***
— Добро пожаловать, отпрыск! — торжественно сказала Киана под знатным слоем светло-серой пудры. — Пусть мой вампирский бал развлечёт тебя. Реджини почувствовала, как внутри что-то нехорошо засвербело. Отпрыск. Её не называли так уже пару десятков лет. — Благодарю, госпожа, — ответила командор как можно теплее, хотя по глотке уже ползло леденящее и тошнотворное: оно явилось из прошлого, с формулировками, с цветами, с запахами. Оно явилось даже несмотря на то, что «вампирский бал», устроенный невестой Элана, был шутовским подобием тому, что Реджини видела в Усталаве. Так счастливый домашний котёнок пытается походить на чёрную пантеру и так последний питакский горлопан подражает диве. Всё это было смешно, но оно всё равно продралось и ударило в голову. Реджини повело так, словно она уже успела влить в заиндевелую глотку дюжину бокалов того, что подружки невесты называли кровью. Смешно… Она решила остаться на месте и больше никуда не идти, через пару мгновений тремор пришёл к ней сам — Реджини поспешила спрятать пальцы в шерсти большущего пса. Тот очень вовремя шмыгнул ей под руку: никто ничего не заметил. Кроме Ланна. — И не говори, — он вдруг нашёлся под второй её рукой, хотя командор и сказать-то ничего не успела. — Мне тоже подумалось, что наземные свадьбы какие-то пугающие. Давай пойдём отсюда куда-нибудь… туда. Подождём, когда маскарад закончится. Посмотрим, чем успел закусить Альфирин. Я слышал, они тут не досчитались пары гостей… И Ланн повёл её от звонкого вампирского гнездовья в сторону телег. Реджини шла, но здесь её уже не было.***
Она стояла там среди таких же отпрысков, холёных и обезображенных, как и она сама. Двенадцать юношей (если считать и её тоже) с прекрасными лицами и пустыми глазами вытянулись перед своей графиней стройным рядком, как тонкие сваи прибитые к болоту. Реджини заставила себя забыть имя этой возвышенной старухи, но «Шепчущая Тиранша» всё ещё господствовала в памяти. Шепчущая Тиранша. Так графиню называли все в её дряхлой провинции. Голос её никак не прорезался — верно не проходил через вздутую шею, графиня могла только шептать, и от того, вокруг неё царила ужасающая тишина, такая плотная, что, казалось, её границы можно было нащупать руками. Она несла с собой этот приглушенный кокон, где бы не находилась. Даже вампирские балы, которые она давала два раза в месяц, из-за ауры принуждённой тишины становились скорее плясками на могильнике. — Подойди, отпрыск, — вышептала графиня, и один из них подошёл. Шепчущая Тиранша сидела на сколоченном под неё троне так, будто навсегда прилипла к нему задом. Никто из них не был до конца уверен, что это за существо. Просто карлица или изрядно отъевшаяся гномица с облетевшими бровями… Так или иначе, даже вампирство вышло ей не к лицу. Она была серой, с маленькими крысячье-красными глазами и как будто бы вся текла вниз. Десятый отпрыск подошёл к ней и встал на колено, как их учили. Графиня зашуршала юбками, зашевелила руками. Потом удовлетворённо шикнула. Десятый отпрыск вернулся в строй, на его голени остался красный след от измерительной ленты. Он спешно натянул гармошчатый чулок. — Подойди ко мне, мой прелестный отпрыск, — крысиные глазки сделали новое движение, и Реджини подобралась под этим взглядом. Ласковые определения обрамляющие слово «отпрыск» в устах Шепчущей Тиранши никогда не были добрым знаком. Темнота Усталава тошно липла к окнам. Реджини подошла, упала на одно колено, нырнула пальцами под кюлоты, быстро спустила белую чулочину. Графиня катнулась вперёд, не отлипая от трона, опоясала выставленную ногу лентой. Зажала серыми пальцами, оценивающе осмотрела получившуюся петлю. — О, мой