бездна заключила меня
20 октября 2021 г. в 17:39
В какой-то момент Скирк поняла, что с Аяксом что-то случилось.
Помимо того, что он провалился в Бездну, разумеется.
Этот факт выявился как болезнь, а не так, как выявляется нечто бесспорное — проникнув исподтишка, он заставлял чувствовать себя неважно, а угнездившись, он присмирел, и Скирк удалось убедить себя, что ей показалось.
А потом все начало цвести.
Когда она взялась учить его, взялась показать ему остановленное, искривленное время, расползающееся трещинами вокруг, умение оказываться в другом месте за мгновение, умение убивать и притягивать неприятности.
Всякий раз, когда Скирк начинала показывать что-то новое, она оборачиваясь, как преследуемая, замирала, прислушиваясь, не идет ли кто по аяксову душу. Но всегда ее встречали звуки пустые и темнота.
— Не надо бояться. Ведь потом нечему будет тебя остановить и некому будет сделать тебе больно. Будет очень хорошо. А в конце я дам тебе имя, какое ты заслужил.
Более ни разу Скирк не позволила прятаться ему за своей спиной и вмешивалась, лишь когда понимала, что вот-вот потеряет его, когда крепкие бекешевые ткани едва мешали кому-нибудь выгрызть с его шеи кусок мяса вместе с жилами или когда тело его было открыто для неожиданного удара.
— Мне правда жаль тебя, — говорила Скирк внимательно, но почти безразлично, наблюдая за его провалами. — Но смерть принесла бы тебе невыносимый покой, какого ты никогда не узнаешь живым. Или ты хочешь этого покоя?
Более ни разу она не прикасалась к сбору урожая собственными руками. Аякс быстро прознал о том, что Скирк, оказывается, ушла в питании от него едва ли дальше и все, что она давала, было таким же простым мясом тех, кто его уже не спохватится. Просто вываренным, а от того кусающимся и жующимся куда легче. Первое время Аякс воротил нос и воротил его желудок от вида и запах того мерзкого варева, какое Скирк устраивала в котелке, разжигая костер на крови. Она смеялась над ним, помешивая пищу, а когда-то даже сказала, что он может испытать удачу и полакомиться тем, что было в желудке того, кого она собиралась съесть. Может, там найдется что-то для тебя подходящее, если это не схватил желудочный сок.
И Аякса бы точно вырвало, если бы было чем.
Но упрямство тебя не прокормит, и уже не пару дней он глядел на нежную мякоть плоти, где виднелось каждое волокно, смотрел, как струя кипятка подхватила кусок раскромсанного сердца и лихо закрутила в небольшой водоворот. Скирк была в готовке настоящей неумехой — потом Аякс смог это подтвердить — бульон всегда был слишком жирным и выкипал, а мясо приставало к котелку, резала она грубо, протыкала насквозь желчный пузырь своими ударами, а потом они оба долго сплевывали горечь с языка.
Но как бы там ни было, когда Скирк говорила, что можно, то Аякса первое время сразу бросало в жар, руки слабли, и по лбу, между лопаток, даже по кистям рук струился тяжелый резко пахнущий пот. Липкий и жирный, как бульон. А потом голод, бродящий под веками, ослеплял его, и Аякс вылавливал прямо пальцами первое, что попадется, и ел, трясясь, ошпаривая язык и десны вскипевшей кровью, навсегда внедряющейся в непрочную податливую человеческую плоть.
В такие моменты вспоминались, как на зло, все домашние трапезы: как матушка готовила пирог — картофельный, ягодный или мясной — как посыпала новый чай фонтейнскими сладкими пряностями, подавала к нему эклеры в мягкой глазури и сливочные пирожные с таким густым кремом, что можно было в нем нож поставить. Аякс бы все отдал, чтоб съесть хотя бы крошки, оставшиеся после этих угощений. Он был согласен даже на самый безвкусный на свете сестринский суп и переваренные на гарнир овощи, которые он всегда оставлял в тарелке, убегая. Согласен даже на те несколько ржаных ломтиков, который он как-то забыл закрыть в хлебнице, и они обратились в сухари.
Как жаль, что фантазии не могут обратиться в реальность по одной лишь прихоти.
Скирк смотрела на него как на сына и не позволяла себе приступать к пище, пока он не наестся.
