утонуть в реке из слёз и печали

На этом злоключения Французской Республики не закончились. Ближе к вечеру ему нужно было сходить в душ. Мало того, что там ему предстояло вновь встретиться с водой, звук которой его теперь откровенно пугал, так он ещё и кое-чего до сих пор не увидел. Чего именно? Что ж… Франция все ещё ослаблен долгими мучениями, пусть и в общем чувствует себя неплохо, поэтому встаёт с кровати только вечером. Его походка шатка, но он все равно осторожно прохаживается по комнате: подходит к окну, касается узора на решётках, заглядывает в шкаф (там аккуратно сложен его мундир), поправляет подушку на своей кровати, смотрит в зеркало на болезненную бледность и на тусклые глаза, недоверчиво выглядывает в коридор и возвращается на кровать русского, усаживаясь между ним и британцем. — Я хочу в душ. — извещает он их о своем желании. Великобритания пожимает плечами. — Если тебе будет комфортно в воде, то мы можем тебя отвести. Швейцария не возражает, я у него уже спрашивал. — и замолкает, не настаивая. Французская Республика крепко задумывается. Это просто вода, да и он больше не у Германской Империи, что может пойти не так? Да и он не может избегать простой воды слишком долго. Может, ему использовать беруши? Проблема ведь в звуке воды, а не в ней самой. Или нет? Франция сомневается, но кивает больше сам себе, чем своим друзьям. — Я… Попробую. — осторожно говорит он, и британец с русским под руки ведут его на второй этаж. Когда они добираются до двери, француз неловко усмехается. — Простите, я… Забыл полотенце взять. — Не проблема. — без раздумий отвечает Британская Империя и уходит обратно на первый этаж. Россия выходит на лоджию неподалеку, Франция же исчезает за дверью ванной. И вскрикивает буквально через минуту. Русский немедленно возвращается. Французская Республика с расстёгнутой больничной рубашкой смотрит на свое отражение в зеркале. Он даже не снял ее полностью, но уже видит много-много идеально ровных, длинных и глубоких шрамов от немецкого кинжала на груди, на животе, на ключицах… Часть из них он ещё помнит, а дальше… Что было дальше, после того, как Германская Империя методично и бесконечно долго бил его головой о пол и стену? Замерший на пороге Российская Империя не кривится в отвращении и непонимании, как сам француз, в его взгляде лишь сочувствие. — Мне жаль… — говорит русский мягко, и Франция всхлипывает. В его голове просто не укладывается, как Германская Империя может спокойно делать… Все, что делает. Француз усаживается на бортик ванны и внимательно осматривает себя, замечая все новые и новые шрамы. — Все хорошо, Франция. Ты не должен стыдиться своих шрамов или ненавидеть их. И ты не виноват. Во всем нужно винить Германскую Империю и только его. — вновь ласково приобнимает его Россия, и Франция уже второй раз плачет, утыкаясь в его плечо. — Можешь… Снять перчатки? — как-то растерянно просит Французская Республика. Россия без раздумий протягивает ему обе руки, и француз осторожно тянет черный шелк на себя, обнажая бледные тонкие кисти рук, тоже покрытые шрамами. Но отнюдь не такими аккуратными, как у него, от кинжала, а большими и неровными, следами пламени. Франция касается их, смотрит изучающе, сопоставляет со своими, ловит спокойный взгляд русского. Тем временем возвращается Британская Империя с двумя полотенцами в руках — одним побольше, другим — поменьше, — и если он удивлен увиденным, то не подаёт виду. Он садится рядом и внимательно наблюдает за исследованиями француза. — Они… Болят? — аккуратно спрашивает Франция, и Россия небрежно качает головой. — Иногда ноют. У меня есть кое-что на такой случай, впрочем. — Ты совсем о них не переживаешь. — замечает Французская Республика, на ощупь запоминая каждую неровность чужого шрама. — Я ненавидел свои шрамы поначалу. — признается Российская Империя, и, честно говоря, никто не удивлен. Особенно британец — он-то это видел лично. — Но мой супруг говорил, что они — часть моей истории, и что я не должен забывать их и прятать, потому что это доказательство того, что я выдержал то, что не всякому под силу. — Тогда почему ты носишь перчатки? — все же изумляется Франция. А он все эти