Не бьется больше сердце зверя Средь бела дня, сразил его звездой Тот, кто идет, опасностям не веря Уоррен, Альберт, охотник молодой…
-… Охотник… молодой… — Уоррен цокнул языком и покачал головой. — Нет, некрасиво. Дом «пороховых бочонков» находился в двух сотнях метров от заброшенной часовни. Альберт Уоррен вошел без стука и сразу же непроизвольно сморщился от резкого запаха рома и табака. Сквозь охотничий плащ чувствовалось тепло, ярко горел камин. В воздухе плавал белесый дым. Накурено было так, что можно было топор вешать. Но даже запах курева не мог перебить ароматы грязных ног, пота и пороха. Охотник раздраженно фыркнул и, повесив плащ на вешалку, вошел в гостиную. — Мать моя-женщина, блудный сын вернулся! — засмеялся Смэшер, выдыхая большое облачко дыма. Капитан сидел в крупном кресле, босыми ногами к камину и явно наслаждался жизнью. — Что-то ты сегодня рановато. Кристина, наконец, выставила тебе счет за услуги, и ты дал деру, аха-ха-ха?! — Она выставит, — усмехнулся Уоррен. — Эта женщина преследует меня уже второй месяц. Уже не знаю, как от нее отделаться. Рад, что ты выспался, капитан. Мне вот не до сна. Охотник достал из нагрудного кармана сложенный в четыре раза листок бумаги и передал Сэмвелу. Тот, нахмурившись, взял. — Что это? — Ты почитай, — буркнул Альберт, падая на видавший виды диван. Ножки внезапно не выдержали обломились. Уоррен от неожиданности выругался, под хохот капитана. — Твою ж… паршивая ярнамская мебель! — Мебель, или твоя толстая задница? Ну-ка, посмотрим, что тут у нас. Так, вопиющий случай, вероломно… Так стоп, это что за дерьмо? — Ты читай дальше. Вопиющий случай произошел минувшей ночью в квартале «Железных свечей». Лютер Папаллардо — известный меценат, владелец работного дома и один из самых достойных и уважаемых граждан Ярнама был вероломно и жестоко умерщвлён неким безымянным охотником. Как утверждают свидетели, неизвестный вломился в здание работного дома используя динамит, не обращая внимание на то, что в задании находились невинные малютки. В результате жестоких, неоправданных и преступных действий неизвестного охотника погибли двое невинных гражданских, а здание работного дома, дарившее приют несчастным сироткам, было сожжено. Ущерб, нанесенный городу преступными действиями охотника, исчисляется тысячами в серебре. Церковь утверждает, что неизвестный не является штатным охотником, не подписывал официальный городской контракт и не проходит церковных трансфузий. Городская жандармерия комментировать ситуацию отказалась. Сей вопиющий случай ярко демонстрирует весь непрофессионализм частных охотников, их преступные замыслы. Остается лишь уповать на мудрость городских господ и то, что они, наконец, положат конец независимой охоте и прировняет частных охотников к обычным преступникам. Кем они, совершенно очевидно, и являются! — Сукин сын! — вспыхнул Смэшер, швыряя газету в огонь. — Ты читал это дерьмо?! Тут нет ни единого слова о чудовище! Говард прикончил это жирнозадое зверье, а сраный газетный червяк даже не потрудился указать это в своей мазне! — А кого волнует правда? — фыркнул Уоррен, удобно ложась на диван, опуская цилиндр на глаза. — Мы нарушаем монополию Церкви на охоту. Конечно их карманная пресса будет нас поносить. Было бы странно, если бы они нас хвалили. — Клянусь, надо этому писаке сломать его гнилые пальцы! Или взять его да в закрытый район на ночку, к ликантропам. Пусть пообосрется хорошенько, видать, начнет ценить охотников! Послышались шаги, и в комнату, медленно и засыпая на ходу, вошел Говард Кенуэй. Крепкий торс покрывала сетка жутких шрамов, полученных на охоте. Он был в одних штанах, босиком. — Из-за чего опять орет наш псих-капитан? — зевая усмехнулся он. — Клятые бумагомаратели написали о тебе вшивую статью! — Да, и что сказали? — Говард рухнул