Old Hunter

      Говард открыл глаза, оглядываясь по сторонам и обнаружил себя в тесной комнате, больше похожей на тюремную камеру. Облупившиеся стены сплошь покрывали малоразборчивые письмена и каракули, по углам цвела черная плесень, пахло сыростью, потом и аммиаком. Из небольшого решетчатого окна пробивался тусклый лунный свет, освещая камеру. Боли не было, как и понимания того, где же он оказался, рухнув вместе с чудовищем в пропасть. Кенуэй прекрасно помнил, как перерубил веревку, спасая друзей. Помнил удар и пронзительную боль. И вязкую тьму, пожравшую весь мир. — Я… умер? — буркнул Говард. — А? Разговорчивый? — раздался голос из дальнего угла камеры. — Надо-же. Надо-же… еще одна Алиса, помчавшаяся за белым кроликом? Или ты шляпник, одержимый безумием? Может, палач Королевы Червей Или ты сам кролик, и пришел поиздеваться надо мной? Ох-ха-ха-ха, какая разница?       Говард медленно поднялся, глядя на человека, вжавшегося в плесневелый угол. Старый костюм запылился и покрылся плесенью, в длинных, кудрявых волосах блестела дымная паутина. На сером, землистом лице сверкали мертвым огнем большие глаза. Незнакомец был пугающе худ, одежда висела на его плечах, словно на вешалке. Впалые щеки отдавали синевой. — О, конечно, я знаю, как сильно манят тайны, — продолжил он. — Тайны, опутанные тайнами, внутри еще больших тайн. Они сплетаются между собой, пытаясь стать частью единого, большого секрета… и дробятся на тысячи осколков… да, осколков… осколков. — Кто ты, парень? — хмуро спросил Кенуэй. — Кто я? Я? А кто я? Никто… больше никто. Забытый, брошенный, проклятый — поделом. — Но имя-то у тебя есть? — Имена несущественны… — незнакомец вдруг ни то засмеялся, ни то зарыдал. — Тогда что существенно? — Ничего… и все. Был Алисой, мчавшейся за кроликом, одержимый желанием раскрыть древние тайны. Раскрыл… переплетение реальностей, сон внутри кошмарного, еще более ужасного сна… древние боги, сплетающиеся за границей возможностей… жертвы, принесенные для науки, их кровь и муки должны были положить конец вопросам… но они все не заканчивались, ни жертвы, ни вопросы, и ищущие тайн сходили с ума, ужасаясь своему падению и бесконечности знания… и я, сошел с ума. Ха-ха-ха…       «Понятно, — подумал Говард. — Бедный парень безумен, как сова в полдень» — Где это я? — спросил охотник, оглядываясь. — Ярнамская королевская клиника для душевно больных, — усмехнулся сумасшедший. — А вернее — ее отражение в мире кошмаров. Ничего здесь не так, как должно быть… ничего не узнаю. Коридоры не те, двери не там, пациенты… не такие. Все как раньше — и все диаметрально иначе… зеркальная подделка, клетка для безумцев…был главным врачом, психиатром. Теперь пациент… ирония. — Я в психушке? — изумился Говард. — Нет… и да, все просто и сложно. Это сон… Впрочем, располагайся. Найди в этом аду себе гниющую постель и прими кару за грехи, как я. Заперт… нет выхода… одиночество, вопли, секреты… ох, София, я так ошибся, так ошибся. Я вас всех подвел ха-ха-ха-ха…       Кенуэй подошел к ржавой железной двери и обнаружил, что она не заперта. Навалившись плечом, он с чудовищным скрипом проржавевших петель открыл камеру. Воздух в коридоре казался густым и спертым, как в старинном склепе. — Как ты…это сделал? — изумился безумец. — Дверь не поддается… нет-нет, это все иллюзия… ха-ха-ха. Но я пойду за ней, да, конечно же пойду! О, мой белый кролик, не исчезни как все иные иллюзии. — Сумасшедший сукин сын, — буркнул Говард, выходя из камеры. Безумец последовал за ним, больше походя на призрака, или живого мертвеца. Коридор с двумя рядами ржавых дверей по обе стороны тонул в полумраке, освещенный лишь светом луны, пробивающимся сквозь пыльные окна. Кругом царила