***
Джинни все еще сидела над планом игры и задумчиво крутила в руках карандаш. Увлеченность вытесняла чувство пустоты внутри. Странная икота взялась на пустом месте и заставила ее отвлечься на несколько секунд. Рон говорил, что если она появляется из ниоткуда, значит, кто-то прямо сейчас о тебе вспоминает. И злобно ухмыляясь внутри, девушка воображала, что это был Гарри. Наверняка, он думает о ней и жалеет о том, что потерял. «Паркинсон быстро ему надоест. Да, именно так. По-другому, ни за что не будет». Образ одного платинового блондина со змеиного факультета встал перед глазами. Если бы кто-то сказал, что они похожи с Драко Малфоем, то она бы плюнула этому человеку в лицо. Но, к сожалению, когда собственный внутренний голос коварно нашептывал подобное наблюдение, Джинни не в силах что-то предпринять. Девушка даже не могла это отрицать. Смотря на него в тот самый момент в Большом Зале, она видела собственное отражение. Он был удивлен тем, что кто-то посмел его бросить. «Потому что при проявлении малейшего холода нужно бросать первым, малыш» — заметила она про себя. Хотя в глубине души понимала, что это было такой же глупой обманкой. Гарри первым отказался от нее. Когда именно это случилось было сложно определить. Возможно, она перестала быть ему нужной в тот момент, когда Темный Лорд умер или когда она вернулась с Роном в Хогвартс. А может, холод с его стороны стал исходить гораздо раньше, но во времена военных действий заметить это оказалось сложно. В любом случае, судьба была ироничной сукой. Ведь парень, с которым она планировала создать семью, ушел от нее. Между той, что закрывала его собственным телом и той, что предложила сдать врагу, он выбрал вторую. И это стало уроком. «Никогда не жертвуй собой ради других. Только члены семьи достойны таких высоких поступков, а другие… Другие их просто не оценят». — Она ухмыльнулась, понимая вдруг выбор Драко, который раньше осуждала. Дверь гостиной заскрипела, и Джинни чуть не сломала в руках карандаш. «Вспомни о бывшем парне и вот он. Да еще и не один, а со своей новой леди. Хватило же ума привести ее в эту гостиную». Сладкая парочка пару секунд потопталась у входа, а потом Гарри что-то шепнул брюнетке, и они вошли внутрь. — Привет влюбленным! — Бодро помахала им Джинни, чувствуя удовлетворения от смятения на лице Поттера. — Здравствуй, Джинни. Мы не хотели тебя отвлекать. «Какие блять «мы»? Потрахались пару раз и уже не могут отделить свои личности друг от друга. Тошнит от этой приторности». — Ладно, продолжай заниматься своими делами. Хорошего вечера. — Гарри неловко улыбнулся, беря Пэнси за руку, чтобы повести наверх. — Уже уходите? — Девушка поднялась, подходя к парочке. — Зря, так спешите. Посидели бы, выпили чаю. Как в старые добрые времена. — Она одарила их белоснежной улыбкой, а затем продолжила: — А, хотя понимаю, у вас, как у новоиспеченной пары, много неотложных дел. Кстати, Гарри, ты что-то сделал со своей кроватью? — Джинни повернулась к Пэнси. — Она просто последний раз ужасно скрипела, когда мы занимались любовью. Я переживала, что даже через заглушку кто-нибудь услышит. Гриффиндорка мило улыбнулась, проходя мимо и специально задевая Паркинсон плечом. Стоило бы еще постоять, наслаждаясь выражением их лиц. Но переносить эту душную компанию ей вдруг стало невыносимо тошно. Ноги несли в надежное место. И как только дверь Выручай-комнаты закрылась, девушка позволила себе перевести дыхание. В кармане она нащупала заветное лекарство. Два колеса уже не брали, поэтому она проглотила сразу пять. Джинни притянула колени к животу, укладывая на них подбородок. Труднее всего было ждать, ведь эффект наступал по истечению определенного времени. Впервые она попробовала случайно. Ее тогда жутко рвало из-за стресса и слез в туалете штаб-квартиры Ордена. Видеть смерть на поле битвы было страшно. Запах жженого человеческого мяса и крови засел в ноздрях, не желая исчезать. Тогда кто-то зашел