И трепала по голове она его как сына, когда Аякс — пришел из семьи рыбаков, сразу видно — брался за разделку. Многое он знал, лишь наблюдая за тем, как отец и его друзья вылавливали из-подо льдов огромных рыб и потрошили прямо на месте: резали голову и вспарывали брюхо, деля его как карман, как говорил отец, хотя на карман оно и не походило; потроха все вытаскивали, иногда, если рыба большая, забираясь в ее нутро по пояс.
— Зрелище это никогда меня не страшило, — говорил Аякс, уже привычным движением сдергивая меховой воротник с Мага Бездны. — Поэтому отец однажды взял меня с собой на китобойню, показать настоящую рыбалку. — Человекообразную тушу из-за ее строения нельзя было резать вдоль брюха, и Аякс брался за это ближе к боку, так, чтоб на животе образовывался карман, теперь уже правда на него похожий. — И не описать, до какой жалости меня пробрало, когда я увидел, как ледокольное судно тащило за собой огромного кита. Истерзанный волнениями, он брыкался, бил широким хвостом по водной глади, пытаясь сдернуть себя с гарпунов и уйти на дно. А какие песни он пел… думаю, даже вы бы расплакались, если услышали, мастер.
Скирк стояла, склонившись над Аяксом, как падальщица, и следила, чтоб он не выкинул ничего вкусного, как он сделал в первый свой раз, следила за тем, как его маленький клинок ловко и аккуратно проходил меж ребер, раскрывшихся, как корабельные.
— Всякому тяжело, когда терзают родную кровь.
И смысл этой фразы дошел до Аякса еще очень нескоро.
А вот мастерство к его рукам шло быстро. Черпающий больше из того, как Скирк сама сражалась, чем из того, как она его учила, он шаг за шагом становился ее копией.
Ее собственным отражением в стоячей воде.
Аякс обходил врагов в точности как она и подпрыгивал для удара, когда не хватало собственного роста. Как она же бил обухом по голове, помогая, если не хватало силы, ударом ноги, и как она носил от уха до уха сухую проволочную судорогу улыбки. Как она и сказала, хороши были в его руках все орудия: и клинки, и мечи, и копья. Единственным исключением был лук, и то потому что стрелять в такой темноте было делом заранее обречённым.
В Аяксе ярко и горячо бился лихорадочный задор, побуждавший еще сильнее растравить нападающего, чтоб он потерял внимательность. Даже когда Скирк предлагала пойти с боем против нее, он не отступал от этого — окольные пути были единственными, приводящими к победе, ведь не было у него еще ни элементальной силы, ни грубой, одна лишь ловкость и умение вовремя поймать нужный момент. Парируя и отбрасывая Аякса от себя, Скирк мгновения спустя вынуждена была вновь уклоняться: с достойной хищника бесшумностью он разворачивался и бросался вновь, один раз даже опасно скребнув лезвием аккурат возле ее правой щеки.
И то был первый раз, когда Скирк ударила его с настоящей силой, опрокинув на пол и заставив отползти. Она успела справиться с дыханием, прежде чем он обернулся на нее, успела рассмеяться, сказав, что это было даже интересно.
К ее счастью, Аякс очень верно истолковал произошедшее. За свою молчаливую сообразительность получил от Скирк должный уход и внимание к треснувшим ребрам. Та знала каждый рельефный, загрубевший галунной перевязью шрам на его теле и могла даже составить топографическую карту. Если ранение было тяжёлым, она прибегала к старым навыкам — режущим рассудок еретическим учениям Бездны, что латали, не оставляя следов. Так они поступали и со всяким живым существом, стоило их лишь направить для атаки.
Жуткая летучая тьма, разъедающая все, чего коснётся. И не спрятаться от нее ни под щитами, ни за стенами, ни под собственной кожей.
— Вы, кажется, очень хороши в этом, мастер. Сможете меня обучить? — спросил Аякс однажды, когда Скирк, опершись на меч, пыталась избавиться от кругов перед глазами.
— Боюсь, мальчик мой, Бездна сожрет тебя быстрее, чем ты дочитаешь нужные строки. — Она попыталась натянуть на себя улыбку, но едва ли у нее выходило.
Аякс смотрел на нее, согнувшуюся в три погибели и восстанавливающую дыхание. С последним у нее было совсем плохо — пару часов назад они преодолели странный экотон: небо стало серым, появились редкие мертвые деревья и признаки давней разрухи, некогда красивейшие здания, теперь пребывающие в плачевном состоянии. Но если пейзаж казался Аяксу лучше и безопаснее, то Скирк с каждым километром, пройденным дальше от беспроглядной Бездны, становилось тяжелее. Настолько, что не брезговала она неестественными ее рукам умениями, иссушающим разум.
