The story of the youth who went forth to learn what fear was

В течении дня она, как и обычно, спускалась в кабинет. Дважды. Рассматривала карту деревни, разложенную на грязном полу. Мало что поняла. Разметка была идеально-ровной, но местами прерывистой. Некоторые полосы, ведущие от домов с нарисованными над ними квадратами сводились в единую точку в центре поселения. Другие находились отдельно, предположительно на территории фабрики. Из списков, валяющихся рядом с картой, стало ясно, что Хайзенбергу нужна веревка. Он упомянул западное крыло, в которое не слишком хотел идти, но причину своего нежелания указывать не стал. Последняя запись рассказывала о том, что именно произошло с его экспериментом. Детали, описанные размашистым, остроугольным почерком, красочными картинками всплывали в голове вне зависимости от ее выбора. Похоже, он с этим закончил. Или только собирался, так как указал на количество своих творений, которое хотел немного увеличить в оставшийся промежуток времени. Изображение Донны Беневиенто на общем плане было перечеркнуто. Это, как и мысли о покинутой семье, возвращало Коралине сомнения, которые она справедливо считала неправильными, отчего ее желание оставаться безмолвным наблюдателем, не имеющим определенного мнения, усиливалось. Ей нужно продолжать думать о том, как бы спасти себя. Оставаться эгоистом, насильно вытесняющим жалость из своего сознания. Приготовиться к неизбежному выходу на улицу, вместо того, чтобы расшатывать и без того неустойчивую конструкцию морали. Ее страх сыграл злую шутку, вынудив изувеченное тело остаться здесь. Он же продлил ей жизнь. Что было очередным, ебаным противоречием, не имеющим единственно положительных сторон в той же степени, что и отрицательных. И ее терзания обязательно потеряют смысл, когда она выберется отсюда. Правильным решением останется только попытка выжить, даже если при этом она лишится всякой человечности. Было ли ее фанатичное стремление к эгоизму человечным, она не знала. Сочувствие, которое она умело делила между лордами и Итаном Уинтерсом ей тоже не нравилось. Казалось, она сходит с ума. Пребывая где-то глубоко в себе, подальше от страшной реальности, Коралина не замечала зачатков проявляющегося слабоумия, вызванного никогда не меняющимся окружением фабрики. В этот вечер она впервые подумала о том, что становится частью мира, в котором свихнулся Хайзенберг. Она была права лишь отчасти. Изоляция потворствовала слабостям, гнусным чувствам, разжигающим ненависть, однако завершающим аккордом в его безумии было Каду. Об этом она только продолжала догадываться. Вылезая из комфортной коробки, картонные стенки которой возвело ее нежелание претить самой себе, она всегда сталкивалась с противоречием, где не было виновников, но все вокруг оказывались виноватыми, а чувство жалости становилось незаслуженной привилегией. Мир терял свои краски, обращаясь серым, до грязи замалеванным пятном и ничего по-настоящему правильного в нем не оставалось. Она ненадолго задержалась, как и обычно, читая записи и отнекиваясь от непрошенных размышлений. Хайзенберг так и не появился, затерявшись где-то среди бесчисленных коридоров огромного здания. Не возвращался и позже, когда она еще раз спустилась в кабинет, чтобы посмотреть время и немного выпить. На его столе стояла начатая бутылка виски. Брезговать не приходилось. Это бы имело смысл, если бы в первую встречу она не выдрала сигарету прямо у него изо рта. Время близилось к позднему вечеру, поэтому ей пришлось вернуться в комнату. Порядок придал маленькому помещению незаметный флер новизны, сильно отличающийся от застоявшейся обыденности той части фабрики, по которой она бродила. Коралина переоделась в шорты и устроилась на кровати. Книга, оказавшаяся неспособной вернуть ей то спокойствие, в котором она жила раньше, грозилась скорым завершением. Страницы переваливали за середину, а рассказы, как это бывает к концу, становились длиннее. Хайзенберг сделал все, что планировал. И даже чуть больше. Собрал деревянные доски и скрепил их вместе подобием громоздкой дощечки. Таких ему понадобится несколько. На них он хотел написать