If I Say Stay, Please Don't Go

Хёнджин хотел только одного: провалиться под землю и навсегда остаться там. Ему больше не было дела до занятий, но профессор прислал ему письмо, в котором говорилось, что его присутствие важно, потому что они обсуждают что-то для итогового экзамена. На самом деле было абсолютно наплевать на учебу. В черновиках висело письмо куратору о том, что он бросает учебу, и он просто ждал подходящего момента, чтобы отправить его. Ведь у него, казалось, больше ничего не осталось. Хёнджин был жив только потому, что работал над тем, чтобы всё уладить: собрать вещи в общежитии, отказаться от участия в следующем семестре, мысленно попрощаться с людьми, которые теперь его ненавидели… Джисон бросил на него взгляд, полный отвращения, когда Хёнджин сел рядом. Его обычное место было единственным свободным, поэтому у него не было выбора, кроме как сесть рядом с человеком, которого он любил — рядом с человеком, который теперь презирал его. Когда Джисон насмешливо хмыкнул и попытался отстраниться, отсев на самый край стула, чтобы оставить между собой и Хёнджином как можно больше пространства, Хван впился ногтями себе в бедро. Он чувствовал, как кровь из порезов пропитывает его джинсы, но ему было всё равно. Боль была хороша — боль напоминала о том, каким ужасным он был. Напоминала, что он монстр. Он не стал брать с собой на занятия телефон. Его удалили из чата еще до того, как он вернулся в общежитие, и, похоже, все заблокировали его номер. Пришлось напомнить себе, что это то, чего он хотел. Чтобы напомнить себе об этом, он вырезал на своей коже красивые линии. — Хорошо, если ни у кого больше нет вопросов по поводу итоговых, мы можем… Он не колебался. Теперь, когда разговор об экзамене был окончен, Хёнджин закинул рюкзак на плечо и поспешил из аудитории. Натянув на голову капюшон, он выскочил из кабинета, не обращая внимания на обеспокоенный взгляд преподавателя и ненавидящий взгляд Джисона. Он помчался обратно в общежитие. Всего за два дня весь его мир рухнул. Потребовались недели, чтобы увидеть хотя бы малейший прогресс, а в итоге всё было напрасно. Когда Хёнджин увидел знакомую копну темных волос, внутри него всё сжалось. Чанбин, казалось, застыл, увидев младшего, словно он не был уверен, видел ли он Хёнджина или это была иллюзия. Ему просто нужно было добраться до своей комнаты, тогда он был бы в безопасности. Хёнджин захлопнул за собой дверь, его грудь вздымалась, а по щекам текли слёзы. Он пытался бороться с рыданиями, но быстро сдался, позволяя им сотрясать всё его тело, пока не появилось ощущение, что ребра вот-вот сломаются. Оглядевшись вокруг, Хёнджин почувствовал, как отчаянье проникает в самую его душу. Ему хотелось, чтобы Чан был рядом, чтобы вытолкнуть тяжесть из мышц и органов и заменить её мягким теплом своего голоса, но он знал, что этого больше никогда не случится. Потому что он заставил их всех ненавидеть его. Потому что он нарушил своё единственное правило, и теперь у него не было ничего, ради чего стоило бы жить. Всё, в чём он находил утешение, исчезло. Он знал, что никогда не сможет найти такую связь с кем-то ещё, но в данный момент? Он просто ужасно устал от попыток. В школе ему хотелось умереть, но теперь ему было необходимо умереть. Он был монстром, — бешеной псиной, которая причиняла боль друзьям, — и его нужно было усыпить. Ради их же блага. Нельзя было допустить, чтобы он снова причинил кому-то боль. Дрожащими руками Хёнджин продолжал складывать одежду и аккуратно паковать её в чемодан. После всей боли и раздоров, которые он устроил, он мог хотя бы немного облегчить уборку своего общежития. Может, ему стоит пожертвовать одежду куда-нибудь? Вряд ли ему еще долго будет нужно что-то из этих коробок. Он занимался часами, складывая, перебирая и выбрасывая вещи, которые не стоили того, чтобы их пожертвовать. Его комната с собранными чемоданами и коробками выглядела ещё более пустой, чем когда он только въехал в неё. Рубашка, которую он складывал, выскользнула из рук, когда он подпрыгнул от неожиданного стука в дверь. Он повернулся и уставился на неё, глаза расширились, а сердце заколотилось. Кто мог стучать? Староста по общежитию уехала на выходные, а других