Я погружаюсь в туман

Свежий зимний воздух стал вязким и тягучим. Стас поудобнее облокотился на кованую ограду и достал вейп из кармана, пока Рита наблюдала за ним. Глаза её метали искры, дыхание было тяжёлым. — Всё началось в мой первый день в этой гимназии, — сказал он, затягиваясь и выпуская облако мятного пара. — Именно в тот день я встретил её. Вспоминать об этом сейчас — всё равно что думать о далёком летнем вечере у поросшего густыми, изумрудными травами берега реки: образ чуть побледнел, но чувства были такие же пьянящие и яркие, как прежде. Наверное, глупо даже месяцы спустя видеть в той промокшей до нитки Лилие Оленберг что-то невообразимо трогательное и чувственное, но Стас не мог насильно исказить собственную память — даже с потёками косметики на лице и слипшимися от дождевой воды волосами в его воображении Лиля из прошлого осталась нежным созданием. Время не смогло переписать этот факт. — Я столкнулся с ней под ливнем, прямо посреди улицы. Забавно, тогда Оленберг показалась мне просто обычной девушкой. Я подумал, что она немного странная: настроение от холодности до веселья меняется как по щелчку, но именно это в ней и показалось мне милым. Тогда я ещё не знал, что она дочь депутата и самая популярная девушка в гимназии. Они расстались сразу же, как оказались под крышей гимназии. Девятиклассница по имени Лиля очень быстро затерялась среди толпы. Сразу видно — это огромное здание для неё как второй дом. «А для меня?» — беззвучно спросил он себя тогда, прислушиваясь к чувствам и оглядываясь по сторонам. В холле толкались десятки незнакомцев, совершенно разных и в то же время чем-то друг на друга похожих. Они общались, перебрасывались фразами, и голоса их сливались в журчащий шум. Находясь среди них, Стас не ощущал тревоги, и тем не менее ясно понимал, что он здесь чужой. После девяти лет, проведённых в простой государственной школе, каких по стране сотни и тысячи, он впервые попал в заведение, где никого не знал, и где никто не знал его, и хотя уже спустя неделю ему удалось без особого труда это исправить, Стас всё ещё затруднялся сказать, что обрёл своё место здесь. Да, он наладил отношения с одноклассниками и твёрдо обозначил свою позицию в их коллективе, а чуть позже вклинился в компанию Юры, Пети и Сени, но всё это было выведено тонким карандашом на тетрадном листе. Стас не понимал, о чём они говорят, не разделял того, что они считали ценным, но, что самое главное, не мог полностью быть собой. Они не знали, кем он был прежде, где жил, кем были его родители, а он не мог честно рассказать им об этом, потому что знал: стоит выбиться из выстраиваемого образа богатого парня, и его быстренько запишут в категорию людей второго сорта. Стас не злился на тех, кто так делал. В конце концов, таковы правила любого заведения: не соответствуешь — становишься лишним не только в чужих глазах, но и в собственных. И он бы совсем не заботился о своём имидже, случись нечто такое год или два назад, в старой школе, в старом мире, но теперь просто не мог позволить себе опростоволоситься в мыслях окружающих. Пока о нём никто не знал, пока он был чужим, любое мнение о нём имело вес. Пусть временно, месяц-другой, но он обязан им нравиться, вызывать уважение. Ведь ему хотелось изменить свою жизнь, разве нет? Поэтому он и оказался здесь: чтобы попробовать, каково это, быть выше многих. Чтобы как можно раньше прощупать и испытать на прочность это общество влиятельных людей и стать одним из них не только по собственному достатку, но и по стилю мысли, по стилю жизни. Стас уже умел преподносить себя и знал, как считывать других, а большего и не потребовалось. Создавать у всех правильное мнение и сходить за своего не составляло труда. Похоже, он преуспел даже больше, чем представлял, ведь отныне на него смотрела даже она. Девятиклассница Лиля и тут отличилась от остальных: её прямые взгляды не отражали ничего, зато мимолётные, брошенные украдкой, когда он проходил мимо неё в коридоре, говорили о многом. Стас как минимум интересовал её. И нет, это не было самообманом. Может, он и не общался с девушками настолько близко и часто, чтобы научиться видеть их насквозь, но чутьё почти никогда его не подводило — Cтас нравился многим, в этом ему помогала приятная внешность. Он достаточно рано понял, что красота — не менее ценный подарок природы, чем ум. — Я