Предсказатель на минималках

Пить кофе из автомата с привкусом бумажного стаканчика — возможно, невелика радость. Но только не тогда, когда вчера бежал под прицелами, замирая от ужаса, и спотыкался о горы трупов. Когда на глазах чуть не убили самого хорошего в твоей жизни человека. А теперь он сидит рядом, на ступенях чужого дома, и, потупившись, смотрит на заплеванный асфальт. Над головой — небо. Со всех сторон — дороги. Иди, куда хочешь, хоть на край света. И никаких тебе людей с автоматами, правил и замков. Вырвались! Проголосовали вернуться домой — и их, на удивление, отпустили с игры. Одурманили газом и выбросили, кого где, в Сеуле. Теперь для Ки-Хуна и кофе, и серые стены домов, и живой невредимый Сан-Ву — огромное счастье. Но объяснить это другу не получается. Ки-Хун наткнулся на него минут десять назад — тот из-за угла дома, издалека, смотрел на свою мать. Тоскливым взглядом выброшенной из дому собаки. И, конечно, опять Сан-Ву не обрадовался, услыхав его оклик: — Ты чего тут? Дернулся, как от пощечины. Привычно распрямился, поправил дорогой костюм. Подумалось: наверное, и на расстреле он бы старался держаться вот так же прямо. Говорить не понадобилось — Ки-Хун как спросил, не подумав, так сразу же все и понял. А Сан-Ву бросил в последний раз измученный взгляд на фигурку матери и пошел за ним. И вот Ки-Хун поит его паршивым, но горячим кофе, пытается объяснить, как им повезло остаться в живых. Все-таки Ссангмун-дон — лучший район Сеула, пусть здесь одни лачуги да лавчонки, ведь от него рукой подать до гигантского парка Пукхансан. Даже не парка, а пойманного кольцом города слегка одомашненного леса и гор. И вход туда всем бесплатно. Как это греет бродяжье сердце Ки-Хуна! Можно взять завтра чуть-чуть денег у матери на автобус или даже пешком — и махнуть туда вместе с Сан-Ву. Под ногами — огненный ковер листвы. По бокам — серые вековечные валуны. Вдалеке — синие вершины. Жизнь! К чему так страдать, когда самое страшное позади? Но от Сан-Ву веет ледяной тоской, просто могильным холодом. С чего бы? — Это все из-за долга? Эй, да брось! — Ки-Хун выжимает оптимизм на максимум. — Ты до сих пор гордость этого района. Ты же гений! Так что не волнуйся. Ты еще заработаешь! Поди расскажи все маме — и начни сначала. Он же сам, нищий невезучий Ки-Хун, которому бандюки вот-вот вырежут почку (можно жить неплохо и с одной, правда?), не намерен унывать. Так с чего бы складывать лапки перед трудностями умному волевому человеку? Но Сан-Ву криво, болезненно усмехается: — Заработать? Пять миллионов долларов? Полмиллиона — сумма, бесконечно далекая от Ки-Хуна, который каждому доллару-то рад. Но лицо его все равно искажается от страха, когда Сан-Ву называет сумму, в десять раз больше озвученной на Игре. — Они еще не знают всего, — говорит он обреченно. — Значит, ты потерял столько акций? — переспрашивает Ки-Хун, совершенно не зная, что сказать. Где-то рядом, в мире Сан-Ву, люди живут совсем по-другому… Был Ки-Хун там пару раз, в официально лучшем районе Сеула, Гангам-су, — таксовал, подвозил кого-то. Но «гангам стайл», про который есть навязчивая песня, — не для Ки-Хуна. Глаза выедает от бегущих разноцветных огней. Моллы — грандиозные, словно храмы. Машины мчат — новенькие, модные, чистые. Многоэтажки подпирают небо. И все мелькает, движется, переливается, мчит по делам — неестественная наэлектризованная суета. А в парке осень неспешно разрисовывает дубы и клены такими цветами, которые человеку для рекламных вывесок не подобрать. Танихун — священные краски осени. — Акции — мелочь. Почти все деньги я вложил… — Сан-Ву говорит что-то неразборчивое. Ки-Хуну слышит «в подарки» и приходит в ужас: — Боже! Ты что, просто так раздал все эти деньги? А! Наверно, те подарки были женщине. Знатно же ты влюбился! — Ки-Хун кривится от незнакомой раньше ревности. Одно дело — представлять, как Сан-Ву заглянет как-то на малую родину с женой. Как иначе? В Корее мужчины друг с другом не живут. И ведь не может же судьба обделить его друга детьми? Вон как его милая мама внучат дожидается. Как бы Ки-Хун мог позариться на его семейное счастье? Но совсем другое дело представлять спокойного Сан-Ву сгорающим от страсти, потерявшимся, тратящим чужие деньги на причуды роковой красотки. Дарящим столько любви кому-то, кто — не Ки-Хун. — Ты все не так понимаешь, — досадливо морщится Сан-Ву. — Слово «сеонмал» означает не только подарки, но еще и фьючерсы. Это такие сделки… А ладно, забудь. Конечно, куда ему! Теперь еще и тупицей, считай, назвали. Ки-Хун в университетах не учился. А чего он ждал? Почему возомнил себя ровней человеку, который теперь все на свете знает и ворочает миллионами? Ну, или ворочал… — Так, может, объявишь себя банкротом? — прохладнее говорит Ки-Хун. — Я слышал, тогда долги выплачивать необязательно… — Я отдал под залог всю свою и мамину недвижимость, включая ее дом, магазин… Раньше, чем Ки-Хун успевает понять, что такое вызревает в его душе, раздается звонок. Мать в больнице. Надо срочно приехать. Ки-Хуна знобит от неприятного предчувствия.