короткие послания для Уинтерса. Из обломков, железных труб и штырей выйдут массивные стрелки. Спонтанная идея, которая пришла ему в голову. Оставалось только собрать все в кучу и покрасить. Это было крайне вычурной попыткой скрасить свое безделье. День оказался почти что свободным, так что он стал заполнять его посредственными задумками. В попытке заглушить мысли, занимающие пустое пространство, он тщательно распределял важные детали в своей голове по местам, складывая их в необходимый пазл. Завтра он закончит с досками. Оставшееся время потратит на подготовку. С недавних пор все, что он делал, зависело от стойкости и настойчивости Итана Уинтерса. Вынужденный сталкиваться с тяжелыми препятствиями, тот не имел возможности торопиться, тем самым позволяя Хайзенбергу подумать над побегом. Снова. А затем еще несколько раз. Лишь бы не подпускать к себе иные размышления. Он поднялся в комнату, чувствуя себя не слишком уставшим. Уж точно не физически. Посмотрел на Коралину. Она продолжала читать, мертвой хваткой вцепившись в идиотские рассказы о монстрах, построенные на угнетающе вязком описании неизведанных миров, далеких от понимания. Будто бы деревни, расположившейся среди горной пустоты снаружи ей было мало. Впрочем, возможно, так ей становилось легче. Ощущать четкую разницу между выдумкой и слишком жестокой реальностью. Ему было почти что все равно. Она бросила на него мимолетный взгляд, как делала это всегда, когда он поднимался в комнату. Потому-что за этим молчаливым визитом, всегда следовал его уход. - Я выключаю свет, — на этот раз сказал Хайзенберг. Коралина отвлеклась. Нахмурилась, задумавшись о чем-то. А после задала вопрос. - Здесь выключается свет? — прозвучало довольно наивно. - Да, — он покосился в ее сторону. — Щиток в соседнем коридоре. Она окончательно растерялась и переложив закладку, шумно захлопнула книгу. Свет горел постоянно, рассеиваясь приторным желтым оттенком по всей комнате и не давая заснуть. К этому ей тоже пришлось привыкнуть. Как и полнейшему отсутствию окон. В другой части здания, откуда они вошли впервые, окна были. Здесь нет. Она бы вряд ли стала смотреть в них, опасаясь увидеть одну из тварей или быть замеченной. И все же. С ними было бы лучше. - Блять, типа, — она возмущенно махнула рукой. — Кто вообще ставит щиток в соседнем коридоре? - Типа, я ставлю, — оборвал он в той же манере. И тут же принялся насмехаться. — Ты не заметила щиток, куколка? А как же твоя привычка соваться туда, куда не просят? Она спрятала книгу под подушку и поднялась на ноги. - Я не стану отвечать, потому что это издевки, — бесцветно сообщила она. — И я думала, тебе не нужно спать. - К твоему большому разочарованию, — Хайзенберг сделал акцент на последнем слове. — Нужно. Стянув плед с кровати, Коралина раздраженно помяла его руками и бросила обратно. Ей не было до этого никакого дела. Может спать где хочет, это же его чертова фабрика. Она все равно собиралась ложиться. Сняла с себя носки и легла, накрывшись уголком старого пледа. Он вышел и меньше, чем через минуту, комната погрузилась во тьму. Дома у нее был светильник. Иногда, если уснуть с ним не удавалось, она оставляла торшер в гостиной включенным. Его хватало, чтобы детские страхи, таящиеся под кроватью, держались подальше, а сон не был вымученным. Хайзенберг прикрыл двери, на которой висел его плащ, оставив тонкий луч желто-оранжевого света просачиваться в комнату сквозь щель. Снял с себя сумку и небрежно бросил на убранный стол. Затем проверил карманы. Приблизился к кровати. Скинул с себя обувь и сдвинув не нужный плед на противоположную сторону, лег на спину. Коралина уставилась в темный потолок. Она осталась на своем излюбленном месте, правой половине старой кровати. Подальше от выхода. Полоска света, исходящая из коридора, едва касалась крохотного края большого стола и стены за ним, погружая оставшуюся часть спальни в рассеянную черноту. Она бы открыла дверь еще шире. Чтобы видеть происходящее за пределами маленького помещения. Необоснованные страхи скользкими нитями пронизывали ее сознание, заставляя думать о тварях, бродящих снаружи, и страшных