***
Мама очень любила мыть мои длинные волосы, особенно сильно ей нравилось поглаживать гладкие, чистые пряди под тёплой струёй воды. Сегодняшний день не стал исключением. Наклонившись над ванной, я упёрся руками в её плотные края, мама же встала рядом, по левую сторону от меня, но почему-то я чувствовал, будто морально она возвышалась надо мной, давила своим присутствием. — Тебе хорошо спалось? Мне показалось, ночь была слишком душной, — спросила она, включая воду, закрепляя резиновую пробку в ванне и забирая несколько бутылочек с верхней полки над ванной. Она была очень щепетильна по отношению к заботе о волосах, поэтому я лишний раз не спрашивал, какие именно средства она на мне использовала. Обычно все они пахли однообразно, будто в них добавляли какую-то химию, а иногда запаха вообще не было. — Хорошо, — коротко отвечал ей, поджимая пальцы ног и, из-за желания спросить, чем закончилась их встреча с Мистером Ю, покусывая губы. Я боялся реакции мамы на подобный вопрос, тем более, когда я чуть ли всё не испортил, поэтому пришлось смолчать и на время забыть об этом желании, но только на время. — Точно? Не врёшь мне? — странно… она редко пыталась уличить меня во лжи. — Нет, я бы никогда не сделал этого, мам, — никак не реагируя на мои слова, она безмолвно переключила поток воды с крана на душ, он неожиданно хлынул прямо на меня, из-за чего я неприятно вздрогнул, а маме эта реакция не понравилась. Она цокнула, поправила свои взъерошенные короткие пряди, взяла душ, и сейчас, в нашей небольшой тусклой ванной комнатке я почувствовал, будто меня заперли вместе… с хищником. — Как проходит учёба? — её голос звучал как без продыху работающее и никогда не стачивающееся косое лезвие гильотины. Острые ногти запутались в длинных прядях, правой рукой она, будто пытаясь ухватить за мою голову, проводила по волосам, а левой направляла на них поток воды, вцепившись в душ. Я не видел её лица, но готов был поклясться, что сейчас она прищурила взгляд, и пыталась разглядеть во мне что-то… враждебное, иное. — Хорошо, — раньше находится рядом с ней не было настолько неприятно. Возможно, после общения с Кармой я начал по-другому относится к людям, и сравнивая его с мамой… она переставала казаться чем-то таким же на вид невинным, как белена с её острыми листьями и яркими лепестками. — На днях придёт тот надоедливый недоучитель. Хоть к директору обращайся, он же всё равно не отстанет, — тяжело вздохнула, сильнее проводя по волосам и почти впиваясь ногтями в голову. Ощущения не из приятных, но это лишь временное неудобство, мама часто случайно так надавливала из-за переизбытка эмоций, но стоило ей успокоиться, как движения сразу становились ласковыми, — всё ходит и ходит… только отсутствие ног убережёт нас от него, — продолжала причитать она, выдавливая на руку гнусно пахнущий шампунь. На этот раз с запахом совсем не повезло. — Он, наверное, скоро успокоится, пожалуйста, не переживай, — мягко ответил ей, даже улыбаясь и про себя отмечая то, что пены в этот раз было уж слишком много, она безостановочна текла по волосам и хорошо хоть в глаза не попадала. — Успокоится, когда ты умрёшь, — с обидой на Мистера телохранителя произнесла она. В мамином тоне слышалась отчётливая горечь, голос даже дрогнул, его приходы её явно расстраивали, но, видимо, раньше передо мной она старалась вида не подавать. А вот хватка… совсем не изменилась, и теперь от шампуня кожа начинала щипать, наверное, осталось пару царапинок после маминых неаккуратных движений, — надо перевести тебя. Да. Я совсем замоталась и забыла обратиться к учителю D-класса, а ты… ты мог бы и напомнить, разве не видишь, как я занята? — дыхание участилось. Мама