Кофейная карта

Сварите порцию эспрессо (60-80 мл) любым удобным вам способом. Долейте горячей воды, чтобы получилось около 150 мл кофе. Остудите его до температуры, когда он будет все еще горячим, но не обжигающим. Добавьте в чашку шарик мороженого — классического пломбира, орехового или с шоколадной крошкой. Для гляссе отлично подходят смешанные сорта кофе — арабика с робустой — или те, что были смолоты некоторое время назад и слегка утратили аромат.

Макс появляется в спальне так тихо, как только может. Что в его исполнении означает пытаться идти на цыпочках, но попутно задевать все предметы мебели, которые обычно, когда не задумывается об этом, без труда обходит. А еще — дышать будто бы вполсилы, что на практике превращается в натужное сопение. Ну и конечно раздеваться очень осторожно и медленно — путаясь в рукавах и непременно звонко роняя булавку на единственный твердый участок пола в комнате. Шурф просыпается в первое же мгновение, но не подает вида: во-первых, Макс всегда искренне расстраивается, когда понимает, что разбудил его. А во-вторых, ему отчего-то нравится это уютное домашнее копошение: шелест стащенной наконец одежды, приглушенный стук — как всегда бросил лоохи на подоконник, забыв что-то вытащить из кармана, — откровенно сердитый, но тщательно сдерживаемый вздох. Матрас прогибается под шагами, подушки рядом касается чужая голова. Одеяло Макс приподнимает так аккуратно, словно ожидает встретить под ним пресловутую дюжину вурдалаков во плоти. Тянет его на себя, придвигается ближе, осторожно обнимает... Шурф невольно втягивает воздух сквозь зубы, распахивает глаза и тут же натыкается на очень виноватый взгляд. — Я тебя разбудил, — констатирует Макс. — Прости. — Если бы даже тебе удалось не сделать этого самим своим появлением, сейчас ты упустил последний шанс, — Великий Магистр приподнимается на локте, сам тщательно укутывает Макса в одеяло целиком, особое внимание уделяя ногам, притягивает его ближе. — Где ты умудрился так замерзнуть? — Просто гулял. Пятки у его Вершителя такие холодные, будто гулял он босиком по снежным вершинам гор Оуринхо, а потом решил для пущего эффекта искупаться в одном из местных ледниковых озер. — И что такого произошло, что понадобились настолько радикальные меры? Макс некоторое время молчит, потом вздыхает и признается смущенно, будто говорит о чем-то непристойном: — Концерт Маленького оркестра произошел. Они в этот раз на причале играли, почти у Собачьего моста — там тихо и Хурон, и старый такой деревянный навес над самим причалом, музыкантам удобно, на случай дождя. Осень, сам понимаешь... Шурф смутно припоминает, что вроде бы дождь сегодня в самом деле шел, несколько часов назад — как раз во время совещания со Старшими Магистрами. — А зрители? — А зрители сами выкручиваются кто как может, — Макс вдруг весело фыркает. — Никогда еще мои зонты, даже сломанные, не пользовались такой популярностью. Но я сам их никогда не любил — в смысле, любые, даже вполне работающие — поэтому все же промок. — И про существование заклинания конечно же забыл, — это не вопрос, спокойная констатация. — Забыл, — покаянно вздыхает Макс. — Музыка же — ну ты же сам знаешь, как они играют. Сердце нараспашку, а содержимое головы, и так не слишком-то впечатляющее, вовсе отказывается работать. И после концерта я просто не мог пойти сразу домой, поэтому... — Поэтому пришел сюда, — Шурф чуть улыбается. Макс растерянно умолкает, несколько секунд смотрит, бессмысленно моргая, потом яростно мотает головой. — Да нет, я не про Мохнатый дом, а про тебя. Настает очередь Великого Магистра молчать, осознавая прозвучавшие слова. Макс, оценив произведенный эффект, вдруг улыбается очень ласково и гладит Шурфа по боку — холодными, разумеется, пальцами. — Какая разница, куда именно, если к тебе, — говорит он негромко. И осторожно целует кончик носа. Шурф шумно вздыхает, проталкивая в горле невесть откуда взявшийся там комок, и крепче прижимает Макса к себе. Гладит прохладные лопатки, пробегается пальцами по позвоночнику, ерошит еще чуть влажные после давешнего дождя волосы на затылке. Макс довольно жмурится, словно большой, наконец-то дождавшийся ласки кот, только что не мурлыкает в голос, но к тому явно идет. Подставляется под пальцы, вертит головой, чтобы погладили здесь и вот там, и за ухом еще почесали, и Шурф тихонько смеется и честно чешет и за ухом, и у виска, и подбородок, а потом приподнимает максово лицо и ласково касается губ. Макс улыбается в поцелуе, отвечает с охотой, но неторопливо, давая обоим время распробовать, решить, чего именно хочется. Ладонь скользит по текучей ткани шурфовой скабы, по боку и бедру, снова возвращается на талию, накрывает поясницу, прижимает чуть ближе к себе и тут же отпускает, ни на чем не настаивая. Шурф раздумывает всего секунду, потом подхватывает Макса и перекатывается на спину, устраивая того сверху. — Как скажешь, — серьезно кивает Макс, будто только что получил инструкции по какому-то новому служебному расследованию. И тут же наклоняется, чтобы поцеловать показавшуюся в вырезе скабы ключицу. Приподнимается обратно, шепчет прямо в губы: — Закрой глаза. И убедившись, что Шурф и не подумал возражать, принимается неторопливо оглаживать плечи, руки, скользит холодными