часто видел её в коридорах и в библиотеке, — от воспоминаний о тех мимолётных столкновениях на его губах заиграла лёгкая улыбка. — И с каждой новой встречей она всё больше привлекала меня. Я всегда пользовался популярностью у девушек, но ни одна из них не нравилась мне так, как Лилия Оленберг. И я боялся. Впервые мне было страшно заговорить с девушкой, потому что она казалась особенной — не такой, как другие. Я бы никогда не подошёл к ней, если бы не заметил: иногда, когда мы случайно встречались, мне казалось, что Лиля тоже наблюдала за мной. В очередной раз поймав на себе её взгляд, я подумал, что могу быть ей интересен. Что у меня есть шанс. Он решил, что хотя бы сейчас не станет врать Тростниковой, и потому сказал чистую правду: нравилось ему это или нет, а тогда он на полном серьёзе повёлся на аристократические повадки Оленберг. Чёрт возьми, Лиля, — та самая Лиля, какой он её запомнил и какой она представала перед ним в фантазиях, — и правда нравилась ему. Нравилась настолько, что у него тряслись колени, стоило лишь задуматься о том, как подойти к ней. Но не в его привычке поддаваться страху и плясать под дудку собственных слабостей. В самый подходящий момент, увидев Лилю сидящей на лавочке на заднем дворе гимназии, Стас отбросил сомнения и направился к ней. Редкая удача: вокруг ни одной подружки. Она совсем одна, читает книгу, не замечая ничего вокруг. У него было достаточно времени, чтобы вздохнуть поглубже и обдумать, о чём говорить. — Привет, — начал он просто. Лиля слегка нахмурилась. Недовольная тем, что её отвлекают, медленно взглянула на него, и на секунду её глаза удивлённо распахнулись, она вздрогнула. Не ожидала увидеть его? Но, несмотря на весьма эмоциональную реакцию, ответное «привет» прозвучало тихо и совершенно равнодушно. Стас даже себе не хотел признаваться, что смелости у него поубавилось. — Любишь читать? — спросил он, и был вынужден откашляться, потому что от волнения голос ушёл в писклявость. — Я часто вижу тебя в библиотеке… — Ты следишь за мной? — вдруг спросила она с вызовом в хорошо поставленном голосе. — Нет! Говорю же… Просто иногда видел тебя, Лиля. — Правда? Я не помню. — Мы с тобой встречались и не раз, — он растерялся, — и ты ещё так долго смотрела на меня, я подумал… Лиля резко качнула головой, отмахиваясь то ли от своих мыслей, то ли от его назойливых расспросов: — Н-нет. Не помню. И вообще, я тебя впервые вижу. Отступить или продолжить разговор? Стас терялся в выборе, но продолжил. — Но мы же… Лиля едва не вскочила с лавки. Он уловил этот порыв, хоть в итоге она осталась смирно сидеть на прежнем месте и даже не подняла глаз от книги. — Послушай, оставь меня в покое, ладно? — сказала, чуть помедлив. — Сейчас я не хочу говорить с тобой. — Понятно. Извини. «Не хочу говорить с тобой». Стас не позволял себе даже отдалённо думать о подобном отказе, оттого ответ задел больно. Ему не осталось ничего иного, кроме как исполнить её требование и уйти. Стас сделал затяжку и оглянулся. Ребята всё ещё стояли в двадцати метрах позади и о чём-то болтали, ждали, когда он закончит. Ничего, пусть ждут или уходят домой — он не намерен спешить. Тростникова смотрела на него всё так же внимательно и пронзительно. Измазанная в косметике и растрёпанная, тощая, с покрасневшими щеками — простушка простушкой, но глаза как горящие угли. Будь у неё больше смелости, этот внутренний огонь спалил бы его дотла. «Иногда внешность бывает обманчива» — невольно подумал он, отворачиваясь. — Я допускал, что она не захочет говорить со мной, но даже представить не мог, насколько холодным и безразличным будет её ответ. А потом он вместе с ребятами сидел в столовой и грустно возил нанизанной на вилку варёной картофелиной по полупустой, измазанной в подсолнечном масле, тарелке. Мысли блуждали далеко, пока не прилетел лёгкий толчок в плечо. — Стасик! Ты чего взгрустнул, а? — это был Сеня. Он уплетал свой обед, но его маленькие светлые глазки лукаво блестели. С этим болтливым пронырой надо было вести себя осторожно, и Стас, ухмыляясь, толкнул его в ответ, чтобы разрядить обстановку и снять с себя подозрения: — Вообще-то всё нормально. Тебе показалось. — Да ладно! — Петя усмехнулся на его небрежный ответ. — Признавайся, Воронцов. Опять мамка отчитала за то, что хлеб забыл купить? Сеня, как всегда, расхохотался первым, а следом за ним сам