славный, — прошипела почти лелейно. — Для мужчины у тебя слишком тонкие ноги. Все силы Реджини уходили на то, чтобы не дрожать коленкой. Слишком тонкие ноги. Тиранша могла уничтожить своего отпрыска и за меньший изъян. Однако даже она понимала, что всерьёз оценивать мужчин в них ещё рано: всем в её юношеской свите было не больше четырнадцати. Реджини и вовсе двенадцать. — Ступай, — сказала ей Шепчущая. Ох, как она рванула — тощая нога чуть не выпрыгнула из морщинистого, как графиня, чулка прочь. От сердца отлегло: у неё пока неподходящие ноги, значит, Тиранша не будет танцевать с ней на предстоящем балу и не выберет в фавориты. Окончив замеры, она выбрала десятого. Через пару минут, принимая статус нового фаворита, он рухнул куда-то в облако её юбок, по-рыбьи раскрыл рот, накрепко присосался к опалой шее. И в его пустом взгляде на миг отразилось что-то ещё.***
— Ты не выродок и не чудовище, Реджини. Но ты должна делать всё, что она тебе скажет. Всеми силами избегай наказаний, но и не проявляй себя слишком ярко. Если станешь фаворитом или угодишь под плеть — она увидит… На щеке у Реджини лежала по-живому тёплая рука. Когда мама приходила в себя или наоборот впадала в отстранённые бормотания, она могла часами заглаживать дочь, словно вину, и исходить наставлениями. В такие моменты Реджини смиренно закрывала глаза, точно под солнцем и впитывала слова матери, как продрогшая земля первую горячую грозу. — Она ненавидит то, чем не может по-настоящему обладать. Она измучает любую женщину, если та… Посмотри, что она сделала со мной! Что она сделала с нами… Реджини хорошо знала эту историю: у Шепчущей Тиранши водилась такая забава — выискивать девушек, о красоте которых ходила молва, и ломать их как можно больнее. Когда эта тварь утащила маму, Реджини ещё только готовилась появиться на свет. Её ждали полноценная «жизнь по-человечески» и счастливое детство в любящей семье, но мама угодила под взгляд графини и под её клыки. Жизнь Реджини отравили ещё в утробе: теперь она не дочь своих родителей, а отпрыск Шепчущей Тиранши. — Ты мой прекрасный ангел… — мама тронула её висок губами сечёнными сеткой шрамов. — Ей не нужно этого знать. Оставайся в её глазах изящным мальчишкой, не Реджини, но Реджиллом. А я придумаю, как нам бежать с земель Сойводы до твоего взросления. — Говорят, скоро она выведет нас в бальный зал и скажет убивать друг друга. Реджини лежала с закрытыми глазами и чувствовала, как по лбу скатывается локон красивых маминых волос. Говорить не очень хотелось, но мамины руки застыли на месте, а это верный признак, что сама она вот-вот скатится куда-то в глубины себя и там замкнётся до следующего прояснения. — Если она скажет, мне нужно будет их всех убить? — Тебе — не нужно. Пусть Реджилл участвует в её зверствах, но тебя там не будет… — губы мамы улыбнулись в висок, а потом судорожно зашептали. — Ничего не бойся. Тебя здесь нет. Ты умерла ещё там, и теперь ты ангел. Мой светлый, мой чистый ангел. Ты летаешь высоко отсюда, ты не чудовище, чудовища не могут так высоко летать…***
Дескари летел высоко над городом. Потом его туша вцепилась в Кенабрес всеми богомольими лапками. Оказалось, даже чудовища могут подняться высоко… — Меня здесь нет, — едва слышно проговаривает Реджини и обхватывает белыми пальцами нарукавник, чтобы остановить позорную дрожь в правой ладони. — Меня здесь нет. Это командор пятого крестового похода сейчас выйдет к королеве Голфри и её народу… Всё будет в порядке. Меня здесь нет. Реджини на мгновение закрывает глаза, делает шаг из походного шатра — и навстречу этим бедным, обречённым людям выходит их командор.***
