Плач акации

— Если бы кто-то из твоих знакомых решил свести счёты с жизнью, ты бы расстроился? — Да. Когда мы только познакомились с Кармой, на улице часто было очень холодно, а сейчас наоборот разогревало. Раньше в такое время года я чувствовал облегчение, потому что, если бы мама снова выставила меня за дверь босиком, ноги бы не замерзали, а сейчас я и вовсе перестал задумываться о ссорах с ней. Мухлевать с лекарствами стало сложнее, мне часто приходилось пить их при ней, но она, будто чувствуя подвох, начала отказываться от них. Не сразу. Мы медленно переходим с питьевых на внутривенные. Порошок, добавляемый мамой в воду, вызывал у меня чересчур сильные сонливость, упадок сил и лёгкую анемию. Неприятный букет, однако, побочные эффекты могли бы быть более серьёзными, например… да пока сравнивать было не с чем, уколы не доставляли дискомфорта кроме процесса введения иглы под кожу и ввода в вену лекарства. Хотя, темнеющие отметины на сгибе руки меня слегка волновали. В последнее время я чувствовал себя лучше, более активным что ли. Спать совсем не хотелось, мне хватало пары часов поздней ночью, чтобы проснуться до ухода мамы. Голода я не чувствовал, как и аппетита, но не сказать, чтобы меня раньше привлекала еда. Возможно, мамины бесполезные попытки помочь мне начали срабатывать, хотя, казалось бы, я же не был болен… я думал, что не был болен. Сил было хоть отбавляй, поэтому я наконец смог уговорить Карму сходить со мной в парк к моей вишни. Он долго отнекивался, и я понимал почему, всё-таки в разгар экзаменов отвлекаться от подготовки не стоило, так что мне приходилось терпеливо дожидаться конца экзаменационной недели. Я много писал ему, не ожидая ответа. Это не были сообщения в никуда, мне было прекрасно известно, что он всё видел и внимательно (в силу своих возможностей) читал, но ответить что-то действительно вразумительное не мог. Конечно, Карма иногда отписывался односложными сообщениями, но они не были содержательными настолько, чтобы их смог понять хоть кто-нибудь. И это говорило мне о том, что он слишком устал. Я был рад в конце концов вытащить его из дома на небольшую прогулку, чтобы вдвоём расслабиться и абстрагироваться от неблагоприятных воздействий на нас со стороны внешнего мира. Я был рад. Я был рад, но Карма не выглядел счастливым. Он был опустошен, и я был готов к такому, ведь для этого и позвал его, чтобы помочь набраться сил, но увидеть в живую его разбитого было… это оказалось невыносимым. Мы подходили к парку. Ветра не было, я зря заколол волосы, но то, что они не лезли в глаза, уже было неплохим достижением. Цветы вишни медленно увядали. Сезон проходил, а узенькие дорожки в парке всё равно были усыпаны розоватыми лепестками, похрустывающими под подошвами наших ботинок. И вновь мы вышли в обеденное время, но в этот раз судьба не благоволила нам, вдалеке виднелись группы таких же мирно отдыхающих горожан, стало быть, мы не были одни, нас также могли увидеть или, не дай боже, услышать. Мы держались за руки. Я сжимал руку Кармы, но его ладонь была расслаблена. Мне приходилось идти медленнее обычного и подстраиваться под его уж слишком неспешный шаг, чтобы не тянуть за собой. Возможно, походка Кармы была самой обычной или схожей с моей до того, как мы познакомились, и это нынешний я привык слоняться с ним от одного места к другому, увлечённый эмоциями, но всё же это не отменяло того факта, что теперь передвигаться медленно мне было сложно. — Много у тебя знакомых? — он продолжал неоднозначную тему. Взгляд был опущен, и из-за спадающей чёлки солнце не могло отразиться в его некогда ярких глазах, из-за чего казалось, что они были лишены его фирменного блеска. — С чем мы сравниваем? — С ведением класса. Представь себя на месте классного руководителя. По отношению с его подопечными, сколько у тебя знакомых? — Сразу так и не вспомню, — перед глазами проносились силуэты маминых гостей, ещё реже рядом с ними мелькал я, подливающий вино в бокалы. Я приготовился