внутрь. Девочка из факультета Пуффендуй. С короткими серыми волосами цвета пыли. Незнакомка понимающе смотрела на Джинни, игнорируя просьбы выйти из комнаты. А потом сил на это не осталось. Она поговорила с ней, описывая свои эмоции от происходящего, и гриффиндорке оставалось только удивляться, насколько они были схожи. Девочка протянула ей таблетку, объясняя, что это поможет. И Джинни взяла, хоть и не должна была. На удивление стало легче. Тревога о том, что убьют кого-то из ее семьи или друзей вдруг отступила. Ничего больше не имело значения. И это было прекрасное чувство. А на следующий день незнакомку из Пуффендуя убили. Через неделю она узнала, что тошнота была вызвана отнюдь не чувством тревоги. Но девушка никому об этом не рассказала, ощущая непонятные эмоции внутри. Коктейль страха и замешательства. Разумеется, что и о выкидыше никто не узнал. Он произошел слишком резко, когда Джинни была на поле битвы. Просто сгусток крови. Который почти ничего не значил. Стыдно, что ее постигло в тот момент облегчение. А потом она расплакалась, осуждая себя за то, каким плохим и эгоистичным человеком была. Фред нашел ее в таком состоянии. Он стал единственным, с кем она поделилась всем, что накопилось в душе. Они проговорили больше четырех часов. И это успокоило ее гораздо лучше тех таблеток. Фред сказал, что она лучшая девочка в мире и самая добрая из всех, кого он знал. Джинни поверила ему. А потом она прощалась с его телом в Большом зале. Все закончилось, но пришло опустошение. Дома царил траур. А она отправилась в какой-то магловский клуб. Там легко можно было найти успокаивающие таблетки. Худощавый парень с дредами продал их ей, предлагая еще и кокаин. Бесплатно первую дозу. А потом нужно было платить, но это не было проблемой. У нее оставались кое-какие сбережения и некоторые украшения. Отдать их взамен на то, что приносило ей умиротворение, было легко. Гораздо легче, чем вообще можно было вообразить. Она тогда стала чаще улыбаться. Чувствовала себя всемогущей и стойкой. Мать говорила: «Я рада, что с тобой все в порядке, ты такая сильная девочка». И Джинни кивала, не желая разочаровывать близкого человека. Голова начала медленно опустошаться, стирая воспоминания. Будто бы превратилась в гелиевый шарик, который отпустили в воздух. Стало легко. Веки медленно тяжелели, словно наливались свинцом. Она смотрела на слегка вращающуюся комнату из-под ресниц. Двери приоткрылись. Едва ощутимый испуг, ютился где-то внутри, но наркотики мешали его прочувствовать. Слабая улыбка отобразилась на лице. Через образовавшийся сигаретный туман она увидела… Это был он. — Заходи, — шепнула девушка, подзывая его жестом. — Точно хочешь меня видеть? — Да, я тебя ждала. Он неспешно закрыл за собой дверь. Родная рука зарылась в ее волосы, поглаживая голову. — Ты все еще носишь эту безвкусную пурпурную мантию? Его хрипловатый смех наполнил пространство, даря забытый уют: — Ношу только потому, что тебя такое сочетание раздражает, дорогая. — Фред, я скучала, — Джинни накрыла его руку своей, чувствуя тепло на щеках. Слезы скатывались по подбородку, неприятно стекая по шее. — Ты так резко ушел. Всем до сих пор очень плохо. От него все также пахло мхом и ежевичным вареньем. Он его так любил раньше. «Интересно, что он любит сейчас?» — Подумала она. — Прости, но так нужно было. Ты же знаешь, что я всегда с тобой. Как там наша мама? — Она не в порядке… Уже никогда не будет. — Понимаю, — Фред крепче сжал ее руку, стараясь поддержать. — А Джордж держится? — Он старается. Но, знаешь, честно говоря… — она замялась, тяжело вздыхая, — Джордж все еще выглядит, как человек, у которого без анестезии вырвали половину плоти, оставляя его инвалидом. — Брат погрустнел, и ей захотелось сменить тему. — Ты видел, что произошло недавно? — Гарри тебя расстроил, — коротко изрек он, сочувственно кивая головой. — Молодые люди иногда влюбляются в неправильных партнеров. Джинни шмыгнула носом и наивно