***

Поздний вечер. Ки-Хуну смешно до щекотки в носу. Ки-Хуну хочется плакать. Он заливает дешевым алкоголем события дня. Обиду на судьбу, тут же подсунувшую беду, как только все стало чуть лучше. Злость на упрямую мать, не желающую лечиться, потому что нет денег. Лучше б она была беспомощной старушкой, на спасение которой он выпрашивал деньги у людей, чем такой вот героической страдалицей, упрекающей никчемного сына! И конечно, лучше всего в спиртном растворяется привычное чувство вины. Маму надо спасать. Это и ежу понятно. Долго так она не протянет: с диабетом, с незаживающими язвами на стопах — и без лечения. Значит, надо достать денег. А у Ки-Хуна даже почка — последний доход бедняков — считай, уже чужая. Остается одно: вернуться в Игру. Купюры, которые сыпятся в золотистый шар под потолком, так и шуршат в его пьяной голове. — Мы оставляем вам шанс. Если большинство из вас захочет вернуться, Игра начнется опять… Ки-Хун хочет. Он никакой отец. Он пропащий сын, который не может спасти мать. Стоит ли беречь жизнь? Может, когда-то Ки-Хун и заработал бы достаточно, но все упирается во время, которого у матери нет. Время и деньги — два проклятья, которые не дают жить хорошему человеку. На скачках ему всегда не везло. А вот в первом раунде игры вышел в победители. Так может, дойдет до финала? Еще и странный дар видеть все чуть-чуть наперед. Разве это — не преимущество? Вот только: как же вернуться в Игру? Разыскать где-то «сектанта»? Поди знай, на какой станции метро он сегодня сыграет. Их, между прочим, семьсот восемь. Может, дать им какой-то знак? А как? Надо сосредоточиться… Правда, это плохо получается, когда весь горишь от соджу… мысли скачут, как макаки в зоопарке… Нужен кто-то поумнее Ки-Хуна… Сан-Ву! Ну, конечно, срочно ехать к нему… Ки-Хуну смешно. Ки-Хуну хочется плакать. Главное — вперед. Главное — не останавливаться.