загибать пальцы, — ты, мама с папой, чудна́я продавщица из цветочного, мамины постоянные клиенты, мистер телохранитель… и твоя мама. Наверное, всё. — И ты бы расстроился из-за смерти каждого в этом списке? — Да. Всегда грустно, когда кто-то умирает, но все перечисленные мною люди по-разному мне близки, следовательно, степень переживания потери не была бы одинаковой, — не был ли я слишком спокоен, рассуждая об этом, когда как тон голоса Кармы побуждал понервничать? То есть он не был расслабленным или умиротворённым. Карма был усталым. Мы подошли к старому дереву. Я отпустил ладонь Кармы и шагнул дальше, прямо к кроне, касаясь её рукой и поглаживая шероховатую кору. Она была холодной и неприятной на ощупь, словом, ничего не изменилось — дерево в целости и сохранности, а это не могло мне не нравится — кроме одного. На одной из самых опущенных к земле ветвей распускались цветы. Раньше я готов был поклясться, что она полая и держалась на земле из-за банальной физики и глубоких корней под слоями грунта, но это было не так. Ей всего лишь нужно было время, ей нужно было только оклематься перед тем, как снова заблистать во всей своей красе. Столько лет я не видел её цветения, а сейчас она решила одарить им меня. Я почувствовал, как где-то внутри, под рёбрами, у меня начало разгораться тепло. Тогда, когда сезон цветения подходил к концу, старое дерево решилось расцвести. Карма шагнул ко мне. Наконец на его лице показалось что-то кроме усталости — это была лёгкая радость, скорее, больше за меня, нежели за вишню. Он удивлённо присвистнул, оглядывая цветущую ветку… занёс руку, хотел дотронуться до цветов. Его рукав медленно — настолько, будто бы мы были в замедленной съёмке — пополз по коже вниз, к сгибу локтя. Вы слышали о выражении: «Пробрало дрожью»? Меня её пристрелило. Внутри всё содрогнулось, я отчётливо услышал звон в ушах, а перед глазами всё, кроме истерзанной руки Кармы, поплыло, как разбавленные водой краски на бумаге. На коже непросто красовалась пара порезов, на ней не было живого места, словно тот, кто приставил к ней лезвие, хотел пробиться до костей. Раны выглядели свежими, уже не кровоточили, она застыла лёгкой-лёгкой коркой, но всё равно при резком движении могла бы треснуть. — Ты обработал? — сорвалось с моих пересохших губ. Карма опешил, сведя брови и бросив на меня недоумевающий взгляд, а потом его как пулей пробило, он встрепенулся, отдёргивая рукав и инстинктивно отходя от меня на шаг. Почему он отошёл? Я же не был, как те взрослые, я бы не сказал ему того, что он бы ни за что не хотел услышать. Мне можно было доверять, но он всё равно отшатнулся так, словно нельзя было дать мне увидеть эти раны… нет… рану, это была одна сплошная рана, уходящая в самую глубь сердца. А потом он засмеялся. — Я облажался. — Что случилось? Карма промолчал, сел на землю под вишней, прямо на холодную жухлую траву, облокотился на крону, прикрывая веки и вдыхая полной грудью, наслаждаясь миролюбивой обстановкой и тишиной. Чёлка всё ещё спадала на его закрытые глаза, мне хотелось поправить её, но я только уселся рядом, сохраняя небольшую дистанцию, чтобы ему было комфортно. Раз он отшатнулся от меня, значит, не хотел бы сейчас быть слишком близко. — Не сдал, — прошептал Карма, боясь этих слов. — Не сдал, — повторил я, осознавая масштаб катастрофы. Тишина настигла неожиданно. Я прижал колени к груди, обнял ноги и уложил на них голову, не решаясь не то, что ему что-то сказать, а просто посмотреть в его сторону. Мысли беспорядочными лентами крутились в голове и запутывались, и рвались как в старых кассетах. И, когда мне казалось, что я мог его поддержать, слова ускользали, стоило только разомкнуться губам. Я мог миллионы раз повторять ему: «Я здесь. Я рядом. И всегда буду рядом с тобой», — но что это могло ему дать? Словами тяжело достигнуть сердца, не то, что действиями. — Можно, я останусь у тебя на ночь? Он посмотрел на меня, но я всё ещё не мог посмотреть на него. — Да, конечно… оставайся.