в свободное кресло и жадно прильнул к кружке со свежесваренным кофе. — Что я преступник и зря убил бедного-несчастного мецената? Уоррен ответил: — Они сказали, что ты ворвался с помощью динамита. Никто не верит, что ты сделал это пушкой. — Сволочи! — театрально разозлился Кенуэй. — И зачем, тогда, я ее таскаю? А вообще, когда о нас писали что-то хорошее? — Вот что я об этом думаю, парни, — зло начал Смэшер. — Пусть эти жуки пишут. Да, пусть пишут что хотят. Когда твари полезут изо-всех щелей, а они полезут — все эти ссыкуны крючкотворцы, все эти книжные пидерасты прибегут к нам, умолять защитить их от зверя! Или они сами станут зверьми, и тогда я с огромным удовольствием выпущу им кишки! Уоррен приподнял край цилиндра и поймал взволнованный взгляд Говарда. — Что? Что вы так, черт вас подери, смотрите? — Между азартом охотника и опьянением кровью — тонкая грань, — осторожно сказал Говард. — Всего шаг — и ты на той стороне. Мы за тебя беспокоимся, дружище, только и всего. Сэмвел Смэшер вдруг расхохотался, искренне и тепло. А затем, вдруг посмурнел, глубоко затянулся и сказал, глядя на танцующие в камине языки пламени: — Я охотник, я убийца. Таким меня сделала война, да и тебя, Говард, тоже. И грязную кровь мне пустили по венам не за лидерские качества и башковитость, как тебе, и не за то, что члена Хора трахнул, — Уоррен загадочно улыбнулся, оценив отсылку на абсолютно ложный слух про него. С той женщиной в серебряной маске у него сложились теплые, дружеские отношения. Она была исключительно приятным собеседником, но не более. — Мне нравится убивать, и я хорошо умею это делать. И зверье убивать не в пример приятнее, чем людей. Так что я буду охотится, буду рвать на куски чудовищ, защищать людей. И всякую падаль, как и зверей, я растерзаю в клочья и принесу в жертву кровожадным богам Ярнама. — Аминь, — капитулировал Говард. — Только будь осторожен, дружище. Помнишь, как закончили те несчастные тупые ублюдки в старые времена? — У старых охотников у всех мозги набекрень были, — отмахнулся Смэшер. — И среди них не было настоящего хорошего солдата, одни бандиты да фанатики чертовы. Уоррен расслабился, стараясь абстрагироваться от бурной беседы друзей. Очередной темой для трепа двух ветеранов войны стали, как это часто бывало, новые церковные охотники. Сэмвел поносил их, Говард наоборот защищал, и дружеские подколки и забавные тычки сменяли друг друга. Стороннему наблюдателю могло показаться, что эти двое вот-вот набросятся друг на друга с кулаками, но Уоррен прекрасно знал, какие тесные узы связывают этих двоих. Капитан Смэшер и лейтенант Говард Кенуэй знали друг друга задолго до прибытия в Ярнам. Они почти десять лет сражались с врагами Республики в одной из бесконечных колониальных войн. Оба были кавалеристами, офицерами родом из знатных семей, лелеющими мечту добиться высоких чинов, а попавших в мясорубку жестокой войны. Они оба прошли через ад, и не раз спасали друг друга. Когда жена и двое дочерей Кенуэя погибли от малярии, Смэшер не бросил друга, не дал ему спиться и броситься на штык. А когда Сэмвел получил пулю в живот в одном из сражений, Говард шесть часов нес его до лагеря, отказываясь бросать, казалось бы, обреченного капитана. Они были боевыми братьями. Уоррен до сих пор не понимал, как смог стать для них своим. Сын знатного оккультиста, джентльмен, получивший блестящее образование в одном из лучших университетов Европы — они, по-хорошему, должны презирать его. Но Уоррен проявил себя храбрым охотником и исключительно полезным, десятки раз выводил их живыми из, казалось бы, обреченных схваток, благодаря тайным техникам и могучим артефактам. Пытаясь вспомнить день их знакомства, мистик погрузился в сладкий сон без снов. Проснулся он, как обычно, на закате. Звуки городской жизни стихали, уступая