Щелчок в замочной скважине заставляет вынырнуть из сна. Отрываю голову от стены, отряхивая свободной от наручников рукой пыль с щеки. Уже знакомый запах сырости и плесени оседает липким слоем на лёгких, но больше не вызывает приступ тошноты.
Видимо, я привыкла.
От резкого пробуждения перед глазами всё плывёт, не давая возможности сфокусировать взгляд. Хотя мне и не нужно видеть, чтобы знать, что здесь и как.
Каменная кладка, затянутая густой паутиной по углам. Железное ведро с водой, покрывшееся пыльной плёнкой. Небольшое узкое окно на уровне земли, если смотреть с улицы. Одна и та же картина на протяжении…
Не помню. Давно потеряла счёт времени. Но по ощущениям я заперта здесь целую вечность. Меня выводят отсюда только для того, чтобы отвести в душ. Но даже там я не чувствую себя спокойно, ведь он не уходит из ванной комнаты. Стоит рядом. Наблюдает. От каждого моего прикосновения к телу, кусает губы, лаская себя через ткань. А после вытворяет со мной всё, что ему вздумается.
Скрип дверных петель, и я по привычке прижимаюсь ближе к трубе, словно это может помочь или спрятать от него. Неторопливые шаги, сопровождающиеся хрустом мусора под ботинками, и он уже здесь. Идеально выглаженная чёрная сутана. Белая колоратка на воротнике. Аккуратно уложенные смолистые волосы и карие глаза.
Устоявшийся образ человека, приближённого к создателю, и только я знаю его истинное нутро.
Чёрное. Напрочь прогнившее. В этом человеке нет ничего святого, хотя мужчина это умело скрывает. Похититель мне очень знаком, но я никак не могу вспомнить, где могла с ним видеться.
Он подходит ближе и, опустившись на корточки, грубо сжимает мои щёки. Шершавые пальцы слегка царапают кожу. Недавно порванные уголки губ, успевшие взяться корочкой, трескаются и снова начинают кровоточить, напоминая о прошлых экзекуциях.
«
Укусишь, и я выбью тебе зубы», — звучит в голове, заставляя слёзы скатиться по перепачканному лицу.
Его рука скользит по шее, опускаясь ниже, к груди. От мерзких прикосновений, после которых я чувствую себя грязной, начинает мутить, но я не сопротивляюсь. Знаю, что будет, если пойду против его желаний. А я хочу, чтобы всё это поскорее закончилось, поэтому повинуюсь. Пусть всё сделает быстро и уйдёт. Оставит меня один на один со своим демонами и самобичеванием.
— Мне нравится, когда ты такая послушная, — шепчет на ухо, вызывая противную дрожь под рёбрами. — Но я спешу, поэтому закончим вечером.
Облегченно выдыхаю, стоит ему отстраниться, и только сейчас ощущаю, как сильно трясусь от страха. Пульс ускоренно бьёт по вискам. В носу стоит мерзкий запах металла от подскочившего давления. Он окидывает взглядом помещение, меня и, не проронив ни слова, выходит, громко хлопнув дверью.
Щелчок замка, и я снова остаюсь отрезанной от внешнего мира. Обстановка затхлого подвала порядком надоела. Хочется вдохнуть свежего воздуха, пропитанного ароматом распускающихся весенних цветов. Хочется, чтобы лучи тёплого солнца коснулись посеревшей за это время кожи. Я жутко устала. Желание бороться поддерживает только мысль, что меня ищут. Парень, наверное, поднял на уши весь город, объявив о моей пропаже.
Из размышлений вырывает кряканье полицейской сирены, которая звучит, подобно песне о свободе. Я опускаюсь ниже и через окно замечаю, как паркуется участковая машина. Из неё выходит мужчина, направляясь ко входу моей персональной тюрьмы. Лакированные ботинки пропадают из виду, и я надеюсь, что он зайдёт в дом.
Услышит. Спасёт меня. Заберёт отсюда.
Мурашки покрывают всё тело от осознания происходящего.
Это мой шанс. Недолго думая, начинаю кричать, брякая цепью кандалов по трубе. Натёртое металлом запястье ноет и болит. Но всё это мелочи, по сравнению с тем, через что я прохожу каждый день, пока заперта с этим монстром.
Адреналин зашкаливает, стремительно разносясь по венам. Уши закладывает от волнения. Внутри всё слабеет. Истощение организма даёт свои плоды, что, мне кажется, ещё немного, и я грохнусь в обморок, но я продолжаю.
Кричу. Стучу. Плачу.
Хотя даже не знаю, слышно ли меня наверху, но я всё равно зову на помощь, пока не срываются связки. В гортани рассыпаются мелкие осколки стекла, и от першения я захожусь кашлем.
Голос просто садится и теперь больше походит на сипение, как при болезни. Но я не сдаюсь. Только не сейчас. Осматриваюсь по сторонам, пытаясь сообразить, что делать дальше.
Думай, Лиз. Думай. Окидываю взглядом подвал. Каждый угол. Себя.
Наручники. Он в этот раз не так плотно защёлкнул их. Можно попробовать выбраться. Тяну. Кручу. Смачиваю кисть слюной и снова пытаюсь снять их, но всё оказывается тщетным. Рука попросту не проходит через узкое металлическое кольцо. Нужно действовать иначе.
Быстрее, Лиззи. Соображай.
Глубокий вдох и попытка собраться с мыслями. Не думала, что медицинское образование пригодится мне в подобной ситуации. В очередной раз шумно втягиваю воздух, наполняя лёгкие до предела.
Раз. Два. Три. Пора.
На выдохе резко дёргаю большой палец свободной рукой, выворачивая его в суставе. Кусаю пересохшие губы до крови. Испарина покрывает лоб, а состояние уже на грани обморока.
