Френсис не сразу услышал тихий шорох открываемой двери, шаги и щелчок зарываемой щеколды. А когда вернулся, всплыл на поверхность реальности, Джеймс, нетерпеливый, горячий, истосковавшийся Джеймс уже лежал на нём, обнимая, тиская и покрывая поцелуями все части его тела, до которых мог дотянуться губами.       — Фрэнк. Господи, Фрэнки… — горячо прошептал Джеймс ему в ухо. — Как же я соскучился! Это была ужасная ночь — без тебя.       Френсис обхватил его, грубо, по-медвежьи, прижал к себе, покрывая ответными лихорадочными поцелуями и прохрипел:       — Вот уж не думал, что буду сходить с ума от того, что Джеймс Фицджеймс ночует не в моей постели. От мысли, что ты так близко, за стенкой, но так недоступен, я готов был лезть на эту самую стенку и колотить в неё, пока не доберусь до тебя.       — Правда? — глаза Джеймса радостно вспыхнули. — Ты тоже? Вот Россы удивились бы, если бы мы не выдержали и кинулись друг к другу!       — Да уж, — хмыкнул Френсис. — А всё ты, скверный мальчишка.       — Я? — Джеймс приподнял брови, сделав абсолютно невинное лицо. — А что я?       — Действительно. Совсем ничего. Только приучил меня к себе. И заставил чувствовать пустоту, когда тебя нет рядом.       — Фрэнк. Но ведь ты сделал то же самое. Так что тут мы квиты.       Вместо ответа Френсис горячо впился в губы Джеймса, теперь уже властно и основательно. В ходе этого долгого поцелуя каждый почувствовал, как наливается желанием их плоть — и одна эта мысль заставила громче и радостней биться их сердца. Оторвавшись друг от друга, они поспешили освободить партнёра от одежды и искупать его в потоке поцелуев и неистовых ласк.       — Джейми, — простонал Френсис, пытаясь прорваться сквозь вихрь невероятных ощущений, накрывших его с головой. — Джейми…       — Что?       Джеймс приподнял голову и посмотрел на Френсиса затуманившимися глазами.       — Я хочу…       Он замялся. Джеймс наклонился и поцеловал его в центр груди.       — Я сделаю всё, что ты захочешь, Фрэнк.       — Я хочу, чтобы ты… Вошёл в меня. Хочу почувствовать… Тебя в себе.       Джеймс замер, задохнувшись от охватившего его чувства, которому не было названия. Френсис оказывал ему высшее доверие, желая раскрыть для него то, что ранее оставалось для Джеймса секретом и табу. Он хочет этого! Он доверяет ему!       — Фрэнкии-и-и… — простонал Джеймс, пряча лицо на груди Френсиса и переплетая пальцы их рук, прижатых к простыне. — Спасибо, Фрэнки… Я… Ты не пожалеешь. Вот увидишь.       — Я в любом случае не пожалею, если это доставит тебе удовольствие.       — Нет, Фрэнки. Только если удовольствие будет обоюдным. Я… Я так благодарен тебе за доверие. Это слишком много значит для меня.       — Я знаю. Как и для меня.       Джеймс приподнялся и впился в губы Френсиса ответным поцелуем. И пока он длился, их возбуждённые горячие члены тёрлись о животы и друг о друга, доводя обоих до состояния, близкого к экстазу.       Прервав, наконец, поцелуй, Джеймс стал медленно спускаться вниз, касаясь губами груди, живота Френсиса, светлой дорожки волос внизу живота, ведущей туда, где вздымался в полной боевой готовности его пенис. Оставив несколько поцелуев на головке, стволе и мошонке, заставив при этом Френсиса тихонько застонать, Джеймс раздвинул ему ноги, погладил внутреннюю поверхность бёдер и провёл пальцем вдоль ложбинки между ягодицами. Френсиса трясло.       Джеймс обвёл пальцем отверстие, а после наклонился и поцеловал его, лаская языком. Френсис едва не вскрикнул в голос. Это было потрясающее ощущение.       — Джейми-и-и… — прохрипел он, внезапно потеряв дар связной речи.       Джеймс не ответил, продолжая ласкать его, всё глубже проникая языком внутрь. Френсис метался по подушке, пытаясь вырваться из объятий Джеймса, но тот крепко вцепился в его ягодицы, не позволяя свести широко раздвинутые ноги. Он стонал и задыхался.       — Я сейчас…       Джеймс наконец выпустил его и, подняв голову, произнёс:       — Не смей кончать, Фрэнки. Не смей, пока я тебе не разрешу.       