***
— Я выиграл! Давай твои шарики, — на лице старика чистая радость победы. Иль-Нам не хочет денег. Иль-Нам не хочет жить. Сама игра доставляет ему наслаждение. Выигрыш одного из пары автоматически означает смерть другого. Автоматически? Ки-Хун косится на оружие охраны. Это могли бы быть автоматы… Игра слов. Если выиграет Иль-Нам, Ки-Хуна убьют. Он, чуть не плача, закусывает губу. Тяжело больной старик, время которого истекает, побеждает. Шаг за шагом, шарик за шариком, отнимает жизнь Ки-Хуна — и даже не понимает, что делает. На мгновенье кажется, что в бессмысленных глазах проглядывает цепкий ум, и уверенность в себе, и торжество гладиатора, добивающего лежачего противника. Как-то старик ожил за время игры… Или жизнь так и наполняется силой — растаптывая другую? — Посмотри-ка, я снова выиграл, — сияет Иль-Нам. — Черт! — Ки-Хун ненавидит сейчас старика. С каждым шариком, укатывающимся с ладони на руку соперника, уходит надежда на спасение. Ничтожные стеклянные капли. Кап! — нет спокойной старости. Кап! — и нет новых встреч с дочкой. Кап! — прощайте, даже обычные бедняцкие деньки. Еще один шарик — и нет сегодняшней ночи, нет прощания с Сан-Ву, нет ничего, кроме этой комнаты, в которой скоро останется бездыханное тело. Ничего, кроме розовой стены и фальшивой кирпичной кладки, на которые придется смотреть в последний миг после выстрела. Ки-Хун беспомощно оглядывается по сторонам, словно кто-то может помочь. Во рту пересыхает. В животе пульсирует комок боли. «Ну же, дар, где же ты?!» Ки-Хун поднимает умоляющие глаза на охранника, у которого, как и у всех, вместо лица — маска с геометрической фигурой. Даже у террористов заложники могут перехватить взгляд, найти в нем понимание, сожаление или пускай уж злорадство. Здесь же — ничего человеческого. Рука охранника тянется к кобуре. — Я не все… У меня еще один шарик! — вскидывается Ки-Хун. На что ты пойдешь, чтобы выжить? На что ты будешь способен, когда научишься выживать?***
— …и тогда у меня остался последний шарик, — шепчет Ки-Хун уже ночью, пересказывая Сан-Ву события этого проклятого дня. Большинство уже спит. А они сидят в темноте, забившись в угол, и шепчутся. Даже без света понятно, что у Ки-Хуна — заплаканные глаза. Даже во тьме видно, насколько Сан-Ву бледен. — Один до смерти. Последний! — И у меня… — Я так испугался! — Я так разозлился! Сан-Ву и сейчас не понимает: — Но, Ки-Хун, он не мог постоянно выигрывать! Это нелогично. Тем более у Али не было опыта игры. Наши шансы — пятьдесят на пятьдесят! Я знаю, он не жульничал, но как тогда все это объяснить?! У нас была одинаковая вероятность победы. Почему я каждый раз проигрывал? Ки-Хун смотрит на друга с тревогой и сожалением. — Сан-Ву, эта математика совсем задурила тебе голову, — вздыхает он. — Разве ты еще не понял: жизнь не логична? Но сейчас Ки-Хуну не до отвлеченных разговоров. Он, всхлипывая, торопливо исповедуется в том, как обманул старика. В первый раз он сказал Иль-Наму почти правду. Почти. Грань между истиной и ложью так тонка! Куда меньше, чем между жизнью и смертью. Ки-Хун вспоминает, как все было…***
Четвертый раунд продолжется. Выстрел совсем рядом. Пот щедро проступает на лбу, смачивая волосы. — Игрок номер сорок выбыл. Если этот равнодушный женский голос скажет о нем, то же самое, Ки-Хун уже не услышит. Страх — запредельный: топит разум, пробирает дрожью, заползает в каждую клеточку тела. Ки-Хун весь состоит из ужаса. Едва удается сосредоточиться на шарике. Хочется улечься на пол, свернуться калачиком, закрыть глаза. И он бормочет, делая, возможно, последнюю в жизни ставку, сомневаясь: то «чет», то «нечет». — Нечетное. На ладони Иль-Нама два шарика. — Как говоришь? Повтори. Я не расслышал, — лицо едва живого старика кажется бессмысленным и отрешенным. Теперь, когда можно пересчитать шарики в руке соперника, легко сказать то, что спасает жизнь. — Четное. Я сказал: четное. Лицо старика выглядит по-детски огорченным.***