будто одновременно и устала, и была полна сил. — Прости, я не подумал об этом, — давление с её стороны увеличилось. Движения стали настолько резкими, что непроизвольно из-за их силы я начинал мотать головой вниз, а затем по инерции вверх, чувствуя, как мама становилась всё более жёсткой. Её настроение должно было смениться, уже вот-вот, но почему-то по-прежнему оставалось до тошнотворного скверным. — Не подумал… а когда ты обо мне думаешь? Вчера думал? Я видела… видела собственными глазами, как ты только обо мне и думал, — горько и грустно. В её тоне будто смешивались обида и злость. Да почему будто… так оно и было. Мама была обижена на меня за вчерашнее. Хорошо, что я не стал ни о чём спрашивать, ведь мои расспросы могли её довести, а подобного я бы не хотел, только не для неё. Но из-за чего конкретно она была огорчена? Пожалуй, я был слишком глуп, чтобы понять. Моё лицо вновь непроизвольно исказилось в улыбке. Даже глаз смешно задёргался, но я не обратил на это внимания, пока мама полностью не смыла шампунь и не принялась за какие-то другие средства. Она сжимала упаковки и выдавливала содержимое на руку в непозволительно больших количествах, затем наносила мне на голову, втирала, а после смывала и так повторялось несколько раз. С каждым новым нанесением её руки становились более жёсткими. На миг мне даже показалось, что сейчас, вполне возможно, её глаза… заслезились. Мама будто была погружена в безысходность… странно, к чему все эти наваждения? — Почему молчишь? — голос, правда, походил на тон человека, собирающегося погрузиться в глубокую и истощающую истерику, так ко всему прочему он был переполнен грустью, даже какой-то нелепой надеждой на то, что сейчас я ей отвечу, и всё изменится… всё. Её руки остановились. Кажется, только тогда я смог спокойно вздохнуть. Это был последний раз за сегодня, когда я чувствовал себя настолько расслабленно. Руки. Её нежные прежде руки, что сейчас пытались избавиться от злобы и гнусности, сжимая мои волосы на затылке, начали притягивать к себе и заставляли выгнуться, поднять лицо и непроизвольно скорчить какую-то уродливую гримасу от мимолётной боли. Я ощущал, как сильно тряслась её ладонь, видел, как душ был направлен в сторону набирающейся ванны и как вода в ней медленно подходила к краям, за которые я так крепко держался… когда же я стал цепляться за них, как за последнюю надежду выжить? Выжить… нет, я уже начинал преувеличивать, мамы бы никогда… мама, которую я сравнивал с беленой, с яркими лепестками и острыми листьями… как же много я думал об этих листьях… Эти предательские острые листья впились в горло. Не успел я сообразить, как её руки сомкнулись на моей шее и надавили настолько сильно, что ладони соскользнули, я потерял опору и погрузился в воду. Она прежде не казалась мне такой холодной, тело за один миг ослабло, подняться я был не в состоянии, а мама продолжала давить, она что-то кричала, но я не мог расслышать, руки, даже немея, стучали по дну ванны, пытались помочь мне подняться, но все попытки не имели хорошего исхода, я лишь терял силы, начинал кашлять, а вода… вода, как ядовитая змея, при первой же возможности заполнила горло, она пыталась разорвать его на части, заставить заходиться в яростном кашле, даже сердце зашлось в бешенном ритме, а о боли в шеи было некогда думать, пульс отбивал в виски настолько, что в глазах начинало темнеть… нет, сначала щипало… щипало до слёз, до очередной неприятной боли, затем звон, да настолько сильный, что казалось из ушей вот-вот хлынет кровь и в какой-то момент… в какой-то момент жжение из горла охватило большую часть тела… ещё чуть-чуть и я клянусь, меня бы разорвало на части. Не