***
Тамара Тростникова выслушивала историю с абсолютным безразличием, словно они вели светский разговор о погоде — это первое, что бросилось в глаза Александру. Такое положение дел нервировало, выводило из себя. Некоторые хотя бы пытаются делать вид, что им интересны жизнь и проблемы их детей, но другие, вот как она… Такие люди детей не заслуживают в принципе. — …как видите, ситуация не проста, — наконец, заключил он, пытаясь добиться от старшей Тростниковой хоть какой-то реакции. И она отреагировала — одарила его внимательным взглядом и спросила: — Вы считаете, что моя дочь всё-таки не виновата? Прекрасно, что до неё дошло. К этому он и стремился. Хотя показания свидетелей позволили привести историю к общей истине, и уличная камера записала только агрессивное нападение Тростниковой, Александр не был до конца уверен в такой версии событий. Об этой ситуации вокруг избиения было известно кое-что ещё: Тростникову обижали. И это началось задолго до того, как она якобы без веской причины напала на Оленберг. Конечно, проще всего сбросить всю ответственность на одного единственного человека, но проще не значит правильно. Кроме того, кто-то из детей мог соврать... — Уже не узнаем наверняка, — сказал он. — Но учитывая, что за все годы учёбы в её деле нет ни одного серьёзного нарекания, думаю, это просто недоразумение. — И что это означает? Материальная компенсация не нужна? — Нет. Материальная компенсация ущерба Оленберг всё ещё на вашей ответственности. Тамара Тростникова устало вздохнула: — Тогда не понимаю, зачем вы мне это рассказывали. «Ведь мне абсолютно не важно, что происходит с моим ребёнком», — представил он её мысли и почувствовал напряжение в руках. Похоже, выстраивать разговор, пытаясь поставить себя на место этой женщины, воображая, что речь идёт о его собственной дочери, было плохой идеей: они друг друга не поняли. — Чтобы вы не ругали свою дочь слишком сильно. Тростникова промолчала, устремив взгляд за спинку его кресла, к окну. Он продолжил: — По закону и уставу гимназии мы имеем право отчислить Риту, так как ей уже исполнилось пятнадцать, но я считаю эту меру избыточной. Рита может остаться в гимназии, так как это первое подобное нарушение с её стороны. Однако я не могу предсказать, как теперь к ней будут относиться другие дети, — он задумался, прежде чем добавить: — Вы знаете, что вашу дочь обижали? — Да, знаю. Вот так просто. — Что ж… — он откашлялся, окончательно убедившись, что добиваться её понимания бесполезно. — От вас требуется только финансовая компенсация семье Оленберг.***
Резкий хлопок заставил вздрогнуть, Рита обернулась. Мама вышла из кабинета завуча. На пару кратких мгновений их взгляды встретились, а затем мама развернулась в сторону лестницы. — Мама, постой, — Рита вскочила с дивана и последовала за ней. — Так что теперь? — С меня пятьдесят тысяч, — ответила она, не оборачиваясь. Сердце колотилось от волнения. — А обучение? Я… остаюсь в гимназии? — Александр Анатольевич решил, что одной провинности для исключения недостаточно, так что да. Ты остаёшься в гимназии. В глазах потемнело, а ноги едва не подкосились. Рита вцепилась в рукав маминого пиджака и сжала так крепко, что та, наконец, остановилась. — Нет! Мам, пожалуйста! Это моя единственная просьба. Забери меня отсюда! — уверенность таяла с каждой секундой, но Рита не поддавалась страхам и продолжала. — Я… я больше не могу находиться здесь. Мама мягко высвободилась из её хватки. — Ты в своём уме, Рита? — спросила она ровно и медленно. — Ты знаешь, сколько денег уже потрачено на оплату дополнительных занятий? Какого труда мне стоило пристроить тебя в гимназию с такими высокими результатами учеников? Ты хоть представляешь? — Я понимаю, — Рита давилась подступающими слезами. — Я всё понимаю, но… Я не могу оставаться здесь. Я не хочу снова видеть их всех, слышать оскорбления, чтобы надо мной и дальше смеялись. Мне так тяжело, мама! Я больше не могу... Не хочу… я ничего не хочу. Только забери меня… В конце концов, она больше не смогла сдерживаться и расплакалась. Мама посмотрела на неё со странным выражением во взгляде, а затем резко наклонилась и вздёрнула её голову за подбородок. — Хватит плакать, Рита. Успокойся… Я считаю это