Кто бы поступил иначе? Кто будет играть по правилам, если на кону — жизнь? — Правда, Сан-Ву? — Ки-Хун пытается разглядеть в темноте лицо друга. — А как было у тебя? Ты тоже нарушил? Или удача снова к тебе вернулась? — Я?!.. Нет, я ничего не нарушил. Я сделал все по правилам, — Сан-Ву устало закрывает лицо руками и покачивается. А для Ки-Хуна четвертый раунд стал уроком лжи.***
После первого обмана Ки-Хун внушает то, чего не было, потерявшему память старику уже не для того, чтобы избежать немедленной смерти. Чтобы выиграть. Лжет снова и снова. — Вы выбрали четное, дедушка. А у нас по три шарика. — Разве я так сказал? — подозрительно щурится Иль-Нам. — Да, — кивает Ки-Хун. От напряжения глаза распахиваются шире, а губы — подрагивают. Подталкивать человека к смерти больно. А умирать — страшно. Шариков в руке Ки-Хуна становится все больше. Глаза набухают слезами.***
Так было днем. Он обманул дедушку, и того расстреляли, а Ки-Хун — вот он, жив. И потому сейчас глаза на мокром месте и нет причин себя успокаивать. Но Ки-Хун — просто такой человек, иногда плачет. А вот Сан-Ву… Так что же сделал его друг? — Что я сделал?! — Сан-Ву реагирует на вопрос с внезапной яростью. — Что я сделал, когда остался последний шарик?! Я обезумел! Я видел только одно: как за долги убивают мать. До выстрела оставалась минута. Минута — и больше я не смогу маме помочь, никогда не исправлю то, что натворил. Я совсем потерял себя! Боже! Я упал на колени перед Али и плакал. И просил. Не знаю, о чем и кого… У Ки-Хуна сжимается сердце от сострадания. Лунный свет, добравшийся до темного зала, в углу которого сидят друзья, делает вещи яснее. — Знаешь, мне часто снится сон о том, как я сдаю выпускной экзамен суньин, — говорит Сан-Ву, и Ки-Хун понимает, что ему надо выговориться. — Помнишь, как это, когда самолеты перестают летать, чтобы не отвлекать шумом, дороги перекрыты, все вокруг оцеплено полицией? Когда родители идут молиться, а мелкие школьники стоят на твоем пути с плакатами «Мы верим в вас». И скандируют, и поют, и раздают ириски йот на удачу… И все это именно тебе. Потому что в этом году ты — выпускник. Все, абсолютно все, ждут от тебя чего-то… Сан-Ву переводит дух. — На самом деле, я все сделал правильно на своем экзамене, — продолжает он. — Приехал заранее, был хорошо подготовленным, держал себя в руках. Задания не доставляли особых проблем, разве что парочка… Но во сне каждый раз мне мерещится, будто математика стоит последней, и я не успеваю решить все задачи. Я так переживаю, что даже не могу прочитать условие: строчки расплываются перед глазами. На часах — одна минута до окончания суньина. Я должен написать хоть что-то! Уже требуют сдавать бланки. Сон заканчивается по-разному. Бывает, я просто ухожу в отчаяньи. Бывает, начинаю просить, чтобы дали десять минут, — и я точно сумею все исправить. Не смешно ли это: каждый день мы теряем уйму времени. А судьбу может перечеркнуть нехватка всего нескольких минут, которых мы обычно не ценим. Во сне я знаю: для меня не сделают исключения, но все равно прошу. Из последних сил верю, что случится чудо. Или мне снится, что я решаю задачу, когда почти все потеряно. Ответ приходит как озарение. А иногда… — голос Сан-Ву становится почти беззвучным, — иногда я вдруг вижу ответ соседа и… списываю. Ки-Хун понимает, что все это говорится неспроста. И потому, зажурившись от напряжения, спрашивает: — А как было с Али? Сан-Ву долго молчит. А потом отвечает безжизненным голосом: — Я решил эту задачу. Его лицо каменеет.***
