Предсказатель на минималках

Первым делом Сан-Ву бьет его наотмашь. И не один раз, пока Ки-Хун вяло сопротивляется. Но это ведь ожидаемо, правда? И потому не слишком обидно. Тем более Ки-Хун чувствует себя виноватым: обманом делать выбор за другого — не вариант. Ни черта Сан-Ву не понимает про предвидение, Иль-Нама и то, что он раунд за раундом необратимо терял бы себя. Зато очень даже хорошо понимает, что Ки-Хун отнял его последний шанс на искупление. И вымещает отчаянье почти так же яростно, как в привидевшемся Ки-Хуну финале Игры. Минут через десять приходится спасаться бегством от разъяренного друга. Тот догоняет. Драка заканчивается только, когда оба выдыхаются. Обессиленные, усаживаются рядом. Сан-Ву осматривает разорванный рукав. Ки-Хун сплевывает кровь. Он ощущает вину, но это вовсе не означает, что он жалеет о сделанном. Чтобы в груди потеплело, достаточно подумать: жизнь пошла по-другому, Сан-Ву рядом и, хоть они и в опасности, умирать в ближайшие дни необязательно. И тогда Сан-Ву бьет намного больнее — словами. — Игра так ужасна, что ее нельзя проходить? — хрипло говорит он. — Так? — Да. — А тот, кто все эти ужасы выдумал, — твой отец. Родной. Правильно? Ки-Хун кивает. — Он бросил вас, когда тебе было семь, и никогда тобой не интересовался. Чтобы не скучать, отправил на тот свет сотни людей. Я ничего не путаю? Всю жизнь делал деньги на должниках. А теперь мы заявимся, расскажем о своих долгах — и он поможет? В чем логика? Сан-Ву прав. Тысячу раз прав. Нет логики. Мысль о супербогатом отце, видимо, лишила Ки-Хуна остатков разума. Уж слишком она похожа на давние мечты о добром бизнесмене. Слишком соблазнительно и привычно думать о спасителе, который решит все проблемы разом. Отец, родной по крови человек, тот, благодаря кому он пришел на свет, невероятно богат — и эдакое бешеное совпадение ничего не значит? Ки-Хун вроде как повзрослел за время непрожитой Игры, в чем-то даже постарел. Он больше не верит в посторонних, которые протягивают руку помощи. Но неужели наследника умирающего миллионера можно убить из-за ничтожных долгов? Фантастический уровень невезения! Как же бережно Ки-Хун собирал все эти намеки, разбросанные по видению: сын Иль-Нама, которого тот не видел много лет, играл в точно такие же игры, как Ки-Хун, так же шалил, жил в точно таком же переулке, не переносил, как и он, лактозу, родился где-то в те же дни, что и Ки-Хун, хоть точной даты не сказано… И эта оборванная, но греющая сердце фраза «Ведь ты мой…» Доказательства родства Ки-Хун сложил воедино — и радовался им, как сокровищу. Но стоило заговорить об этом Сан-Ву — сказочный морок развеялся. Убийца ради развлечения. Чудовище, которое Ки-Хун так ненавидел в той, другой реальности. Тот, кто отнял бы у него в Игре Сан-Ву, сложись все немного иначе… И это отец?! Если Ки-Хун хоть немного похож на него, надо не радоваться, а рвать на себе волосы… Но разве нельзя не просить, а требовать? Отнять кровавые деньги ради хорошего дела? Ограбить? Доказать родство ДНК-тестом? Обратиться к прессе? Имеет он право хоть на что-нибудь?! — Мы можем шантажировать его тем, что знаем об Игре, — заявляет Ки-Хун. Сан-Ву грустно смеется. — И нас устранят раньше, чем откроем рты. Они, должно быть, давно купили полицию, раз их никто не беспокоит. А мелкие сошки нас и слушать не станут. Разве ты не пытался написать заявление, как только ушел с Игры? Очень тебе поверили?! Не очень. В полиции сочли, что у Ки-Хуна поехала крыша. Их можно понять. Где Игра проходит, непонятно. Доказательств нет. По телефону отвечают другие люди. Загадочные похитители принуждают играть