спросила: — Но почему он так поступил? — Этому нет причин. Любовь нельзя объяснить. — Образ брата расплывался перед глазами, начиная раздваиваться. — Но меня волнует то, что ты после возвращения в школу, начала принимать больше таблеток, дорогая. — Я… Просто хочу видеть тебя чаще. Мы болтаем и мне после этого гораздо лучше. Никто больше не понимает меня так, как ты. — В его глазах отобразилось беспокойство, и Джинни поспешила добавить. — Я принимаю наркотики, но это ведь не делает меня плохой? Скажи, что нет Фред… — Ты все еще самая лучшая девочка для меня. — Эти слова вызвали улыбку. — Но береги себя, ладно? Ты ведь контролируешь ситуацию? — Я все контролирую. Ты мне веришь? Она до синяков сжала руками собственные колени. «Я все контролирую, Фред», — продолжала повторять, пялясь мутными глазами в пустоту комнаты. Но никто ей не отвечал больше.***
— И я тысячу раз обрывал провода! — Абсолютно мимо нот прокричал Тео, используя кулак вместо импровизированного микрофона. — Сам себе кричал, ухожу навсегда! — Гермиона прокрутилась вокруг своей оси, подпевая. — Непонятно, как доживал до утра! — Салют, Вера! — Их голоса сплелись воедино, расплываясь в ритме песни. — Но я буду с тобой или буду один! Дальше не сбежать, ближе не подойти. Прежде чем навек поменять номера, — секундная пауза, перед тем, как они во весь голос закричали — Салют, Вера! Магловский плеер девушки играл во всю мощь, заглушая их голоса. Поэтому создавалось ощущение, что вместе они поют действительно неплохо. Первая стадия непонимания после приема таблеток прошла, и наступило смирение. Химическая дрянь продолжала действовать, наполняя тело энергией. И в какой-то момент Гермиона включила свою музыку, пытаясь отвлечься от всего другого. Осознание случившегося слишком давило на голову, поэтому она обещала разобраться во всем завтра. Тео сначала кривился, не воспринимая ее музыкальный вкус серьезно. Но после третьего прослушивания песни включился, утягивая девушку на середину комнаты, чтобы немного потанцевать. Композиция закончилась, и они довольно похлопали друг другу, воображая себя звездами на многолюдном концерте. — А эта хрень не такая уж и плохая, — заметил парень, не слишком щедрый на комплименты. — Не «хрень», Нотт, а Меладзе! Мой отец обожает русскую музыку. — Да хоть кто угодно, но о случившимся здесь никому не рассказывай. Не хватало еще, чтобы Блейз прикалывался. — Гермиона улыбнулась, представляя, как бы отреагировали его друзья на эту сцену. — Без улыбочек, принцесса! Все, что было в бункере тут и остается! Гермиона сморщила веснушчатый носик и смешно перекривила его: — Хорошо, «принцесса»! Заиграла более приятная и торжественная мелодия. Нотт удивленно выпучил глаза: — О, это очень похоже на то, что играло на Святочном балу, — она кивнула, соглашаясь с этим замечанием. — Ты так забавно тогда танцевала. — Что? В каком смысле «забавно»? Подожди, ты же говорил, что вообще не замечал меня до спора, так откуда тебе знать? — Тише-тише, леди-сто-вопросов-в-секунду. Тогда на тебя обратили внимание все, ведь ты была с Крамом. Он не особо хорошо вел, поэтому смотрелось слегка нелепо. — Намекаешь, что у тебя получилось бы лучше? Опять этот ее задранный вверх подбородок. В глазах Нотта загорелся огонек, и он протянул ей руку в галантном жесте: — Не попробуешь, не узнаешь. Ее тонкие пальчики в его массивной ладони смотрелись очень гармонично. Тео перевел взгляд на ее лицо, пытаясь сквозь свое затуманенное сознание понять, подумала ли она о том же: — На тебе нет туфель, поэтому встань на носочки. Без задней мысли Гермиона послушалась. Всегда бы так. Он неторопливо поднял вторую ладонь, с нежностью проводя костяшками вдоль линии девичьей скулы. А затем в требовательном жесте приложил ее к лопаткам, притягивая ближе к себе. Под первые слова неизвестной певицы он начал уверенно и неторопливо вести ее в танце. Ноги немного путались, и Гермиона иногда бессовестно наступала на