везением. Тебя не выгнали, даже несмотря на то, что ты избила дочь депутата. И ты всё равно хочешь уйти, только потому что боишься других ребят? Рита молчала, не зная, что ещё можно сказать. Она уже поделилась самыми большими страхами, рассказала о своей боли, но мама всё равно не поняла. И поймёт ли? Какой смысл ещё раз повторять одно и то же? Некоторое время мама неотрывно смотрела на неё, а затем вдруг с силой прижала к себе. Мамины объятия оказались совсем не тёплыми, но крепкими. Надёжными. — Что ж, ладно, — мама вздохнула у самого её уха, — в этот раз я сделаю так, как ты хочешь. От этих слов у Риты защемило сердце. На душе сразу посветлело. — Спа-спасибо, мам... — Однако ты должна кое-что пообещать мне. — Что же? Мама чуть отстранилась, сжимая её плечи и мягко поглаживая. На тонких губах появилась лёгкая улыбка, а взгляд потеплел… — Пообещай, что ты больше не будешь заниматься фотографией. Она сказала это так просто и так по-доброму, что Рита не сразу уловила смысл просьбы, а когда поняла, всё внутри застыло. Ей показалось, что она падает в глубокую яму. — Никогда? Но мама вдруг сказала: — Нет, не никогда. Только до до тех пор, пока не отучишься в школе и в ВУЗе. Ты закончишь одиннадцать классов на высший балл, сдашь экзамены, поступишь в университет и станешь грамотным востребованным специалистом, а после я помогу тебе найти хорошую работу — таковы мои условия. Это будет твоя часть обещания, но её исполнение пока в будущем, а свою часть я исполню прямо сейчас — переведу тебя в другую школу, — мама чуть встряхнула её за плечи. — Не плачь и не бойся. Я помогу тебе всё устроить. Все ошибаются, но это не та ошибка, после которой рушится жизнь, и, если постараешься, впереди тебя будет ждать обеспеченное, хорошее будущее. Конечно, ты можешь отказаться, но тогда я не стану забирать твои документы, и ты останешься в этой гимназии. Если хочешь строить свою жизнь сама, так тому и быть. Посмотрим, как хорошо у тебя это получится. Так что же ты выбираешь? «Что ты выбираешь?» — эхом прозвучало в голове. Живот Риты скрутило узлом. Почему? Почему она должна выбирать что-то одно? Жертвовать либо своим спокойствием либо своей мечтой? Мама… Как она может требовать от неё этого? Если согласиться, что она сделает? Не купит новую камеру? А если отказаться и остаться здесь… нет. Ни за что! Ходить в это место больше не хватит сил. — Я… я не знаю. Маме такой ответ не понравился — она отстранилась, и её ладони соскользнули с плеч Риты. — Я даю тебе время подумать. Поговорим об этом вечером, — с этими словами мама взглянула на неё в последний раз и направилась к лестнице.***
В кабинете физики было душно. Белые холодные лампы слишком сильно освещали сравнительно небольшое помещение, и от этого глаза уставали не меньше, чем от слишком тусклого слабого света. Одноклассники в основном болтали, только некоторые готовились к уроку или занимали места, разбиваясь на пары. Ирина понимала, что сегодня будет сидеть одна. Предвкушение скорой встречи с Ритой вызывало приступ тошноты. Ирина старалась не смотреть на дверь класса, но ничего не могла поделать с волнением — то и дело оборачивалась. За выходные Рита не ответила ни на одно сообщение, это означало, что всё совсем плохо. А могло быть иначе? Ирина рассчитывала, что хотя бы новости от Оленберг смогут подбодрить, как ценная покупка, которую получаешь в обмен на с трудом заработанные деньги. Её показания в пятницу и правда можно было расценивать как нечто, что Лиля просто-напросто купила. Оленберг честно заплатила цену — на следующий же день после разборок в кабинете завуча заявила, что поговорила с Эллой, и отныне желанная роль принадлежала Ирине. Да, Лиля честно заплатила цену, вот только это не принесло облегчения. Известие о роли горьким осадком опустилось на дно души, затмеваемое сожалением и чувством вины. Знакомая фигура мелькнула в дверном проёме и скользнула к ближайшему свободному столу. Ирина не повернула головы, но искоса глянула на подругу. Тростникова тоже смотрела на неё, пока доставала из рюкзака учебник с тетрадью и раскладывала их на парте, но затем отвернулась и больше не оборачивалась. Рита вела себя так, будто они не знакомы, и это оказалось больнее, чем представлялось. А