Петя, и даже серьёзный Юра улыбнулся. Стас прекрасно понимал, что его новые друзья как репейники — долго сдерживать их назойливость не выйдет. — Да ну вас, — в последний раз попробовал отмахнуться он. — Ещё начнёте ржать надо мной. — Да не, — настаивал Сеня. — Кончай ломаться и рассказывай. — Ладно, хрен с вами, — обречённо вздохнул Стас и собрался с мыслями. — Короче, есть одна девушка… Петя елейно улыбнулся во всю ширину большого рта, но, к своей чести, смеяться не стал: — У-у… неужели нашего смазливого Стаса-иконостаса отшили? — Быть не может, — сказал Юра, но с таким тоном, будто говорил: «Я так и знал». — Кто эта героиня? Стас отхлебнул компота, чтобы промочить горло, и коротко ответил: — Лилия. — Та самая, что ль? — Оленберг из девятого? — Угу. «Быстро же они смекнули». — Ха, — Юра откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди, — ну ясно. Ничего нового. — В смысле? — уточнил Стас. — Ну… Это же та самая Лилия Оленберг, — Юра вяло улыбнулся. — Дочка депутата. Её семья побогаче моей будет. Ты не знал? — Нет, этого не знал, — честно ответил он, не находя смысла лгать. — А ещё она отличница. Умная, очень красивая и воспитанная, — добавил Петя, а Сеня подхватил: — Ага! Играет в театре, поёт и ходит на растяжку. Но при всей своей скромности, думаю, ох как горяча! Хотел бы я, чтоб она села на шпагат на моём ху… — В общем, она абы кому не даёт, — заключил Юра. Сеня уставился на него: — Но Валера рассказывал… — Валера? — Петя с громким смехом хлопнул его по макушке. — Серьёзно, Сеня? Я тебя умоляю! Такому ни одна девка даже за бабки не даст, а Лиля тем более. Ну разве что в его влажных мечтах. Все трое рассмеялись одновременно, и Стасу пришлось поддержать общее настроение хотя бы улыбкой. — Ясно, — заключил он, когда смех чуть умолк, — значит, Оленберг отшивает всех. — Ага, — Петя закинул в рот картофель и кусочек котлеты. — Без исключений. Сеню вон тоже продинамила. — Ой, да заткнись ты! Не дави на больное. — Но её тоже можно понять, — со свойственной рассудительностью проговорил Юра, покачивая в руке стакан с компотом. — Красива, богата, талантлива. Говоря проще, слишком хороша, чтобы размениваться по пустякам. — Но при этом такая сука! — на фоне размеренной речи Юры, голос Сени резал уши как визг. — Знаешь, как она мне отказала? Я целую неделю готовился, чтобы к ней подойти, говорил всё ровненько, не мямлил, а она проигнорила. Прикинь? Посмотрела на меня, как на говно, и пошла дальше. — Да-да, мы все знаем эту жалостливую историю, — вздохнул Петя. — Только не плачь. — Иди ты в задницу, Полосков! — Ты чё? — Я ничё, а ты чё? — И я ничё. — Ну и всё тогда. Стас поднёс вейп к губам и набрал в рот прохладный пар. Облака невесомой дымкой взмыли вверх. — В тот момент у меня открылись глаза. Лилия Оленберг… я был слишком хорошего мнения о ней. Когда она отказала, я уж почти подумал, что проблема во мне, но оказалось, тогда Лиля просто была настоящей, такой, какая она есть без притворства: холодной, эгоистичной, гордой девушкой из богатой семьи. Ничуть не лучше других богатых детишек, которых в этой гимназии как грязи. Она была одной из них — частью мира избалованных, пустых людей, не признающих правил приличия или банальной вежливости и уважения. Я всегда думал: почему некоторые способные люди еле сводят концы с концами и вынуждены усердно трудиться, чтобы обеспечить себя самым необходимым, в то время как всякие посредственности получают всё только потому, что им повезло родиться в семье депутата? Кто-то рождается избранным, а кому-то везёт, что он просто рождается. Этот мир с самого истока несправедлив. На самом деле у него не было веской причины презирать богатых. Стас не помнил ни одного момента из своего прошлого, когда кто-то позволял себе обидеть его, оскорбить или обозвать за то, что его семья жила за чертой бедности. Даже в школе подобного не случалось ни разу, и всё же каждый раз, видя как кто-то сорит деньгами, Стас не мог не испытывать возмущения и едва сдерживаемого отвращения. Проблема не столько в самих деньгах, сколько в человеческой слабости. Ему не нравились слабые, малодушные, но при этом самовлюблённые и эгоистичные люди. Забавное совпадение: подобные типы, встречавшиеся на его пути, почти всегда оказывались детьми богатых родителей. Когда представления Стаса о Лиле как о прекрасной, интересной и милой девушке