Всё перед глазами плывёт. В ушах свистит, что приходится ненадолго прикрыть веки, чтобы справиться с этим. Секунда. Другая. Вроде легчает. Продолжаем.
Шевелю кистью, и от боли начинает кружиться голова, вязкий ком подкатывает к горлу, но я стараюсь не обращать на это внимания. Складываю ладони лодочкой и со всей силы тяну, пытаясь освободиться из оков. Не получается. Слёзы искажают видимость, но я пробую снова. Рывок. Ещё один — более плавный, и наручники с грохотом падают на пол.
Держась за трубу, подымаюсь на ноги, которые предательски дрожат и подкашиваются. Убедившись, что машина ещё здесь, направляюсь к двери, ведь до окна мне не дотянуться. Начинаю колотить кулаками по деревянной поверхности изо всех сил, вкладывая в удары всю злость. Выбитый палец жутко болит, но всё это мелочи.
Только бы услышали. Спасли. Забрали меня из этого Ада.
Щелчок. Я дёргаюсь, отбегая к стене.
Пусть это будет полицейский. Молю. Старые петли протяжно скрипят, а на пороге появляется он. Лицо искажает натянутая от злости улыбка. Глаза горят яростью. Руки сжимаются в кулаки до хруста.
— Каждый раз одно и то же, Лиззи. Когда ты наконец-то поймёшь, что тебе не выбраться отсюда, — он за пару шагов оказывается рядом и хватает меня за подбородок. — Ты заложница собственного кошмара, в который погрузилась настолько глубоко, что тебя уже не спасти.
Сон. Всё это просто страшный сон. Машу головой из стороны в сторону, не соглашаясь со всем, что услышала. Такого не может быть.
Проснись, Лиз. Проснись. Щипаю себя за руки, оставляя фиолетовые отметины и царапая уже изрядно отросшими ногтями кожу. Ничего. Просто ничего не чувствую. Его действия приносят физическую боль, а собственные нет. И так каждый раз, когда я на шаг ближе к спасению. Это не впервые.
Пробуй. Борись. Проснись. Умоляю, проснись.
— Тебе не уйти от меня, малышка Лиз, — мужской голос ломается, становясь похожим на хриплое рычание. — Вспоминай!
Его лицо постепенно меняется, покрываясь глубокими, прогнившими бороздами. На лбу красуется глубокая вмятина с чем-то копошащимся внутри. Губы и глазницы чернеют, обрастая мерзкой коркой. Зрачки теряют свой карий оттенок, становясь туманными. Сутана свисает дряхлыми лохмотьями. Запах сгнившей плоти заполняет помещение.
Меня словно ударяет током, когда я соображаю, как он меня назвал. Воспоминания яркими импульсами просачиваются в голову, давая понять, кто передо мной стоит.
Священник церковной школы, в которой я когда-то училась. Питер совращал детей, но никто из них об этом не говорил, думая, что всё, что с ними делают, — правильно. Именно поэтому мужчина долгих пару лет оставался незамеченным, неплохо скрываясь за маской добродетеля.
Но когда очередь дошла до меня, то я не стала молчать и обо всём рассказала родителям. Всё до мелочей. Где и как это происходило. И что мужчина говорил, что это правильно, ведь на то воля Господа. Его не посадили, потому что родители, чьи дети стали жертвами, устроили самосуд. Захваченные яростью, они избили его до смерти, а тело утопили в местном озере.
— А теперь, когда ты в очередной раз всё вспомнила, давай я помогу тебе просунуться, — он хватает меня за шею, сильно сжимая её, перекрывая доступ к кислороду. Я брыкаюсь, стараясь оттолкнуть его, но всё бесполезно. Голова начинает кружиться, уши закладывает, лёгкие горят, а всё вокруг погружается в темноту.
***
Вибрация телефона разносится по комнате, нарушая гнетущую тишину, которая поселилась в доме с момента трагедии. От постоянного недосыпа я не сразу соображаю, где нахожусь, и где лежит этот чёртов смартфон.
Поднимаюсь с кровати, ступая босыми ногами по покрывшемуся пылью полу, направляясь в её кабинет. Я ничего здесь не трогал с того дня, как мы поехали на этот чёртов пикник. Кажется, что всё вокруг пропахло её духами, и от этого находиться в квартире просто невыносимо. Жужжание становится всё громче, выдавая место нахождения мобильного.
Руки начинают трястись. Ладони потеют, когда на экране вижу номер главного врача психиатрической клиники, в которой сейчас лежит Лиззи. Только бы звонили с хорошими новостями.
— Она пришла в себя? Начала разговаривать? — спрашиваю быстро, забывая элементарно поздороваться.
Тишина на той стороне трубки длится целую вечность — так, что я успеваю прокрутить всевозможные сюжеты развития событий.
— Мэтью… — женщина тянет время, а я схожу с ума от этой долгой паузы. — Всё стало только хуже. Она спит только под снотворным, а просыпается с криками. Лиз словно застряла в своём вымышленном мире.
— Я… Я могу чем-то ей помочь?
— Придите завтра. Попробуйте с ней поговорить. Может, у вас получится достучаться до неё. И ещё. Вы точно не заметили ничего странного в день, когда с ней это произошло?
— Я уже сотню раз рассказывал, что мы были на озере. Я ненадолго отошёл к машине, а когда вернулся, то она пыталась утопиться. А дальше вы и сами всё знаете…
***
Я выныриваю из сна. Отрываю голову от стены, отряхивая свободной от наручников рукой пыль с щеки. От резкого пробуждения перед глазами всё плывёт, не давая возможности сфокусировать взгляд. Я давно потеряла счёт времени. Но по ощущениям заперта здесь целую вечность…