через пару минут, почти под звонок, в классную комнату вошёл Влад. Он быстро окинул взглядом задние парты и чуть нахмурился: понял, что Рита съехала от Ирины за другой стол. Взглянув на рыжую макушку, он замялся в нерешительности. Наверное, захотел присесть на свободное место справа от неё или завести разговор. Но десятисекундное смятение предсказуемо кончилось ничем: Влад направился к своему постоянному столу, где обычно сидел один. За первую половину урока Ирина несколько раз ловила на себе внимание Клёнова. По глазам Влада неприязнь читалась легко: зелёный цвет становился едким, как желчь. Сегодня его взгляд был именно таким. Надеяться на доверительный разговор не приходилось, но между Ириной и её друзьями всё ещё оставалось связующее, потому что Влад беспокоился о состоянии Риты, но сам с Тростниковой не разговаривал уже давно. Ирина была их посредником. На выходных Клёнов не писал и не звонил, но к концу урока всё-таки нарушил молчание — она получила сообщение: «Чем всё закончилось? Она не виновата?» С тяжестью на душе пришлось ответить только: «Я не знаю. Она не отвечала на мои сообщения». Оставив тусклый след на тетрадном листе, чернила закончились. Рита забыла, что ручка почти опустела, и не взяла запасную. Всё не слава богу. Если бы она попросила ручку у Влада или Ирины, они бы не отказали, но Рита не хотела говорить ни с кем из них. Гнусная ложь Огарёвой, её предательство никуда не исчезли из памяти, а Влад… Одна только мысль о том, насколько напряжённым может быть любой разговор с ним, заставляла скукоживаться от стыда. Рита наклонилась вперёд, к следующей парте, за которой сидела Алина и Лера. Одна — мерзкая сука, вторая — нормальная, самая обычная девушка. К ней Рита и обратилась. — Лера, у тебя случайно нет запасной… ручки… Она не успела договорить: Лера отшатнулась от спинки стула, наклоняясь вперёд. Просьба осталась без ответа, хотя одноклассница не могла не услышать. Со смешанными, странными чувствами Рита решила не просить дважды. А на перемене повторилось тоже самое, только уже с другими ребятами. Кабинет, указанный в расписании как место проведения следующего урока, оказался заперт на ключ. Рита издалека увидела Лёню и Пашу, озадаченно разглядывающих дверь. До неё долетел только обрывок фразы: — Похоже, урок перенесли в другой кабинет. — Лёня… — она без сомнений заговорила с одноклассником. Хотела спросить, собираются ли они уточнять кабинет у учителя. Но Лёня содрогнулся и бросился прочь, а Паша молча последовал за ним. Они ни то что не ответили, даже не дослушали, что она собиралась сказать. Рита попыталась вспомнить, общалась ли с кем-нибудь из своего класса за сегодняшний день. Все уже должны были слышать о том, что произошло в пятницу после занятий, но никто даже не пытался спросить у неё, к чему в итоге привела та выходка. Одноклассники сторонились её. Никто не заговаривал с ней. Никто… — Рита. Она обернулась на негромкий оклик и увидела Влада. Он шёл к кабинету. Или же к ней — Рита не понимала. Ноги сами понесли её прочь по коридору. Казалось, это должно спасти от прямого столкновения. Бегство всегда срабатывало против Клёнова, но сегодня Рите патологически не везло: Влад погнался за ней. Тогда она свернула к лестнице. — Рита! Он видел, как она слетала по ступеням на первый этаж. Рита пыталась убежать, но куда? Влад понял: как бы быстро не несли её ноги, у неё нет продуманного пути побега. Ему просто нужно угнаться за Ритой, тогда ей будет негде спрятаться. От быстрого бега в горле першило, но он не останавливался и, посреди коридора на первом этаже, наконец, обогнал её. Раскинув руки в стороны, перекрыл ей путь. — Рита, постой. Что произошло? Что сказал завуч? Ты виновата или… Рита поджала губы, тёмно-карие опухшие глаза недобро сверкнули. Она вспыхнула, как пламя, коснувшееся бензина: — Какая разница? Отстань от меня! — Ребята? Он обернулся. Дверь одного из кабинетов была распахнута настежь, а Ирина стояла в проёме и смотрела на Риту. Слабый ветерок коснулся лица — Влад с опозданием понял, что Рита проскользнула мимо него. Он отвлёкся, и она этим воспользовалась, обошла кругом и бросилась в обратную сторону, снова к лестнице. Огарёва шагнула в коридор, протянула к ней руку: — Рита, пожалуйста, давай… — Оставьте меня в покое! — Рита отшатнулась от неё. — Я не хочу разговаривать с тобой! Поняла? Она сразу же убежала. Её громкие, резкие слова резали, как нож. Говорить с ней и без того было сложно, теперь же это казалось совершенно нереальным. Рита слишком зла, чтобы выслушать кого-либо, а сколько ей потребуется времени, чтобы успокоиться? Влад был готов рискнуть, принять на себя её гнев к другим. У него могло получиться снова наладить контакт — он знал, что могло, — но шанс ускользнул. Ирина опять всё испортила! И он молча прошёл в кабинет мимо Огарёвой, не обернувшись на её оклик. Рита не расскажет, с Ириной говорить не хотелось, да она ничего и не знала, Воронцов… даже думать о нём было противно до тошноты. Остался только один человек. В конце дня подвернулся удачный момент. Оленберг как раз стояла неподалёку от актового зала и, что удивительно, в компании Савы. — Лиля, — Влад окликнул её, подойдя ближе. Сава улыбнулся ему и махнул рукой, а Лиля неторопливо обернулась. В её взгляде промелькнула задумчивость, но выглядела она расслабленной и, похоже, была в хорошем настроении. — Что… Влад? Он на секунду растерялся. С чего бы ей помнить его имя? — Что произошло в кабинете завуча? — начал он. — Рита… она очень… — Я знаю. — Что? Лиля дёрнула плечами и слегка нахмурилась, отчего её лицо стало суровым и одновременно бездушным, как у гипсового изваяния. — Стас обманывал нас обеих.***
Звонок с последнего урока взбудоражил задремавший класс. В хаосе и суматохе все спешно собрали вещи и уже через пять минут оказались на улице. Рита следовала за потоком близких, но одновременно таких далёких людей. Она видела их каждый день, в течение четырёх лет, но совсем не знала их, а они на самом деле совсем не знали её. Так было всегда, хоть озарение пришло только сегодня. Рите весь день казалось, будто её не существует. Будто все окружающие имеют тело, и только она одна парит по коридорам подобно незримому призраку. Что лучше, быть в центре всеобщего внимания или не существовать вовсе? Рита с растерянностью осознала: «ни то, ни другое». Одноклассники будто сговорились игнорировать её, и теперь она чувствовала себя брошенной игрушкой. Вчера от неё не могли отвязаться, не оставляли в покое, а сегодня просто выбросили, как ненужный хлам. Последней из гимназии выходила Таня. Как всегда в окружении подружек, Сорокина спустилась по ступеням. Рита наблюдала за ней в робком молчании, но вдруг что-то дёрнуло позвать: — Таня! Какая разница. Она всё равно не откликнется, так что плевать. Но Сорокина, разрушив ожидания, вдруг остановилась и оглянулась: — Что? От внезапного ответа Рита растерялась и попыталась отступить. — Ничего. Забудь. — Идите, девчонки, я догоню вас, — сказала Таня подружкам, а сама направилась к Рите. — Что надо, Тростникова? Никакого дружелюбия. Напряжение между ними никуда не исчезало с тех пор, как Сорокину наказали. И всё же Таня оказалась единственным человеком, откликнувшимся на обращение. Рита не ожидала даже этого. — Почему все делают вид, что не замечают меня? Таня скрестила руки на груди и хмыкнула: — Боятся, наверное. Мне-то откуда знать? Может быть, им всем сейчас хочется, чтобы ты исчезла? Доносящиеся с улицы звуки машин сливались в оглушительным шум. Рита пыталась взять под контроль разум, но слова Оленберг всё равно возникали в памяти: «Всем мешаешь. Приносишь боль». Лучше бы ты исчезла. Навсегда. Она не расслышала вопрос Тани, выхватив только бессмысленное: «…что-то ещё?» и не смогла раскрыть рот для ответа. Сорокина пожала плечами и ушла не попрощавшись, а Рита осталась стоять у обочины дорожки к воротам. Затуманенный отчаянием, опустевший разум потерялся во времени. Она не знала, как долго стояла вот так без движения, прежде чем, не разбирая дороги, пойти вперёд, к кованой ограде. Что-то заслонило свет, встало на пути, но Рита заметила это, только когда столкнулась с преградой. Тёмная куртка, растрёпанные волосы, знакомое лицо. Влад стоял прямо перед ней и тяжело дышал, зрачки его глаз метались как испуганные. Не в силах смотреть на него, она опустила голову. — Рита. Если не хочешь говорить, тогда просто послушай… Мне очень жаль, что всё вышло так. Я не могу перестать