абсолютная, мертвая тишина. Время от времени поглядывая на бредущего следом психа, Кенуэй шел к выходу из клиники и, чем дольше шел, тем яснее осознавал, что дойти то никак не выходит. Он словно находился в причудливом бреду. Лестница могла вести в тот же коридор, откуда и уводила, двери менялись местами, решетчатые ограждения растворялись и вырастали перед ним. Остановившись перед деформированным портретами главных врачей, охотник тяжело задышал, чувствуя, как сердце сжимают тиски ужаса. — Где же выход? — простонал он. — Выход? — спросил безумец. — Он везде. Кошмар клубится и бурлит без остановки… верх визу, пол — это потолок, окна ведут в земную твердь, а бетон пола жидкий, словно прохладные воды лунного озера… — И зачем я вообще с тобой разговариваю? — зло фыркнул охотник, продолжая путь. Вроде бы второй коридор слева он еще не исследовал. — Ты чертов псих. — Псих… да, определенно, самый настоящий. Но я-то понимаю, как работает это место, в отличие от тебя, кролик, — сумасшедший ехидно улыбнулся. — В кошмарном сне материального нет, и материя течет, словно вода. «Налей» ее в любую форму, и она станет ей, воплотится, как воплотились твои друзья, Уоррен и Смэшер. — Мои друзья здесь?! — встрепенулся охотник. — Они тоже попали в кошмар? Где они?       Псих цокнул языком и покачал головой. — О да, тут клиническая картина… дружок мой, ты попал в нужное место, к нужному человеку. Раз уж ты освободил меня и тем самым вернул мне «ключ», я проведу с тобой и твоими друзьями маленькую терапию. Вправлю вам мозги. — Не нуждаюсь в лечении от психопата.       Псих загоготал. — О да! О да! Разумеется… разумеется нуждаешься. НО! И я тоже. Без друзей трудно, да? Выход всегда был рядом, только захоти проснуться и будешь дома. О, и советую поторопиться. Кошмар у каждого свой и ТВОИ демоны уже родились в этом мире.       Кенуэй обернулся, бросив взгляд в дальний конец коридора. Сердце сжалось, по спине пробежали мурашки. Он почувствовал, как в лицо ударил жар и волосы на руках встали дыбом. Там, озарённый лунным сиянием, стоял жуткий, просто чудовищный охотник в широкой шляпе. Чёрный плащ с алой подбивкой разорван и едва колышется на ветру, лицо скрыто за полумаской, на правой ноге двойной кожаный ремень. В руке охотник сжимал убийцу чудовищ, сплошь покрытую кровью и кусочками плоти. Кровь пропитала одежда, стекала по костюму к ногам, лужей растекаясь перед ним. Глаза горели жутким желтым огнем. Безумец с хохотом растаял в воздухе, оставив Кенуэя наедине с кошмарным охотником.       «О Боже» — Убивать! — взревел монстр, бросаясь на Говарда. Кенуэй резко развернулся и, закричав от ужаса, бросился наутек, словно садовый вор, бегущий от сов-людоедов. — Убивать! На куски рвать! Купаться в крови!       «Бежать… бежать от него… Господи, я должен бежать! — проносились в голове лихорадочные мысли. Ужас перед чудовищным охотником охватил его целиком. Сердце рвалось из груди, болью отзываясь тысячью ударов о ребра. — Бежать, бежать» — Беги! –взревел охотник. — Беги! Страдай! Умри!       «От чего ты бежишь, белый кролик? — раздался в голове голос безумца» — Кто ты?! — истерично закричал Говард, бросаясь в очередной выросший из неоткуда коридор. Кенуэй сражался с множеством жестоких и страшных людей, сперва на войне, затем в бесконечных ночах охоты, но этот охотник посеял в его душе семена первобытного ужаса. Он был чем-то большим, нежели просто врагом. Всеми фибрами души Говард чувствовал: если он его догонит, случится что-то безмерно ужасное. Его постигнет участь много хуже смерти. Мужество закаленного в боях солдата изменило ему. — Я разверзшийся ад! Убивать! Убивать! Убивать!       