Перевоспитать злючку

Юнги пытался утопить свои чувства в алкоголе. Но ни пиво, ни соджу, ни виски, ни даже найденная в закромах водка, привезённая когда-то Намджуном из России, не могли избавить его от мыслей о Чимине. Сегодня пятница, он впервые в этот день не на работе. Что подумает Чимин? Будет ли он злиться или, наоборот, обрадуется? Ему, скорее всего, никогда не нравилось то, что они делали, ему, наверное, с самого начала это не понравилось. Он согласился ради работы, ради поднятия рейтинга интернет-магазина. Никаких чувств никогда не было. Юнги вливал в себя последнюю рюмку водки, зарывая ладонь в копну отросших волос, вспоминая, как Чимин однажды зарыл туда свою руку, чтобы притянуть Юнги ближе. Ближе настолько, что их губы вновь встретились. Губы Чимина. Пухлые, гладкие, мягкие, горячие. Каждый раз, когда они целовались, Юнги умирал и воскресал раз за разом, прихватывая то одну губу, то другую, кружа языком по их краям, прикусывая передними зубами нежную розовую кожу, ловя слетающие с них выдохи, вздохи и стоны. Стоны Чимина. Музыкальный голос, въедающийся в подкорку сознания. Ни у кого, кто был у Юнги ранее, не было такого мягкого, тихого тембра, смешивающегося с тихим шёпотом, прерывистым дыханием. Имя Юнги произносилось этим голосом в самые пики воссоединения двух разгорячённых тел и сводило с ума. Тело Чимина. Стройное, поджарое, созданное высшими богами. И в мыслях никогда не было, что парни могут быть настолько прекрасно сложенными: эти руки, эти кисти с короткими пухленькими пальчиками, впивающиеся куда придётся так, что Юнги отрывисто стонал от боли, но не прекращал движений; эта узкая грудь с тёмными бусинами сосков, которые чувствительны до одури, стоило только прикоснуться к ним губами, что Чимина выгибало в пояснице резко, а из рта вырывался громкий стон; тонкая талия, за которую очень удобно держаться, сжимать её ладонями и оставлять на ней синяки от пальцев, а затем целовать их аккуратно и нежно; упругие ягодицы, помещающиеся в широкие ладони Юнги, чтобы сжать сильно и до боли, призывая выгнуться в спине и уткнуться лбом в стойку; подтянутые и стройные ноги, так красиво расположенные на плечах Юнги, как будто были созданы только для этого. Глаза Чимина. Призывно смотрящие каждый раз, когда Юнги хватал Чимина за запястья, прекращая ряд ударов, которыми Чимин осыпал его; зовущие совершить этот грех снова и снова, без остановок, завладеть ещё раз этим прекрасным телом, получить временное облегчение. Расширяющийся зрачок затмевала цвет мокко, превращая глаза в глубинный космос, где можно затеряться, утонуть и не выжить. Юнги и не выжил, пал в неравном бою страсти и похоти, созданного ими порочного круга. Юнги не был воином, и Чимину он это завоевание его сердца готов простить просто так. Весь Чимин — проклятье Юнги. Никакой алкоголь не способен вылечить от болезни, отшептать этот заговор обратно, убить чувства на корню. Под закрытыми веками пьяных глаз стоял Чимин, в зеркале стоял Чимин, у окна стоял Чимин. Юнги видел его, куда бы ни посмотрел — везде и всегда стоял Чимин, мягко улыбаясь кому-то другому. Это было так больно, сердце сжималось и билось о рёбра в истерическом припадке, а Юнги был не способен вздохнуть полной грудью. Всё его тело горело и желало только лишь одного. Чимина. Было сложно взять себя в руки на следующий день и через другой день. Намджун, пришедший проведать друга, принёс ещё одну бутылку водки. Разливая по бокалам горячительную жидкость, он что-то говорил Юнги, но Юнги уже не вспомнит никогда. Он смотрел только на стопку с водкой, желая запрокинуть её в себя и забыться. Друг качал головой, позволяя Юнги выпить всё до дна, чтобы потом заботливо уложить отключившегося Юнги в постель и уйти. Вся неделя проходила в муках, мысли кружили хоровод, мозг постоянно генерировал картинки, и Юнги начало казаться, что он сходит с ума по-настоящему, в скором времени уедет в дурдом и останется там на всю жизнь, мучаясь от непрошенных чувств. Что такое любовь? Кто-нибудь знает? Юнги вот не знал до этого момента, но сейчас, протрезвев, он