место тишине, предвещающей начало очередной ночи охоты. Запирались замки, окна закрывали тяжелые шторы, над городом поднимался тяжелый запах церковного ладана. Несмотря ни на что, люди все еще верили, что он отгоняет проклятие. Уставшее солнце медленно опустилось за горизонт. В свете зловещего заката шпили Ярнама казались черными шипами, острыми стальными клыками города, мечтающего впиться в небеса, чтобы, растерзав, вдосталь напиться крови. «Убийца чудовищ» — громкое оружие, даже слишком громкое и Уоррена не на шутку раздражал звук работы механизма. У оккультных техник был свой звук. Тихий, звенящий, словно тысячи крохотных колокольчиков сливались хором где-то на задворках сознания. И он был куда приятнее на слух грубого и брутального лязга. Но Говард любил этот звук. Именно с таким ревущим лязгом, вонзающимся в барабанные перепонки, словно когти зверя и должна прерываться жалкая жизнь заражённого. Жуткая цепь очертила плавную дугу и обрушилась на вопящих зараженных. Грязь и гниль блестела на стальных шипах вил и самодельных копий. Обросшие шерстью, с когтями, рвущими подушечки пальцев и торчащими клыками несчастные пытались заколоть Кенуэя, держа среднюю дистанцию, за что моментально поплатились. Ревущая цепь врезалась в их искаженные, изувеченные проклятием зверя тела и на сырой камень мостовой хлынула грязная кровь. Глаз раскалился в руке Уоррена, каждой вспышкой звездного сияния находя новую цель. Прожигая дыры в засаленных, пыльных жилетках и рубашках, покрытых засохшей кровью и рвотой, превращая черепа в раскаленный, зловонный пар. Оккультист прикрывал впавшего в азарт боя Смэшера. Капитан хохотал и выл, точно бешенный волк, кидаясь на толпу ощетинившихся клинками и нехитрым инструментом бедолаг с гремучим молотом. Взрывные удары страшного оружия превращали плоть в дымящийся фарш. Зараженные сбились в банду и пытались заманить охотников в ловушку недалеко от старых районов. Вышло неплохо, и, если бы острый глаз Смэшера не разглядел в тени темный силуэт стрелка, кто-то из «бочонков» получил бы меткую пулю. Теперь же несчастные бросались, надеясь задавить охотников толпой. Кровавая жажда и безумие лишили их чувства самосохранения. Воздух дрожал от мощи космической энергии. Тайный аромат ладана и озона, перемешался со зловонием жженной плоти и шерсти, пороха и ружейного масла, ужаса и свежей крови, обильно хлещущей на мостовую. Ревел «убийца чудовищ», грохотал гремучий молот, кругом властвовала смерть и ярость жестокой схватки. Окно одного из домов раскрылось. Уклонившись от ретивого зараженного, Уоррен краем глаза заметил в окне мужчину с тяжелым военным мушкетом и ожидал выстрела в спину, но, внезапно, гражданин открыл огонь по чудовищам, вскрывая черепа каждым метким выстрелом. У его дверей горел алый фонарь. Альберт улыбнулся и кивнул гражданину. — Так их, охотник! Бей это поганое зверье! — закричал тот, снося начисто голову зараженной женщине метким выстрелом. — Весь квартал нам загадили, демоны! Последний безумец рухнул к ногам Сэмвела Смэшера и тот, скривившись в ярости, бил того по лицу тяжелым армейским сапогом. Череп несчастного зверя выдержал дюжину ударов, прежде чем треснул. Мостовую «квартала кожевников» пропитала кровь. Уоррен убрал глаз в карман, морщась от боли в обожженной ладони. Внимательный глаз насчитал почти дюжину убитых зараженных. Самая крупная банда за последние несколько месяцев. — Сэмвелл… — Получай! Получай, сукин сын! Получай! — Смэшер, черт подери! — рявкнул Говард. — Он уже сдох! Пожалей сапоги. Капитан нехотя остановился и, тяжело дыша, извлек из поясного кармана самокрутку. Его примеру последовал и Кенуэй, успокаивая нервы отличным лонгширским табаком, взятым в доме убитого на закате ликантропа. Уоррен не курил, запах курительной смеси драл легкие, вызывал