созданиях, обитающих внутри. Будто бы в недолгое отсутствие своего хозяина фабрика оживала. Открывала свои двери изуродованным гостям и давала волю сломанным трупам. Коралина приподнялась на подушке. Осторожно сдвинулась к середине, удаляясь от края кровати. Не отрывала взгляда от мрачного угла комнаты. Чернота безмолвно смотрела в ответ. Хайзенберг приоткрыл глаза. Искоса поглядел на нее и выдохнул. Заложил руку за голову и слегка отвернулся. Голова продолжала ломиться от бессвязного потока непрошенных мыслей. Он думал о ней сегодня. Чуть больше, чем обычно. О неожиданном прикосновении, показавшемся ему чем-то приятным. И о том, как хорошо у нее получается притворяться. Вовлеченный в ее безразмерный и непредсказуемый хаос, он почти что ощущал себя человеком. Коралина снова поднялась повыше. Кровать скрипнула. Слегка абсурдно. Он мог бы сделать с ней что угодно, насильно скинуть в подвал или приложить некоторое усилие и выгнать отсюда. Однако это совсем не было похоже на привычную ему власть на фабрике. Столкнуться с отпором, не значило получить нужного повиновения, должного быть беспрекословным. Так он только больше терял контроль над происходящим. И совершенно не понимал, как получить то, что ему на самом деле от нее было нужно. Немного больше внимания. Может он попросту не умел этого делать, а все его попытки добиться ее участия выглядели как агрессия и необоснованный интерес, который сам он хотел считать привычкой. Он слишком мало разговаривал с ней. И теперь это стало казаться им чем-то странным. Она продолжала ворочаться. - Угомонись уже, — тихо приказал Хайзенберг. Коралина замерла. Выждала несколько секунд и опустила ногу, согнутую в колене. Он снова открыл глаза и повернул голову, посмотрев на нее снизу вверх. Она бы забралась на стену, если бы только могла это сделать. Нервно раздирала кожу на своих пальцах. - Что не так? — спросил он. - Ничего, — она поправила подушку, оказавшись в положении полусидя. Он продолжал смотреть. — Я немного боюсь темноты, — чуть слышно призналась она. Словно бы ее выдуманные страхи могли услышать это признание. Он криво усмехнулся, переведя взгляд к потолку. - Я на кровати, а не под ней, куколка, — прозвучало довольно насмешливо. Он был прав. Ей нечего бояться. По крайней мере, пока он остается у нее на виду. Это давало ей крайне неустойчивое ощущение безопасности. Она могла контролировать происходящее, а он, в свою очередь, не делать ничего такого, что могло бы напугать ее. Вряд ли монстры, о которых она все это время думала, сумеют взобраться по лестницам и не заплутать в коридорах. Однако говорить ему об этом она не станет. - Будто бы от этого мне должно стать легче, — в ее голосе проскользнул намеренный скептицизм. Он снова усмехнулся. Некоторое время молчал, незаметно возвращаясь к своим размышлениям, после чего повернулся к ней, устроившись на животе и запустив руку под подушку. Нахмурился. Пальцы наткнулись на что-то металлическое. Хайзенберг слегка поменял положение и вытянул пистолет, взвешивая его в своей руке. Оружие было пустым. Он еще раз пошарил под подушкой и отыскал магазин. Коралина безуспешно раздирала пальцы, время от время бросая быстрые взгляды в его сторону. - Я не очень хочу, чтобы он выстрелил мне в голову, — не отвлекаясь от своего занятия, проронила она. — Тогда какого хрена я тут осталась, — она вдруг посмеялась с собственной шутки. — Представляешь, как бы глупо это выглядело? - Представляю, как бы долго отмывал кровь, — безрадостно ответил Хайзенберг. Вернул пистолет на место и лег обратно. - Мерзость, — она опять проронила смешок и тут же разочарованно выдохнула. Замялась. — Слушай… Есть ли… Есть ли какая-то определенная причина, почему ты позволил мне остаться? Он непроизвольно закатил глаза. Весь ее интерес, казалось, сводился к одному и тому же. К его неспособности ответить на него. Разговор не мог быть односторонним, а он по-прежнему не знал, чего хочет от нее услышать. В конечном итоге, он понял, даже глупые вопросы были лучше мнительного молчания. - Нет, — коротко отозвался он. — У меня не было времени подумать об этом, — что являлось ложью