— Вот незадача: шарики кончились, — бормочет Иль-Нам, даже не осознающий, что означает проигрыш. — Я бы еще сыграл. Может, одолжишь шарик? Сердце Ки-Хуна будто дерут когтями кошки, но он не может рисковать, вот и шепчет: — Нет, простите. Вот и все. Игра окончена? Но старик хитро улыбается: — Еще один шарик остался… И все заново: попытки Иль-Нама уйти, мольбы Ки-Хуна сыграть. Страх, который стал настолько привычен, что кажется реальным существом, участвующим в игре. — Хорошо. Сыграем еще раз. Я поставлю на кон один шарик, а ты — все свои. Чтобы было по справедливости. — Да Вы сбрендили! — выпучивает Ки-Хун глаза. — Какой в этом смысл?! Иль-Нам смотрит внезапно ясно, цепко, насмешливо. — А! Значит, по-твоему, обманывать меня и забирать шарики имело смысл?! Ки-Хуну кажется, что на него вылили ведро с кипятком. Стыд ошпаривает, прожигает до печенок. Так Иль-Нам притворялся?! Не забывал, не путал, а наблюдал, как мошенничает Ки-Хун?***
— Мне показалось тогда, что я вижу себя глазами дедушки, — бормочет Ки-Хун, пересказывая Сан-Ву. — Вижу лицо мошенника. Разве этому есть прощение?! — И что же ты такого сделал? — дрогнувшим голосом говорит Сан-Ву. Странным голосом — то ли разочарованно, то ли успокаивающе. — Каждый поступил бы на твоем месте так же, Ки-Хун, потому что все здесь сражаются за себя. Все нацелены на выживание. Ты не убьешь — убьют тебя. Они пойдут даже по трупам. — Но кто сказал, что по трупам должен идти я?! — Когда я стоял на коленях, Али ответил, что ничем не может помочь, — вспоминает Сан-Ву. — У него ведь тоже семья. Логично. Это привело меня в чувство. Вернее, чувства как раз отключились, а мозг начал соображать. Я не знал, что делать. Но вначале всегда надо понять, чем мы располагаем. Любые вещи можно использовать не по назначению. Ки-Хун слушает с интересом, будто ему рассказывают секрет фокуса. — Единственное, что у меня было, — доверие Али, его благодарность. Я нес какую-то ерунду. Убеждал, что будут пары без победителей, что здесь устроят второй раунд, и тогда мы выступим как команда. Если бы он был умнее, понял бы: все это — бред. Ведь до этого всех, кто не победил, уничтожали. С чего бы им менять правила? Но он был таким наивным! А мне… мне всегда доверяют, — Сан-Ву усмехается недобро, хищно. Ки-Хуну становится не по себе. — Я хотел получить шарики. Нет, — возражает он, заметив, как Ки-Хун всплескивает руками, — тогда еще мне казалось, я найду другое решение. Просто мне надо было их подержать, чтобы успокоиться и все обдумать. Мне надо было взять шарики под контроль. Выгадать чуть-чуть времени в безопасности, пока Али не сможет отдать выигрыш охране. Но пакистанец оказался не так прост. Он не хотел их мне оставлять. И тогда я предложил привязать к мешку с шариками полоски ткани, чтобы Али мог получше его спрятать, повесить на шею. Я рвал свою футболку на лоскуты, а он просто стоял и смотрел. Али был таким ведомым! — А мне дедушка сам отдал последний шарик. — Что?! — вздрагивает Сан-Ву. — Погоди… что?!***
Ки-Хун стоит, понурив голову, когда старик вдруг берет его ладонь и вкладывает в нее последний шарик. — Возьми, он твой, — говорит Иль-Нам. — Помнишь? Мы поклялись друг другу перед раундом стать гганбу — друзьями по игре. Знаешь, что это? У гганбу все общее. У Ки-Хуна холодные пальцы. Он ощущает, как их прижают к ладони, лишая сомнений, брать ли шарик. Ки-Хун жмурится, и слезы сами текут по щекам. — Спасибо за все! — улыбается дедушка. — Благодаря тебе я хорошо провел время перед уходом. Все в порядке. Слышишь? Ки-Хун уже рыдает навзрыд, обнимая его. — Все будет хорошо. Все нормально. Когда Ки-Хун бредет к выходу, он слышит: — Игрок номер один выбыл. И почти сразу же: — Игрок номер сто девяносто девять выбыл. Сто девяносто девять — это Али.***