годы думал, что дело именно в этом… — Что ж, каюсь, сначала я действительно скрывал шрамы, а сейчас я ношу их в память о нем. Это ведь его перчатки. Я бы носил их, даже если бы под ними у меня была идеальная кожа. Слыша все больше напускной небрежности в голосе русского, Французская Республика перестает задавать вопросы и ещё немного рассматривает чужие шрамы. У Великобритании под рукавами тоже обнаруживаются белые полосы — почти около плеча. «Неудачный опыт фехтования, » — фыркает британец в ответ на вопросительный взгляд. Отвращение в душе француза медленно проходит, и он все же собирается с силами, выгоняет британца с русским, наконец раздевается (под штанами он находит ещё больше шрамов, особенно около лодыжек), забирается в ванну и осторожно включает воду. Затем морщится в тревоге и какой-то брезгливости, словно из крана вытекает что-нибудь токсичное. Гипнотизирует взглядом тонкую струю воды и едва ощутимо касается ее. Душу сразу же обдает волной страха, но Франция упорно не убирает ладони, пока в них не собирается достаточно воды, после чего осторожно умывается. Ощущение прохладной воды у самого лица снова вызывает у него слезы и панику, хоть он и по-прежнему не помнит, почему. Француз делает воду чуть теплее и пробует ещё раз, но результат тоже. Он прикусывает губу и жмурится, чтобы не разрыдаться. «Это просто вода. Обычная вода…» — в бессильном раздражении убеждает он самого себя, но пытаться ещё раз не спешит. Впрочем, через пару минут Франция резко увеличивает напор воды и обливается ей с головой. Вскрикивает-всхлипывает-пугается, но изо все сил старается справиться с таким странным чувством, будто он тонет. Чтобы приглушить крик, он зажимает рот рукой, но становится ещё хуже. Есть что-то навевающее плохие воспоминания в этом жесте. «Сложно утонуть в ванной…» — фыркает француз и, сморгнув слёзы с глаз, тянется за мочалкой. С силой обводит ей каждый шрам на своем теле, словно пытаясь стереть эти белые полосы со своего тела. Прикрыв глаза, смывает с себя пену. Вода ощущается на коже как-то мерзко. Слишком мокро. Франция усердно пытается сосредоточиться на чем-нибудь другом, хотя противный звук воды сложно перекрыть. Хотя нет, одна мысль все же находится. «А как я выбрался от Германской Империи?» — неожиданно думает француз. Вряд ли он сделал это сам. Значит, его забрали Великобритания и Россия. Но ведь Германская Империя не отдал бы его просто так? Совершенно некстати вспоминается, что русский тоже в больничной одежде. Он здесь как пациент или швейцарец просто заставил его это надеть? Если верен первый вариант, то… Германская Империя навредил ему? Думать о таком исходе не хотелось, но какие ещё были варианты? Французская Республика быстро отключает воду и вылезает из ванны, не замечая, что взгляд помутнел от слёз и что его трясет. Дрожащими руками он надевает больничную одежду и выскальзывает за дверь, сразу натыкаясь на взволнованные взгляды русского и британца. Те сидят за небольшим столиком на лоджии и играют в шахматы. В руках Российской Империи — фигурка чёрной королевы. Британская Империя тоскливо смотрит на кучку своих белых фигур, убранных с доски. — Все в порядке? Тебя почти час не было. — мягко интересуется Россия, и Франция кашляет. Так долго? — Ну, вода, оказывается, жуткая. Никогда бы не подумал, что она может так пугать. — нарочито небрежно, совсем как русский иногда, фыркает француз и садится рядом. За разговорами тревога быстро проходит. Какие же у него замечательные друзья. Ближе к ночи, когда Британская Империя уходит в свою резиденцию (после миллиона обещаний вернуться завтра), а русский с французом устраиваются в своих кроватях, Франция рискует задать вопрос. — Как я здесь оказался? — без экивоков спрашивает он. Российская Империя молчит, а затем вздыхает. — Великобритания принес тебя. — ну конечно, какой вопрос, такой и ответ. — Россия, ради всего святого. Почему Германская Империя отпустил меня? — уже требовательнее вопрошает Французская Республика. Русский вздыхает ещё раз. — Ты тоже здесь в качестве пациента, не так ли? — Я расскажу тебе, обещаю. Но не сегодня. Когда мы оба будем готовы. — прохладно отвечает тот и