дурноту, затуманивал разум. А ведь разум — его единственное оружие. — Все целы? Запас пузырьков у всех полный? — спросил, затягиваясь, Кенуэй. — Сэм? — Ага… — Сэмвелл, у тебя ТОЧНО полный запас? — Да полный, полный, черт возьми! Что-ты как нянька, мать твою! — Проверь! Капитан раздраженно выругался и заглянул в подсумок. Увиденное заставило огорченно присвистнуть. — Половина, — буркнул он. — Видать, потратил в бою. — Вот, возьми мои. Меня не ранили ни разу. — Спасибо, — сказал Смэшер, удивительно робко для такого жестокого и сурового мужчины. — Ну, мы хорошо поработали. Сегодня эти твари никого не сожрут. Куда теперь? Предлагаю в бордель! Капитан засмеялся, приглаживая усы. — Тебе лишь бы в бордель. Ночь охоты едва началась, чудовища не ждут. — Так о чудовищах и говорю. Местная бордель-маман ломит такие цены — ну точно чудовище, в облике жирной старухи. Уоррен криво усмехнулся. Конечно же капитан шутил. За годы совместной охоты он давно привык к таким предложениям и был безмерно раз Смэшеру за них. После кровавой резни нет ничего лучше грубого, низкого юмора. Без него очень легко сойти с ума. В вопросе не было смысла. «Бочонки» всегда шли одним и тем же маршрутом, ночь за ночью сражаясь с чудовищами трех опасных кварталов. На закате они покидали базу и, пробираясь через лаз, устремлялись в небольшую часовенку, где ждали наступления темной ночи. А затем, выходя в полумрак, освещенный сиянием факелов, шли проторенной тропой. Сперва квартал кожевников, Речман-стрит, Кловер-стрит, Тобсквер-стрит и коровник мистера Джеквелла. Затем гетто бедных странников, зараженный мирскими болезнями квартал, куда сгоняли всех прибывавших в Ярнам, в поисках исцеления и не имеющих круглой суммы в золоте за душой. Гетто чахло от чахотки, сифилиса, проказы и еще бог знает какой заразы. Военные держались от него подальше, церковных охотников не хватало, и несчастные приезжие часто становились жертвами залетных ликантропов. Потому приветствовали охотников, делясь едой и выпивкой. Даже если угрозы не было. После охотники направлялись в «квартал железных свечей», а затем, уже ближе к рассвету, к борделям квартала «красных фонарей», откуда проще всего вернуться на базу. А затем — пьянство, кутеж, женщины и кабацкие драки, вдали от моралистов Церкви. Жизнь коротка, охотник может погибнуть в любую из жестоких ночей — а раз так, то и смысла ограничивать себя нет. Так думал Смэшер, иной раз так вел себя и Кенуэй, но не Уоррен. Оккультист предпочитал отдыхать от работы за хорошей книгой. Чаще всего — за томиком поэзии. И так день за днем, год за годом, пока последний зверь Ярнама не будет уничтожен. И эта ночь должна была пройти так же, как и всегда. Но судьба очень не любит, когда ее удары становятся для людей повседневной рутиной. Она любит удивить человека, ударив туда, откуда бедняга не ожидал получить оплеуху. И у секретного входа в гетто охотников настиг громкий, пронзительный звон дальнего колокола. По спине Уоррена пробежали мурашки, Смэшер и Кенуэй мрачно переглянулись, обращая взгляды на шпили верхнего квартала, откуда этой ночью доносились звуки особенно ожесточенной схватки. Колокол звонил не переставая. — По ком звонит колокол? — мрачно спросил Сэмвел. — Это охотничий колокол, ребята, — взял слово Уоррен. — Сигнал… мольба о помощи. Похоже Церковных охотников кто-то прижал к стенке. И дела у них плохи. Действительно плохи. Грубо говоря: хуже некуда. «Они там умирают» — Надо показать этим сосункам, как работают настоящие охотники, — усмехнулся Смэшер. — Ай-да в богатенький квартал, устроим резню на чистой улочке, подышим духами вместо дерьма, в коем-то веке. — Согласен, — кивнул Уоррен. — Пойдемте. Говард? Кенуэй медлил, сам не понимая почему. Его одолевало странное, противоестественное чувство. Словно в глубине его разума обитало