***

Станция Ангук. Надо выйти. Откуда он знает адрес? Неважно! Да нет, откуда? Кто дал? Где он мог слышать? Загадка. Сколько же он добирался сюда по пьяни? Где шел, где платил за проезд, где плутал… Два часа ночи, не меньше. Огни подсвечивают табличку на доме. 8, Инсадонг-5-гил, Чонногу. Ки-Хун входит в лифт и неуверенно рассматривает табло с цифрами. Двенадцатый этаж? Хорошо, пусть будет так. Он выходит на площадку. Уже увереннее заворачивает налево. И радостно видит дверь, почему-то знакомую. Когда Ки-Хун нажимает на звонок, силы почти покидают его. Ноги подкашиваются. Главная точка опоры — палец, давящий кнопку. Трель раздается почти непрерывно. Где-то на краю сознания мелькает, что Сан-Ву спал, Ки-Хун ломится к нему в квартиру среди ночи и сейчас получит такой нагоняй, что мамины причитания покажутся ему комплиментами. Дверь распахивается. За ней — Сан-Ву в дорогом деловом костюме. Насквозь мокром. На пол ручейками стекает вода. — Эй, ты что — в ванне заснул? — улыбается Ки-Хун. И тут вопросы теряют смысл: пьяного Ки-Хуна тошнит и он мчится, дергая все двери подряд, в поисках туалета, лишь бы не опозориться на глазах Сан-Ву, не опоганить его прекрасную квартиру. В ванной — лужи на полу. Бутылки. А в углу — горящий угольный брикет. Вряд ли у Сан-Ву нет электричества, чтобы подогреть себе мисо суп на ужин. Скорее решил надышаться до смерти угарным газом — излюбленный способ суицида образованных холостых мужчин. Стоп. Прокрутка назад. Это — то, что произойдет позже. Две минуты, которые Ки-Хун видит в голове. Быстрее, бегом, успеть! Теперь понятно, откуда он знает адрес: подсмотрел в видении. А откуда он знал его там? Вот мудреный вопрос. Время замыкается само на себе. Прошлое определено будущим, которое само — следствие прошлого. Ну его нафиг… Ки-Хун вбегает в лифт, тыкает в кнопку «двеннадцать». И на звонок жмет уже отчаянно, подгоняемый тревогой. — Весь промок, так я и думал, — заявляет с порога, когда ему открывают дверь. И бежит прямиком в ванную — гасить брикет. Почему эта смерть настигает холостых — понятно, одиночество быстрее невзгод до смерти доводит. А вот почему образованных? Может, потому что тут нужна сила воли? Сам бы Ки-Хун, как бы не отчаивался, начав задыхаться и кашлять, сбежал или уголь потушил. Нужна сила воли — как для получения образования. Недаром основная причина смертей среди молодежи — суициды тех, кто плохо сдал выпускной восьмичасовой тест суньин. Если родители вкладывали в тебя последние деньги, платя за хагвон и репетиторов, как потом посмотреть им в глаза? Счастье, что у рано овдовевшей матушки Ки-Хуна доходов на такое никогда не хватало. Вот он и учился вполсилы, бывало, мечтал на уроках и в окно глядел. У тех, кто учился, как Сан-Ву, — почти не было детства. В старших классах им и поспать-то некогда было, не то, что погулять. Им все обещали, что беззаботная жизнь начнется после университета и быстрой карьеры… И те, у кого расслабления так и не наступало, нередко заканчивали недолгую жизнь, глядя на горящий брикет угля. Или ехали крышей — и, заперевшись ото всех, пускали в тридцать лет кораблики в ванной. Сан-Ву сидит на корточках, прислонившись к стене, у входной двери. Глаза пьяные, красные, слезятся — то ли от воды, то ли от дыма, то ли от душевной боли. — Да что с тобой?! — набрасывается на него Ки-Хун. — Ты о матери подумал? Каково ей будет хоронить тебя? Неужели жить совсем расхотелось? Невидящие глаза Сан-Ву становятся осознанными. Он будто впервые замечает друга в своей квартире и начинает слушать. Губы его подрагивают. — А если кредиторы ее на улицу выставят, если прибьют со зла? Как же ты без защиты мать оставляешь?! Сан-Ву странно усмехается. Ки-Хун вдруг понимает, что он стыдится до исступления, и, как часто бывает, смущение переходит в гнев. — Не твое дело! — рычит Сан-Ву. — Ты-то мне кто такой? Нянька? Как ты узнал?! Как меня нашел?! Может, хватит за мной шпионить?! Говори быстрее, что тебе надо — и убирайся. Ки-Хун пугается. Нельзя дать себя выставить — этот дурачок дело до конца доведет. И зачем он только ляпнул про долг Сан-Ву перед матерью?! Он же, наверно, от всей этой ответственности и вины света белого не видит. Кто бы дал ему хоть каплю свободы… — Не лезь в мою жизнь, — яростно говорит Сан-Ву, поднимаясь. — А то пожалеешь, любопытный пр-р-ридурок! Каким в детстве был, таким и остался! Он хватает Ки-Хуна за шкирку и бесцеремонно тянет ко входной двери. Силы неравны. Ки-Хун упирается, дергается, вцепляется в мускулистые руки, но его неумолимо оттесняют. Была не была. Пан или пропал. Китайская роза расцвела. Мугунхва. Мугун — вечность. Это — не страшнее, чем там, среди трупов, под прицелами… Ки-Хун, дрожа от страха и напряжения, хватает Сан-Ву за шею и жадно впивается в его губы своими. Сан-Ву отшатывается. Видеть, как округлились все еще слезящиеся глаза, почти смешно.