— Почему вы тут одна, мастер?
Она мгновенно подняла на него взгляд. Жуткие, воспаленные глаза, словно неделю Скирк провела в рыданиях, смотрела на Аякса не мигая.
— Ваши одежды точно такие же, как у тех высоченных существ, обходящих нас и прячущих водные клинки, стоит им вас заметить. Да и вы сами никогда не говорили мне попытаться напасть на них, хотя никогда не упускали возможность бросить меня против врага несоизмеримого в силе. Почему они вас бросили? Или… мне надо спросить: почему они вас выбросили?
Не описать, как рисковал Аякс, говоря такое, и как боялся мощи гнева Скирк, способного на него обрушиться. Не описать, какой страшный блеск был в ее глазах перед тем, как она зажмурилась.
Кровь в венах, казалось, шелестела, как начинающее подниматься море. Это приятно. Очень приятно.
— Только гляньте, какую, оказывается, пиявку я вырастила на своей груди. — Вместо гнева и боли на Аякса свалился лишь ее смех, да такой, что она тряслась. — Моими же словами пытается меня уколоть, игнорируя то, насколько быстро я могу раздавить тебя используя лишь твои живороденческие слабости.
Совладав с дыханием, Скирк выпрямилась. С Аяксом что-то случилось, она давно поняла, но не могла разглядеть что именно. В голове танцевали смутные образы, но перед глазами ничего нет.
Она пошла дальше, махнув рукой, чтоб он шел рядом.
— Хочешь знать почему, так слушай… — начала Скирк, заметив боковым зрением его быстрые шаги. — Когда все сгинуло и погибло — чем тебе не причина встретиться и коллективно отыскать что-нибудь живое. Иногда, чтобы и это отправить в могилу, предварительно растерзав на части и всё вокруг себя залив кровью, а иногда для того, чтоб собрать последние силы.
Поднялся ветер, бросая пыль и пепел в глаза, заскрипели мертвые деревья. Скирк пошла чуть впереди Аякса, загораживая его.
— Так меня и нашел Орден. Я служила им долго и служила честно. Я была мастером над всеми Вестниками и учила их, как учу тебя. Но в какой-то момент ценности Принца пошли врознь с моими и я ушла сама.
Оставила место, где был какой-никакой покой и уют, были знакомые лица и те, кем она дорожила.
— Что пошло не так? — спросил Аякс, стараясь перекричать ветер.
— Не твоего ума дело, — сказала Скирк уже строго. — И если вновь попробуешь меня разозлить, то познаешь, насколько злая тут земля и сколько острых, как стекло, углов и граней, которые разрежут тебя до крови. Мне будет очень жаль потерять тебя. — Она остановилась посреди начавшегося шторма, причем так резко, что Аякс едва не врезался ей в спину. — Но эти знания в неверных руках принесут еще большую боль. И боль эта не только та, которую причиняют пальцы.
— Вы думаете, что я не верен вам, мастер?
— Верен. Но потом ты будешь верен не только мне. Да и мне-то ты верен ровно настолько, насколько должен быть. Я не осуждаю, даже хвалю тебя — слепое доверия одному существу убьет всякого, даже самого сильного.
В один момент шторм стих, словно они перешли барьер, и все звуки, вся суета осталась позади. Лишь пепел и тот летел почти с нулевой скоростью, опускаясь медленно, неторопливо, стараясь засыпать серым полотном абсолютно все. На земле он увидел два следа, очень старых и присыпанных пеплом, но все еще очень четких. А потом Скирк встала в них и ее ноги идеально под них подошли.
— Тут оно убило меня.
Она обернулась и вновь посмотрела на Аякса. Черпающий из нее все, как из ценного источника, даже то, что не требовалось, он шаг за шагом становился ее копией.
Ее собственным отражением в стоячей воде.
Отражение не должно отделяться от своего хозяина, не имеет права жить своей жизнью, но Скирк не его хозяйка, ведь он — вселенная, которую можно схватить руками, задушить, сломать шею или обхватить ладонями лицо и всматриваться, всматриваться часами в глаза, через которые ее прошибает единственно ценное в существовании понимание.
— Я хотела показать тебе следствие проигрыша, — вдруг ясно как никогда сказала ему Скирк. — Я хотела, чтобы ты меня понял.