лишь наполовину. В его голове роилось множество размышлений. Какая-то небольшая их часть неизменно касалась ее и этого странного вопроса. Может быть он счел ее забавной или слишком немощной, чтобы убраться отсюда без посторонней помощи. Так ему могло показаться. На самом деле он помнил, что она всего-лишь человек. Способный пошатнуть давно устоявшуюся и неизменную работу его внутренних механизмов, привнося в них некоторую непредсказуемость. И все же, всего-лишь человек. Который, к тому же, не был частью деревни и поэтому не вызывал в нем привычного отвращения. - Я знаю, что ты напугалась из-за всего, что я тебе наговорил. Поэтому, — добавил он прежде, чем она скажет что-либо еще. Коралина поджала губы и уронила руки на плед. Стало нестерпимо больно. Похоже, она разорвала кожу до крови. Попыталась разглядеть, но ничего такого не обнаружила. Если бы она попала сюда чуть раньше, а твари не бродили за пределами деревни, ей бы не пришлось делать столь сложный выбор на больную голову. Она бы уехала. Однако любое событие складывалось из ряда никем не подобранных деталей, связных друг с другом не всегда различимой цепочкой случайностей. Она не могла сказать, что в этот раз они сложились как нельзя кстати в ее пользу. И все-таки, ей повезло. Она думала, что ответить. Это показалось им чем-то, отдаленно напоминающим откровение. Раньше он не говорил ей подобной правды или попросту не вдавался в подробности, озвучивая только те мысли, которые считал нужным озвучить. Скорее делился, ежели разговаривал нормально. Настойчивая демонстрация самолюбия. Считать ли его слова очередным оправданием хуевых поступков или проявлением несвойственной ему жалости, она не знала. В конце концов он не сделал с ней ничего, за что бы можно было винить его по-настоящему, чаще всего ограничиваясь равнодушием или отсутствием какой-либо заинтересованности в ее сторону. То, чем он занимался здесь, ее никак не касалось. А мнение об этом так и оставалось ее личным противостоянием прогнившей насквозь морали. Едва ли Хайзенберг ждал от нее ответа, мысленно склоняясь к тому, что она привычно промолчит, чем только усугубит его положение, отчего-то сделавшееся крайне неловким. В темноте говорить нечто несвойственное самому себе было проще. Так он словно бы терял собственную личность, на время отрываясь от той ее части, которую ненавидел. Но Коралина ответила. За прочим, она все еще отдавала себе отчет в том, что он содержит ее. - Я, буквально, живу у тебя за спасибо. Но и моя благодарность ничего не значит, потому что тебе все равно, ведь так? Отчего-то, она была способна понять это намного лучше, чем он сам. Он не привык считать деньги, потому что здесь они ничего не стоили, а все, что можно было купить, продавалось за местные драгоценности. Их под фабрикой было предостаточно, однако они все еще не имели никакой стоимости. Теперь уже для него. Она бы сочла его гостеприимство радушием, если бы была беспросветно тупой и не видела полного безразличия. Он еле как сумел разобрать, что она ему сказала. Возможно дело было в ее невыносимом английском. Или же это он стал засыпать в затянувшемся молчании. Подумал еще раз. - Не совсем, — заторможенно проговорил Хайзенберг. — Если я ничего не отвечаю, это не значит, что я не слышу. Что тоже слегка подкрепляло его самолюбие. Эти слова были тому подтверждением. Она устало потерла лицо ладонью. Отвлеклась от тянущихся вслед за тьмой страхов и ощутила слабую сонливость. Ей вновь показалось, что он уснул, однако уверенности в этом не было. Однажды она уже ошиблась. Села и поправила подушку, уложив ее как следует. Кровать шумно заскрипела, разламывая размеренное спокойствие, царившее в комнате. Хайзенберг раздраженно выдохнул, почти что зарычал, и на секунду открыл глаза. - Все. Я легла, — спешно заверила его Коралина. Устроилась немного выше и за неимением другого выбора повернулась к нему. Так она сможет видеть дверь и не оставит его где-то за своей спиной. Опустила веки, обхватив скомканный плед рукой, намеренно спрятала за тканью нижнюю часть своего лица. Она не слишком мешала ему. В кабинете он постоянно просыпался от