Если я пойду долиной смертной тени

Кате удается выменять таблетки и литровую банку спирта на несколько картофелин, морковь, пару качественных самокруток, буханку хлеба и початую пачку дешевого растворимого кофе. Возможно, ей удалось бы выторговать еще треть кочана капусты или дополнительную картофелину, но надо торопиться. Время поджимает — по радио передавали, что сегодня под утро возможны бомбежки в этом районе, и Кате совсем не улыбается остаться на опаленных улицах Погореня навсегда. Она ускользает в ночь, тепло распрощавшись с владельцем гаража и пожелав его отцу скорейшего выздоровления. “Они хорошие люди. У них все будет хорошо”, — убеждает она себя. Когда до дома остается всего несколько кварталов, у Кати появляется странное чувство, ощущение, будто кто-то идет за ней по пятам. Прежде, чем она успевает обернуться, из темноты узкого переулка на нее бросается женщина в очках. С воплем, полным звериного отчаяния, она кидается на Катю, размахивая рукой под необычным углом. Стекла ее очков блестят, освещенное ярким лунным светом. Сначала Катя не понимает, что происходит, а потом внезапно приходит боль. “Мамочка”, — не то думает, не то произносит вслух Катя и падает на асфальт, сразу заваливается набок. Больно. Очень больно. Почему? Катя прижимает пальцы к ране — это рана, ее ударили, ножом, несколько раз, господи, за что? — но, кажется, поток уже не остановить. По рукам, груди и шее разливается горячее, мокрое и красное. В ушах звенит непрекращающийся дикий крик незнакомой женщины. Женщина в очках испуганным исполином нависает над ней, будто осознавая последствия своего поступка. Катя пытается сказать хоть что-то, но не может. — Замолчи! — воет женщина. — Перестань орать! Она тоже падает на асфальт и замахивается. Лезвие ножа блестит, освещенное ярким лунным светом. “Мама, папа, Арика!..” — проносится в голове у Кати. Эти три слова постепенно затухают, блекнут, исчезают, как исчезает кровь из ее вен и артерий, как исчезает жизнь из ее тела. Какая-то жидкость выплескивается из ее рта и стекает по щеке и подбородку, пока женщина в очках торопливо спасает все то, что Катя выторговала сегодня, из ее рюкзака, уже перепачканного красным. “Ма... Па... А...” На город начинают падать бомбы. Одна из них залетит в окно старого покосившегося гаража и разорвется смертью. Другая лишь по счастливой случайности упадет во двор дома, где жила Катя. Жила да больше не живет. Катя остается на улицах Погореня навсегда, слившись с ним в единое окровавленно-опаленное целое. Ее кровь впитывается в асфальт и уходит глубже. *** У Кати по-своему красивая могилка; крест, любовно выпиленный из ножек кресла, металлическая табличка с тщательно нацарапанными данными, венок из уже высохших красных осенних листьев. Под венком безутешные родители Кати найдут тщательно упакованный в клеенку дневник, который их дочь вела на протяжении всей войны. Родители Кати спросят жителей домов в округе о том, кто выкопал и украсил эту могилу. Им ответят что-то неопределенное про девушку в спортивном костюме, может быть, кто-то даже вспомнит ее имя или то, что она приходила на могилу Кати каждый день. Кто-нибудь вспомнит и то, что она перестала приходить незадолго до освобождения города. “Она хороший человек, — решат для себя родители Кати. — У нее все будет хорошо”. Никто не будет знать, что из них троих только женщина в очках пережила эту войну.