друзей у него не было… Он проигнорировал это и вернулся к делу. Кто бы это ни был, ему всё равно скоро это надоест, и он уйдет. Нет смысла беспокоиться об этом. Он использовал канцелярский нож, чтобы отрезать скотч и заклеить верхнюю часть одной из заполненных коробок. Еще один стук. Он убрал лезвие в рукоятку и сунул его в карман, подкрался к двери и посмотрел в глазок. Чанбин? — Хёнджин! Я знаю, что ты там! — Старший продолжал колотить в дверь, его лицо исказилось от гнева. Почему? Почему Чанбин здесь? Неужели он собирался избить Хёнджина? Хёнджин заставил их ненавидеть его — Джисон и сам прекрасно справлялся со своей задачей, показывая Хёнджину, как сильно он презирает его, а значит, и остальные не отставали. Больше никаких улыбок в форме сердца, плохих шуток и ярких, искрящихся глаз при виде Хёнджина. Больше никто не будет спать у него на груди, хихикать в поцелуях, не будет поздних ночных разговоров о страхах и мечтах. Больше нет Джисона. — Я не уйду, пока ты не откроешь эту чертову дверь! — Чанбин хлопнул кулаком по дереву, и Хёнджин не мог не вздрогнуть. Возможно, если он будет молчать, старшему надоест, и он наконец-то уйдет… — Я останусь здесь на целую ночь, если придется! Его решимость рухнула. Может быть, какая-то его часть всё ещё надеялась, что Чанбин, вопреки всему, не попал под действие внушения, и что он на самом деле не хотел причинить ему боль. Впрочем, не то, чтобы он не заслуживал боли. Может быть, ему стоит позволить Чанбину избить его? Этого было бы достаточно, чтобы окончательно убедить себя в том, что у него больше ничего не осталось. Больше он не будет желать, засыпая, чтобы случилось какое-то чудо и всё в конце концов наладилось… Потому что он позаботился о том, чтобы его счастливый конец никогда не настал. — Хёнджин! Открой… чёрт! — Чанбин подпрыгнул, когда дверь приоткрылась. Хёнджин выглянул из комнаты, его лицо было бледным и безжизненным. Не говоря ни слова, Хван открыл дверь полностью. Чанбин вошел внутрь и закрыл её за собой, запирая их обоих в комнате. — Почему… ты уезжаешь? — Чанбин нахмурился. Хёнджин лишь пожал плечами. В каком-то смысле, он уезжал. Он оставлял всё, и это было к лучшему. Мир станет намного лучше, когда Хван Хёнджина в нём больше не будет. Он закрыл глаза, ожидая удара. — Хёнджин, какого… какого хера ты так поступил с ними? — спросил Чанбин, в его вопросе прозвучал намек на гнев. Хёнджин вздрогнул, не открывая глаз. Он ничего не ответил — даже не пожал плечами и не покачал головой. Он услышал, как Чанбин вздохнул и сделал шаг к нему. Напрягся, приготовившись. — Я… я не знаю, что случилось, но они не заслуживают такой херни. Хёнджин понял кое-что важное. Чанбин не должен знать, что он внушил им. Никто из них не должен понимать, что он использовал свою ТИР против них — всё, что они должны знать, это то, что Хёнджина нужно ненавидеть, несмотря ни на что… Так почему же Чанбин не понимал этого? — Как… — Хёнджин захлопнул рот рукой. Даже если он не собирался оставаться надолго, он чувствовал, что заслуживает того, чтобы молчать вплоть до конца. Ему не с кем было говорить, так зачем напрягаться? — Джинни… — Чанбин вздохнул, гнев и напряжение покинули его широкие плечи, когда он посмотрел на страх, сверкающий в глазах Хёнджина. — Твоя ТИР на меня не подействует. Ничья не может — это эффект моей собственной. Хёнджин не понимал. — Когда я рос, мои родители… они часто ссорились, — Чанбин не так часто рассказывал о своём детстве, но поскольку он продолжал, Хёнджин слушал дальше. Чем дольше он слушал, тем больше у него было шансов достучаться до него. — Их ссоры стали ужасными. Кричали, кидались чем попало… Они всегда заставляли меня играть роль посредника. Сколько я себя помню, меня заставляли играть роль советника в их скандалах. Я должен был всегда быть нейтральным, потому что если бы я стал на чью-то сторону, это только усугубило бы ситуацию. Он внимательно наблюдал за выражением лица Хёнджина. Его ужаснуло то, каким мертвым он выглядел. — Я не знаю точно, когда у меня развилась ТИР, но это было где-то в конце старшей школы. Мои родители сильно поссорились. Они бросались друг в друга всем, что попадало под руку, кричали и пытались заставить