Кофейная карта

Сварите в джезве или кофемашине порцию эспрессо. В такое же количество молока добавьте сахар, вспеньте с помощью капучинатора (в холодном виде), миксера или френч-пресса (в таком случае молоко нужно предварительно подогреть до состояния, когда оно уже обжигает, но еще не кипит). Перелейте кофе в чашку, сверху налейте вспененное молоко. Многие любят посыпать капучино корицей, но попробуйте как-нибудь вместо нее взять несколько крупинок морской соли: результат непривычный, но того стоит.

Макс выворачивает сразу все краны на максимум — и пушистая пена заполоняет бассейн быстрее, чем он успевает сказать «харымурда». Лезет в нос, в глаза, даже в уши набивается, заставляя помотать головой и вскинуть руку, разбрызгивая вокруг легкие белые хлопья в попытке вслепую нащупать ближайший вентиль. — Тебя нужно спасать или это какой-то неизвестный мне ритуал? — доносится в меру заинтересованный голос свыше. «Настолько диких ритуалов нет даже на моей исторической родине», — Макс прекращает шарить вокруг руками и ждет чудесного спасения, плотно зажмурив глаза. Падающая вода перестает взбивать пену, и вокруг внезапно становится очень тихо. Так тихо, будто бы это не сам Великий Магистр повернул вентиль, а его призрак: выполнил свою задачу и тут же истаял, довольный успехом. Макс прислушивается: вот шлепается на влажную плитку капля, едва различимо шелестят лопающиеся пузырьки, даже собственное дыхание вдруг кажется непривычно громким. Но в следующий момент наконец раздается приглушенное цоканье расстегивающейся булавки, шорох плотной ткани, звяканье заколки о каменную лавку. Шаги: один, второй — Шурф умеет ходить практически бесшумно, но сейчас о его приближении говорит не столько звук, сколько встающие дыбом волоски на шее. Ближе, еще ближе — вода в бассейне поднимается выше, доходя Максу до подбородка, и за возмущенным щелканьем пенных пузырьков в ушах он все же пропускает момент, когда Великий Магистр оказывается совсем рядом. Касается брови, явно стирая с нее пену, ведет пальцами по виску, очерчивает ухо, кладет теплую ладонь чуть ниже затылка. Легко целует по очереди каждое веко и отстраняется. Руку, впрочем, не убирает. — Теперь не будет щипать. Макс несколько секунд осмысливает его слова, потом распахивает глаза. Их и правда не щиплет, но это уже не имеет значения: если бы и было наоборот, вряд ли он заставил бы себя отвести от Шурфа взгляд. Вода для Великого Магистра слишком горячая — он предпочитает такую, в которой у самого Макса через пару минут начинают стучать зубы, — и скулы уже окрасил румянец. По шее к плечу лениво тянется пенная дорожка, словно приглашая рассмотреть внимательнее угол челюсти, мелкие капли на тонкой коже, впадину у ключицы. Макс бережно, словно боясь нечаянно сломать, касается губами подбородка, потом приподнимает голову и скользит к уголку губ. Кладет ладонь Шурфу на грудь напротив сердца, будто пытаясь различить ритм его ударов, но слышит каждый из них не рукой, а всем собой, как колокольный бой, как все разгоняющийся набат. Делает еще полшага вперед и длинно выдыхает, словно долго шел без отдыха и наконец добрался до места назначения. — Ты очень вовремя пришел меня спасать, — говорит почти шепотом, почти касаясь губами влажной шеи под ухом. — Даже не знаю, что бы я без тебя делал. Вероятно, погиб бы во цвете лет, побежденный коварными плодами косметического промысла. Шурф обнимает его неожиданно сильно, обеими руками притискивает к себе, накрывает ладонью затылок в откровенно защитном жесте, прижимается щекой к виску. «Даже не думай». Макс без труда домысливает все ни разу не сказанное ни вслух, ни безмолвно. Да и как это облечешь в слова — жгучее отчаяние и страх, и с каждым днем нарастающую беспомощность, и пронзительную, вытягивающую всю душу надежду, и даже не соломинку — паутинную нить, вдруг оказавшуюся прочнее самых надежных мостов, и изматывающее счастье, такое громадное, что под ним впору задохнуться, но нельзя, нельзя, и оттого заставляешь себя вдохнуть на восемь медленных долгих счетов. Себя — и другого. Они дышат вместе, не сговариваясь, будто это многолетние тренировки наконец-то дали свои плоды, и частящее под ладонью сердце чуть успокаивается, а в воздухе постепенно истаивает нахлынувшая было горечь. Макс чуть отстраняется, но только чтобы повернуть голову и мягко, словно извиняясь, накрыть губы Шурфа своими. Его всегда восхищает этот момент — тот, когда Великий Магистр вдруг сбрасывает привычную маску, отодвигает в сторону свои должности и звания, настоящие и прошлые, и становится просто собой. Он каждый раз едва заметно вздрагивает, будто эта перемена застает врасплох его самого, но улыбка не дает обоим усомниться: это хорошее, правильное, нужное потрясение. И вслед за маской вмиг слетает и напускная неспешность, и тщательно выпестованное спокойствие, и дразнящая нежность, оставляя стремительную жадность, жаркое любопытство и то, что сам Шурф называет безумием, а Макс... Да какая, ко всем Темным Магистрам, разница, как это называть, если пальцы стискивают так сильно, что даже больно, но от этого отчего-то хорошо до пятен перед глазами, до сорванного дыхания, до сладкой ломоты? Макс обхватывает Шурфа ногами, и тот глухо рычит, вжимая его в стенку бассейна. Вода плещется вокруг, разыгрывая из себя локальный шторм, волны перекатываются через бортик, пена вздымается на их гребнях бурунами в такт каждому движению, выбеливает на мгновение темные волосы, захлестывает плечи, с шипением стекает по шее. Макс тянет за набрякшие пряди, прижимается губами к кадыку, ведет языком к уху, целует кожу сразу за ним. Легко сжимает зубы на мочке и тут же перестает осторожничать, услышав требовательный стон. Шепчет неразборчивое, сам не понимая, вслух или только мысленно, сдавливает Шурфа в руках, подается ему навстречу, еще больше раскачивая волны, наконец обхватывает лицо ладонями и целует, не закрывая глаз, чтобы не упустить ни единого мига, ни мельчайшего выражения, ни одной мельком обозначившейся эмоции. И когда это выражение вдруг на мгновение становится растерянным, а удерживающее его объятие закаменевает, Макс наклоняется к уху и выдыхает единственное слово, во всеобъемлющее существование которого до сих пор иногда не может поверить. И в следующую секунду сам коротко вскрикивает, зажмуривается и выгибается так, что хрустит где-то между ребер, словно они пытаются выпустить наконец рвущееся наружу сердце на свободу. А когда он снова осознает себя, то обнаруживает, что волны давно успокоились. Пена почти рассеялась, оставив несколько мелких клочьев дрейфовать среди наступившего штиля, и только помутневшая, будто молоком разбавленная вода напоминает о том, что здесь творилось еще четверть часа назад. Макс удобнее устраивается в обнимающих руках, утыкается носом в тронутую красноватыми отметинами шею, улыбается снова наступившей тишине. Всегда подозревал, что любовь Шурфа к бассейнам не так уж проста. И что пенка ему нравится не только на кофе.