пальцами в ладони, прослеживает синеватые вены вверх под рукавами скабы до самых локтей. Повторяет тот же маршрут губами, трогает языком нежную кожу на сгибе, посылая мурашки по всему телу. Целует плечо, по-кошачьи трется о него щекой, сползает ниже и прихватывает губами один из шрамов на груди у сердца — прямо сквозь ткань, безошибочно определяя, где тот начинается. И следующий, почти незаметный, идущий параллельно ребрам. И еще один — самый длинный, оканчивающийся почти у самого соска. Шурф дышит очень медленно и размеренно, будто ничего не происходит, только не желающие слушаться пальцы вцепляются в простынь, да глаза зажмурены несколько плотнее, чем у расслабленного человека. Макс тихонько хмыкает и повторяет свои действия. Дразнится, медлит, играет, раз за разом проводя губами по шрамам, греет их дыханием сквозь ткань. И снова возвращается к началу, и опять, и еще. А потом, на неведомо каком по счету кругу, вдруг прикусывает сосок и слышит, млея от восторга и нежности, тихий стон. Словно бы дожидался этого сигнала — впрочем, и правда дожидался, чего скрывать, — отрывается наконец от своего занятия, спускается и будто бы невзначай задевает недвусмысленно натянувшуюся скабу. По телу Шурфа прокатывается волна дрожи, он упирается затылком в подушку, явно пытаясь укротить требующее ласки тело, но Макс решает, что хватит его мучить, садится и стягивает наконец белоснежную скабу. Отбрасывает ее куда-то к окну, укладывается на Шурфа сверху, прижимаясь кожей к коже, прихватывает нижнюю губу и довольно мычит, чувствуя накрывающую его затылок ладонь. Шурф с силой проводит рукой по позвоночнику от шеи вниз, вдавливая Макса в себя, коротко щекочет копчик, сжимает ягодицу. Отрывается от поцелуя и открывает наконец глаза. Смотрит так серьезно, словно решает судьбу всего Мира, хочет было что-то сказать, но сам же мотает головой, отбрасывая вертящиеся на языке слова, и просто разводит ноги в откровенном приглашении. Макс сглатывает, нервно облизывает губы. Медленно кивает и тянется было рукой вниз, но Шурф снова качает головой. «Сейчас. Сразу». Макс подчиняется, будто загипнотизированный. Подбирает одеяло, сворачивает его так тщательно, словно вознамерился сложить какую-то замысловатую фигурку оригами, помогает Шурфу устроиться удобнее, читает вслух все нужные заклинания, тихо, но четко проговаривая каждый слог. Глубоко вздыхает, как готовящийся к прыжку ныряльщик. Шурф приподнимается на локтях, тянется, ласково гладит его по щеке. — Макс. Собственное имя действует на Макса подобно волшебному заклятью: взгляд проясняется, из него уходит неуверенность и даже что-то схожее со страхом. Он перехватывает руку Шурфа и прижимается к центру ладони губами, а затем наконец наклоняется — и длинно, со стоном выдыхает, входя медленно, но не останавливаясь, сразу до конца. Сцеловывает ответный выдох, обнимает Шурфа под спину, утыкается лбом в плечо. Ждет несколько невыносимо долгих секунд, пока Шурф не гладит его тихонько по спине, подбадривая — и только тогда начинает двигаться, с первых мгновений понимая, что остановиться будет невероятно, немыслимо сложно. Но это, хвала Магистрам, и не требуется. Шурф откидывается назад, улыбается едва заметно, прикусывает губу на особенно резком движении, и Макс уже почти успевает снова испугаться, но тут натыкается на тяжелый, горящий взгляд — и все последние цеплявшиеся за его собственные страхи сомнения исчезают. Растворяются, словно лед в горячей воде, разбегаются по венам обжигающим, ярким, сладким, почти невыносимым, почти невозможным. Макс прикусывает плечо, касается языком места укуса, тут же скользит им выше, на шею, сжимает зубами кожу у отчаянно пульсирующей жилки — Шурф долго глухо стонет, и его горячий, острый, отяжелевший запах будто бы заполняет всю спальню целиком, до самых поддерживающих потолок балок. Макс шумно втягивает его носом, словно зверь, почуявший добычу, и крепче стискивает объятия, не желая, не умея сейчас отстраниться ни на миг. Движется быстрее и резче, впивается ногтями в кажущуюся раскаленной спину, почти обжигает ладони, но не убирает их: вплавиться, врасти, стать одним, быть этим одним, чувствовать себя — обоих — до мельчайшей части, до кончиков поджимающихся пальцев, до пробегающей по телу огненной волны — целиком. Мир вокруг исчезает, оставляя вместо себя слепящий сгусток жара где-то между сплетшимися телами. Макс слышит чей-то вскрик, потом низкий полустон-полурык, содрогается всем телом — и только спустя долгие мгновения наконец осознает, что кричал он сам. Дышит, отчаянно хватая ртом воздух, хочет было приподняться на локтях, пытаясь вспомнить, когда успел распластаться на Шурфе сверху, но тяжелые руки придавливают его, не давая ни шанса сдвинуться, и он смиряется. Укладывает голову на грудь напротив постепенно замедляющего ритм сердца, закрывает глаза. — Согрелся? Голос Шурфа звучит хрипло, будто это он рисковал простыть и преуспел в этом непростом деле. — Я бы сказал, совершенно растаял, — сонно отзывается Макс. И уже сквозь навалившуюся дрему чувствует, как на спину ему опускается пушистое одеяло, а на голову — теплая ладонь. Он довольно вздыхает, касается губами влажной еще кожи и окончательно засыпает, едва заметно улыбаясь. Дома все-таки очень хорошо.