меня выбрать чью-то сторону. Они собирались разводиться и хотели, чтобы я решил, с кем буду жить… Я просто убежал из дома. Слава богу, у моего приятеля Уёна была свободная комната. В итоге я прожил у него несколько недель. Когда мне исполнилось восемнадцать, я стал снимать комнату у его родителей. Они не хотели брать с меня деньги, но мне нужно было сделать это для себя, понимаешь? В общем… Думаю, только после встречи с Джисоном я понял, что такое ТИР. Хёнджин внимательно слушал, не издавая ни звука. Он не знал, зачем Чанбин говорит ему всё это: пытается заставить его доверять ему, прежде чем причинить боль? Это было последнее прощание перед тем, как Чанбин полностью вычеркнет Хёнджина из своей жизни? Он не понимал. — У нас с Джисоном были кое-какие планы… Сейчас я даже не могу вспомнить какие именно. Он опаздывал, поэтому я пошел к нему домой, чтобы проверить, всё ли у него в порядке, и застал его в центре вспышки. Чанни-хён помогал ему справиться с ними раньше, но я всё еще знакомился со всеми, поэтому мне было не очень удобно быть навязчивым. Я просто помню, как запаниковал и обнял его очень крепко, а его вспышка просто закончилась… Обычно он выпадает из них и с трудом понимает, когда вспышка закончилась, но по какой-то причине я смог мгновенно убрать её. Потом мы поняли, что ТИР Чана-хёна на меня тоже не действует. Мы прозвали её нейтрализатором, потому что она отменяет действие любой другой ТИР. — Способность Феликса, — Хёнджин нахмурился. Он отчетливо помнил, что Чанбин был под кайфом на их вечеринке. Если на него не действует ни одна ТИР, то как же он тогда был под кайфом? — А? Ты имеешь в виду ту первую вечеринку? — Чанбин потер затылок. — Думаю, ты не заметил. Я выскользнул и выкурил косяк, когда Феликс занимался всеми. Мне всегда нравилось быть под кайфом больше, чем пьяным. Хёнджин моргнул. Он правда не помнил, чтобы Чанбин вообще уходил с вечеринки, но в то же время у него было много мыслей на тот момент: в основном о Чонине, и почему младший, казалось, избегал его. — Но да, именно поэтому Сынминни так привязан ко мне, — продолжил он. — Он боится, что причинит нам боль своей ТИР, но на меня ничего не повлияет, поэтому ему не нужно бояться рядом со мной. И именно поэтому Чанни-хён всегда зовет меня, когда у Джисона случается плохая вспышка, потому что я могу вытащить его из остаточной вспышки и помочь ему снова почувствовать себя нормально. Хёнджин хотел, чтобы Чанбин просто ударил его. Почему он был так откровенен? Зачем он рассказал всё это? Ведь это уже не имело никакого значения. Остальные не собирались его прощать: его внушение можно было снять, только отдав им вторую команду. Незначительные приказы длились определенное время, пока команда не будет выполнена, например, когда Джисон мыл посуду, но этот… он не имел временных рамок. Предел был вечен, поэтому они никогда не будут чувствовать себя так, как раньше. Уже не в первый раз он задался вопросом, сможет ли смерть снять внушение. — Хёнджин… Я… я начал отменять твое внушение, — Чанбин заметил тот самый момент, когда младший полностью застыл на месте. — Я… я не был уверен, что это сработает, но мне удалось использовать свою собственную ТИР, чтобы свести на нет твою… — Прекрати, — в ужасе прошептал Хёнджин. Его грудь сжалась, а челюсть Чанбина сомкнулась со щелчком. Он не мог этого вынести. Ему нужно было убираться прочь, потому что если Чанбин продолжит говорить, то, возможно, ему действительно удастся сломить его решимость. — Больше ни слова не говори. В груди снова защемило. От этого ему стало плохо. — На меня это не подействует… — Прекрати! — Почти закричал он. Его грудь защемило так болезненно, что он чуть не согнулся пополам от неожиданности. Чанбин на мгновение застыл, но Хёнджин не стал медлить, наблюдая, как хён отреагирует на попытку внушения. Он выбежал из комнаты, оставив дверь открытой, вместе с телефоном, кошельком и Чанбином в общежитии, и распахнул дверь на лестничную площадку. Он переступал по две и по три ступеньки за раз, едва не споткнувшись, когда летел вниз. Как только его ноги коснулись земли, он бросился бежать. Плевать, что его ребра горели от усилий, и что за ним оставались следы от слёз. Луна