two bros chillin’

      Как оказалось, не было никакой разницы: конец августа или начало сентября. Сэм все боялся, что эта сладость лета улетучится, словно его собственный прах после Щелчка, но дни тянулись, тягучие и сонные, словно очередной странный бог позволил им продлить лето.       Кто-то недобрый и большой провел черту посередине дома: это — Сэма, это — Баки, эта долька для ежа, эта долька для ужа. Сэм тусовался на кухне, жевал грустно шоколадные шарики безо всякого молока, ещё в его вотчине был палисадник и пристань.       Баки ходил мрачно в гостиной и на заднем дворе. У него то и дело устрашающе рекалибровалась рука с кошмарной скоростью. Сэм сгорал от стыда, когда видел это.       Опыт его работы предполагал единственное решение: нужно поговорить. Сам Сэм послал опыт нахуй и говорить решительно отказывался. Ни один долбаный опыт не мог помочь в случае удушающей влюбленности в старого киллера мирового масштаба. Сэм позвонил Саре. — Что ты сделал, — сказала Сара, у нее на заднем плане орал Касс. — Повтори, Сэмюэл, что ты сделал? Сэм повторил. — Придурок, — после долгого молчания резюмировала Сара. — Спасибо, — мертвым голосом проскрипел Сэм. — Можно я поживу у тебя? — Неа, — ожесточенно заявила Сара и он практически увидел, как она яростно замотала головой. — Нет. Я требую, чтобы ты вытащил голову из жопы. Немедленно, Сэмюэл! — Да, мэм, — обреченно согласился Сэм и положил трубку, но, конечно, никакую голову ниоткуда он не вытащил. Он ухватил коробку шариков и принялся горестно ими хрустеть и сильно жалеть Баки и себя, у него это всегда хорошо получалось.       Он где-то растерял свое саркастичное засранство. Во всем этом был виноват Джеймс Бьюкенен Барнс. И немножечко сам Сэмюэл Уилсон. — Долго будешь сидеть?       Сэм дернулся и рассыпал шарики на пол, а потом уставился на Баки, как на второе пришествие. Баки сопел, как их старенький пикап после поездки в особо отдаленные ебеня за газовыми баллонами.       У них был пикап, понимаете вы это? Они ездили на нем за газовыми баллонами в особо отдалённые ебеня (потому что половина печей в Делакруа были вообще дровяными, потому что Делакруа сам по себе был особо отдалёнными ебенями). У них все было: кук-аут по воскресеньям, палисадник с розами, стрельбище и пикап, разделенные обязанности и маленькие ритуалы. Они были семьей. А Сэм взял и просрал это. Они же уже были семьей, чего ещё надо-то? — А чо, — храбро сказал Сэм, точно это не он все просрал. — Мешаю?       Баки посмотрел на него глазами побитой собаки и Сэм устыдился немедленно. Баки уже смотрел на него так, раньше, до…всего. В Ваканде он так смотрел. — Хватит, — тихонько сказал Баки. — Я не буду тебя бить ногами за это или что-то такое. Сэм. Почему ты так испугался?       Он протянул Сэму руку, и тот вдруг осознал, какая образовалась пропасть под этим рукопожатием. Он словно положил где-то на полку свою разумность, да и забыл там, а Баки нашел и принес обратно. У Сэма напрочь, как оказалось, отбивало башку с Баки. Даже не удивительно.       Сэм протянул свою в ответ, открыл рот, и завис, ощущая пальцами теплую и живую, шершавую ладонь Баки. — Не знаю, — проскрипел он. — Я мог тебя обидеть.       Голос Баки был так мягок, как подушечки на лапках кота. — Скажи это снова?       И Сэму было столь же тяжело это сделать, сколь легко в первый раз.       Сэм снова открыл рот, а Баки смотрел на него и ждал, и Баки был терпеливый и ласковый, смешной, уставший, Баки ждал, лучший на свете, пах пылью, машинным маслом от руки и сигаретами. И Сэму стало очень просто и кристально ясно, когда он вдохнул Баки полные легкие: — Я люблю тебя. — Я знаю, — сказал Баки. — Я люблю тебя тоже, — сказал Баки. — Я не знаю в этом мире никого, кроме тебя, — сказал Баки. — Я подерусь за тебя с тысячей человек, — сказал Баки, и Сэм заткнул ему рот своим ртом, и вибриниумная рука на его талии была такой легкой и нежной, рука твердо придерживала его и прижимала ближе к жилистому телу Баки, и под ладонью кололась его щетина. — Пожалуйста, спи дольше и завтракай нормальной едой, — сказал ему в рот Сэм и поцеловал его снова, грязно и мокро, и поцарапался об зубы, и запутался пальцами в ремнях между их телами. — Абсолютно нет, — зарычал Баки и уронил Сэма на пол, падая сверху центнером суперсолдатской сыворотки.       Как, блять, невежливо.       У них не оказалось смазки, не оказалось резинок, не оказалось опыта, и скорее всего Баки не трахался с сороковых, так что они бестолково трогали друг друга и целовались взахлеб на этом коротеньком диване, потому что не хватило ни сил, ни терпения добраться до кровати. Баки прихватывал его за талию и так, словно Сэм был пушинкой, крутил, как хотел, сажал себе на бедра, прижимался крепче, и от этого только млелось слаще, когда Сэм откидывался назад, но знал, что Баки поймает. — С тысячей человек? — Уточнил Сэм и крепко взялся за суперсолдатский хрен. Баки зарычал в ответ снова, тесно прижавшись, в самое ухо, и табуны мурашек проскакали галопом по телу: — Какой рукой? — Левой, — охнул Сэм и левая рука Баки без предупреждения обхватила его бедро, сжала, подобралась опасно близко к члену. — С десятью тысячами, — прохрипел Баки, когда Сэм использовал на нем свой любимый трюк с поворотом запястья. — Сэм. Сэмми. Сэмми…       Сэм утонул и всплыл, потому что Баки подал руку, и Сэм знал, что Баки подаст руку снова, и подерется за него с десятью тысячами человек, и будет возиться с его племянниками, и целовать его на ночь, и убивать для него комаров, вскапывать палисадник, называть его «Сэмми», ездить за газовыми баллонами, и трахать до крика и слез в уголках глаз.       Потому что Баки тоже его любил.