в детские игры и баснословные деньги победителям платят, — какой в этом смысл? Убивают массово, да. Но если те отказываются играть, их отпускают? Да уж, правдоподобно. — Молчишь? Может, допустишь, что тебе все примерещилось? — Нет уж, — качает головой Ки-Хун. — Отец существует. Пусть он плохой человек. И ему, должно быть, плевать на меня. Но он мне заплатит! Я заставлю, потребую ответа, убью… но денег для тебя я добуду. — Скажи еще, объяснишь, кем я тебе прихожусь, — усмехается Сан-Ву, намекая на увлечение Ки-Хуна. Или на взаимное увлечение? Вряд ли, это было бы слишком сказочно. Так кем они друг другу приходятся? Любовниками? Друзьями? Стоит Ки-Хуну задаться вопросом о том, что чувствует Сан-Ву, и больше ни о чем другом думать не получается. Злясь на себя, вслух он заявляет: — Поищи сам! Давай, загляни в интернет, должен быть такой человек. Он сказал: О Иль-Нам — настоящее имя. Нагуглить данные — не сложно, хотя старик — не из публичных персон. Ведет уединенную жизнь, нажил состояние с нуля. Ки-Хун пробегает глазами строки о бизнесе, в которых почти ничего не понимает: перепродажи… работа в банке… игра на бирже… инвестиции… приобретение и сдача в аренду недвижимости… фьючерсные сделки… ссуживание денег… — Смотри-ка, почти все как у тебя, — говорит Ки-Хун. — Только ему повезло больше, — мрачнеет Сан-Ву. — Ладно. Допустим, он существует. Мы встретили его. Что это доказывает? Может, ты читал о нем раньше и узнал? Или он представился тебе на Игре? Где он? Как мы к нему пройдем? Нас вышвырнут с порога… Что ты ему скажешь? — Подумай же — зачем богачу рисковать жизнью? Все сходится: это его Игра, все вокруг — подчиненные. Значит, мы знаем, кто хозяин. Это уже что-то! Или доберемся до него, или найдем кого-то, кто Игру остановит. Журналистов, честных полицейских… должен же хоть кто-то в этом мире выполнять свою работу… Или соберем родных тех, кто пропал… Сан-Ву скептически качает головой. — Но мы должны быть заодно. Ты что же, совсем мне не веришь? Разве я не назвал правильно испытания на Игре? — Как это проверить? В первом раунде ты сказал не так уж много, мог и угадать, а на остальных мы не были, — нетерпеливо перебивает Сан-Ву. — Забудь. Какая разница — верю я тебе или нет? Это ничего не меняет. — Огромная! — убежденно выдыхает Ки-Хун. — Если мы будем вместе, по-настоящему вместе, все изменится… Хорошо. Я докажу. Сам увидишь! Помнишь девушку из финала, о которой я говорил? Сэ-Бек? — С трудом, — морщится Сан-Ву. — У нее брат в приюте, это неподалеку. Давай туда заглянем? — Зачем? — В Сеуле 26 детдомов. Как я узнал, в каком живет мальчик Кан Чхоль, а? Это она мне сказала «там», когда уже была при смерти. Он расскажет тебе то же: о родителях из Северной Кореи, о детективе, который их ищет, о том, как они раньше жили… Я помню подробности. — Я верю, верю, — уныло кивает Сан-Ву. — Зачем терять на это время? — Нет уж! — возбужденно говорит Ки-Хун. — Нам все равно сейчас делать нечего. Надо ждать, пока с Игры вернется Иль-Нам. Даже если он уступит кому-то в раунде с шариками и уедет пораньше, все равно в запасе три дня. Он немного молчит, а потом удивленно добавляет: — Вот ведь ужас! Игра продолжается. Прямо сейчас. Люди погибают, а мы ничего не можем с этим сделать. Знаешь, а у меня даже не получается подумать об этом как следует. Хочется радоваться, что спаслись. Хочется спрятаться в фантазии и не высовываться. Странно думать, что в такой солнечный день, с нами или без, люди несправедливо погибают… — Люди всегда погибают где-то на Земле, — отвечает Сан-Ву. — Когда б мы об этом не подумали. И чаще всего — несправедливо.