сразу я осознал, что дышу… дышу и не водой… это кислород, та самая простая формула из химии… даже смешно стало. Я сидел возле ванной, пытаясь осознать происходящее, ещё раз это переосмыслить. То есть… всё было взаправду, а сейчас… сейчас я сидел на кафельном, мокром полу, слышал, как вода вытекала за края этой плотной керамики, а душ всё ещё работал. Какое безобразное расточительство. — Успокоился? — мама… я и не заметил, как она ушла, а сейчас вновь вернулась, да и не одна, а с моими старыми друзьями — таблетками. Кажется, после таких водных процедур я даже начал шутить, — мы поменяем лечение. Эти… более сильные, а, следовательно, по вкусу ещё отвратнее, но ты же понимаешь, что мы не можем иначе? — её голос звучал так тоскливо и заботливо… будто ангел снизошёл до меня после того, как я чуть не погрузился в самый настоящий ад. Мама… я люблю её. Очень люблю, но иногда мне бывает больно. — Не можем, — прохрипел в ответ, отчётливо ощущая, как проглоченная вода начала подступать к горлу. Скажу, что чувство это было не из приятных. Мама присела напротив меня, а сидел я крайне непритягательно. Ноги в стороны, руки как гирлянды были свешены меж них, спиной упирался в ванну, а голова приспущена вниз. Не было сил поднять её. Как ещё веки оставались подвижными — было загадкой. Мама коснулась моей мокрой щеки. Кажется, из-за паники вода была смешана со слезами, но я слишком устал, чтобы разбираться в этом. К слову, рука её была такой тёплой… сразу не скажешь, что она продолжительное время мочила её в холодной воде. Провела пальцами по моим губам, кажется, они посинели, раздвинула их, отмечая, что я совсем не сопротивлялся, а после резко впихивая две огромные таблетки мне в рот. Она протолкнула их настолько глубоко, что мимолётно я почувствовал, как её острые ногти поцарапали язык, хотел откашляться, прийти в себя, но мама сжала мою челюсть, вдавливая голову в ванну и таким образом заставляя проглотить эти несчастные капсулы… пришлось. Убедившись в том, что я не симулировал глотки, она поднялась, обтёрла руку об одежду и, выходя из комнатки, пролепетала мне в след: — Уберись, когда закончишь, — так легко и одновременно безэмоционально могла говорить только она. Я закашлял, да с такой силой, что казалось лёгкие могли разорваться пополам, но нельзя было дать таблеткам выйти, поэтому пришлось через силу заткнуться, а потом мысленно спросить себя, почему же всё так вышло…***
И разговор этот прошёл очень нехорошо. Сейчас, вспоминая об этом, меня даже бросало в дрожь, но, когда спустя день в доме появились маленькие, неаккуратно обрезанные орхидеи, мне становилось спокойней. Я любовался ими всё утро напролёт, даже забыв пообедать. Всё бы ничего, мама как обычно ушла, сегодня никто не должен был приходить, но вот с Кармой… кажется, у нас опять всё не заладилось. Я хотел сходить к нему и поговорить, но… страх того, что он мог захотеть узнать больше, чем я смог бы рассказать, не дал беззаботно заявиться в цветочный. То, что происходило в семье, должно было в ней оставаться… мы с мамой должны были разобраться во всём сами, а Карма бы явно всё так просто не оставил. В очередной раз я провёл пальцами по нежным, розоватым лепесткам, наслаждаясь их мягкостью. Они казались такими сладкими… как маленькие облачка, окрашенные розоватыми лучами солнца перед закатом. Жалко, запаха не было. Да и, если бы он был, его бы перекрыли мамины благовонии. Вздохнув, я ещё раз посмотрел на часы, стрелки которых, дрожа, кричали о том, что уже было больше часа, время близилось к двум, а я всё ещё был дома… ладони непроизвольно сжались, я, прикусив внутреннюю сторону щеки, всё же решил выйти, не желая более тратить времени