рассыпались о крепость чужих противоречивых мнений о ней, её образ собрался заново, исказившись под давлением его личных убеждений. Сама о том не зная, Оленберг вобрала в себя всё, что Стас не любил в людях. Потому-то позже неожиданно пришедшая в голову идея показалась ему настолько забавной и замечательной, что он сразу же сообщил о ней друзьям. Они как раз шли к классу по пустому коридору. — Эй, вы! — его голос эхом отразился от высоких стен. — Хотите повеселиться? Как вам такое: я заставлю Лилию Оленберг влюбиться в меня. Вот увидите, так и будет. А потом я брошу её. Пусть на своей шкуре прочувствует, каково это — быть отвергнутой и униженной. Едва дослушав его слова, Сеня глухо зароптал: — Чёрт, Стас. Да ты тот ещё мерзавец. — А что… — Петя широко улыбнулся, переглянувшись с ребятами. — Если выйдет, это будет реально годный пранк. Юра усмехнулся и скептически качнул головой: — А мне кажется, ничего не получится. — Получится, — уверенно заявил Стас. — Девчонки сами на меня вешаются, и Лиля не станет исключением. Я добьюсь её любви и ударю по её раздутому самомнению. Только представьте её лицо, когда всё раскроется! Считаю, это стоит того, чтобы попытаться. Он посмотрел на Риту: — С тех пор я отбросил страх и стал настойчивее. Я открыто преследовал Лилю, специально попадался ей на глаза. Мои приятели следили за мной, и перед ними я просто не мог ударить в грязь лицом. Потом я начал подходить к ней и пытаться разговаривать, но Лиля не поддавалась. Нужно было стараться больше, сделать решительный шаг вперёд. Очередной день в столовой стал прекрасным поводом. Он подходил к её столику с осторожностью, как охотник, опасающийся спугнуть дикого зверя. Вкрадчиво заговорил сначала сразу со всеми девушками: — Привет, девчонки. — Привет, Стас, — уверенные и открытые смело улыбнулись, а скромницы одарили робкими взглядами обожания, но Стас не смотрел на них, давая понять, что его внимание принадлежит только одной. — Лиля, — он обратился к ней, и только когда она вопросительно посмотрела на него, протянул купленный только что десерт. — Это тебе. Она задумалась, иначе бы отказала сразу. — Я не хочу. — Уверена? Я купил это для тебя. — Извини, у меня аллергия на кокосовую стружку. — Ясно. Что ж… — Уверен, это была ложь, — сказал он Рите. — Она просто хотела набить себе цену в глазах подружек. Вот и всё. Другое дело ты… — он прервался, чтобы сделать затяжку. — Лиля — двуличная лгунья в отличие от тебя, Рита. Да, тогда мы с тобой уже познакомились. Ты показалась мне слишком простой и застенчивой, но искренней и доброй девушкой с чистой душой. Такими обычно бывают дети, — Стас знал, что сейчас она не оценит, но всё равно улыбнулся ей с настоящей нежностью. — Кроме этого в тебе не было ничего особенного, но твой характер вызывал у меня симпатию. Да, ты определённо была приятна мне как человек. И поэтому, поймав на себе её любопытный взгляд, он без раздумий решил отдать десерт именно ей, а не какой-нибудь другой, незнакомой девушке. «Это тебе, Рита. Надеюсь, ты любишь шоколад», — сказал он тогда, и сразу же после был вынужден столкнуться с жёстким злобным взглядом пары зелёных глаз. — Да, ты была приятным человеком в отличие от твоего друга, — заявил Стас. — До сих пор помню его испепеляющий взгляд. Может, он в принципе недолюбливает людей, а, может, отреагировал так потому, что я сделал то, на что у него самого никогда не хватало духа? Ну не суть важно — мы же говорим о тебе, а не о твоём друге. В общем, после случая в столовой я стал натыкаться на тебя повсюду. Везде, куда бы я не пошёл, ты следовала за мной. Честно говоря, это начинало подбешивать, ведь ты мешала мне видеться с Лилей, но я молчал: не хотелось обижать тебя. В конце концов, ты не делала ничего плохого, просто стремилась к общению. Я уже почти привык к твоему настырному вниманию, как вдруг ты почему-то начала меня избегать. Он до сих пор помнил, как в тот день застал Риту в коридоре, а она убежала от него, будто он маньяк на тёмной улице. Но Стас быстро догнал её у лестницы. — Так что? Почему ты испугалась меня? — Потому что, — Тростникова запнулась и побледнела. — Стас, нас с тобой не должны видеть вместе. — Почему это? — Потому что… — не только её голос, но и всё её тощее тельце дрожало. — Потому что тогда они сделают мне плохо. — Кто они? — Лиля и… другие девочки. Они смеялись