нечто, отчаянно протестующее от этой затеи. Что-то в его душе требовало бросить Церковных охотников и продолжить свой крестовый поход по проложенному за годы маршруту. Он посмотрел на друзей и зажмурился, чувствуя, как в глубине черепа пульсирует боль. «Мы каждую ночь делаем одно и то же. Охота на одних и тех же врагов, на одних и тех же улицах. Так было и так должно быть, иначе… иначе можно проснуться в кошмаре… проснуться в кошмаре… Что-то страшное может произойти, если мы пойдем. Не надо идти…не надо менять старые привычки…» «Да что это со мной? — подумал Кенуэй, чувствуя злость на самого себя. — Охотники своих не бросают. Колокол прозвонил. Кем мы будем, если не откликнемся на зов?» «И все же…» — Говард? — Выдвигаемся. Только, ребята, будьте осторожны. У меня чертовски плохое предчувствие.***
Первое, что «пороховые бочонки» Кенуэйя почувствовали, приближаясь к богатому кварталу: зловоние. Пахло так, словно, неподалеку разом сдохло несколько тысяч крыс. У роскошных, раскрытых настежь ворот с рычажным механизмом стояла молодая охотница с колоколом на подставке и била в него так, словно ненавидела всей душой. Ее вид еще сильнее встревожил Кенуэя, и тот уже не пытался скрыть волнение при виде зловонного смога, окутавшего богатый квартал. Самая ухоженная территория Ярнама поражала своей роскошью и истинным великолепием. В отличие от бедных районов, здесь архитекторы постарались на славу, желая приблизить городскую знать к вычурной и пафосной роскоши королевских рыцарей. Здесь, больше, чем где-бы то ни было в архитектуре преобладала готика, поражая зловещей красотой стальной декоративной ковки и изысканных статуй. Не было наползающих друг на друга домов — лишь аккуратные, суровые, но прекрасные особняки двух и трех этажей, с роскошной черепицей на треугольных крышах. Печные дымоходы чадили, в черное небо вздымались столбы белесого дыма, сливаясь с туманом. Мостовая улица без единой лужи тонула в белесом смоге, повсюду звучали выстрелы, слышалась ругань, перепуганные крики и, временами, раздавался отчаянный, полный агонии женский вопль. — Помощь пришла, — сказал Смэшер молодой охотнице. — Мы услышали звон… — Держись подальше от этого квартала! — испуганно ответила девушка. — Там смерть! Независимым охотникам там нечего делать. Моя подруга там… умирает. — Деточка, посмотрим, кому там нечего делать. Пойдемте парни, покажем этим сосункам, как надо охотится. — Не беспокойся, прекрасная леди. Как тебя зовут? — мелодично и ласково спросил Уоррен, легонько касаясь руки охотницы. Та легонько вздрогнула и, заглянув в глаза, немного успокоилась. Голос Альберта оказывал на женщин странно-гипнотическое воздействие. — Я… Анастасия. — Не бойся ночи охоты, Анастасия. Мы знаем свое дело. «Пороховые бочонки» искоренят скверну зверя, какие бы страшные формы она не приняла. Охотница благодарно кивнула. Голос, а может и здоровенная пушка за спиной Кенуэя, успокоили ее. — Удачи, старый охотник, — сказала она, тепло улыбнувшись. — Прошу, спаси мою подругу. Мы с детства вместе. Ее крики… я не могу… не могу их больше слышать. Слезы потекли по ее щекам. — Мы сделаем все, что в наших силах, красавица. Верь. «Бочонки» прошли через ворота и тут же разразились ругательствами. Смог, бледным туманом расползавшийся по окрестностям стелился здесь сплошным ослепляющим ковром. Недалеко, рядом с крупным костром стояла дюжина церковных охотников, вооруженных до зубов. Рядом с кромкой пламени лежали раненые: шестеро растерзанных, окровавленных охотников. Их белые одежды стали алыми от крови. Вид ран удручал. Такие оставляют крупные твари, вроде кровоглотов и пиявок Кейнхерста. Несчастные стонали, умирая. Мало кто из них доживет до утра. — Великий Идон, — прошептал Уоррен, глядя в туман. Пламя, разожженное охотниками, держало зловонную белую пелену