громкого жужжания Штурма и разозлившись, шел в одно из технических помещений. Там было не намного лучше. Диван, стоявший там уже много лет, был жестким и неудобно коротким для того, чтобы вместиться на него вместе с ногами. Но это не имело никакого значения, потому что он не собирался спать слишком долго. Куда больше незначительного шума Хайзенберга раздражала собственная неспособность добиться от нее желаемого. Ее присутствие насильно вырвало его сознание из стремительно надвигающейся пелены сна. Оно же вынуждало возвращаться к непривычно бессвязным мыслям, то и дело теснившимся в голове. Хайзенберг нахмурился. Может быть ему и нравилось оказываться в ее лживом притворстве, где он был не больше, чем человеком, с которым она разговаривала так, будто ничего другого не существует. От этого ей, наверное, становилось проще. А ему будет проще, если он все-таки позволит себе притворяться вместе с ней. В темноте это выглядело иначе, не по-настоящему. Как он того и хотел. Он взял ее за руку и Коралина открыла глаза. Она не нашлась, как отреагировать, сердце моментально ускорило ритм, а тело заметно задрожало. Он не сделал ничего из того, что пронеслось в ее испуганном сознании за долю секунды. Она бы решила, что на какое-то время отключилась, потому что сосредоточенная на его руке, крепко держащей ее кисть, упустила то, как близко он к ней оказался. Или она к нему, поддавшись неожиданному замешательству и послушно подвинувшись ближе. Он прижал ее ладонь к своей щеке и медленно убрал руку, разместив ее между ними, отчего то малое расстояние, что оставалось, исчезло окончательно. Ей казалось, он проделал все это с закрытыми глазами. Возможно она просто удачно избегала его взгляда, находясь немного выше. - Ты же сказал, — первое вразумительное, что пришло ей в голову. Ему бы хотелось, чтобы она молчала. Однако заставить ее он не мог. - Я знаю, что сказал, — перебил Хайзенберг. Но этого, похоже, было вполне достаточно. Она больше не говорила. Не смогла, даже если бы знала, что сказать. Вместо этого попыталась расслабиться. Вот только дышать было так же страшно, как и шевелиться. Все это вдруг показалось ей слишком серьезным и в то же время ненастоящим. Он не должен был делать того, что настолько сильно разнилось с его непомерной жестокостью. Она еще раз хотела напомнить себе, что он едва ли является человеком, однако сознание настойчиво вытесняло всякое здравомыслие, оставляя место уходящей тревоге и непониманию. Ей немного хотелось поддаться. Она осторожно убрала его волосы от лица и его рука чуть заметно дрогнула, будто бы он вот-вот передумает. Понять, что происходит, было трудно. Поверить в то, что это единственное, что ему от нее нужно, еще сложнее. Обычно бывало иначе. Но он даже не обнял ее. И осознав это, она позволила себе немного расслабиться. Его волосы казались сухими и жесткими, запутавшись в них, она на короткую секунду отвела руку в сторону и вернулась к лицу. Хайзенберг не отреагировал. Глаза давно привыкли к потемкам и она почти что могла видеть его шрамы. Провела пальцами по щеке вниз, очерчивая линию подбородка, густо заросшую колючей щетиной. Он слегка повернулся навстречу ее прикосновениям. Она снова зачесала его волосы, незаметно для самой себя набираясь смелости, отчего движения становились все более уверенными, а сама она увлеченной. Несмелое понимание своей власти над ним едва заметно кружило голову и требовало чуть большего. Проскользнула по скуле к уголку губ, имея в своем распоряжении то немногое, что он позволил, уткнувшись лицом в подушку. В который раз проделала путь от подбородка к шее, поднимаясь обратно и минуя щеки. Начинала заново. Почему-то почувствовала себя менее одинокой, не до конца заполнив пустующее пространство его обществом. Думать не хотелось. Ее все сильнее клонило в сон. Пелена сгущалась, унося остатки сознания подальше от не дающих покоя тревог и недоумений. За ней закономерно приходило шаткое спокойствие. Оно неспешно набирало свою силу, размеренно охватывая пространство вокруг. Она остановилась, задержав ладонь на его шее. Хайзенберг уснул почти сразу. Ему нравилось притворяться.