думать... Правильно ли я сделал, когда рассказал только о том, что видел? Может, мне стоило соврать тогда, когда завуч… И я… прости за то, что я наговорил тебе тогда, в коридоре. Просто мне… было обидно, когда я видел, как ты уходишь с ним. Я думал, что так будет лучше, что мне станет легче и тебе тоже, но это не помогло! Наверное, я только бросил тебя одну с твоими проблемами! Рита… Пожалуйста, прости меня. «Простить тебя?» — беззвучно проговорила она. Просьба казалась бессмысленной. Влад ни в чём не виноват. Она не понимала, за что должна простить его. Не поднимая головы, Рита молча прошла мимо. Клёнов попытался остановить её: — Рита? Рита, пожалуйста… я... Но она не стала слушать и не остановилась.***
На следующий день Рита не пришла в гимназию. Парта в конце ряда, которую она занимала ещё вчера, теперь пустовала, сообщения Влада оставались без ответа, а ещё через несколько дней оба аккаунта Тростниковой — и активный, и тот, на который она не заходила давным-давно, — просто пропали, стёрлись из списка, как будто их никогда не существовало. Номер телефона был недоступен. Влад долго колебался, но к пятнице всё же решил пройтись до её дома. Уж там-то они могли поговорить нормально. Он продумывал разговор, выискивал варианты, как можно успокоить девушку, если она злится или очень расстроена. Нужно было думать об этом раньше: на стук в дверь никто не отреагировал. Ему так и не открыли. От квартиры Тростниковых он уходил ни с чем. Последняя ниточка, что соединяла их с Ритой, потерялась слишком легко и так внезапно, что невольно накатила паника. Как с ней теперь связаться? Можно вечно слоняться под её окнами, давя на жалость и моля о милосердии, но что-то наводило на мысль: проблема не в нехватке его настойчивости. Тревожное предчувствие подсказывало, что Рита не открывала ему потому, что не могла. Что если её больше не было в той квартире? Влад старался меньше думать о своей тревоге, старался не вспоминать мягкий взгляд доверчивых глаз, не вспоминать её голос и её радостную улыбку, но мысли не слушались. Он раз за разом возвращался в тот день, когда позвал Риту на чёртово «свидание» и чем больше думал о прошлом, тем больше сожалел. К понедельнику он был настолько подавлен, что не мог нормально пообщаться с дедом Герасимом — отдал старику пакет с его любимыми творожными ватрушками и молча присел на лавку. Через некоторое время рука нашарила в рюкзаке маленький обрывок бумаги, и пальцы сами собой принялись складывать оригами. Рите всегда нравились бумажные журавлики. — Всё хорошо, Влад? — спросил дед Герасим. — Уж сколько мы тут сидим, а ты ни слова не сказал. Точно ничего не случилось? Старик как всегда проницателен, чтоб его. Даже родители ни о чём не догадались. — Всё в по… — попытался сказать он, но слова застряли в горле, а к глазам подступили слёзы. Влад в панике заморгал, понимая, что не может подавить их, — всё хорошо. Тяжесть ладони опустилась на плечо, и по выражению лица слепого старика Влад понял, что тот услышал всхлипы. — Можешь не сдерживаться, Влад, — вдруг сказал дед Герасим, поглаживая по плечу. — Если тебе грустно, поплачь. И тут его прорвало — слезинки одна за другой покатились по щекам. Долго сдерживаемые, а затем внезапно отпущенные на волю чувства как всегда завладели им целиком. Влад сотрясался в рыданиях. — Я… я ошибся, — едва разборчиво говорил он. — Я пошёл на поводу у своей… своей гордости. Вместо того, чтобы поговорить… просто оставил её. Мне было так больно, потому что она выбрала его. Выбрала его, а не меня! Но я думал только о себе! Всегда! Даже когда был с ней, думал только о себе! Я думал, что поступаю правильно, но только бросил её одну. А теперь… В этом всём есть и моя вина. Какой же я… никчёмный. Дед Герасим слушал не перебивая и не переставал легонько сжимать его плечо. Пожалуй, большего и не требовалось — просто от того, что кто-то выслушал, уже стало немного легче. Достаточно даже этого. — Влад, что бы ты о себе не думал сейчас, ты — не плохой человек, — мягко сказал старик. — Я не знаю, что произошло, и в чём ты себя обвиняешь, но послушай: твои ошибки — это только ошибки и ничто больше. Что бы ты ни совершил, это не делает тебя плохим человеком, если ты раскаиваешься в своих