подальше от раненых, но охоте такие действия не помогут. За линией обороны Церковников сплошная белая стена. Из нее вновь донесся полный боли вопль, смешанный с мольбами остановиться. Словно нечто в тумане медленно поедало девушку, упиваясь воплями, растягивая страдания. — Это не хорошо. — Кто, черт подери, пустил сюда гражданских?! — заорал главный охотник, рослый мужчина средних лет, в поношенном черном плаще с кожаной жилеткой. Волчий колпак измазан кровью, повязка скрывала суровое, видавшее множество ужасов лицо закаленного бойца. Он подошел к ним и, впившись взглядом в Кенуэя, спросил: — Что ты, черт возьми, здесь делаешь? — Мы пришли помочь, — ответил Уоррен. — Охотники, «Пороховые бочонки», пришли на зов колокола. — Пришли спасти ваши задницы, — усмехнулся Смэшер, прикуривая. — Дрянь дело, да? — Долбанные частники, — буркнул старший. — Все вы психи ненормальные. Но знаешь что? Мне насрать, сумасшедший ты или нет! Там, в тумане, моя охотница умирает, и я не могу ее вытащить! — Этот туман необычный, — подметил Уоррен. — Туман нагнали чудовища. Твари изрыгают целые клубы этого чертового смога из каких-то отверстий в спинах. Они здоровые, как ликантропы и умные, как стая енотов. Если бы я мог видеть в этом чертовом тумане! Вновь раздался вопль, смешанный с плачем и мольбой. Казалось, Уоррен слышит, как чавкает тварь, обгладывая кости несчастной. — Идон, почему она еще жива? — спросил Альберт. — Они нас выманивают, — холодно, со злобной сталью в голосе ответил старший охотник. — Мучают ее, чтобы заманить нас в туман. Но будь я проклят, если поддамся. — И вы не собираетесь спасать ее? — Каким образом?! — вспыхнул церковник. — В этом тумане дальше собственного носа не видно! Я уже потерял в нем дюжину ребят. Хочешь попытать удачу? Дерзай. Я больше никого туда не пошлю. Старший церковник вернулся к своим, отдавать распоряжения. — Мы пойдем туда, — решительно сказал Уоррен. — Мы пойдем в туман. И уничтожим зверей. — Конечно пойдем, — нервно хмыкнул Смэшер. — Но как быть с туманом? Нихрена же не видно? Кенуэй вдруг понял и широко улыбнулся. — А нам глаза не нужны, — сказал он, хлопнув Уоррена по плечу. — Ты будешь нашими глазами. Нам нужна веревка. Свяжем друг друга, чтобы не потеряться, а Уоррен будет направлять наше оружие! — Хм, может сработать! — Вы, ребята, психи, — захохотал Смэшер. — Сделаем это! — Сделаем! Веревка нашлась быстро. Под изумленными взглядами церковников, охотники связали друг друга по талии и, побросав докуренные самокрутки, решительно шагнули в туман. Старший посмотрел на Уоррена и, верно заметив, что тот безоружен, сказал: — Сумасшедший сукин сын. Сраный чертов псих, земля тебе пухом. А затем Альберт закрыл глаза, раскрывая разум космической энергии. Зловоние тумана сбивало с толку, гнилостные миазмы оседали на языке с каждым вдохом, но отточенные навыки не подвели. Тьма рассеялась вспышкой космического сияния немыслимого спектра, и Уоррен увидел мир таким, каков он есть на самом деле. Тумана словно и не было. Вместо него, у дальних стен, полу пригнувшись к земле, таились шестеро лысых ликантропов. Белая кожа блестела слизистой пленкой, узкие пасти щетинились россыпью уродливых кинжалов-клыков, головы покрывала россыпь черных глаз. В самом центре небольшой кольцевой площади лежала, в луже крови, бледная молодая охотница. У ее ног сидело чудовище и медленно глодала правую ногу, слой за слоем сдирая мясо с костей, будто и вправду желая продлить агонию несчастной. Почуяв добычу, звери медленно и решительно двинулись на охотников, завывая и улюлюкая. — Видишь зверя? — нервно спросил Смэшер. Сердце колотилось от смеси страха и возбуждения. Пелена тумана казалась абсолютной. — Я дальше своего носа не вижу. — Да, — спокойно ответил Уоррен, касаясь веревки. — Идут к нам. И много. — Я