Детство Иных

Я переезжаю из студенческого общежития в крошечную квартиру. Это осенний сплин: нет красок, нет тепла, нет надежды. Я что-то потеряла. Я не знаю, что. В квартиру этажом выше въезжают Саушкины: муж-строитель, жена – она чем-то похожа на мою маму. У них сын-школьник: худой бледный пацан, умный не по годам, но стеснительный. Его зовут Костя. Мы быстро становимся не разлей вода. Он знает, когда мне грустно или я в беде. Я учу его компьютерной грамоте, помогаю с математикой и делюсь музыкальными дисками. Однажды я бесцельно гуляю по Москве – это один из тех дней. Мне снится туман, снятся рдеющие гроздья рябины. В Москве среди слякоти и смога зима сменяется весной, и до рябины еще целая жизнь. Я захожу в парикмахерскую и впервые коротко стригусь. Я иду по бульвару, мои кудри пляшут, прыгают на ходу, щекочут шею и уши, я покупаю мимозу, в наушниках кассетного плеера поет Цой. Я пою вместе с ним: о бесконечной войне, но на самом деле – о бессмертной надежде. Я вижу его: он стоит под навесом чайной через улицу. Он высокий, с коротко остриженными волосами и старым, старым, старым взглядом вечно печальных глаз. Я не знаю, кто он. - Анна! – окликают меня. Я оборачиваюсь и вижу незнакомца: не очень высокого, не очень молодого, улыбчивого человека в удобно изношенном костюме. За его спиной стоит группа людей, похожих и непохожих друг на друга словно туристы или очень давние коллеги. – Вы ведь Анна, я угадал? Я трясу кудрями и улыбаюсь. - Сегодня твой день, о великий мудрец, - говорю я, и его глаза расширяются, - я и впрямь Анна. Я бросаю аспирантуру и диссертацию, к громкому огорчению Кости. Я становлюсь волшебницей, к его осторожной и нескрываемой радости. Мне снится Сумрак, и я не боюсь его монстров. Я начинаю убивать монстров, но заодно убиваю нашу дружбу. Я перестаю пытаться включить свет. Да и лампочка вывернута, чтобы не слепила глаза. Я говорю: - В тебе нет власти надо мной, Завулон, - и знаю, что ошиблась, назвала не то имя. Но я не знаю, откуда я знаю. Я шагаю по уровням Силы, как по ступенькам лестницы в доме Светланы. «Плеть Шааба» бьет, промахиваясь на каких-то полметра, но я падаю и кричу от боли все равно. Этого удара не должно было случиться. Даже намеренно уведенного мимо. - Это полностью операция Ночного Дозора, - говорит Гесер. Я захлебываюсь кровью, пролитой Максимом – идеальным Светлым, безупречным Инквизитором, моим будущим палачом. - Это полностью операция Ночного Дозора, говорит Гесер в моих воспоминаниях, пока кольцо огня ползет через ставший вязким воздух. Я открываю глаза в маленьком лазарете Дозора, наш доктор Иван проверяет и перепроверяет мои легкие. Столик у моей койки завален подарками, открытками и цветами. В отдельной вазе стоит огромная ветка рябины, усыпанная огненными ягодами. Кто-то ведь консервировал, берег – и не пожалел на подарок выздоравливающей… Я забираю ветку домой. В свой первый визит Завулон таращится на ветку, как святой – на утконоса. Ветка рдеет. Из моих рук бьет в небо радуга и падает вниз, вниз – на меня же. Я впервые вижу Завулона искренне испуганным. Я не понимаю, чего он боится. Это просто «реморализация». Под «реморализацией» я впервые за годы чувствую надежду. Я даже не знала, что потеряла ее. Но я не знаю многих вещей. Я не знаю, когда стихнет шторм, что в следующий раз Света заговорит со мной только после ареста Игоря, что через два года я впервые увижу лицо Надежды наяву. Светлые кудряшки и светлые глазенки. Я никогда не смогу назвать ее дочерью, ее и никого другого. У меня не будет ребенка. Я ничего не говорю Витезславу и Эдгару. Не говорю Косте. Я не иду разговаривать с Гесером, но вместо этого звоню Оле и прошу ее «выйти из отпуска, пока шеф занят инициацией сына», а сама сажусь в служебный BMW и еду к Светлане. Я стою на четвертом слое Сумрака и смотрю, как зарождается цвет. Слушаю самый первый звук – или самый последний? Я не знаю. Я не знаю, что хочу услышать от Гесера. Я не знаю, где искать «Фуаран». Я не знаю, как спасти поезд. Я открываю глаза и смотрю в грозовое небо, раскинувшееся над иссушенной степью. Костя усыпил меня. Поезд ушел. Они еще живы? - Анка, - говорит Костя. – Анка, все в порядке, все хорошо, только не плачь, ладно? Пожалуйста, не плачь! Нас только двое в бесконечной степи, и я плачу наяву впервые в жизни. Я не знаю, почему. Костя показывает мне «Фуаран», и мы ссоримся как никогда раньше. Все наши споры о свете и тьме, о справедливости, законе, совести и дружбе, все меркнет в этот миг. Мы обмениваемся самыми страшными, непростительными оскорблениями. Я не могу отговорить его. Он не может убедить меня. Наконец, я умоляю его придумать другой способ. Я вспоминаю свою теорию об отсутствии Силы в космосе. - Это даже не теория, - срывается Костя, - это глупое предположение! Ты ничего не знаешь о том, что там! - Я вообще ничего не знаю! – кричу я. Кричу Косте, и грозовому небу, и монстрам в тумане. – Некоторые вещи просто есть, и я не могу их объяснить! Я не пророк! - Ты никто, - выплевывает Костя. – Светлая среди Светлых, имя тебе легион. Мы молчим после этого. Молчим, пока Костя открывает портал на космодром. Молчим, пока он берет персонал под контроль. Он в ярости, в такой ярости, что колдует не задумываясь, берет невиданные высоты одну за другой. Его ярость режет без ножа, а под ней – праведный гнев и старая, старая тоска. Поднимая шлем, Костя вздыхает и смотрит на меня. - У меня все получится, Анка. Вот увидишь. Я вспоминаю наше детство Иных: смотри, я превращаюсь в летучую мышь! Я лечу! – и себя, смеющуюся, подхватывающую его потоком силы, чтобы и впрямь получилось взлететь. Как я могу ему лгать? - Нет, - говорю я. – Не судьба. Я чувствую, как он умирает. Будто гаснет закат.