надо мной из-за одной фотографии... — Лиля… Если бы ей было всё равно, она бы не стала обижать тебя, — сказал Стас, глядя на Риту. — Да, своим перетягивание моего внимания на себя ты могла просто задеть её гордость, но тогда почему Оленбрег не ограничилась словесной насмешкой? Нет — она заморочилась, чтобы на пустом месте раздуть слухи о тебе и запугать. И тогда я понял: Лиля уже думает обо мне и боится меня упустить. Этот её страх мог стать моим козырем. Как я мог не сыграть на нём? Во время разговора на заднем дворе, когда своими вопросами он дал понять, что вывел её на чистую воду, Лиля растерялась. По её посиневшему лицу было видно, что она совсем продрогла на ветру, и очередной порыв наверняка заморозит её окончательно. Тогда Стас, воспользовавшись случаем, накинул свою куртку на плечи этой негодяйки: — На переднем дворе было не так ветрено. Держи, не хочу, чтобы ты замёрзла и простыла. — Я решил поговорить с Лилей о тебе, чтобы посмотреть на её реакцию, и, когда она спросила о моём к тебе отношении, убедился, что мои догадки были верны, — Стас опустил вейп в карман и спрятал под курткой немного продрогшую руку. — Я ответил, что ты не в моём вкусе, и решил не прозрачно намекнуть на свою симпатию к ней. Лилю это успокоило. Я попросил её номер, чтобы получить дополнительный рычаг давления на всякий случай, а затем проверил границы дозволенного: подловил её и без спросу прижал к себе. Мои губы оказались у её уха, совсем рядом. Это было рискованно, за такое я мог бы и по лицу получить, но Лиля не сопротивлялась — даже наоборот: она говорила с таким придыханием, будто я ласкал её через трусики. Она почти стонала от удовольствия. Да, это был идеальный момент для того, чтобы отдалиться, и с того дня я больше не подходил к ней. Мы пару раз виделись в коридорах, но не более того: я не спешил говорить с ней. Мне нужно было заставить её волноваться, чтобы потом, когда мы, наконец, встретимся после долгого перерыва, ей было сложнее скрывать накопившиеся эмоции. Но мне жаль, что наше с тобой общение стало причиной больших проблем для тебя. Твой друг, Клёнов, сильно беспокоился о тебе. Мало того, что подслушал наш разговор у лестницы, так ещё и потребовал, чтобы я тебя защищал. После этого он стал противен мне ещё больше. Если он был влюблён, почему не защищал тебя сам, почему даже не пытался отстоять то, что ему дорого? Всё потому, что он слабый трус. Это было жалкое зрелище, — он чуть поёжился от холода. — Потом на меня навалилась работа. Времени не хватало даже на учёбу, не то что на Лилю. Она могла потерять ко мне интерес, планы могли рухнуть. У меня был её номер, но я удерживался от звонка: нужно было дожать её до конца. Позже я услышал о вечеринке в честь Нового года и расспросил тебя о ней. Вечер, когда все старшие классы собираются вместе, — идеальная возможность, чтобы, наконец, встретиться с Лилей. Тебя я тоже позвал на этот вечер. За время нашего общения я выявил закономерность: Лиля нервничала, когда видела нас вместе. Да, Рита, ты стала ещё одним оружием в моих руках. На вечеринке я мог бы уделять внимание тебе, чтобы ещё больше надавить на Лилю. На Новогодний бал пришли сразу обе. Стас убедился в этом, когда увидел Лилю в окружении подружек и приодевшуюся, скромно стоящую в сторонке, Риту. Тогда он притворился, что не заметил их, решил дождаться более подходящего момента для разговора что с одной, что с другой. Первое приглашение на танец в итоге досталось Лиле. Как жест доброй воли и доказательство его заинтересованности в её компании, даже несмотря на то, что за несколько недель он так ни разу и не позвонил ей, хотя записка с номером лежала на столе в его комнате. Лиля совершенно не ломалась, с любезной улыбкой согласилась на танец. — Ты потрясающе выглядишь, — сказал он тогда не солгав. В своём винно-красном платье с обнажённой спиной Оленберг была прекрасна. — Как всегда на высоте. — Почему… — она старалась, чтобы в вопросе не звучало жалостливой обиды, правда, старалась, — почему ты так долго не подходил ко мне? Ледяная госпожа Оленберг беспокоилась о его молчании? Это уже можно было назвать победой. — Да. Мне наконец-то удалось вывести её на эмоции. В тот вечер всё складывалось идеально. За те дни, что мы не общались, Лиля лишь больше привязалась ко мне, а, значит, осталось немного. Мне нужно было надавить на неё