атакую, — приказал Кенуэй, активируя механизм «убийцы чудовищ». Охотники за пределами тумана услышали свирепый лязг оружия. — Сэм добивает. Уоррен — не лезь в бой. Не отвлекайся на магию, будь глазами. Только глазами. — Ясно. Пожирающая охотницу тварь медленно развернулась и, чуть пригнувшись, бросилась в бой, чувствуя свежую кровь в плену тумана. Лоскуты шёлкового костюма свисали с изогнутой, деформированной спины, едкая слюна брызгами летела из пасти. — Десять часов! — заорал Уоррен. «Убийца чудовищ» взревел и тварь, застигнутая врасплох, не успела осознать свою ошибку. Жертва вдруг стала хищником, охотник словно видел ее и попал точно в цель. Цепь оружия рассекла воздух и играючи снесла голову зверю, залив мостовую гнилостно-желтой кровью. Из открытой раны повалили клубы бело-серого дыма. Обезумившие от ярости монстры бросились в атаку, алкая человеческой плоти, одержимые жаждой растерзать того, кто устоял в смертельном тумане. — Двенадцать! Шесть часов! Пятнадцать! Сэм, на одиннадцать, на одиннадцать, черт подери! Говард, мразь крадется слева, на восемь, четыре локтя! Цепь смерти очертила непредсказуемую дугу, неся смерть чудовищам с жутким, рычащим лязгом и хрустом терзаемой плоти. Уоррен не ошибался, кровь охотников бурлила в жилах, ужас слепой схватки подмяло безумие битвы и азарт охоты. Никогда раньше они не дрались с таким противником. Бой с бледными «курильщиками» был настоящим испытанием их дружбы и командной работы. Цепь отрывала лапы, перебивала хребты, сносила черепа, заливая все кругом кровью, а гремучий молот превращал лежащих в дымящийся фарш. Отточенные за годы совместной охоты инстинкты проявились во всей красе. Охотники чувствовали друг друга и, иногда, Говард даже атаковал до приказа Уоррена, понимая местонахождения врага по натяжению веревки. Некоторые монстры, в слепой ярости добегали до троицы, и падали замертво, застреленные дробовиком Сэмвела Смэшера. — Девять часов! Раненная измученная охотница завороженно смотрела на них, не веря своим глазам. Ничего подобного она не видела. Перед ее глазами предстал апофеоз мастерства охотничьего ремесла. Говард Кенуэй разил чудовищ, словно старый охотник древности, словно сам легендарный Герман или Людвиг восстал из мертвых, чтобы свершить месть за ее боль. Последний зверь рухнул, разорванный напополам. Но бой не закончился. — Твою мать, — охнул Уоррен. — А вот и вожак. — Вожак?! Где? Альберт немного завидовал друзьям за то, что они не видели тварь, крадущуюся к ним из мрака. Размером с кровоглота, монстр походил на жуткую смесь волка, крысы и церковной пиявки. Гибкие лапы с громадными когтями бесшумно касались земли, слюна стекала из деформированной пасти. Из костяных наростов на спине валил белый дым. — Впереди, — тихо ответил оккультист. — Его так просто не зарубишь, ребята. Огромный. — И из пушки не постреляешь, — хмуро подметил Говард. Промахнется — ядро попадет в задние, а там люди. — Черт. Рааа! Ну давай! Подходи, зверь! Ребята, пригнитесь! Охотники опустились на колено и Кенуэй принялся раскручивать жуткий хлыст над головой. Зубчатая тяжелая цепь, ухая, рассекала воздух, увлекая туман за собой, подобно стальному торнадо. Вожак тварей почувствовал угрозу, гибель стаи породила в душе новорожденного чудовища страх и осторожность. Зверь не спешил атаковать, выжидая, когда охотник сделает первый шаг. — И что теперь? — спросил Сэмвел. — Я парирую его удар, — решительно прорычал Говард. Мне нужно всего несколько секунд… — Черт, это плохая идея! Если оружие заклинит — тварь тебя разорвет на куски. «Нет выбора, — подумал охотник, чувствуя тихое рычание сквозь пелену тумана. — Живыми оно нас не выпустит» Говард в последний раз взмахнул цепью и резким выпадом хлестанул перед собой, целясь туда, где, по словам Уоррена, поджидала тварь. Но зверь