зря. По началу было не по себе. Я не знал о цели своего визита, не знал, о чём собирался говорить и о чём планировал спросить меня Карма, если вообще планировал, но оставаться дома не хотелось. А причину этого нехотения я придумать не смог… Сегодня в магазинчике чудной продавщицы не было. Даже представить было трудно, как она согласилась оставить Карму одного, тем более не на один и не на два часа, а на целый день. На миг показалось, что даже цветов возле входа стало ещё больше, а вот старые горшки так никто и не убрал, бедные бутоны в них были уже на последнем издыхании. Я зашёл внутрь, в очередной раз вдохнув сладостный аромат цветов, который так тщетно пыталась повторить мама дома с этими дешёвыми благовониями. Иногда, конечно, попадались неплохие и достаточно приятные, но всё же они ни в какое сравнение не шли с запахом в цветочном. Колокольчик пискляво зазвенел, я прикрыл дверь за собой, прошёл к пустой стойке и вновь осмотрел небольшое помещение, желая увидеть что-то новое, отличное от прошлого раза, но всё осталось таким же… таким же интересным и прекрасным, только вот никого не было. И стоило мне подумать об этом, как из ледяной коробки, в которой, — мне удалось разглядеть только что, — цветы стояли в белоснежных вазонах, вышел Карма, держа в руках какой-то небольшой свёрток. Он не ожидал меня увидеть, а потому от испуга отпрянул назад, ударяясь локтем о край металлической двери. Карма зашипел от саднящей боли, ушибленной рукой держа свёрток, а другой потирая через рубашку полученную рану. — Извини… — на полушёпоте проговорил ему. — Да всё в порядке, — он даже осел на пол, жмуря веки. Видимо, было очень больно… — Может, тебе помочь? — подошёл к нему за стойку, забирая из рук завёрнутые в бумагу цветы и кладя их ближе к кассе, а после помогая ровно встать, — сильно больно? — Просто неприятно, — всё ещё щурился, криво улыбаясь. Карма сел за стойку, закатал рукав белой рубашки и осмотрел руку, убеждаясь в том, локоть был сильно расцарапан, да настолько, что почти сразу из ранки начала показываться кровь… его рука… — не смотри так печально, — улыбка изменилась, стала более мягкой и тёплой. — Просто… в прошлый раз, я задел такую твою рану и… Увидев его растерзанную руку, я за один миг растерял все слова… ничего не приходило в голову, а взгляд не мог оторваться от белых, неровных полос и уродливых рубцов на белоснежной коже. Ещё не полностью зажившие раны были покрыты запекшейся, тёмной кровью, наверное, именно их я задел в прошлый раз. Должно быть, Карме было даже больнее, чем я мог себе представить, а это картина… она была до ужаса пугающей. — Я же говорю, всё в порядке, не заостряй внимания, — его безмятежное выражение лица даже немного пугало… — Кто тебя так…? — переступая с ноги на ногу, я невольно поджимал губы, боясь переступить черту дозволенного. Не хотелось надоедать неприятными вопросами, но хотелось убедиться в том, что Карме ничего не угрожало. А он молчал, совсем не торопился отвечать, сделав вид, будто не услышал. Лишь потянулся к школьной сумке, мирно покоящейся под стойкой, поставил её к себе на колени, расстегнул и из внутреннего кармашка, спрятанного за учебником по математике, взял какую-то маленькую, белёсую ёмкость с бултыхающейся жидкостью и невскрытую упаковку с пластырем. Карма открыл бутылёк, вылил небольшое количество бесцветного раствора на локоть, — при соприкосновении с кожей, жидкость вспенилась, зашипела, а только что образовавшаяся бесцветная пенка окрасилась из-за выступающей крови в ярко-красный, — отсчитал про себя секунд десять и наклеил пластырь прямо на рану. Наверное, не стоило этого делать, ведь потом отдирать его очень неприятно. Закрыв