two bros chillin’

      Стоит отметить: никто Сэма не заставлял.       Он встал рано-рано, небо только занималось розовым на востоке и все вокруг было серым, зыбким и словно вырезанным из грязной ваты. Только желтый круг света на террасе и розовый край неба.       Сэм пошел в палисадник и срезал там пару роз на длинной, колючей ножке. Они росли в тени от бака, пышные и яркие, и никто за ними не ухаживал, но они все равно росли, и лезли, настырные, в окно. Видимо, бак где-то подтекал.       Обернув колючие стебли в бумагу, он положил их на стол на террасе и пошел наверх накинуть жакет, а когда вернулся, у стола сидел Баки, хмурый и несчастный, впрочем, как и всегда. Лишь последние несколько недель как его скулы перестали напоминать бритву, в боках появился дюйм плоти, а губы начали то и дело разъезжаться в ухмылку. Эта ухмылка была доброй, как казалось Сэму, так что он наблюдал за ней издали, словно боялся спугнуть, и радовался, радовался, радовался.       Но сейчас Барнс был несчастен, как любой живой человек в половину шестого утра. — Ты чего, — глупо сказал Сэм, остановившись рядом. — Пойдем, — буркнул Баки и ухватил лапами розы со стола. — Я поведу. Скажи только, куда.       Сэм хотел сначала ногами, идти было недалеко, но почему-то, глядя в суровое лицо Баки, протянул ему на ладони ключи и побрел за ним.       Его (их) пикап в это серое утро решил не капризничать, хотя Сэму и хотелось, потому что он не хотел, совершенно не хотел вот так, он поэтому и встал так рано, поэтому ничего и не сказал Баки, поэтому лучше бы он не завелся, и Сэм отказался бы, пошел пешком, придумал бы что-нибудь. Но Баки завел его с одного поворота ключа и, не глядя, подвинул для Сэма сиденье поудобнее.       Сэм замер. Баки ждал и делал вид, что ничего не произошло. Он даже не смотрел на Сэма. Сэм тоже молчал. — Вот ты говнюк, — наконец выдавил он с восхищением, и нежность затопила его так, что нечем стало дышать, подкатила к горлу, отняла последние крохи самообладания. Баки улыбался, по прежнему не смотря на него, но так искренне и чисто, как могли улыбаться только дети, человеки, научившиеся улыбаться совсем недавно.       Сэм его так сильно. Так сильно… — Я ненавижу тебя так сильно, — сказал Сэм и забрался в машину, потому что теперь он захотел сам и никто его не заставлял. — Боже мой, блядь, Баки, ты говнюк. — Мы не собираемся это обсуждать, — предупредил Баки, он все ещё улыбался.       И Сэм хотел сказать, что они обязательно поговорят об этом за завтраком, и что Сэм надерет его белую задницу, и что будет напоминать об этом следующее тысячелетие, если такое им попадется. Но Сэм промолчал. В конце концов, никто не смел нарушать право Баки. На что, блядь, угодно.       Они приехали к каменному забору Сен-Бернар и Баки заглушил мотор, потянул из кармана смятую пачку с сигаретами, и отвернулся, глядя в окно на ослепительный краешек солнца, не щурясь.       Сэм собрался со вздохом, перехватил розы удобнее и легонько сжал живое плечо пальцами: — Пойдем. Я познакомлю тебя с мамой, Снежок.