Среди многих умений, которые им категорично прививали, чтобы приносить всестороннюю пользу графине, чудом нашлось место для декоративно-прикладных искусств. Юношам из почетной свиты отпрысков было разрешено мастерить подарки для госпожи. Реджини плела нарядную измерительную ленту. И втихаря ещё одну — уже не для застывшей в вечности старухи. Для мамы. При дворе графини та оправдывала своё существование тем, что занималась изготовлением одежд. Но не успела Реджини закончить хотя бы одну ленту до конца, как Шепчущая Тиранша возжелала знать, с чем её дорогой отпрыск так долго возится. — Это лента, — шёпотом сказала Реджини. — Для измерений. Графиня взвесила незавершенный подарок в сухой руке. Потом бросила взгляд на Реджини. Та тяжело сглотнула; Тиранша — женщина, рядом с которой невозможно было решиться на голос. Оказавшись с ней в одной комнате, все начинали шептать. Даже барды. — Подойди, — тихо позвала она. Реджини пошла, как на верёвочке. Графиня тяжело стекла с трона. Деловито измерила сначала талию, потом приказала встать на колени и стиснула в кольцо ленты реджинины плечи. Надолго замолчала в глубокой задумчивости; подаренная лента с узелком, хранившим результат мерок, покачивалась под её ладонью петлёй виселицы. — Надо же. Какие трепетные пропорции. В таком-то возрасте… Вот сейчас она всё и увидит, подумала Реджини ужасно спокойно. По большому счёту, она уже давно мертва — она далеко отсюда, пусть эта тварь делает с ней, что хочет. Жаль только маме не успела ленточку доплести. — Ты отличаешься от всех этих разросшихся увольней. Я… тронута, отпрыск. Подарком тоже. Реджини моргнула. Графиня радушно призвала её встать с колен. — Реджилл… Да, это она её так назвала. Реджилл со всеми своими трепетными пропорциями стоит перед ней, а Реджини уже давно в швейных с мамой — подставляет щеку под тёплую ладонь. — Мой прелестный Реджилл. Я хочу, чтобы ты стал моим талисманом и фаворитом. И уже неважно Реджини ли, Реджилл… внутри враз похолодело у них обоих. — Ты придёшь ко мне завтра, — прошептала в их холодный живот Шепчущая Тиранша. — И получишь то, что я пожелаю тебе дать.***
В первом же паникующем порыве Реджини решила удариться в бега. Локальные бега, надо сказать: за пределы провинции ей уж точно никак не просочиться, потому она просто стремилась забиться в какой-нибудь угол. Самый тёмный нашёлся в задрипанном трактире, где лощённый мальчик из свиты графини показался местной публике таким бредом, что на нём не стали задерживать внимания. Реджини забилась куда-то под стойку, как очумелый дикий заяц. Так и сидела, прислушиваясь, не идёт ли кто с известием «графиня передумала, хочет видеть тебя прямо сейчас». — Что пить будем? — вдруг спросили где-то наверху. — Что? — ошалело вздёрнула подбородок Реджини. — Вот и я спрашиваю, что, — флегматично отозвалось белое лицо, глядящее на неё красными глазами. — Где — мне без разницы, хоть на полу оставайся, хоть на стойку садись. Реджини огляделась всё ещё шуганно, будто не могла понять, как она вообще тут очутилась. Перевела дыхание. Потом поднялась. — Ты не потащишь меня к графине? — Я трактирщик, а не потаскун. Какой-то мужик гоготливо рассмеялся неожиданной шутке, но трактирщик коротко глянул на него из-под белёсых бровей, и тот подавился ободком пивной кружки. Хотя этот вампир за стойкой не выглядел враждебным, никакого дружелюбия он тоже не излучал. К его поясу была прилажена внушительного вида дубина, а лысый, яично-белый затылок казался таким шишковатым, что появлялась мысль: он и сам дубиной не раз получал. — Смотрю на тебя и вижу, хреново вам там живётся, — сказал трактирщик и склонился над стойкой так, что едва не макнул амулет Кайдена Кайлина в кружку