всего пару раз. Поэтому следующей на танец я пригласил тебя, Рита, а после тусовался с тобой, чтобы позлить Лилю. Тут тоже не было никаких проблем, пока… — Я тебя люблю. Хорошо, что в этот момент он ничего не пил, иначе бы точно поперхнулся. Градус слегка ударил в голову, но не настолько, чтобы Стас перестал соображать, потому слова Тростниковой он понял с первого раза и, в поражённом оцепенении, застыл почти в самом центре танцплощадки. — Что? — Говорю, я люблю тебя, — заулыбалась она. Не то, чтобы это было совершенно неожиданно. Он мог догадаться, если бы тщательнее за ней присматривал, вот только Тростникова не особо интересовала его. В этом заключалась правда. — Я совсем не ожидал такого от тебя, — пришлось признаться ему. — Получается, всё время я, сам того не понимая, пользовался твоими чувствами. Мысль об этом была мне противна. Жалость — последнее чувство, которое человек может испытывать к предмету своего обожания, и это единственное, что Стас чувствовал к Тростниковой, когда они ехали в такси после бала. Его не тяготила вина, в конце концов, девушки влюблялись в него постоянно, и раз за разом, не отвечая взаимностью, он был вынужден разбивать очередное сердце. Но Тростникова… Как её угораздило? В его глазах она была маленькой хрупкой девочкой: её хотелось уберечь от напастей, защитить как невинного ребёнка, но совершенно не хотелось любить как… партнёршу или любовницу или спутницу жизни. В чём заключается отличие дружеской симпатии от любви? Дружба — прохладный весенний полдень, а любовь — знойный летний вечер на закате. Симпатия Стаса к Тростниковой не окрашивалась страстным жаром и неутолимой жаждой быть вместе подобно звеньям одной цепи, и потому, как бы ему не хотелось, он не мог сказать ей: «Я влюблён в тебя». Всё, на что ему хватило сил, единственное, что он сумел дать Рите — неловкое объятие и невесомый поцелуй в лоб. — Рита, ты такая хорошая. Даже не представляешь, насколько… Даже сейчас, спустя месяц, ему вдруг стало неловко. Пришлось одёрнуть себя, чтобы не потянуться к вейпу. До смерти хотелось затянуться, чем-то занять руки. — Честно, в тот момент я порывался всё прекратить. Это было несложно: я мог просто сказать тебе правду, признаться, что ты мало интересуешь меня как девушка. Это было бы честно, вот только... честность почти всегда играет против своего хозяина и со стороны чисто практической мешает добиваться поставленных целей. Если опустить моральные вопросы, остаются факты: твоя влюблённость могла сыграть мне на руку. Поэтому я не стал отвергать тебя. В конце концов, раз я и так столько месяцев пользовался тобой, почему бы не продлить это ещё на пару недель? Общей картины это всё равно не изменит. И шанс использовать тебя появился очень скоро. Зимние каникулы. Ещё один пасмурный день клонился к вечеру. Он вернулся из аптеки, неся в кармане лекарство от гриппа, когда вдруг увидел её. Лиля стояла на противоположной стороне улицы, в пепельном пальто, с огромной чёрной собакой на поводке и… смотрела на его двор. От волнения Стас лишился дара речи, а затем и остатков благоразумия — вместо того, чтобы проигнорировать Оленберг, бросился прямо к ней. — Лиля!? — он задыхался, тщетно пытаясь успокоить ускорившееся сердцебиение. — Привет. Что ты тут делаешь? Её щёки порозовели от мороза, Лиля на секунду метнула взгляд за его спину, туда, где стояла мама... — Я просто проходила мимо — тут рядом мой любимый парк. — Хм, — протянул он, едва удерживаясь, чтобы не оглянуться. — Я хожу здесь каждый вторник, между прочим. — Каждый вторник? Правда? — хоть позже он и вспомнил об этой интересной информации, тогда просто пытался поддержать разговор. — «Что она делает здесь? Её дом далеко от этого района. Неужели она каждый вторник приезжает сюда в надежде встретиться со мной?» — так мне хотелось думать. И раз Лиля ходит так близко к моему дому, не значит ли это, что она уже знает мой секрет? Я почти никому не рассказывал о моей семье и о нашем материальном положении, но могла ли Оленберг видеть, как я заходил в свой двор? И что она подумала после этого? Такое знание могло отпугнуть от меня эту избалованную пташку. Либо она уже разлюбила меня, либо ни о чём не догадывалась, и её отношение ко мне оставалось неизменным. Я больше не мог ждать. Мне надо было срочно что-то предпринять, чтобы узнать наверняка. Нужно было придумать