ёмкость и убрав её обратно, он положил сумку на прежнее место, а упаковку из-под пластыря скомкал и просунул под кассу, видимо, ленясь выкинуть. Карма хотел было вновь распрямить длинный рукав, закрыть все свои раны, но я остановил его, хватая за ладонь. — П… подожди немного, — мне казалось, что если бы сейчас он не остановился, то после мы бы уже не смогли об этом поговорить. Странное чувство, знаю, но всё же подобное вполне себе могло произойти. — Я же сказал, не переживай по пустякам, — всё то же выражение лица, до ужаса спокойное. — Давай поговорим об… об этом, — глупо замялся на полуслове, сам стыдясь своего нелепого голоса. Сейчас даже прекрасный аромат в цветочном перестал радовать так, как раньше, а атмосфера вокруг изменилась всего за пару минут настолько, что к горлу подступил ком, даже показалось, будто дышать стало труднее. От чего-то я разволновался настолько, что перед глазами начали невольно появляться страшные, тёмные круги, колени затряслись, как у какого-то маленького ребёнка из-за волнения во время выступления на детском утреннике, а взгляд пугливо и лихорадочно забегал по помещению, боясь пересечься со взглядом Кармы. — Что конкретно тебя интересует? Порезы? Шрамы? Новые или старые? — издевательски перечислял он, зная, что я страшился произнести подобные слова в слух. — Всё, — всё-таки не справился, посмотрел ему в глаза, даже, кажется, слишком страдальчески, подмечая про себя, что я всё ещё держал его ладонь… тёплую, очень приятную ладонь. — Хорошо, — улыбка на его лице продолжала ужасать меня. Он отмахнулся от моих касаний, вернее будет сказать, высвободился, убирая ладонь в карман и доставая из него полосатую упаковку с каким-то причудливым серым узором. Карма буквально всунул её мне в руки, не сводя с меня глаз, — все эти отметины остались от лезвий, — у него был такой спокойный голос… Карма так легко трогал подобные вещи, из-за которых с ним… и такое… — по твоему взгляду вижу, что до тебя до сих пор не доходит. Нагиса, я сам порезал себя. — Что? Серый узор на коробке оказался картинкой лезвия от бритвы. Точно такое я уже видел, даже сам недавно поранил пальцы… или они все были одинаковыми? Наверное, нельзя было сейчас молчать, но сказать мне было нечего. Если Карма и был хлопком, то явно окрашенным кровью. — Только не надо жалости, — вдруг подал голос он, — я рассказал тебе только потому, что ты очень хотел об этом узнать, — тон больше не был спокойным, возможно, мне показалось, но я уловил еле заметную дрожь в его голосе. — Я никогда не сталкивался с подобным, не знаю, зачем люди так делают, но хотел бы узнать от тебя, — понимаю, не стоило, но почему-то я думал, что, если бы ещё немного надавил на него темой про порезы, он бы не выдержал и рассказал больше. Я хотел знать больше. — Так узнай, — ответил с сильной горечью, оставляя коробку мне, сам же поднялся, взял свёрток, развернул его и выложил на стойку пару цветков, кажется, собираясь практиковаться в составлении букетов. Я неподвижно держал ладонь раскрытой, продолжая боязливо осматривать коробку. Как оказалось, подобные лезвия назывались двухсторонними, и чем отличались от обычных, я сразу понять не смог. Почему-то в голове всплывало много вопросов… почему именно что-то подобное? Почему не канцелярский нож или на крайний случай ножницы? Я, действительно, не понимал подобных вещей, — мне нужно работать, зайдёшь завтра? Я обидел его. Точно обидел. Полез с расспросами туда, куда не стоило лезть. Я жалел. Честно, жалел, но мне всё ещё было интересно, и интерес этот был жутким и пугающим. Кажется, до меня всё ещё не доходил смысл слов Кармы, но мысленно я уже решил, что надо было делать дальше.