отгоготавшего мужика. — На вот. И поставил перед Реджини какое-то здешнее пойло. Отгоготавший мужик выпучил мутные глаза от удивления: видимо, такая щедрость трактирщику была не очень-то свойственна. — Что это? — недоверчиво спросила Реджини. — Свежая кровь эльфийских девственниц, только для своих, — ровно сказал трактирщик с белокаменным лицом. И только многим позже она узнала простую трактирную истину: услышав от Гемила Хоккса эту фразу, ты можешь обнаружишь в своей кружке всё, что угодно. Кроме свежей крови эльфийских девственниц. Впрочем, терять ей всё равно уже нечего — она выпила предложенное одним махом, до дна, как не пьют даже гогочущие мужики. Голова вмиг потяжелела, зато на душе стало легко, как, должно быть, в небе.***
Ланн давно заметил, что командор не умеет веселиться. Что на посиделках Пивной Тележки, что в поместье Дейрана, на винном эксперименте Нэннио и во время празднества в честь отвоёванного Кенабреса — веки её тяжелели от алкоголя, но она продолжала цепко смотреть на всех присутствующих, будто анализировала, как в этот момент должна себя чувствовать. — Просто уточню, ты же знаешь, что это не обязательно? — Что не обязательно? — Сидеть тут с потерянным видом и за всеми приглядывать. Пьянка — не бой насмерть, будет тяжело, но без тебя как-нибудь сдюжат. О потерях я потом сообщу. Кстати, где мой пояс? Ланн рассеянно взглянул куда-то вниз, Реджини понаблюдала за ним ещё пару секунд, а потом макнула взгляд в трепещущую кругляшку жидкой луны с своём стакане. — Значит, у меня потерянный вид? — Как сказать… Ты вроде тут, но тебя здесь нет. — А что, если меня здесь и правда нет? — Ничего себе, — нахмурился Ланн. — Ну, тогда… Тогда, где бы ты там не была, я буду шататься неподалёку. Ланн вдруг пошатнулся и поспешил присесть. И тогда командор коротко засмеялась. Впервые за всю вечеринку. Веки её были тяжёлыми, но на душе полегчало.***
На следующий день она стояла перед графиней, впиваясь острой коленкой в пол, и ждала получить то, что Шепчущая Тиранша пожелает ей дать. — Дайте свободу моей маме, — горячо сказала Реджини в пол. — Отпустите её, и я… всё, чем я являюсь, будет принадлежать вам. — О, мой мальчик. Всё, чем ты являешься, уже принадлежит мне. Графиня прошептала это почти умилённо, голова её поехала по большой шее к плечу, как верхушка талого торта. — Лишний повод держать отпрысков подальше от их бесстыжих матерей. Посмотри, из-за этой женщины ты решил торговать собой. Реджини смотрела на трещины в полу. Ей казалось, подними взгляд — и везде будут эти трещины, весь мир поколотый, особенно здесь. — Но это очень милое требование, — продолжала графиня, шевеля трещинками морщин вокруг рта. — Что она тебе сказала? Что твой отец рыбак или, может, заморский аристократ, а я так вероломно разлучила их? Изуродовала ей лицо и пустила несчастную по кругу? Реджини смотрела вниз. Красно-чёрные трещины тянулись к её ногам. — Да будет тебе известно, что эта девка сама приползла ко мне — дешёвая сойводавская шлюха, какой-то клиентик располосовал ей лицо. Брешешь. — Она искала лучшей жизни и приползла ко мне, слышишь? И я дала ей то, что она искала, в обмен на жалкий человечий зачаток, который она притащила за юбкой. Я и тебе подарила лучшую жизнь под моим крылом, отпрыск, или ты предпочёл бы слыть грязным сыном шлюшки? Старая мразь. — Я не могу её… как ты сказал? Освободить. Твоя мать отдала всё, чтобы жить при моем дворе. Реджини подняла на графиню взгляд. Перед глазами всё было в пульсирующих трещинах. — Теперь встань. И прими мой дар. Серая старуха выудила одну из спиц, на которых держалась её причёска. Неглубоко вогнала её в слоёную шею. Из прокола наружу выползла