***

Я заглянул домой за вещами, а Карма остался внизу, ожидая меня на улице. Переходя порог квартиры, на меня напала тревога, дверь не была закрыта на ключ, а на полу валялся открытый конверт, из которого выглядывало письмо из школы, я узнал их фирменную печать в верхнем правом углу. Присев на корточки, аккуратно и бесшумно достал, как оказалось уведомление, в котором руководство школы предупреждало нас о том, что, если завтра днём мы в очередной раз проигнорировали бы их визит, я официально перестал бы числиться школьником. Это была не самая приятная новость, потому что я бы не хотел бросать учёбу, но моё обучение зависло только от мамы… даже, скорее, от её настроя. И что-то мне без устали подсказывало, подпитывая переживания внутри, что настрой её был отвратным. На кухне горел свет, хотя, покидая квартиру, я выключал его. Не трудно было догадаться, что она ждала меня там. На редкость спокойная Мама сидела на своём обычном месте за обеденным столом. Она смотрела в никуда, перед ней лежала только отвёртка и петли. Очень большие петли, как если бы их сняли с… — Я сказала Мистеру… — от её ласкового тона я почувствовал ужас, она назвала имя Мистера В — того худощавого и сутулого работника книжного магазина. Одним словом — мямли, имя которого я бы даже под угрозой смертной казни не смог запомнить. Любое другое — возможно, но только не его. Да Мистера В даже человеком назвать было сложно, — что ты случайно закрылся в своей комнате и не смог открыть дверь. Он так разнервничался… но я продолжила убеждать его в том, что тебе стало страшно настолько, что больше ты не хотел жить за дверью. — Ты попросила снять её с петель? — Да, солнце, — она мягко улыбнулась, как всегда должны были улыбаться матери своим детям, — теперь ты не будешь оставлять меня? — мама имела в виду мои дневные прогулки. Если бы я действительно хотел, чтобы она до сих пор оставалась в неведении, я бы сделал для этого всё, но постоянно скрываться от неё так надоедало… — я не знаю, на что придётся пойти в следующий раз. — Я никогда не оставлял тебя. — Ты не понимаешь, — она поднялась, опираясь руками о стол и замирая в таком положении, — ты не понимаешь, какой опасности себя подвергаешь, — вновь бросила на меня взгляд, и я не смог оставить незамеченной странную ауру вокруг неё, — когда не слушаешь свою маму и покидаешь дом, — когда она произносила это слово, внутри меня что-то кричало о несправедливости. Почему мама так верила в то, что это жуткое и холодное место можно было назвать домом? Дом — это квартира Кармы, светлая и тёплая. Там мне было настолько хорошо, что происходящее здесь казалось нереальным. — Я же здоров… да? — в горле осела печаль, и мама точно её услышала. Это была печаль, которую я хранил в себя много лет и проглатывал вместе с таблетками, когда она подступала к горлу и грозилась вырваться наружу. Пришлось подойти к столу, чтобы стоять с мамой наравне. Нельзя было отступать, не в этот момент. — Я много читал, — мама молчала, не меняясь в выражении лица и вслушиваясь в мои слова, создавая обманчивое впечатление, будто бы могла их принять, — обычно, когда родители убеждают общество в том, что их ребёнок болен, они преследуют какую-либо цель — это могут быть деньги, может внимание. Я столько лет был с тобой и… мама, — мне было важно не прерывать с ней зрительного контакта, — я до сих пор не могу понять, какой цели пытаешься достигнуть ты. Она засмеялась. Прижала изящные ладони к губам и заразилась лёгким смехом, театрально смахивая с пышных ресниц несуществующие слёзы. — Нагиса, мой милый Нагиса, с чего ты взял, что