него, сразу же расплываясь в виноватой улыбке. «Пиздец. Она цвела сейчас. Будучи в сто раз красивее в этот момент, нежели тогда с уложенной прической и в нарядном платье». В ушах звуки музыки смешивались с пульсацией крови. Сердце продолжало слишком быстро биться. И Нотт почти молился, чтобы оно не остановилось. Умереть во время танца с девушкой — это уже слишком. Позорнее этого только скончаться во время секса. Возможно, даже в прямом смысле. Теодор усмехнулся, легонько отталкивая от себя Гермиону и долго кружа ее. Они умудрялись перекидываться какими-то максимально бредовыми шутками. Удивительно, как только хватало на все дыхания. А когда он во второй раз притянул ее к себе, совершая запланированный наклон, девушка рассмеялась. Она закинула голову назад, абсолютно не стесняясь своего искреннего хохота над его шуткой. Если бы Тео мог, то он бы сохранил этот момент в своей памяти навсегда. Чтобы бороться с грустью или вспоминать в те дни, когда жизнь кажется абсолютным дерьмом. Он продолжал грациозно вести ее по небольшому воображаемому кругу, делая это почти бесшумно. Словно они парили над этим полом. И этот момент казался настолько волшебным, что прерывать его не хотелось. Но чертова песня закончилась. Тео последний раз позволил партнерше покружиться, а затем, как подобает джентльмену, поклонился ей, благодаря за танец. Она попробовала сделать реверанс, мило приседая при этом. Гермиона уселась на диван, вытягивая руки над головой, и хорошенько потянулась. Тео медленно опустился следом, гадая о том, как бы ощущался с ней поцелуй в таком состоянии. Но он не позволит себе проверить. Потому что она была не такой девушкой, с кем можно было целоваться или заниматься любовью под наркотой. «Да ну, и с каких это пор она не такая?!» — язвительно прошипел внутренний голос. Но ответа не было. Он не смог определить, когда конкретно стал отделять ее от других. Тео чувствовал себя, словно насекомое, которого поместили в алюминиевую банку и настойчиво били по ней ложкой. Голова резко разболелась, и искусственно созданное хорошее настроение начало меркнуть вместе с переключением композиции. — Это было веселее, чем с Крамом, — сказала она и тоже загрустила, словно перенимала его состояние. Две последующие песни они просидели в молчании, раздумывая о своем. Гермиона положила голову на диванные подушки, внимательно разглядывая потолок. — Тео? — Тихонько позвала она, и тот устало откликнулся. — Как ты себя чувствуешь? — Помимо того, что ты накачала меня наркотой? Она как-то грустно кивнула: — Да, помимо этого. — Не считая абсурдность сложившейся ситуации, чувствую себя вполне обычно. Гермиона поставила указательный и средний палец в вертикальное положение, имитируя их ходьбу. В такой детской манере она подвинула руку к парню, переплетая свой пальчик с его. Теодор странно на нее посмотрел, но не предпринял никаких действий. — Ты его любил? — Честно? — она кивнула, ожидая ответа. — Да. Очень сильно. — Она отвела взгляд, снова поглядывая в потолок. — Ты, наверное, думаешь о том, что он был Пожирателем Смерти и не веришь в силу семейных ценностей в таких семьях. — Несмотря ни на что он был твоим отцом. — Верно. И он был таким отцом, каким бы я мечтал стать для своих детей. Когда мамы не стало, он поддерживал меня. А еще Драко, — зачем-то добавил Тео, — я знаю, что ты его ненавидишь и имеешь на это полное право. Но он далеко не настолько плохой, каким хочет быть в глазах окружающих. Я всегда буду благодарен ему. — За что? Интерес вытеснял желание припомнить все грехи белобрысого хорька. Но пусть Малфой валит к черту. Где-то глубоко внутри она все же считала, что он в какой-то мере поплатился за свои злодеяния. Хоть это и не вытесняло обиды за все его издевательства, которые ей пришлось пережить. — После потери мамы первые дни в школе дались мне тяжело. Я просек тогда одну фишку. — Нотт хмыкнул, припоминая все в деталях. — И по ночам сбегал, чтобы сидеть и пялиться в