Вбежав в ординаторскую, Кенуэй с грохотом захлопнул за собой дверь и тут же вскрикнул, когда «убийца чудовищ» пробил в ней брешь. Сквозь щель повеяло порохом, зажигательной смесью и паленой плотью. Чудовищный охотник наносил по хлипкой двери удар за ударом, вырывая доски, превращая дерево в пыль, но та, каким-то непостижимым образом держалась. — Открой мне! — взревел охотник. — Впусти меня! Прими меня! Признай меня! Вспомни меня! — Никогда! — закричал в ужасе Кенуэй. — Убью! Убью тебя! Убью всех! Я Пожиратель миров! Я Пожиратель миров!       Говард дрожал, ожидая расправы, но могучие удары чудовищного охотника не моги вышибить дверь. Удерживаемая закрытой сверхъестественной силой, она сдерживала ярость монстра. — Не теряй веры, друг, — раздался рядом спокойный голос Уоррена. — Мы покажем ему, кто тут кого-убьет, старина! — усмехнулся Смэшер, выхватывая молот. — Друзья мои! — радостно воскликнул Говард. — Вы снова со мной! — Навсегда, — улыбнулся Сэмвелл. — Куда мы от тебя денемся, псих ты ненормальный!       Друзья вновь стояли рядом, готовые прикрыть его от любого зла. Ужас отступил, словно уходящая океанская волна. Кенуэй распрямил спину, рука легла на рукоять «убийцы чудовищ». Вместе они синхронным ударом ног открыли дверь и чудовищного охотника сдуло порывом космического ветра. Мир вдруг пошатнулся, теряя симметрию. Кенуэй ощутил тошноту, смешанную с привкусом крови. Боль пронзила тело, алой пеленой застилая разум. Он вскрикнул и…       Проснулся.

***

      Боль пронзила точно дюжины раскаленных игл. Кенуэй не сразу понял, где находится, настолько сон его опутал ложью. Видение не спешило выветриваться из памяти и словно пыталось вползти в реальный мир. Говард судорожно вздохнул, собираясь с мыслями. Взгляд устремился вверх, сквозь проломанные доски крыши, на светлеющее звездное небо. Запахи кошмарной психушки исчезли, и теперь он полной грудью вдыхал аромат сырой древесины, пыльных книг и затхлого чулана. Мрак освещала небольшая масляная лампа, за столом сидела, сложив руки на коленях, согбенная старушка с повязкой на глазах. — Ты проснулся наконец, — сказала она нежным, старческим голоском. Словно заботливая бабуля. — Я уж боялась, что ты не оклемаешься. — Я… жив, — выдохнул Говард, осознавая, что лежит на небольшом твердом матрасе, прямо на полу. Раны перевязаны, одежда бережно зашита, рядом сверкает зубьями сломанный, разложенный «убийца чудовищ». Кенуэй медленно приподнялся, сдерживая рвущийся из груди крик боли. — Мои…друзья. Я должен… — Твои друзья оставили тебя поправляться. Молодой мужчина в цилиндре, и усатый военный. Они ушли за продуктами. Как ты, юный охотник? — Ужасно. Меня как будто ликантроп пережевал. Как я… как я выжил? Ты дала мне кровь?       Старушка кивнула. — Но откуда… — Мой покойный муж был охотником, мальчик. У меня осталось немного его крови.       Дверь громко распахнулась и в дверном проеме появилось широкое, улыбающееся лицо Сэмвелла. Вояка держал в руках корзину с продуктами. — Проснулся, псих ненормальный? — засмеялся Смэшер, ставя корзину на стол. Вслед за ним вошел Уоррен, почтительно поклонившись старушке. Ее глаза были слепы, но что-то подсказывало, что видит она куда лучше многих. Старая жена покойного охотника обладала тем же даром, что и Альберт.  — Ну ты и перепугал нас всех! — воскликнул мистик. — В следующий раз не спеши жертвовать собой. Мы могли придумать что-нибудь. — Альберт, — болезненно протянул Кенуэй. — Возражения не принимаются. Нам нужен живой товарищ-охотник, а не мертвый герой. — Ад ими перенаселен, дружище, — захохотал Смэшер. — Мертвыми героями!       «Потому что герои — самые худшие грешники» — Ага, а еще шлюхами, алкоголиками, карточными игроками… черт, аж в ад захотелось раньше срока, — улыбнулся Кенуэй. — И все-таки мы показали этим сосункам-церковникам, как нужно охотиться! — весело воскликнул Смэшер, зарядив кулаком по столу. Старушка даже не вздрогнула, но военный все равно ощутил укол совести за стол грубую вспышку эмоций. — Простите, конечно. — Ничего, мой муж и не такое вытворял, когда возвращался с охоты. Сломанный стол, мальчик, ничто, в сравнении с этим, — она указала на дыру в потолке.       Смэшер присвистнул и почесал свежую щетину. — Такое не заделать. Крыша сильно прохудилась, нужно все менять. — А времени у нас нет, — хмуро буркнул Уоррен. — А знаете что? Не откажете ли вы в милости помочь нам в охоте? У нас есть дом, которому очень нужны руки заботливой хозяйки. Мы обещаем приносить вам продукты и платить за каждый день по две монеты.       Старушка устало вздохнула, бросая взгляд на пробоину в потолке. — Соглашайтесь, — добродушно сказал Говард. — В компании трех охотников вам будет безопаснее. Райончик-то у вас неблагополучный. — Ну хорошо. Я вам помогу… только дайте собрать вещи.       Говард Кенуэй облегченно вздохнул, откидываясь на матрасе. Схватка грозила стать последней, но все, слава Великим, обошлось. Раны, полученные при падении, быстро затягивались, а общество товарищей прогнало сгущающиеся в душе тучи. Воспоминания о кошмарном сне мутнели и теряли четкость, сдаваясь под натиском несокрушимой силы реального мира, с его радостями и горестями, настоящими чувствами и строгими, но на контрасте с кошмаром, прекрасными законами физики и топографии. До конца ночи оставалось не больше часа и единогласным решением было прекратить на сегодня охоту. Для одной ночной вылазки и так достаточно потрясений. Да и Говард нуждался в покое и небольшом отдыхе, пока целебная кровь не исцелит раны.       Старушка не заставила себя долго ждать. Через десять минут все вещи были собраны, и группа охотников поспешила домой. Путь держали через малозаселенные кварталы, чтобы лишний раз не нарваться на военных или жандармов, не испытывающих теплых чувств к вольным охотникам. По пути им несколько раз встречались ярнамиты, нашедшие убежища от ужасов охоты в старых полузаброшенных домах. Встречая охотников, они шарахались в ужасе и отвращении. Кенуэй решил, что такая реакция порождена внешним видом группы. Все, кроме старушки, были измазаны кровью, одежды порваны, на оружии клочки плоти и шерсти. Да и воняли они, должно быть, как настоящие демоны. — Куда этот чертов сумасшедший ее потащил? — послышался встревоженный голос из одного из домов. — Может. Позвать жандармов? — Майрон, дебил, спрячься! Это же охотник! Не дай бог заметит…       «Они думают, что старушка идет с нами против воли, — подумал Кенуэй. — Конечно, кто в здравом уме пойдет помогать вольным охотникам?» — Сволочи, — буркнул Смэшер, зло глядя на испуганную физиономию в окне. — Мы ради них жизнью рискуем, Говард чуть не сдох, а они смотрят на нас как на прокаженных. — Расслабься, капитан, — отмахнулся Уоррен. — Люди никогда нас особенно не любили, да, Говард? Для них мы убийцы, сумасшедшие, маньяки. Черт, да они не любят и жандармов, а те спасают их от распоясавшихся преступников. Многие из них думают, что мы убиваем не только чудовищ. Что нам только дай повод, чтобы кого-нибудь убить. Но думающие, сострадательные люди — а таких тоже немало, всегда на нашей стороне и рады помочь. — Пока что я вижу только неблагодарных скотов, — рявкнул Смэшер. — Больше человеколюбия, друг мой! В конце концов, мы охотимся ради людей… и этих людей в том числе.       «Ну да, ну да, — зло подумал Сэмвелл. — Ради людей»       Вот только люди — неблагодарные сволочи. Смэшер убедился в этом, когда вернулся с войны. Ради их благополучия он пролил реки крови и выдержал неисчислимые страдания. Ради них терял друзей и каждый день стоял перед лицом кошмарной смерти, оглушенный рокотом орудий, лязгом клинков и воплями умирающих «героев». А когда вернулся, не способный воевать — встретил лишь безразличие и брезгливость. Пуля, вошедшая в живот, повредила ему позвоночник, сделав кавалериста калекой. Он мог ходить, но ноги плохо слушались и часто немели до паралича. Герой войны вернулся домой только для того, чтобы стать одним из множества изгоев-попрошаек Ярнама. Смэшер сжал кулаки, вспоминая пережитые унижения. Брезгливые взгляды разодетых денди и их напомаженных шлюх, презрительные ухмылки работяг, готовых плюнуть в ветерана на паперти. Для него не нашлось места в мирной жизни, а убивать он больше не мог, потому оказался там, куда приходят все обреченные: к стенам Соборного округа. Ни дома, ни семьи, ни работы.       Душа ноет от боли унижения, холодный камень стен промораживает насквозь, военная форма прохудилась и лохмотьями свисает с плеч. Голод выворачивает живот, дрожащие руки сжимают дырявую шляпу. Вот он, герой войны.       «Подайте на пропитание старому солдату…»       «Пошел вон, грязная свинья!»       Ярнамиты обожали войну, обожали славу, что приносили войны Республике. Но не желали видеть жертв этой войны рядом с собой. Ее уродливое лицо, воплотившееся в людях. В ветеранах, больных, искалеченных, морально и физически сломленных людях, способных лишь сеять смерть и ужас. Сэмвелл бы сдался и подох там, на паперти, если бы один охотник ветеран не сжалился над ним, дав шанс стать охотником. Боль была ужасной, но Сэмвелл выжил, став сильнее чем когда-бы то ни было. А через год с войны вернулся Кенуэй, такой же растерянный и раздавленный «мирной» жизнью. И Смэшер с радостью привел его к охотникам. Вновь братья воссоединились, чтобы биться до конца, плечом к плечу.       Теперь он не калека, не изгой, не жалкий попрошайка, но свирепый хищник. Совершенный солдат, призванный истреблять врагов рода людского. Но память о пережитых унижениях, о вопиющей, безжалостной несправедливости застряла в нем, черным червем глодая сердце. Год за годом.       И тот безумец из сна напомнил ему об этом. Когда Кенуэй упал, Сэм и Уоррен врезались в стену и лишились сознания. Смэшер очутился в сумасшедшем доме, вместе с причудливым психом. Таким же изгоем, каким когда-то был и сам. Человеком с большой буквы, пожертвовавшим и жизнью, и душой и рассудком ради блага других только для того, чтобы найти свой конец в грязной и сырой палате кошмарного дурдома. Впервые за годы Сэмвелл почувствовал к кому-то настоящее сочувствие. Жаль, что кровавый охотник не дал им поговорить о былом, атаковав Смэшера. Сэм встретил врага во всеоружии, но, сколько бы ран ни наносил, тот становился только сильнее. И лишь помощь друзей поставила точку в жестоком бою.       «Или все было иначе? Уже начал забывать этот сон…»       «Быть плохим для обывателя, не значит быть на самом деле плохим человеком, — говорил псих, ни то плача, ни то смеясь. — Плохие люди убивают врагов королевства, заставляют ленивых ублюдков работать, создают государства, возводя насилие в ранг закона. Делают то, что должно сделать, даже ужаснейшие из злодеяний. Потому что так надо, потому что иначе никак. О, Сэмвелл Смэшер… Сэмвелл Смэшер… ты, конечно, плохой человек, но ты не плохой для меня. Для меня ты всего лишь еще один атлант, несущий на плечах вес грехов, на коих зиждется благополучие нерешительных… да, нерешительных ха-ха-ха… делай, что должно» — Я делаю это не ради этих людей, — буркнул Сэмвелл. — Ради Республики и только. А эти сволочи в человеческой оболочке… не заслуживает спасения. Никто из них не заслуживает спасения.