поступках и готов отвечать за них. Влад решительно вытер глаза рукавом куртки, его губы дрожали. — Я… я хочу стать сильнее. Хочу быть человеком, способным управлять своими… своими чувствами. Чтобы больше не поддаваться им так, как всегда. Дед Герасим немного задумался: — Даже если это будет нелегко? — Всё равно. Старик промолчал и отстранился, его мутный отсутствующий взгляд застыл где-то в голых ветвях липы, там, где шумели воробьи и синицы. Мерный гул оживлённых улиц, суетливый щебет и негромкие разговоры прохожих возвращали в настоящее время. Выплакавшись, Влад чувствовал постепенное успокоение. — Как думаешь, что значит быть настоящим человеком? — спросил дед Герасим так внезапно, что он не сразу понял смысл вопроса. — Что? Что значит быть настоящим человеком? — Да. Влад замешкался. Вопрос из числа тех, ответ на который можно найти только хорошенько подумав, но у него не было ни сил, ни желания шевелить мозгами. — … не знаю. А вы знаете? — Хм… возможно. — И что же? — Ты сам должен найти ответ, — решительно заявил старик. — Если я скажу тебе сейчас, ты меня не поймёшь. Влад промолчал и в задумчивости отвернулся, взглянул на бумажную фигурку журавлика в своих руках. Что же теперь? Одно он знал наверняка: ничто больше не будет так, как раньше. Если он не станет решительнее, если и дальше продолжит вечно сомневаться, загонять чувства в самый тёмный угол души и концентрироваться на одном лишь себе, так и будет стоять на обочине. Всё это время, что бы он ни делал, всё равно оставался лишь наблюдателем, который молча смотрит, куда же дальше повернётся его собственная жизнь. Жизнью Влада управлял кто угодно, кроме него самого. В одной прочитанной им манге говорилось, что человеческую судьбу создают боги, но люди сами выбирают следовать ей или нет. Для себя Влад принял решение: если его судьба существует такой, какой видится ему сейчас, отныне он будет идти против неё. — Влад, твоя жизнь только начинается, и впереди тебя ждёт большой путь, — вдруг заговорил дед Герасим. Влад обернулся и вдруг понял, что старик всё это время наблюдал за ним. — На этом пути ты столкнёшься со многими испытаниями. Возможно, сейчас ты потерян и слаб, но я вижу в тебе крепкий дух. Пожалуйста, больше никогда не смей унижать и обвинять себя. Будешь слишком строг к себе, и однажды это убьёт в тебе человека. Что бы с тобой ни случилось, будь сострадательным к себе и к другим. Научись прощать, Влад. Прощать и принимать то, что ты не в силах изменить, для того, чтобы сохранять силы двигаться дальше. Это не просто. Иногда даже слишком сложно. Но именно прощение поможет тебе узнать ответ на мой вопрос. И когда ты поймёшь, что же означает быть настоящим человеком, найдёшь то, что все люди так упорно ищут.***
Негромкий перезвон бубенчиков и колокольчиков напоминает нежную мелодию. Порыв, ворвавшийся в комнату через распахнувшееся окно, достиг кухни, тронул подвешенную в дверном проёме связку сверкающих прозрачных кристалликов и металлических трубочек музыки ветра. Переливы звуков едва слышны, но им удаётся вырвать её из забытья. Поток старых воспоминаний так похож на сон. Может, она и правда уснула? Маргарита тянет тяжёлую руку к лицу, проводит пальцами по потрескавшимся, как сухая земля, губам. Нет. Она не спала, просто вспоминала. А на чём остановилась? Мама… Мама забрала документы на следующий же день, а Рите разрешила остаться дома. Она сделала выбор, приняла навязанные условия и отказалась от занятия фотографией. Тогда это казалось единственным выходом, она не задумывалась, чем это может обернуться в ближайшем будущем. Позже, два года спустя — только тогда она наконец поняла, что именно для неё значило увлечение фотографией. В непростой, пугающей своей хаотичностью, жизни каждый человек находит спасение в чём-то своём. Для кого-то спасением становятся друзья и семья, для кого-то — работа. Увлечения, стремления к великой цели, безудержное веселье, вкусная еда, секс, табак, алкоголь, дурь — всё лишь способы сбежать от неприглядной реальности, успокоить душевную боль. Всё — лишь спасение от страданий. Для Риты спасением была её маленькая мечта. Она не хотела расставаться с фотографией. Кроме разбитой камеры оставалась ещё одна — полароид. Фотоаппарат