светила на него, насмехалась над ним своим ярким светом. Казалось почти жестоким, что небо было чистым и звезды радостно мерцали, когда он ломался. Почему всё не могло быть как в фильме, в котором небо было бы таким же несчастным, как и он, а дождь бил бы по нему? Вместо этого, ночь была идеальной. Его предательский разум на мгновение напомнил ему первую ночь, когда они с Джисоном вместе пошли в магазин. Та ночь казалась такой давней… Как могло столько всего произойти всего за несколько дней? Он остановился только тогда, когда споткнулся о камень и больно ударился коленями о берег реки. Вода пронеслась мимо в нескольких сантиметрах от лица, едва забрызгав ему щеки, и река побежала дальше, не обращая ни малейшего внимания на окружающий смертный мир. Хёнджин всхлипывал в свои ладони. Он просто хотел, чтобы всё это прекратилось… Но он был трусом. Он был чертовым трусом. Ему было страшно и больно, и он просто хотел вернуть своего Джисона, потому что Джисон всегда знал, как сделать всё лучше. Джисон всегда знал, как заставить его улыбнуться и отвлечь от неприятных мыслей. Он нуждался в Джисоне, но Джисон его ненавидел. Пошевелившись, он нащупал что-то в кармане. Онемевшими пальцами он вытащил из штанов канцелярский нож и посмотрел на него. Луна была достаточно яркой, чтобы увидеть блеск лезвия, когда он высунул его из рукоятки. Его обдало холодным ветром, и по позвоночнику пробежала дрожь. Ночи становились всё холоднее и холоднее по мере того, как семестр подходил к концу, а он выбежал на улицу без куртки. Спортивки и футболка мало укрывали от пронизывающего холода. — Почему… — Он тихо всхлипывал, держа лезвие в дрожащих руках. Почему он не мог просто покончить с этим? Почему не мог заставить свою боль прекратиться навсегда? Разве это то, что он заслужил? Сидеть и гнить в своих страданиях, не имея возможности избавиться от них? С криком разочарованного гнева Хёнджин схватил большой камень и бросил его в реку, наблюдая, как от всплеска по воде пошла рябь. Никакого облегчения, которое обычно давало бросание камней в реку, не последовало. Вместо этого он задыхался и смотрел на свое отражение в маленькой лужице воды, которая собиралась в ямке, где когда-то лежал камень. Она была не больше бейсбольного мяча, но её было достаточно, чтобы Хёнджин смог увидеть собственное лицо, смотрящее на него, как в зеркало. Если бы он только мог заставить себя, то у него не было бы выбора. Ему не пришлось бы страдать от мучительного решения, умирать или нет… — Убей себя, — прошептал он, глядя прямо в глаза своему отражению. Грудь свело болью, и вдруг мир вокруг него словно затих. Он знал, что перед ним течет река, но всё, что он мог слышать, это приглушенный шум воды и еще более тихое пение жуков на деревьях. Как будто он погрузился в воду с головой. Было… приятно. Он наблюдал, как его тело движется само по себе. Думал о том, что сказал Джисон, каково это — быть принужденным. Он рассказал, что видел, как мыл посуду, не имея возможности остановиться. Рассказал, что, поскольку его действия контролировались чем-то другим, его мысли могли беспрепятственно проноситься в голове. Хёнджин наконец-то понял, что имел в виду Джисон. Интересно, наблюдает ли за ним луна, светит ли она на него и насмехается над ним, или же она полностью игнорирует его. И непонятно, что из этого хуже. Он смотрел, как кончик ножа вдавливается в кожу предплечья, чуть ниже локтя. Он ничего не почувствовал, когда давление ослабло, и лезвие погрузилось в плоть. Кровь мгновенно начала капать, но он её не чувствовал. Впервые Хёнджин не чувствовал боли. Он задумался, кто его найдет. Возможно, с его стороны было жестоко делать это вот так открыто, где любой мог наткнуться на его окоченевший труп. Но, с другой стороны, разве это не в его духе? Быть жестоким? Он смотрел, как медленно опускается лезвие. Если бы он мог хоть что-то почувствовать, это было бы пыткой. Вместо этого он ничего не чувствовал, наблюдая, как легко рассекается его кожа. Ни боли, ни страха. Вовсе не пугало, что он теряет так много крови. Его осенило… Видимо, именно это Джисон и увидел в тот день в своей вспышке. Он всё время плакал, спрашивал, почему его там нет и как «он умрет», но