Френсис тяжело дышал, откинувшись на подушку. Воспользовавшись паузой, Джеймс полез к нему в нижний ящик письменного стола и достал пузырёк с маслом, который никогда не забывал наполнять по мере надобности. Смочив палец в масле, он поднёс его к отверстию Френсиса и сказал:       — Если что-то будет не так- не терпи и не молчи. Говори сразу. Да?       — Да, — выдохнул Френсис, закрывая глаза.       Палец Джеймса коснулся его и нежно обошёл вокруг плотно сомкнутого кольца мышц.       — Расслабься, Фрэнки. Всё будет хорошо.       Френсис попытался последовать его совету и почувствовал, как палец Джеймса постепенно ввинчивается в него — осторожно и вкрадчиво. И это оказалось чертовски приятно. Джеймс неторопливо проникал в него, аккуратно растягивая тугое кольцо мышц. Вот его палец проник на всю длину, и Френсис был ошеломлён ощущением наполненности, никогда им ранее не испытанным.       Джеймс продолжал растяжку, наслаждаясь упругостью и жаром его тела. Картины, встававшие при этом перед его мысленным взором, почти подводили его к финалу, но он понимал, что не имеет права разочаровать Френсиса в столь важный и ответственный момент, когда тот добровольно доверился ему.       Внезапно палец Джеймса надавил на точку, прикосновение к которой заставило Френсиса громко вскрикнуть и тут же вцепиться зубами в собственный кулак, загоняя крик обратно в глотку. Он выгнулся и содрогнулся всем телом, вновь распластываясь перед Джеймсом и тяжело дыша.       — Что… что это было?       — Наверное, я нашёл у тебя точку наслаждения, — Джеймс улыбался, довольный его реакцией. — Тебе понравилось, Фрэнки?       — О-о-о, да…       — Ты сможешь принять два моих пальца?       — Да, — выдохнул Френсис, замирая от тревожно-сладкого предвкушения.       Не слишком ли много это для него? Но… Испытать ещё раз такое ощущение… Оно того стоит. Особенно после того, как он почувствовал внезапную опустошённость, когда палец Джеймса покинул его тело. Но Джеймс уже вновь входил в него, так же аккуратно и бережно.       Это были странные ощущения. Френсису казалось, что он не выдержит — пальцы Джеймса просто-напросто разорвут его. Но отчего тогда так нарастало его возбуждение? Отчего его член до боли наливался желанием?       Джеймс наклонился и зашептал ему в ухо:       — Как же там у тебя горячо и тесно! Ты не передумал? Ты хочешь принять меня?       — Да! — выдохнул Френсис, выгибаясь ему навстречу. Смесь из страха и острого желания будили в нём возбуждение, не похожее на то, которое он испытывал ранее. Он хотел полностью отдать себя во власть этого мальчишки, чтобы тот сумел получить такое же удовольствие, которое получал он сам, когда брал его — горячего, податливого, жаждущего.       Тонкие длинные пальцы Джеймса продолжали растягивать Френсиса, не нажимая более на пресловутую точку. Френсису невыносимо хотелось ощутить это острое наслаждение снова, но он понимал, что может не выдержать, а Джеймсу хотелось, чтобы финал наступил в момент их полного слияния.       Когда Джеймс вынул пальцы, Френсис вновь почувствовал себя осиротевшим. Но чувство это длилось недолго. Джеймс вытащил у него из-под головы подушку и подсунул её под задницу Френсиса со словами:       — Было бы проще поставить тебя на четвереньки. Но мне так хочется видеть твоё лицо, Фрэнки.       — И мне, — прозвучало в ответ.       Френсис вздрогнул, когда влажная горячая головка Джеймса коснулась его отверстия. Член Джеймса был твёрд, как камень.       — Расслабься, — прошептал Джеймс, нависая над Френсисом.       Тот постарался максимально выполнить этот приказ-пожелание. Джеймс продвигался с трудом, не обращая внимания на напряжение в руках, сосредоточившись на лице Френсиса. В какой-то момент Джеймс просто навалился на него сверху, обливаясь потом, но продолжая медленно продвигаться вперёд. И вскоре его усилия увенчались успехом — он почувствовал себя частью Френсиса, слился с ним. Джеймс вновь приподнялся на руках, заглядывая ему в лицо. На минуту ему показалось, что в глазах у Френсиса промелькнул страх. Он поймал взгляд Френсиса и прохрипел:       — Ты… в порядке?       — Да. Продолжай.       