что-нибудь, что могло бы заставить её подойти ко мне и открыто сказать: «Я люблю тебя». Выход нашёлся быстро, — он всё же не сдержался и вынул вейп из кармана, покрутил между пальцами, разглядывая гладкий корпус. — По плану я должен был затащить тебя на свидание в нужный день и в нужное время, так, чтобы Лиля, гуляя по парку, нас не пропустила. Конечно, она могла солгать тогда про парк и вторник, но я рискнул поставить на то, что Оленберг всё же сказала правду. В итоге удача оказалась на моей стороне, — он взглянул на Риту. Кажется, она уже поняла. — Лиля видела нас тогда. Представляешь, какая опасность? Парень, который тебе нравится, пошёл на свидание с другой, потому что не знал о твоих чувствах, потому что ты слишком долго играла в молчанку. Заслуженный провал. Но разум гордого человека не признаёт поражений. Куда приятнее упиваться самообманом, чем принять горькую правду и признать, что шанс упущен окончательно. Я рассчитывал, что Лиля попадёт в эту ловушку. «Его ещё можно удержать, если признаться ему», — должна была подумать она. Как ты понимаешь, примерно так всё и вышло. Я стоял у ворот вместе с Юрой и остальными парнями, когда Лиля разыграла своё самое постыдное представление. Мы не сразу обратили внимание на происходящее. Сеня первым услышал её болтовню, а я, когда обернулся, увидел только, как ты отвешивала пощёчины её прекрасному фарфоровому личику. — Э-э, — Петя с растерянностью схватился обеими руками за прутья ограды и тупо уставился на дорожку перед гимназией, — чё там происходит? Никто не подходил. Все четверо просто стояли, не понимая, что можно сделать: одно дело разнимать двух парней и совсем другое — двух девчонок. Это же хрупкие, нежные создания… наверное. — Ничего себе, — тихо проговорил Юра. — Стас? А что, если это из-за… Он не договорил, но этого и не требовалось. Сеня и Петя уставились на Стаса с полнейшей ясностью во взглядах. — И тогда, по их глазам, я понял: вот оно! Результат на лицо, у меня получилось, получилось добиться признания от Лили. Хоть и не так, как я это себе представлял… Как только прозвенел звонок, начался полнейший хаос. Друзья Риты оказались на пороге первыми, но никто из них не видел Стаса, когда он, смешавшись с другими учениками, бросился к кабинету завуча. Сердце пело и порхала бабочкой от сладкого вкуса победы. Он взлетел на второй этаж и, распахнув дверь кабинета, проигнорировал слегка осуждающий, возмущенный взгляд завуча. — Александр Анатольевич! Посмотрите в окно. Завуч, не сказав ни слова, метнулся к окну и сразу же вышел из кабинета. Быстрые шаги загремели по коридору, но Стас всё равно обогнал его на широкой лестнице. — Это не могла быть случайностью. Чтобы понять, что всё подстроено Лилей, много ума не надо. Когда заварилась настоящая каша, я понял, что нужно защитить Оленберг, чтобы после того, как всё закончится, она бросилась ко мне на шею и призналась в любви. Я позвал завуча, чтобы отметиться как главный свидетель, а дальше… Ты и сама знаешь. Он сделал ещё одну затяжку и на выдохе посмотрел на Риту. Это была долгая история, но Тростникова выслушала всё до последнего слова, ни разу не перебив. Кажется, за время разговора она уменьшилось на десять сантиметров, а её тонкая кожа под разводами туши стала мертвенно-серой. — Понимал ли я, что это разобьёт твои чувства? Конечно, понимал. Мне даже было немного жаль тебя — это правда. Но отступи я в тот момент, и пол года работы пошло бы коту под хвост. Если бы я пощадил тебя, наверняка бы проиграл, а после всех усилий я просто не мог себе этого позволить. Рита облизнула пересохшие губы. Непослушный волос попал на язык, и пришлось убрать его пальцем, попутно ещё больше размазав косметику. Она ничего не говорила, не могла найти подходящих слов. В голове гудел белый шум, а сердце молчало, как опустевшая коробочка. Стас не спеша приблизился к ней и опустил прохладную руку на плечо. — Не беспокойся об этом так сильно, — сказал он тихо и с дружелюбием, настолько нелепым после такого признания, что аж тошно стало. — Это пройдёт. В конце концов, ты хоть и слабый, но самостоятельный человек со своей головой, и сама решишь, как теперь ко всему относиться. Ведь каждый сам решает, страдать или нет… — Кажется, его ладонь дрогнула, когда Рита ничего не ответила. — В любом случае, спасибо тебе, Тростникова. Без тебя мне было бы намного труднее