Хёнджин тогда не понимал. Теперь он понял. Джисон видел, как Хёнджин убивает себя, и его не было там, потому что Хёнджин внушил ему ненавидеть его. Иронии в этом было почти достаточно, чтобы рассмеяться. Но даже если бы он захотел, он был пленником собственного разума. Он не смог бы издать ни звука, пока лезвие скользило вниз по запястью. Даже не чувствуя ничего, он знал, что зашел достаточно глубоко. Ему было интересно, будет ли Джисон винить себя, если вдруг внушение оборвется, как только его сердце остановится. Как бы ему ни хотелось уберечь Джисона от страданий, всё это к лучшему. Хёнджин не должен был сближаться с Джисоном. Не должен был впускать его в свою жизнь, позволять ему видеть все свои раны, слышать его смех или видеть его слёзы. Он не должен был влезать в жизнь Джисона, потому что, несмотря на то, каким счастливым он казался, когда был с Хёнджином, — неважно, каким раскрасневшимся, мокрым и довольным он был после того, как Хёнджин трахнул его по глупости, или как он мгновенно расслаблялся, как только Хёнджин оказывался на расстоянии объятий — в конце концов, он был злом для Джисона. Он был кислотой, и он сжег Джисона. Он был монстром, и он причинил боль единственному человеку, которого искренне любил. Вокруг него обвились руки, но он не мог этого почувствовать. Он понял это только потому, что перевел взгляд и вдруг увидел на себе руки, почему-то обхватившие его за талию. Наконец, он что-то почувствовал. Пульсацию… тепла — она началась от центра его спины и прошла по всему телу, словно шелковая ткань, медленно развевающаяся над ним. После того как тепло осело, Хёнджин почувствовал, как что-то треснуло у него в груди. И тогда он ощутил. Он завопил. Раскаленная боль в руке была настолько сильной, что ему хотелось умереть, лишь бы больше не страдать. Всё его тело билось в конвульсиях, и боль почему-то становилась только сильнее, когда он пытался вывернуться из рук того, кто его держал. Ощущение было такое, будто кто-то взял расплавленный нож и вонзил его в мышцы так глубоко, как только мог. От сильной боли в глазах всё потемнело. Больше ничего не было: не было ни земли под его коленями, ни рук вокруг его талии, ни сердца, бьющегося в груди. Всё, что он мог чувствовать, это ослепляющую агонию в руке. Он порезал себя слишком глубоко. Зашел слишком далеко. Было видно, как мышцы оторвались друг от друга: лезвие чисто рассекло их. После такого он никак не мог выжить… Кто бы ни остановил его… всё было напрасно. Даже если бы они попытались, он умер бы раньше, чем попал в больницу. Он и так потерял слишком много крови, — и она всё ещё лилась на грязь, на его колени и на рукав державшего его человека. Почему ему не могли просто дать умереть? Он мог бы спокойно уйти из жизни, без боли, но его остановили. Почему? Почему? Почему? — Хёнджин! — Закричал Сынмин. Хёнджин попытался вырваться, но его всё ещё удерживали в руках. — Хён! Он теряет слишком много крови! — Твою мать! — прорычал Чанбин, паника нарастала в его груди. Неужели они опоздали? После всего, что между ними было, неужели они потеряют Хёнджина? Хёнджин сделал попытку высвободиться, но Сынмин оказался куда быстрее. Он схватил его за запястье, но из-за крови ему было трудно удержаться. — Чт… — Сынмин почувствовал, что внутри него всё опустилось, как на американских горках. К его собственному сердцебиению присоединилось второе, бешеное и слишком сильное. Паника сковала его: неужели он убьёт Хёнджина? Неужели он убьёт своего друга… Он смотрел, как рана на руке Хёнджина снова начала затягиваться, плоть срасталась и пульсировала до тех пор, пока под кровью не осталась лишь гладкая кожа. — Сынмин… — Чанбин выдохнул, застыв на месте. Хёнджин отрешенно взглянул на свою руку, после чего полностью рухнул в объятия Чанбина, обмякнув подобно кукле. — Чёрт! Хёнджин… — Он жив, — Сынмина трясло. Он по-прежнему чувствовал, как второе сердцебиение накладывается на его собственное, и оно… становилось сильнее. Слёзы облегчения текли по его щекам, но когда он попытался их вытереть, то оставил на лице только красные разводы. — Он жив. Хёнджин, хоть и был без сознания, свернулся у Чанбина на груди. Ему было так холодно. Он просто хотел снова согреться.