Иль-Нам поступил благородно. Пожертвовал собой. Даже сейчас, ночью, вспоминая об этом, Ки-Хун начинает дрожать и всхлипывать. Он ожидает, что и Сан-Ву растрогает эта история, но тот, выслушав, внезапно бьет кулаком по стене. С такой силой, что от звука ближайший сосед просыпается, приподнимается на локте, оглядывается. И опять валится на постель. — Почему тебе вечно все достается бесплатно?! — шипит Сан-Ву. — Почему ты такой везучий?! Ки-Хун, кажется, теряет дар речи. Это он-то везучий?! Ему завидует сам Сан-Ву?! — Хочешь знать, что пришлось сделать мне?! — цедит слова Сан-Ву с такой злостью, будто его на это обрек Ки-Хун. — Я подменил мешок Али на свой. Положил туда камешки, которые были в клумбах. Вот так. И когда я отправил Али под надуманным предлогом, почти сразу понял: никакого выхода я не найду. Все это самообман. Или он, или я. Оставалось отдать шарики охраннику. Знаешь, оказалось нетрудно. Похоже на то, как сдают экзаменационный бланк. Я даже не верил, что выиграл. Думал только о том, что мой способ не засчитают, меня отправят доигрывать или убьют на месте. Я напомнил им правила игры, готовился убеждать… Но это оказалось лишним. — Но ты… ты же обманул Али, да?! — недоуменно спрашивает Ки-Хун. — Ты же воспользовался его доверием! Он надеялся, что у тебя есть план, что ты всех спасешь… Как же… — Да, — твердо говорит Сан-Ву, и его глаза блестят в полутемном зале. — А ты не обманывал? Ки-Хун молчит. Он видит, как наяву, доверчивые трепетные глаза Али. Он представляет, как обидно в последний миг жизни понять, что тебя предали. — Я должен был это сделать, — монотонно повторяет Сан-Ву. — В этой сделке жизнь Али против жизни моей мамы. Пришлось выбирать. Али — чужой человек, которого никто не заставлял сюда возвращаться. Он хотел выиграть. А я выбираю своих. Мне есть, кого защищать… Сан-Ву внимательно смотрит на Ки-Хуна. Должно быть, он удивлен тем, что его чувствительный и болтливый друг на этот раз молчит. А Ки-Хун не может выговорить ни слова. Он думает о чем-то невероятном и страшном, для чего не подходит человеческая речь. И немного о том, чего стоит жизнь. Что страшнее — оказаться на месте Али или Сан-Ву. О том, во что они тут все превращаются. — Знаешь, я совсем забыл об Али, — непривычно робко говорит Сан-Ву. — Такое облегчение пришло, когда отпустили с игрового поля. Но в последний момент я услышал, как он зовет меня. Просто по имени, понимаешь? Как давнего друга. У железного Сан-Ву дрожат губы. В лунном свете он кажется призраком. — Я замер на выходе. Никакой логики не было в том, чтобы там торчать. Но я стоял и зачем-то ждал выстрела. И он тоже, наверное, ждал. А потом я услышал, вздрогнул… Я, оказывается, даже не знал, что бывает так больно! И он умер. И я тоже, наверное, умер, — Сан-Ву долго-долго молчит. — А потом я пришел сюда. Ки-Хун больше не может плакать. Во всем виноваты устроители игры. Ки-Хуну кажется: и Али, и Сан-Ву — их жертвы. Эти богатые извращенцы поставили измученных людей перед выбором, заставили выбирать свою жизнь или чужую. Это они должны ответить за все преступления! Ки-Хун обнимает Сан-Ву. Несчастного. Предателя. Любимого. И тот разрешает себя обнять. — Эта проклятая игра делает нас убийцами, Сан-Ву. И они говорят, выплевывают слова почти одновременно: — Я убил сегодня. Следующего раза я не переживу… — бормочет Ки-Хун. — Лучше уж смерть… — Я убил сегодня… значит, смогу убить и в следующий раз, — сжимает кулак Сан-Ву.