густая, точно резиновая, бусина тёмной крови. — Только губами, мой мальчик, — предупредила Шепчущая Тиранша. — Никаких зубов. Реджини стремительно подошла, проявляя лестное для графини нетерпение. Прильнула губами к графининой шее — сухой, как чулок с песком. И в следующий же миг намертво стиснула зубы. Она не пила и не глотала — отфыркивалась от этой вязкой гадости, как животное. Она проникала дальше — перекусывая ярёмные вены, вгрызаясь в гортань, надеясь добраться до самых хрящей. Реджини сама не поняла, как оказалась на другом конце залы. Графиня ли её отбросила или другие отпрыски налетели роем… но она лежала на полу, скрючившись и отплёвываясь уже непонятно чьей кровью. — Чудовище! Какое же ты чудовище! — надрывалась в своём хрипящем шёпоте Тиранша и, кажется, присвистывала дырками в шее. Отпрыски с пустыми глазами держали Реджини, и графиня ходила по её рукам. — Думаешь, ты первый, кто пытался меня убить? Желаешь получить смерть в наказание? Ну нет… Ты не будешь со мной торговаться. Не хочешь быть фаворитом, хочешь быть шлюшкиным выродком… Не выйдет, я придумаю тебе судьбу пострашнее. Делай, что хочешь, думала Реджини, не издавая ни звука, даже когда под квадратными, как молоток, каблуками графини дробились последние кости в ладонях. Меня здесь.***
После этого Реджини надолго потеряла статус фаворита. Какое-то время её наглядно не лечили — приходилось ходить с конечностями тряпичной куклы и жрать мордой-в-миску, как пёс. Даже после магии, руки заработали не сразу — ленточка для мамы получилась кривой, но крепкой. — Это подарок, — сказала Реджини. Мама приняла измерительную ленту из её трясущихся рук и просияла. — Ну-ка дай-ка, — и сразу же пустила её в ход. Реджини замерла в ленточных кольцах, словно в объятиях. — Мам… — осторожно позвала спустя пару секунд, слушая, как мама, измеряя, что-то занято напевает под нос. — Ты помнишь, кем был мой отец? — Что за вопрос? Разумеется, помню. Твой отец был аристократом из Талдора. Реджини прерывисто втянула носом воздух; на прошлой неделе её отец был рыбаком из Речных Королевств. — А что такое? — Ничего. — Хм… — мама задумалась; не над её отстранённым ответом, она анализировала снятые мерки. — Твоя фигура меняется. — Ничего. Завтра у отпрысков снова турнир. Прямо на балу. Теперь играем до трёх. — сказала Реджини, но в ответ не дождалась никакой реакции. — Не волнуйся, я выживу. Пальцы мне не очень мешают. Она сказала, что возьмёт победителей с собой в путешествие. Я посмотрю на мир, подумаю, куда нам с тобой бежать… Может быть, даже в Талдор. Ты скоро что-нибудь придумаешь, и мы уедем… — Да, — сказала мама, пристально разглядывая разметку на ленте. — Я что-нибудь придумаю.***
— На следующее утро она повесилась. На этой самой ленте. Лицо командора оставалось бесстрастным, хотя Ланн, кажется, уже несколько раз за этот разговор переломился пополам — легко, как игрушечная стрела. — Знаешь, я никогда её не прощу, — сказала Реджини. И добавила без всякого перехода: — Ты точно не хочешь с ней поговорить? Ланн тяжко взглянул в сторону постоялого двора, где остановилась блистательная торговая представительница Риа Нат. — Ты не подумай, я не учу тебя жить, — быстро проговорила Реджини перед тем, как уйти. И Ланн надолго застыл у надсадно трещащего уличного костра: — Да нет, ещё как учишь.***