привязать к себе Лилю. Ты оказалась очень полезна. «Оказалась очень полезна…» И этим она должна утешаться? Он что, идиот? — Я… я не могу поверить… Тёмные глаза с фиалковым отливом стали холодными и твёрдыми, как безжизненные драгоценные камни: — А стоило бы… Едва уловимых звук шагов за спиной заставил навострить уши. Рита заметила, как друзья Стаса начали толкаться, один из них указал пальцем на ворота. Она не стерпела и оглянулась — прямо у калитки стояла Лиля и смотрела на Стаса. Как хорошей актрисе, ей удалось напустить на себя равнодушный вид, но она всё равно казалась расстроенной: это можно было скорее почувствовать, чем увидеть. — Полагаю, ты всё слышала, — сказал Стас и отстранился. Он оглядел Оленберг с ног до головы, а затем его губы расплылись в самодовольной улыбке. — Ну, что ты теперь скажешь, Лиля? Тебе грустно? Чувствуешь себя униженной? Давай, не нужно скрывать свои чувства — сейчас ты можешь плакать, сколько пожелаешь. Глаза Оленберг сверкали, в них застыли слёзы. Она и правда почти плакала, но, когда Рита подумала, что ещё немного, и Лиля не выдержит, та вдруг очутилась в шаге от Стаса. Знакомый звон пощёчины прокатился по улице — Воронцов всё-таки получил по лицу. — Можешь плакать, да? — прохрипела Лиля и, сморщив нос, отшатнулась от Стаса, как будто он смердел. — Какой же ты... Такие ничтожества не стоят ни моей улыбки, ни моих слёз. Нет, ты их не получишь. Воронцов прикоснулся к оставленной её пальцами отметине на скуле и криво усмехнулся: — Какая жалость. Но в этом уже нет смысла. Я всё равно смог добиться своего, ведь так? Я победил, и ты это знаешь. Лиля с вызовом вздёрнула голову, одним взглядом разрывая его на куски: — Иди нахер. — Вас понял, миледи. Пошли, парни! Стас отвернулся и махнул друзьям, а затем поравнялся с ними и пошёл прочь по улице. Он так быстро оставил после себя пустоту, будто его тут никогда и не было, но это иллюзия. Может, для самого Воронцова собственный след ничего не значил, но для Лили это имело значение, и для самой Риты тоже, как бы ей не хотелось об этом не думать. Если закрыть глаза и представить, что на самом деле мир — не уродливое холодное место, а что-то полное надежды и тепла, где каждый человек без труда дарует прощение, а сломанные вещи и существа сами собой, как по волшебству, снова становятся целыми и невредимыми… Рита часто делала так раньше. Когда находила прекрасное в разрухе старых доходных домов и в серости угрюмых панелек, когда заклеивала свои неприглядные тетрадки милыми наклейками. Всё только для того, чтобы не видеть правды, скрыться от неё в своём маленьком, удобном мирке, убежать от того, что называют чёрствостью и беззащитностью. Чтобы убежать от своего взросления. — Всё от начало и до конца… Абсолютно всё было ложью, — прошипела Лиля, плотно сомкнув зубы, а затем вдруг засмеялась отрывисто и совсем не весело. — Ха! Ха-ха, наивные люди всегда получают то, что заслуживают, да? За свою веру они расплачиваются разочарованием. Какая же я дура. Рита почувствовала на себе чужой взгляд. Лиля стояла совсем рядом и долго-долго ничего не говорила. И лучше бы она молчала вечно. — Рита… я знаю, что это уже вряд ли что-то исправит, но… — Заткнись! Я не хочу… Ничего слышать. Она так и не обернулась к Лиле. Не хотела видеть это отвратительное бледное лицо. И без того было тошно. Ноги уже несли по улице. — Куда ты? — крикнула вслед Оленберг. — Домой. Рита шла одна, и впервые от этого было только легче. Так казалось до момента, пока сердце не наполнилось горечью, а слёзы не брызнули из глаз. Тяжесть осознания нельзя сдерживать вечно, и Рите больше не хватало на это сил — она побежала. Не глядя, понеслась по улицам, желая только одного: чтобы это было в последний раз. Чтобы больше не пришлось сломя голову спешить домой, снова бежать от своих чувств и боли. Казалось, путь занял целую вечность. Она захлопнула дверь квартиры и бросилась в свою спальню, забыв снять грязную обувь. Холод тёмной комнаты жёг лицо и руки. Рита упала рядом с кроватью, прижав колени к груди. — Чёрт. Чёрт! Как? Как я могла верить!? Как я могла верить им всем?! Дура, дура, дура, глупая дура! Истерика затуманила опухшие глаза. Пальцы сами впились в руки выше локтей, ногти вонзились в кожу. Собственные крики звенели в ушах, а физическая боль не приносила облегчения. Но Рита уже не могла остановиться.