здоров? Ты очень… очень сильно болен, я не могу полностью тебя излечить, но в моих силах сделать так, чтобы болезнь не развивалась дальше. Если для этого требуется оградить тебя от внешнего мира, — она перестала улыбаться, а её ласковый голос в момент погрубел и заразился страшной хриплостью, — я сделаю это. — Ты не можешь держать меня здесь вечно, — я не был уверен в своих словах. Отступил назад, чтобы всё-таки не быть к ней так близко, но даже наличие стола между нами не помогло мне успокоить взбунтовавшееся от волнения сердце. Я не верил её словам, я верил опыту проживания с ней, и потому понимал, какой ужас мог ожидать меня дальше. — Ты хочешь проверить? Она не шутила. Взгляд её был пустым. Не усталым, как у Кармы, а вообще лишённым каких-либо чувств. Передо мной стояла не любящая мама, а нечто схожее с похитителями детей из сказок. Прости меня, Карма, за то, что ты каждый день сталкиваешься с такими трудностями, которые пережить без самоистязания не в состоянии, а я, способный справиться и выстоять, жажду сбежать. Что-то слабо подсказывало мне, что вещи для ночёвки я бы не забрал. Не то чтобы это коробило, я, впринципе, был бы не против одолжить одежду у Кармы. Мама всё ещё не отрывала от меня взгляда. Она ждала повиновения, начинала негодовать и хмурилась, сводя брови, из-за чего между ними образовывались морщинки, прибавляющие ей в возрасте и добавляющие лицу усталый вид. В какой момент я перестал любить её, как раньше? Мама больше не вызывала у меня каких-либо приятных чувств, но где-то на задворках сердца я безнадёжно верил в то, что её озабоченность моим состоянием рождалась из чувства, хотя бы отдалённо напоминающего родительскую любовь. — Я вернусь завтра. Не этих слов она ждала и, потому удивившись, не успела должно среагировать. Я покинул квартиру прежде, чем её гнев настиг меня. Благодаря чуду и вовремя закрывшейся двери, я отсрочил неизбежное, но, спешно сбегая от неё по лестничной клетке, на этаже под нашим я услышал с какой неистовой силой открылась дверь и с каким громким звуком она, распахнувшись, ударилась о стену. Мама хотела остановить меня, я почувствовал, как опасность задышала в затылок, но, выскочив на улицу и схватив ничего не подозревающего Карму под руку, умчался от неё прочь, даже ни разу не оглянувшись. Тревога, не страх, пробирала до кончиков пальцев, я не слышал того, о чём говорил Карма, он засыпал меня вопросами, но то, как пульс бил по вискам, отдавалось в ушах глухим стуком, перекрывая все посторонние звуки. Мне несказанно повезло бы, если бы я пережил завтрашний день. — Нагиса! — он злостно потянул на себя, буквально встряхивая и останавливая меня. Голова от такого резкого движения закружилась, но я всё равно пришёл в себя достаточно быстро, чтобы восстановиться после тревожной пробежки. Карма был зол. Он смотрел на меня, как родитель на провинившегося ребёнка, но это не ощущалось чем-то неправильным или обидным, даже наоборот, я всё равно чётко осознавал, что прежде всего это была забота на почве волнения, — она дома? Что она тебе сделала? Тебя не было всего ничего, всё настолько серьёзно? — схватив за плечи, засыпал меня вопросами. — Мы только поругались, мама меня не трогала, — но могла, скорее, даже перенесла это на завтра. Как я теперь мог рассказать ему, что она всё равно собиралась? Что она всё равно сделает это, и неважно сколько бы прошло дней? — Точно? — тревожный взгляд смягчился. Карма всё ещё был опустошён, но что-то внутри него постепенно теплело. Усталость, как холод, расплавлялась. — Да. Я не обманывал его. Это он задавал неправильные вопросы.