отворачивается, накрывясь одеялом. Франции не спится — он только что получил пока что косвенное подтверждение того, что его отпустили не просто так. И один случай через несколько дней только укрепляет его догадки. Через несколько дней Швейцария с чистой совестью отпускает Французскую Республику домой, то есть, в резиденцию британца, и тот уходит с работы пораньше, чтобы забрать их с русским. Они втроём неторопливо прогуливаются по улицам города стран. За тёплыми разговорами и дружескими шутками француз замечает лёгкую нервозность России. Тот пару раз оглядывается, словно замечает кого-то знакомого, но каждый раз едва заметно качает головой сам себе. Франция сам оглядывается, но никого не видит. — Все в порядке? — уточняет Великобритания, тоже обративший внимание на эти ужимки. — Не знаю… Мне кажется, кто-то следит за нами. — напряжённо поясняет Российская Империя и ещё раз оборачивается. На этот раз он подтверждает свои подозрения. Германская Империя с фотоаппаратом в руках, не успевший скрыться, а может, и вовсе хотевший, чтобы его заметили, стоит на углу в паре кварталов от них. И мягко улыбается. Троица великих держав синхронно ругается и тянется за оружием, но немец быстро исчезает, и они не горят желанием искать его. До резиденции они добираются в напряжённой тишине. Ну, за исключением одного момента. — Он ведь раньше такого себе не позволял?.. — полувопросительно уточняет Франция у русского, и тот пожимает плечами. Что-то точно должно было произойти, чтобы немец начал вести себя настолько нагло. Впрочем, эту мысль приходится ненадолго отложить. Стоит только Французской Республике пересечь ворота резиденции, как его радостно встречают его колонии. — А Британская Империя учил нас пользоваться оружием! Причем всем, какое у него есть! — радостно сообщает Чад. Что ж, это уже не новость, но француз не может не улыбнуться на радость своей колонии. — А потом он привел в наш дом кое-кого жуткого. — недовольно фыркает Алжир, и Франция цепляется за эти слова. Он отлично знает, кто так не нравится алжирцу, а потому переводит взгляд на Великобританию. Тот подзывает кого-то на родном языке, и вскоре на француза настороженно смотрят своими умными глазами четыре, что иронично, немецких овчарки. — Я давно думал о них. Они умные и не тронут наших колоний. И защитят наш дом, если вдруг кое-кто надумает прийти без приглашения. — говорит Британская Империя так, словно оправдывается. Французская Республика не особо слушает: он спешит почесать за ухом каждую овчарку и самым ласковым голосом рассказать им, какие они красивые, умные и замечательные. Часть колоний смотрит на него как на предателя. — И Французская Республика тоже… — обречённо вздыхает Маврикий. Он разделяет с Алжиром боязнь собак. Великобритания осторожно подхватывает его под локоть и подзывает одну из овчарок. Вместе с маврикийцем усаживается на траву. Тот чувствует себя в разы спокойнее в присутствии своей метрополии, но все равно нервничает. Британец мягко успокаивает его, как и в предыдущие дни. Маврикий крайне осторожно гладит пса и недоуменно смотрит на его виляющий хвост. — Ему нравится. — сразу же поясняет Великобритания. Овчарка подтверждает его слова: передние лапы и мордочка устраиваются на коленях маврикийца, а совсем человеческие глаза внимательно рассматривают его. Маврикий неуютно жмется ближе к британцу, и тот крепко обнимает его со спины и кладёт подбородок ему на макушку. Так комфортнее, и колония почти не напрягается от пса рядом с собой. Неподалёку Франция проделывает то же самое с Алжиром и Марокко. Британская Империя довольно улыбается, видя счастливого француза в окружении любимых им колоний. — Господин Российская Империя, может, хоть вам нравятся кошки? — без особой надежды спрашивает Мартиника, глядя на все это непотребство. Русский без раздумий кивает. — Так и есть, кошки всегда нравились мне больше. — и несколько колоний придвигаются ближе к нему, втягивая его в жаркую дискуссию про кошачьих всех видов. Вскоре к ним присоединяется тройка скандинавов. Те тоже в восторге от кошек, даже Швеция. Что ж, пока у них все хорошо. Умиротворение продолжается недолго. Ещё через пару дней Царство