мгновенной печати, подаренный Владом на её день рождения. Рита не пользовалась им, потому что берегла, да и кассеты имели свойство заканчиваться, а, израсходовав запасы, ей бы пришлось искать новые. Но главное — фотоаппарат работал, и мама не знала, где именно он был спрятан. Рита лелеяла надежду, что удастся пользоваться подаренной камерой вместо разбитой, однако… чехол оказался пуст. Она перевернула комнату вверх дном, обыскала всё. В выдвижных ящиках стола — ничего, под кроватью — ничего, на полках с мягкими игрушками и куклами — ничего, в шкафу и под шкафом — ничего, в самом тёмном углу шкафа — ничего. Полароид исчез. А чуть позже произошло ещё кое-что. Оказалось, мама сберегала деньги не просто так: родители долгое время думали о переезде, но с Ритой этот вопрос никогда не обсуждался, как и любой другой вопрос, затрагивающий «взрослые дела». Скорее всего, они не стали говорить ей потому, что со сменой дома в жизни самой Риты ничего бы не изменилось. Просто пришлось бы ездить до гимназии на автобусе, а не идти пешком — ерунда, а не перемена. Да и сама Рита против переезда не возражала. К ней частенько приходили мысли о том, что хорошо бы съехать куда-нибудь подальше от тёмного пропахшего гнилым деревом подъезда, крошечной старой кухни с потрескавшейся оконной рамой и этого жалкого подобия кровати, на котором ей приходилось каждую ночь спать поджимая ноги. Одним словом, перспектива расстаться со старой комнатой не вызывала сожалений или тоски. Только погружаясь в воспоминания, Рита ощущала грусть, но в последние дни она старалась не оглядываться на прошлое и не вспоминать ничего. Однако даже в переезде, в по большей части приятном и желанном событии, нашлась гнильца. Рита обнаружила её совершенно случайно, когда собралась заглянуть на кухню и невольно подслушала чужой разговор по телефону. Голос мамы из прошлого звучит как эхо: — Да, переезжаем завтра. А что она? Забрали документы. Знаю, говорила, но я подумала… нам всё равно бы пришлось это сделать. После переезда с деньгами придётся туго, да и ездить в гимназию каждый день с другого района не очень удобно. Мы найдём более подходящий вариант. Утром третьего февраля такси остановилось напротив небольшого двухэтажного дома в районе Ленгородка. Приземистое здание с покатой крышей и староватой кирпичной облицовкой не было в запустении — источало уют и походило на жилое. Низкий деревянный забор выкрашен белой краской, прямо как в американском кино, только зелёного газона не хватает — вместо него узкая клумба, засаженная сиренью и розовыми кустами, укутанными плёночным одеялом. Порог и двери были хорошо видны с улицы. Как старомодно! Так уже сто лет никто не строит — дворы принято заколачивать железным высоким забором и желательно сплошняком, чтобы никто ничего не слышал и ничего не видел. Рита долго рассматривала свой новый дом, стоя перед калиткой с большой, набитой одеждой, спортивной сумкой и пакетами. Внешне она оставалась спокойной, но внутри неё клокотало волнение. Мысль о том, что отныне в её жизни наверняка грядут большие перемены, больше не отпускала. — Ну что, заходим? — сказала мама с улыбкой. Она уже очень давно не выглядела такой радостной. Крошечная прихожая рядом с просторной кухней перетекала в коридор и вела к гостинной, ванной и первой спальне, а узкая лестница поднималась на второй этаж к весьма уютной второй спальне и кладовке. По сути второй этаж был меньше первого и скорее напоминал большой чердак, но Риту это не смутило, она всё равно решила поселиться здесь. Понравилось то, как хорошо широкое юго-западное окно освещало комнату, обещая долгий светлый день с утра и до самого вечера. Ей больше не придётся включать лампу в три часа. Родители не стали долго рассматривать её новую комнату, спустились на первый этаж и сразу же начали обустраиваться. Рита бросила сумку на покрытую махровым пледом кровать и осмотрелась. Мебели немного: высокий вместительный шкаф для одежды в углу, мягкая кровать, на которой можно вытянуться в полный рост, да старый туалетный столик советских времён. Зеркала немного в пятнах, но проблема не в них — как и всё старое, столик пропитался слоем несмываемой пыли и пах своеобразно. Рита почувствовала, что если будет