зеркало Еиналеж. Было приятно видеть ее около себя, как всегда, красивую и улыбающуюся. Со временем это стало чем-то вроде зависимости. Драко узнал, где я пропадаю. Он помог мне избавиться от этой разрушающей привычки. А потом никогда и ни при каких обстоятельствах не заводил об этом речь. — Почему же сейчас ты не предпочел переживать это горе с друзьями? — Потому что я больше не ребенок и теперь знаю, что смерть не так однозначна, как все привыкли считать. Все еще не кончено, Гермиона. — Тео, — девушка прикоснулась прохладными пальцами к его щекам, стараясь звучать мягко и не надрывно, — он умер сегодня. Это сложно принять, но тебе все же рано или поздно придется это осознать, чтобы пережить и выплеснуть боль. — Нет, — он упрямо замотал головой. — Да. — Нет, нет, перестань быть такой упрямой. Он попытался высвободить лицо из ее рук, но Гермиона успокаивающе погладила его скулы, заставляя посмотреть в глаза. — Он умер, Тео. Страх отобразился в его глазах. Если ничего не выйдет, то это правда будет конец. Отца казнили. Это случилось сегодня. Тихое «нет» слетело с его губ, когда осознание случившегося зарядило под дых железным кулаком. Произошло то, чего он опасался. Его размазало вдребезги, стирая всю физическую оболочку в порошок. Перед глазами вдруг померкло, когда он осознал, что задержал дыхание на несколько долгих минут. Гермиона тонким голосом проговорила: — Мне безумно жаль. Она выставила вперед руки, стараясь сделать что-то… Непростительное. Тео отпрянул от девушки, словно та угрожала ножом. Просто потому что это будет неправильно. Словно акт жалости. Для нее же это было актом поддержки. Желанием разделить его боль. Теодор срывающимся голосом выпалил: — Нет, я не разрешаю тебе это делать. Не стоит этому происходить. — Стоит. Пожалуйста, позволь мне. — Она терпеливо ждала его ответа, а затем добавила. — Все, что было в бункере тут и остается. Помнишь? Ты сам так сказал. Голос звучал слишком отчаянно. А слова, произнесенные Гермионой, стали последней каплей. И вот ее руки уже обвивают его тело, прижимая к себе. Он не двигается, замирая, как неодушевленная статуя. Ее пальчики ласково поглаживают спину, пока губы где-то на уровне шеи шепчут: «Мне жаль». «Мне тоже, Грейнджер». Жаль, что все оказалось на таком уровне. Объятия — это всегда слишком интимно. Они словно опасная улика. Материальное подтверждение тому, как сильно их задело то, что не должно было выходить за рамки спора. То, что является непростительным в его положении. Как пир во время чумы. И будучи законченным эгоистом, он не мог бросить это зарождающееся чувство под ноги. Не мог просто раздавить его и пойти дальше. Оно уже было живым. Дышало и существовало. Иногда проявлялось в биении сердца. Тео опустил руки на ее талию, прижимая сильнее. Мужская футболка снова стала мокрой, но теперь от ее слез. Тео откинулся на спинку дивана, увлекая за собой Гермиону. Она оказалась на его коленях, все еще крепко прижимаясь. Руки поглаживали его тело, и он покорно расслабился. Внутренние терзания поутихли, словно она приняла большой удар на себя, проживая его потерю. На смену им пришла всепоглощающая скорбь. Он мог поклясться, что не желал этого. Но влажность собственного лица свидетельствовала о том, что он плакал. Гермиона не отрывалась от него ни на секунду, сильнее прижимая к себе. Это ощущалось, как опустить обмороженные руки под горячую воду. Больно. Непривычно. Странно. И абсолютно нереально, ведь при обморожении никто не рассчитывает на то, что опять познает тепло. А он познал. Оттаивая и согреваясь. Теодор этого не заслуживал, но в данный момент не мог отказаться. Включилась новая песня. Комфортная и с нотками ностальгии. Тео больше не сопротивлялся, он просто закрыл глаза, вдыхая аромат Гермионы, который стал для него родным. А голос из плеера тихонько напевал: «Я снова маленький, солнце яркое, мама опять сильнее всех в мире. Я снова боюсь собак и оставаться один в квартире…»