***

Ки-Хун так увлекается идеей проведать мальчика, что удается убедить даже Сан-Ву. Точнее — не столько убедить, сколько втянуть в поездку, потому что тому, кажется, сейчас все равно, где находится и что делать. Сан-Ву выглядит безучастным ко всему после драки, последней вспышки энергии. Поникший, перегоревший, утративший последнюю надежду. Ки-Хун обещает себе все исправить. Они лишь заходят к Сан-Ву, чтобы умыться и сменить разорванную одежду на более приличную. — Заскочу домой, — предлагает Ки-Хун. — Я знаю, где у мамы немного денег отложено. Нельзя же идти к ребенку с пустыми руками. Сан-Ву достает из кармана несколько смятых купюр, молча протягивает. — Ух ты! Я верну половину, — виновато говорит Ки-Хун. — Неважно. Похоже, у Сан-Ву больше нет планов на жизнь. Сплошные планы на смерть. А вот Ки-Хун не может сдержать воодушевление: — Купим мальчугану жареную курицу! Неизвестно, чем их там кормят… Кроме аппетитной птицы в фольге, остается на тюбик мыльных пузырей. Так себе игрушка для школьника, но хоть какая-то радость. Уже с порога «Приют Небесной Любви» заявляет о себе специфическим запахом: подгоревшей рыбы, скипевшегося молока и хлорки. Та еще тошнотворная смесь! Дети разного возраста пробегают, проходят, мелькают в коридорах. Ки-Хуна поражает тишина. Ни детского смеха, ни плача. Здесь все решается тихо, молча. Мальчуган лет пяти упорно тянет из рук соперника плюшевую панду. Игрушка трещит по шву, оба ребенка дергают ее на себя, сопят, кряхтят, но не зовут взрослых, как бывает в семьях. Наконец противник кусает обладателя панды за руку, и тот сдается, зажимая себе рот от боли. Две девочки постарше оживленно обсуждают какой-то плакат музыкальной группы. Трое мальчишек дерутся у окна. Воспитатель спешно идет по коридору, опустив голову, словно боится, что его втянут в детские разборки. — Чувствуешь, как тихо? — делится с другом наблюдением Ки-Хун. — Дети знают: здесь звать на помощь некого. Даже малыши. Может, за шум еще и накажут. Директор детского дома встречает посетителей с подозрением. Но Сан-Ву вяло подыгрывает Ки-Хуну: представляется бойфрендом Сэ-Бек, говорит, что этот мальчик, возможно, станет его родственником, и, может быть, даже будет, расти в его семье. И вот он пришел вместо слишком занятой Сэ-Бек познакомиться с ребенком. Версия довольно хлипкая. Но респектабельный вид и солидный костюм — и подтверждения слов не требуется. Ки-Хуну приходит в голову, что Сан-Ву привык уже к подобному заискиванию перед ним. И что очарование денег, даже видимости денег, подталкивает тех, кто хоть немного взошел по социальной лестнице, и дальше пускать пыль в глаза. А это замкнутый круг: деньги расходуются на то, чтобы показать, что у тебя есть деньги. — А Вы куда? — щурится директор на Ки-Хуна. — Это мой помощник, — небрежно отвечает Сан-Ву. Ки-Хун потрясает курицей в фольге, будто это тяжесть, требующая носильщика. Их пропускают.

***

Детвора играет на улице. Кан скоро придет в пустую спальню, где уже ждут гости. Пока его нет, Сан-Ву рассматривает фото Сэ-Бек в обнимку с мальчиком на его столе. — Я должен был перерезать ей горло? — шепотом спрашивает Сан-Ву. Надо же! Ки-Хуну казалось, что он и не запомнил ничего из его рассказа. — Да, раненой, — кивает Ки-Хун. Сан-Ву неопределенно качает головой. Входит мальчик в дешевом коричневом свитерке. Вежливо здоровается и садится, потупив глаза. — Это тебе, Чхоль, — говорит Ки-Хун. Тот кивает, едва выдыхает «Спасибо», не поднимая головы. — А вы с сестрой похожи, — произносит Ки-Хун, и Чхоль медленно понимает глаза на него. И смотрит с надеждой и страхом, робко, но неотрывно. — Извините, — запинается мальчик. — Вы ее знаете? — Мы — друзья, — отвечает Сан-Ву. — Тогда вы знаете, где она? Вы можете сказать ей, пожалуйста, чтобы пришла? Скажите, что Чхоль очень ждет. Ладно? Дальше все происходит, как хотел Ки-Хун. Чхоль сбивчиво, но охотно рассказывает о родителях, о прошлом в Северной Корее, о сестре. Каждое его слово подтверждает видения Ки-Хуна. Кажется, ребенку приятно, что кто-то говорит с ним о любимых людях. Одно это располагает его к гостям. — Вы — хорошие, — доверчиво говорит он, сжимая рукав Сан-Ву. — Знаете, у Сэ-Бек почему-то раньше не было хороших друзей. Она у нас такая… ну, как это… одиночка, вот! А мама говорит, все должны помогать друг другу. Как ты к людям, так и они к тебе. — Жизнь — сложная штука, — удрученно