Кажется, всё это время ей удавалось выживать только потому, что она уже давно была мертва. Даже когда из всей юношеской свиты в живых осталась только она, даже когда вот-вот должна была начаться уготованная Шепчущей Тираншей судьба пострашнее, даже, когда графиня позвала её в свои покои, чтобы как следует одарить своего победителя, своего чемпиона, Реджини было особенно плевать. Она вошла в спальню и разделась — с вызовом, с подчёркнутым пренебрежением, точно шлюшкин сын. Это было даже смешно: наблюдать, как менялось старухино лицо, когда та увидела слишком тонкие для мужчины ноги, грудь ещё острую, как лисьи мордочки, белый пушок под животом. Вот теперь-то она, Реджини, была здесь. Впрочем, уже не важно. — Чудовище! Чудовище!!! Графиня лихорадочным движением отделилась от кровати, кончина Реджилла сковала её лицо гримасой ярости. Реджини поняла, что мстить за него она будет больно и, может быть, медленно. Тогда Реджини улыбнулась и мысленно унесла себя высоко в небо, где не было ей преград. Только глаза её видели, как отчего-то лопнуло стекло самого близкого из окон, как на мгновение зависли в воздухе осколки под искристой силой какого-то заклинания. Графиня покатилась по полу серым валуном, громко застучали десятки ног, копыт, лап… Тогда она впервые увидела, как они работают... Со старой вампиршей расправлялись педантично, последовательно, словно по инструкции. Из арки выбитого окна в комнату сочилась темнота Усталава, снаружи в этой темноте варились чьи-то крики, одни — предсмертные, другие — восторженные. Реджини стояла на стекле одетая только в мурашки. И обдуваемая всеми ветрами, чувствовала себя высоко в небе, так ей сейчас было хорошо. — Командир, да тут целый притон! Не обманул информатор, мы бы эту деревеньку… мы бы эту дыру днём с огнём не нашли! — из коридора в комнату торжественно просеменил кудрявый халфлинг на упитанном кабанчике. — Это даже уже не Сойвода. Ну, территориально. Эй, а с этой что? Реджини не смотрела в его сторону — взгляд её саваном лежал на том, что осталось от графини. — Там ещё дети. Помельче. И женщины… много. Будут приказы, командир? — Женщин выведем, если пойдут, — сказал низкий мужской голос где-то высоко. — С отпрысками придётся решать. Командир замолчал. В следующий миг на голые плечи Реджини опустился отстёгнутый походный плащ, такой широкий, что в него можно было завернуться, как в одеяло. Он был весь в заплатах, пах костром и звериной шерстью. — Мы — Орден Савана, — не спешиваясь, сказал командир, когда Реджини наконец подняла к нему лицо. — Мы уничтожаем мёртвое, потому что служим живому. Теперь выбирай — живая ты или мёртвая? Человек или чудовище?***
В Пятом Крестовом было страшнее, чем в детстве (интересно, что там такого было?) и страшнее, чем в Ордене (кажется, она где-то служила?). Всякий раз, когда становилось невыносимо, она отделяла себя от командора — оставляла её сражаться на земле, а сама устремлялась высоко… И тогда приходили силы. И наливался золотом нимб, и летели белые перья. Она не чудовище, она ангел… Чистый, светлый ангел. И теперь они все это видят… Ох, если бы только она увидела её сейчас… Кто? Она бы поняла, что все её слова были правдой… Кто?! И тогда она бы никогда её не покинула. Теперь сотни сотен хотят быть рядом с ней, ходить под её командованием, быть под её крылом. Она не чудовище, она — ангел. В Бездну всех богов и всех демонов, она ни за что не откажется от этого! Она так давно к этому стремилась! Почему?.. Почему это было так важно? Вспоминай. Командор зажмурилась, попыталась воспроизвести в памяти чьё-то лицо. Вспоминай! Лицо искажалось, превращалось в чужое с рогами, и тогда командор постаралась вспомнить хотя бы своё. Но из темноты на неё смотрел какой-то безликий ангел, и наливался золотом её нимб, и летели белые перья. Командор Пятого Крестового судорожно вжалась дрожащими пальцами в грудь и вдруг очень отчётливо поняла: Меня здесь нет. И обернулась к тем, кто уже давно ожидал её ответа: — Хорошо, Иомедай. Я приняла решение.