Френсису и вправду было страшно. Ощущение, что его разрывает изнутри, было слишком реальным. Но Джеймс замер, и он постепенно успокоился, привыкая к чувству наполненности Джеймсом — новому и начинавшему приносить непонятное удовольствие — скорее психологическое, нежели физическое. Чувство слияния, максимальной близости, единения, радости от того, что они вместе испытывают эти эмоции. Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза, после чего Джеймс начал двигать бёдрами — сначала медленно, а потом всё быстрее и быстрее.       Чувство, что его разрывает изнутри, усилилось, но Френсис больше не испытывал страха. Внезапно его обожгло острое, нереальное, неземное наслаждение — Джеймс вновь надавил на ту самую точку, теперь уже не пальцем — и Френсис опять еле смог удержать крик. Джеймс продолжал двигаться — и наслаждение Френсиса было уже не точечным, оно пронзало его каждую секунду, становилось нестерпимым, невыносимым…       Несколько волн оргазма сотрясли тело Френсиса, пока он освобождался от разрывавшего член мучительного желания, запрокинув голову и судорожно вцепившись руками в плечи Джеймса. После первого же содрогания Френсиса дрожь его тела передалась Джеймсу, и он замер, изливая в него всю мощь своего желания, силу страсти и горячую благодарность. Он рухнул на Френсиса сверху, и какое-то время оба продолжали вздрагивать от отголосков этого невероятного, удивительного оргазма.       Отдышавшись немного, Джеймс приподнялся над Френсисом, заглянул ему в лицо — и остался совершенно доволен результатом. Френсис лежал с закрытыми глазами и таким блаженством на лице, что Джеймс испытал полное и безоговорочное удовлетворение. Он наклонился и стал медленно покрывать поцелуями это родное, любимое такое расслабленное сейчас лицо, покрытое бисеринками пота, с прилипшими ко лбу волосами. Френсис приоткрыл глаза и, притянув к себе Джеймса, стал отвечать на его поцелуи. Обмякший член Джеймса по-прежнему находился в нём, и это давало ощущение спокойствия и удовлетворённости.       — Теперь ты понимаешь, что испытываю я, когда ты — во мне? — тихо спросил Джеймс, внимательно заглядывая ему в глаза.       — Понимаю.       Он помолчал и медленно произнёс:       — Не судите, да не судимы будете…       Джеймс благодарно уткнулся влажным лбом ему в плечо. Руки Френсиса скользили по его потной спине, по упругим ягодицам, слегка потискивая их. Вскоре Френсис почувствовал, что его широко разведённые ноги стали затекать. Да и Джеймса начало потряхивать от холода. Френсис с сожалением вздохнул, тяжело выпрямляя ноги. Джеймс понял без слов и осторожно вышел из него. Френсис почувствовал, как что-то тёплое потекло из него на простыню, усугубляя неприятное чувство пустоты внутри. Джеймс перекатился на бок и привычно уткнулся лицом в плечо Френсиса, предварительно накинув на обоих одеяло. Френсис тоже повернулся на бок, обнял Джеймса и просунул ногу между его ног.       — Фрэнк… — услышал он тихий голос Джеймса. Звук вместе с влажным дыханием попадал куда-то в изгиб между плечом и шеей, отчего на затылке Френсиса зашевелились мурашки.       — Что?       — Мне было тяжело без тебя. Я не знал, как пережить эту ночь у Россов.       — Мне тоже было плохо, — теперь Френсис не стыдился делать подобные признания. — Но… Джейми, это же ненормально? Что мы до такой степени привязаны друг к другу? Что ночь по отдельности может оказаться настолько… — он попытался подобрать какое-нибудь нейтральное слово, но, ничего не найдя, произнёс то, что действительно чувствовал. — … настолько мучительной для нас?       — Почему ненормально? По-моему, совсем наоборот.       — Джейми. Не забывай. Мы с тобой — офицеры флота Её Величества. Сейчас для нас нет работы. Но, вполне возможно, она появится. И нас могут отправить служить на разные корабли в разные точки земного шара. Как мы будем жить вдали друг от друга?       В комнате повисло напряжённое молчание.       — Я тоже думал об этом, — тихо сказал Джеймс. — И мне становилось страшно всякий раз, когда я представлял нашу разлуку. И я… думал, что… что подам в отставку, если такое случится.       Френсис в изумлении приподнялся на локте и уставился на прижимавшегося к нему Джеймса.       — Ты это серьёзно? — не удержался он от дурацкого вопроса.       Конечно, он серьёзно. Разве такими вещами шутят?       — Да, — Джеймс поднял голову и посмотрел на него снизу-вверх, по обыкновению покусывая нижнюю губу. (Господи, Джейми, что же ты делаешь со мной?) — А что?       — И ты готов променять блестящую карьеру во флоте на общество старого неудачника, оказавшегося, к тому же похотливым содомитом? — с изумлением произнёс Френсис.       В его голосе не было ни капли иронии. Джеймс понял, что он не шутит. Френсис был абсолютно серьёзен. Он действительно так думал и не понимал его.       — Не смей так говорить о себе, — глухо произнёс Джеймс, слегка отстраняясь от Френсиса и глядя ему прямо в глаза.       — Почему? — усмехнулся тот. — Ведь это правда.       Джеймс хотел ответить резко и решительно. Но, когда он заговорил, в его голосе звучали просительные нотки:       — Фрэнк. Давай не будем сейчас портить то, что произошло между нами. Нам ведь было так хорошо… Тебе было хорошо, Фрэнки?       — Да, — прошептал Френсис, сразу растеряв весь свой пыл.       — И мне. Я люблю тебя. И не хочу, чтобы ты говорил о себе плохо.       — И я люблю тебя, — Френсис погладил его по щеке. — И не хочу портить тебе жизнь. Я не позволю тебе сломать её ради меня, Джейми.       — Почему ты думаешь, что лучше меня знаешь, что для меня хорошо, а что сломает мне жизнь?       — Потому что я старше и опытнее. Скажи, неужели тебя не тянет в море?       Джеймс минуту помолчал, задумавшись.       — Тянет. Но к тебе меня тянет сильнее. И, если придётся выбирать между морем и тобой, я выберу тебя.       — И вскоре пожалеешь об этом. Потому что я тебе надоем достаточно быстро. Ты будешь тосковать и жалеть о своём выборе. И в итоге возненавидишь меня за эту свою ошибку.       — Почему ты думаешь, что всё случится именно так?       — Потому что обычно в жизни так и происходит.       — Но ведь бывают же исключения из правил?       — Может быть. Но я их не встречал.       — Да не так уж много ты повидал житейских историй у себя на корабле, — заявил Джеймс. — И вообще. Какого чёрта мы сейчас спорим о том, чего нет? Мы вместе. Мы не можем друг без друга. Мы — семья. И нам хорошо. А если чёртово Адмиралтейство снова вспомнит про нас, мы постараемся сделать всё, чтобы оказаться на одном корабле.       — На кораблях слишком тонкие переборки, — горько усмехнулся Френсис.       — Ну и что? — Джеймс чмокнул его в щёку. — У меня есть опыт корабельных отношений. И потом, мы с тобой привыкли не издавать лишних звуков в процессе.       — Ты прав, — новая усмешка Френсиса уже не была горькой. — Я и забыл, с кем связался. Джеймс Фицджеймс, этот испорченный мальчишка, обязательно что-нибудь придумает. Он умеет выполнять свои обещания. Сказал, что я не пожалею — и выполнил обещанное.       Френсис порывисто обнял Джеймса и, притянув к себе, повалился вместе с ним на подушку. Джеймс в ответ осыпал его поцелуями.       — Глупый упёртый ирландец, — прошептал он. — Тебе не удастся избавиться от меня, как бы тебе этого ни хотелось! И не надейся спровадить меня в море. Я буду там же, где будешь ты. Знаешь, что мне кажется?       — Креститься надо, если кажется, — машинально пробормотал Френсис.       Не обращая на это внимания, Джеймс произнёс голосом, в котором Френсису почудилось что-то пророческое:       — Мне почему-то кажется, что мы не должны расставаться. Мы всегда должны быть вместе. Пока мы вместе, ни с одним из нас не случится ничего плохого. Я не знаю, откуда у меня эта уверенность. Но я знаю это абсолютно точно.       Френсис задумался. Он понял, что и у него с недавних пор было именно такое чувство. Только он не мог сформулировать его, выразить словами. А вот теперь осознал, когда Джеймс смог облечь его в слова.       — Нам вместе быть назначено судьбою… — медленно произнёс он.       Джеймс замер, поражённый тем, как прозвучали эти строки в тишине спальни. Словно заклинание. Словно клятва перед Богом — тем, который есть Любовь. И который не осуждает любящих, кем бы они ни были.       — Аминь, — глухо отозвался он, замирая в объятиях Френсиса.