отвечает Сан-Ву. — Не всегда так бывает. Мальчик кивает. — Воспитатель сказал, что родители умерли. Чтобы я перестал их ждать. Так легче. А мальчишки, те, с которыми я подрался, говорят, что теперь и сестра пропала. И ко мне никто больше не придет. И ничего нельзя поделать. Ки-Хуну тяжело слушать этот звенящий от боли детский голосок. — Только это неправда! Умирают те, кого не ждут. А если очень сильно захотеть, чтобы с человеком все было в порядке, это же помогает, правда? Взрослые не решаются обнадежить Чхоля. Но и лишать последней надежды не хотят. После неловкого молчания мальчик робко спрашивает: — Хотите посмотреть, как я рисую? — Ты любишь рисовать? — оживляется Ки-Хун. — Как здорово! Я сам в детстве… Конечно, здорово. Все, что угодно, лишь бы не рассуждать о судьбе Сэ-Бек и Игре. Сколько тех, кто омыли своей кровью игровой зал, все еще ждут дома? Чхоль достает спрятанный под матрасом альбом, открывает… И гости морщатся, как по команде. На страницах — черные рогатые, оскалившиеся в жутких ухмылках чудовища. Под ногами у них белые черепа, кости и лужи алой крови, корчатся черные силуэты, Черные столбы дыма или торнадо завитушками вздымаются ввысь. В некоторых местах бумага заштрихована до прорывов. Чудовища все покрыты какими-то точками, дырочками, уколами. Неожиданно: такой светлый мальчик и вдруг такие жуткие картинки! — Вам не нравится? — вздыхает Чхоль. — Взрослым никогда не нравятся мои рисунки. Воспитатель сказал, если я буду так делать, он отправит меня к врачам. А я боюсь уколов! — Кто это? — спрашивает Ки-Хун, показывая пальцем на монстра. — Смерть. — Зачем ты ее рисуешь? — Я перед сном делаю вот так, — говорит мальчик, вооружившись карандашом, словно ножом. — Смотрите. Вот тебе! Вот тебе! Получай! Он тыкает острием в рисунок, оставляя на нем новые дыры. — Не отдам тебе Сэ-Бек! Не отдам маму и папу! — Знаешь, Чхоль, это неплохой способ, правда, — мягко говорит Ки-Хун. — Ты защищаешь родных, я понимаю. Но есть способ получше. Мальчик удивлен и заинтригован. — Смерть нельзя убить. Даже убивать ради Жизни не получается. Когда убиваешь — поступаешь так, как хочет Смерть. И, значит, она становится немного сильнее. Лучше нарисуй себя, маму, папу, сестру, всех вместе. С улыбками. Нарисуй самыми красивыми карандашами. Смерть боится всего красивого. И еще она боится счастья. А больше всего на свете Смерть знаешь чего боится? Ки-Хун говорит это, глядя не на мальчика, а на Сан-Ву. — Чего? — нетерпеливо спрашивает Чхоль. — Любви. Чтобы победить Смерть, надо очень сильно любить… Такое вот секретное оружие. Ки-Хун всего лишь боится, что непонятого Чхоля отправят к психиатру и пытается внушить ему более… как это называется?.. социально приемлимое поведение. Но теперь разговор перерастает во что-то большее. Собственные слова впечатляют Ки-Хуна. — Ты абсолютно прав, Чхоль, — говорит он. — Если сильно хотеть и любить, с человеком все будет в порядке. Только чувствовать мало. Важно еще что-то делать ради любви. Не обязательно то, что говорят взрослые или пишут в книгах. Достаточно делать что-то простое, может, почти безумное. Вытащить из воды утопающего муравья. Или улыбнуться незнакомому. Я не знаю, Чхоль, что именно. Ты почувствуешь сам. Чем больше в мире любви, тем меньше смерти… — У нас все Ха Ныля дразнят, а я обнимаю его, когда он плачет. Это считается? — с надеждой спрашивае Чхоль. — Непременно считается! — И это поможет Сэ-Бек? Я понял. Это просто! Ки-Хун смаргивает. — Когда ты вырастешь, это будет не так очевидно, — внезапно уточняет Сан-Ву. —Большинство взрослых людей убивают друг друга как раз ради любви. И… ничего не получается. Ки-Хун на минуту сжимает виски. Дурнота наваливается на него, а затем… Прокрутка. Ки-Хун на земле захлебывается кровью, пытаясь увернуться от кроссовки, которая нацелена в его лицо. Раздирающая боль в животе заставляет скорчиться. Он с трудом, через заплывшие веки, пытается разглядеть мучителей. Чье-то лицо наклоняется над ним. — Осторожнее с глазами! Нам еще его сетчатку продавать. Его кредиторы, вот это кто. Бандиты, которые пришли забрать долг. И они не перед чем не остановятся. Обратная прокрутка. Ки-Хун приходит в себя. — Все хорошо? — робко спрашивает ребенок. Они по-прежнему в приюте. Видение. Но когда оно сбудется? Где его поджидает опасность? Неужели все закончится для Ки-Хуна вот так? — Хорошо, — выдыхает Ки-Хун. — Все в порядке.