смотреть на него ещё хотя бы пару секунд, окончательно решит выбросить или как минимум перетащить в кладовку. Она не брала с собой слишком много вещей, захватила только самое необходимое. А остальное осталось в квартире, отправилось к новым хозяевам или оказалось в мусорке — большинство вещей удостоилось последнего. Рита пересмотрела пожитки и выбросила всё, что заставляло чувствовать себя плохо или слишком сильно напоминало о том, как она жила прошлые полгода. В багаже сохранилась только пара подобных вещей. Рита раскрыла сумку и сразу же увидела пустой чехол. Она медленно взяла его в руки и, присев на кровать, долго разглядывала последнее, что осталось от полароида. Ну ничего, у неё есть небольшие накопления, и, если собрать денег ещё с нескольких праздников, тогда, быть может, хватит на новую камеру. Быть может… И тут она нашла второй предмет — коробку с кулоном-бабочкой. Подарок Ирины. Рита так ни разу её и не надела — не было повода, — а теперь… Она не доставала кулон с того самого дня, как Огарёва оболгала её. Рита долго не решалась снять крышку, а когда, наконец, сделала это, и холодная металлическая бабочка оказалась на её ладони, вдруг не выдержала и рассмеялась. Тихо и горько. — Чёрт… Как же это глупо! Смех становился всё громче, истерические нотки просачивались в него всё чаще. Сначала Огарёва, а потом ещё и мама. Рита прислонилась спиной к закрытой двери и упёрлась руками в колени. Она просто не могла замолчать. Взгляд сам собой упал на старые зеркала туалетного столика. Из стеклянных глубин за Ритой наблюдало жалкое существо: худощавая фигура в розовом свитере словно принадлежала ребёнку, а не пятнадцатилетней девушке, и эти кудрявые волосы, собранные в хвост на затылке... смотрится просто нелепо. Кожа на лице и костлявых плечах покрыта веснушками, как забрызгана грязью. Убожество. Рита сама не заметила, как истерический смех превратился в горькие рыдания. Она плакала. Опять. — Ненавижу… Ненавижу всех! И тебя… тебя я тоже ненавижу! Острые крылышки бабочки больно впились в ладонь, когда Рита сжала руку. Кулон с размаху полетел прямо в туалетный столик. Звон расколотого стекла едва не оглушил, когда центральное зеркало разбилось на кусочки и осыпалось на ковёр. На первом этаже шума никто не услышал. Тем же вечером она решилась. Больше не раздумывая ни секунды, взяла в руки ножницы, зажала волнистые волосы в кулак и остригла до плеч. Измениться внешне проще, чем измениться внутри, но это только начало. «Хватит», — повторяла она. — «Хватит жалеть себя! Все мои проблемы от того, что я была слишком глупа. Но теперь я больше не буду жалкой. Нет. Мне нужно измениться. Мне нужно стать сильнее, чтобы другие люди начали уважать меня. И тогда больше никто, ни один человек никогда не сможет ранить меня». Снаружи четырехэтажное кирпичное здание школы выглядело не так уж плохо благодаря свежевыкрашенному фасаду и новеньким перилам на ступенях, да и большая спортивная площадка, огороженная высоченной зелёной сеткой, давала надежду, что это не худшее место, в котором можно провести последние три года учёбы. А вот внутренняя обстановка: потрепанные временем стены со старыми обоями, скрипучие деревянные полы и душные кабинеты, заставленные грубыми, покрытыми сотым слоем краски, стульями и обшарпанными партами, вынуждала плакать от жалости. К этому нужно просто привыкнуть. Государственные школы так же далеки от престижных холёных гимназий, как бомжихи далеки от моделей. Она помнила, как поправила воротник расстёгнутого бомбера и пригладила чуть задравшийся подол новенькой юбки перед тем, как впервые переступить порог той классной комнаты. Оценивающий взгляд пожилой учительницы — новой классной руководительницы, — прошёлся по ней с головы до ног, и с нескрываемым неодобрением задержался на подведённых острыми стрелками глазах и чёрной кожаной бархатке на шее. Мария Фёдоровна зашуршала бумажками и прочистила горло, прежде чем обернуться к классу и во всеуслышание объявить: — Ребята, знакомьтесь, это Маргарита Тростникова. Теперь она будет учиться с вами. Подавляя раздражающую тревогу, она подняла голову. Выпрямилась, уделила каждому из присутствующих не больше секунды внимания и улыбнулась: — Можете звать меня Марго.