был готов. Он ловко отскочил от смертельных зубьев и, почуяв шанс, метнулся в атаку. Даже сквозь туман охотники ощутили смертельную ярость чудовища, его первобытный голод и неискоренимую злобу. Щелкнул механизм, зубья «убийцы чудовищ» с лязгом помчались друг к другу, силясь перегнать быстрого зверя. Время словно замедлилось, тварь выскочила из тумана, алкая насадить охотников на когти, но не успела. Говард перегнал ее всего на одну миллисекунду. Смертельный срок в яростном пылу охоты. С криком злобы и радости Кенуэй поднырнул под серебристые полосы когтей и вонзил «убийцу чудовищ» в грудь «курильщика». Обжигающая скверной кровь хлынула на одежды. Рев боли ударил по ушам, Смэшер торжествующе закричал, замахиваясь гремучим молотом. И тут сердце охотника упало. Последний зубец пострадал от удара о камень мостовой и не зафиксировался должным образом. В тумане Говард не заметил крошечной неисправности, подписавшей ему приговор. Раненный монстр пронзительно взвыл и бросился бежать, оттолкнув Смэшера словно тряпичную куклу. Сильнейший рывок сломал запорный механизм и цепь разложилась сама собой, цепляясь зубьями за стальной наруч Говарда. Всего мгновение он ошалело смотрел как тварь убегает с торчащей из груди цепью, а затем закричал от боли в предплечье и полетел следом. Обезумевший от боли и страха «курильщик» потащил всю троицу за собой, как здоровенный пес волочит тщедушную хозяйку за поводок. — Твою мать! — орал Смэшер, пытаясь избавиться от веревки, но та лишь сильнее натягивалась. Камень мостовой рвал униформу, сдирал кожу, болезненно впивался в спину и икры. — Сукин сын! Боль свела зверя с ума. «Курильщик» пронесся мимо изумленных церковников, снес начисто ворота и помчался куда глядели глаза, волоча за собой троих незадачливых охотников. Уоррен потерял концентрацию и получил камнем по голове, Смэшера безжалостно крутило и лишь Говард сохранял видимость контроля. Камни рвали плоть, превращались охотничьи костюм в лоскуты. Адреналин, страх и ужас притупляли боль, и он отчаянно пытался избавиться от злосчастного наруча. «Курильщик» свернул в переулки, впечатав троицу в стену и поволок их по лужам грязи, дождевой воды и испражнений. Бег становился все менее ровным, рев ярости сменился на жалобное поскабливание обреченного существа. Видимо, удар Говарда, все же, был смертельным. «Курильщик» медленно погибал. Потеряв остатки рассудка, зверь снес хлипкую перегородку и устремился к обрыву. Говард понял: сейчас тварь просто вылетит и рухнет на нижний уровень города, увлекая охотников за собой. Предчувствия сбылись, охоте конец. Кенуэй заглянул в глаза окровавленному Смэшеру и выхватил палаш. — Нет, — испуганно рявкнул Сэмвелл. — Говард, не делай этого! НЕ надо! Говард! — Прощай, старый друг. — Нет! Кенуэй размахнулся и со всей силы рубанул по веревке, отсекая себя от товарищей. Уоррен и Смэшер покатились в сторону, свободные от хватки. Они ранены, сильно ранены, но не смертельно. Говард сделал то, что должен был и не испытывал страха и скорби. Скоро все кончится. Вспышка боли сменится абсолютной тьмой и охоте придет конец. Оружие сломалось, застряло в теле зверя…нелепая, несправедливая смерть, но… разве она бывает другой? Смерть всегда внезапна, и, как назло, застанет каждого в неприглядном месте, с кучей дерьма в штанах. Кенуэй закрыл глаза и почувствовал, как холодный камень уходит из-под него. «Курильщик» вылетел через перила и камнем полетел вниз, на россыпь крыш «квартала мануфактур». «Прощайте друзья» — Говард! Нет! — орал Смэшер. — Нет! А затем краткий миг полета сменился оглушительным ударом о ветхую треугольную крышу. Мир вспыхнул тысячью оттенков багрового, острые подгнившие доски рассекали плоть, позвоночник трещал, алым огнем боли взрываясь в голове. А затем, последний удар принес долгожданный мрак.