определённо точно скажет, что любовь — это мука. Такая мука, что хочется поскорее наложить на себя руки и больше никогда не видеть объект своей безудержной страсти. Но он не мог. Он бы не смог никогда. Юнги пришёл на работу спустя неделю, облачившись во всё чёрное, повязав на голову бандану, закрывая маской своё осунувшееся лицо, и посмотрел на вошедшего Чимина. Такой по обыкновению красивый, в молочного цвета свитере, снова сидящем на его фигуре безумно естественно, заставляя людей гадать, что же там под ним. Но Юнги знал прекрасно, поэтому он прикрыл глаза и отвернулся в другую сторону, стараясь игнорировать шуршание пуховика. Вздох, раздавшийся со стороны чужого стола, повис в напряжённом воздухе, а Юнги открыл глаза, чтобы, наконец, посмотреть на своего личного мучителя. Чимин повесил свой пуховик на вешалку, не спеша положил портфель и принялся за работу. Молча. Как будто Юнги здесь никогда и не было, и быть не могло. Но Юнги не возражал, он сверил заказы, перепроверяя, правильно ли Джин всё разложил, выуживая список выдачи на сегодня из принтера. Тоже молча. Тоже как будто Чимина здесь никогда и не было, и быть не могло. И Чимин, кажется, совсем не возражал. Чашка кофе опустилась на его маленький стол за стойкой неожиданно, Юнги смерил её взглядом, натягивая маску на лицо, пытаясь скрыть своё плохое состояние, осознавая, что Чимин сейчас стоял рядом. Он еле заметно кивнул, благодаря, слыша следом тихий вздох и шаги, отдаляющиеся в другой угол зала. Когда вечером в руках Чимина появился лист с графиком продаж, Юнги не смог сдержать некоего азарта. Заговорит ли сейчас с ним Чимин? Подойдёт ли поближе? Поцелует ли…? Мечты, не более. Ведь Юнги уже всё решил для себя и тянуть время он не намерен. Он видел, как на красивом, слегка бледном, лице сдвинулись брови и сжались пухлые губы, пуская в круговой пляс его собственное сердце. Юнги прикрыл веки, опуская голову вниз, отчётливо распознавая в тишине помещения шаги Чимина. — Юнги? Но Юнги отвернулся вполоборота к стойке с заказами, ёжась от чужого голоса, пальцами перебирая листы с вновь прибывшими посылками. — Что-то случилось? Нужно просто сказать всё, что он придумывал сказать Чимину вчера. Пути назад уже не было. Он не должен больше держать Чимина около себя. — Скажи мне, прошу. — Прости, — голос Юнги предательски дрожит. — Давай прекратим это всё, — он поднял глаза на Чимина, на лице которого заметил замешательство, взметнувшиеся в удивлении брови, приоткрывшиеся губы, а краем глаза подметил, как лист в его руке задрожал. — Я больше не хочу… тебя. — Ч…что? — голос Чимина сорвался, он хрипит, смотря так искренне на Юнги, что у Юнги трясутся поджилки. — Я уволюсь. Не хочу больше видеть тебя, — слова от всего сердца, это правда, он вчера ведь всё обдумал. Это правильное решение. — Что? Нет, тебе нельзя отсюда увольняться! — выкрикнул Чимин, разрезая воздух на полосы, которые впиваются в грудь Юнги, словно разгорячённые, острые шипы. — Тебе ведь трудно будет работать где-то ещё… Юнги смотрел в глаза Чимина, где зрачки расширились, а в уголках влага скапливалась. Он поджал губы, слегка разборчиво кивая головой, пытаясь одновременно проглотить ком в горле. Было так больно от того, что Чимин волнуется о нём, что Чимин понимает его проблему, что Чимин такой добрый, несмотря на то, что Юнги с ним сотворил. — Тогда… — Уволюсь я. Чимин решительно кивнул головой, развернулся, бросил лист в мусорное ведро, схватил свой собранный портфель и пуховик с вешалки. Громкими шагами Чимин пересёк магазин, но вдруг остановился недалеко от замершего на месте Юнги, в паре метров от выхода. Юнги во все глаза наблюдал, смотрел, как слёзы стекали по слегка припухлым щекам, как губы дрожали, поджимаясь, как ресницы намокали при каждом движении век, как Чимин глядел на него самого. — Только ответь, — голос Чимина тоже дрожал, причиняя неимоверную боль сердцу Юнги, — это потому что я в тебя влюбляюсь?

Я не увижу твоей улыбки, не прикоснусь к твоей щеке.

Я самый настоящий зверь и ты об этом знаешь.

Нам никогда не быть вместе, Чимин.