Польское искаженным, как звук у радио с помехами, голосом судорожно что-то шепчет Российской Империи, пока не рассыпается на его глазах звёздной пылью. Скорбь снова возвращается в дом, но русский уже не так плох, как прежде. Он почти смирился с ее окончательной смертью. Почти, потому что британец и француз ночью через тонкие стены комнат слышат сдавленные рыдания. — Я хочу, чтобы все это закончилось. — пустым голосом говорит Российская Империя утром. Оставим его на пару недель со своей болью. Впрочем, через пару недель боль появилась у кое-кого другого. Германская Империя на дух не переносил проигрыши в сражениях, а сейчас у него все шло из рук вон плохо. Да, он устроил Австралийским Имперским Силам на Сомме «худшие 24 часа», но это пока было его единственное достижение. Кроме того, те же самые австралийцы через несколько дней завладели одной французской деревней и начали угрожать его линиям обороны с тыла. Австралия была отчаянной страной, и Германия ее уже терпеть не мог, хотя даже ни разу не говорил с ней лично. Будет он ещё с доминионами Британской Империи болтать. Чтобы справляться с мощными атаками Британской Империи и его доминионов, Германии пришлось перебросить несколько дивизий с Вердена, чем сразу же воспользовались французы. На счастье Французской Республики, он пока не рисковал там появляться, иначе немец устроил бы «худшие 24 часа» и ему. В Вердене Германская Империя пытался захватить один форт. Он бы дал германской пехоте крайне удачную позицию, так что немцу трижды проклятый форт Сувиль был нужен позарез. Германия потратил на противника несколько десятков тысяч снарядов с газом, но хитрые французы явились на сражение в новеньких противогазах, в которым им на любые отравляющие вещества было, мягко говоря, все равно. Выживших после обстрела французской артиллерии солдат быстро взяли в плен. Немец был в ярости, и даже любимая (и единственная) слегка смазанная фотография русского, на которую он смотрел часами, не приносила успокоения. Хотя, ежедневные наблюдения издалека за ним и работа над его будущей комнатой успокаивали лучше. Навестив плененных колоний, Германия выяснил, что любимый цвет Российской Империи — бежевый. Первым делом он скупил все бежевые обои в магазине, а затем тщательно выбрал, что из этого больше подойдёт и что понравится русскому. Обои с цветами просто не подходили, обои в полоску — банальные, обои с завитушками — слишком вычурные, обои без всего — слишком простые, обои с геометрическими фигурами — по авторитетному мнению немца, не для России, а вот бежевые обои с рельефными золотистыми ветками, опять же на вкус самого Германии, были идеальны. Он потратил несколько дней на то, чтобы аккуратно поклеить их в выделенную русскому комнату в своем доме, а потом начал подбирать мебель. Его нынешняя никуда не годилась. Германия последовательно купил кровать, стол с самым удобным стулом, шкаф для одежды, прикроватную тумбочку. Сейчас немец думал над занавесками, а потом он собирался выбрать ещё немного мебели, декора, всяких штук для досуга (точно, нужно помучить ещё парочку колоний и узнать, чем увлекается русский!)… В общем, работы был непочатый край. Приятные воспоминания прервал слабый стук в дверь. Значит, колонии снова смеют отвлекать его. Германия выпрямился на стуле и гаркнул приглашение войти. Настроение уже испортилось. — Господин Германская Империя, к вам пришел ваш брат. — сообщил Новая Гвинея, склонив голову. Немец тихо зарычал. Австро-Венгрия точно пришел с плохими новостями! — Зови его. — кивнул Германия, взяв себя в руки, и австриец в повязках на глазах осторожно застыл на пороге. — Ну? — Восточный фронт переживает тяжёлые дни, Германия. Ты ведь знаешь, как силен Российская Империя?.. — начал Австро-Венгрия смиренно и ровным тоном. Немец сразу же мечтательно улыбнулся. Его брат знал, с чего начать. — Да, силён… — Так вот, Российская Империя своими войсками прорывает фронт, захватывает города, орудия и пленных. Я сопротивляюсь всеми силами, но он и вправду силён. — продолжил австриец подчёркнуто уважительно и вежливо, не повышая тона в панике, хотя по бледному лицу, дрожащим рукам и напряженному общему виду было ясно, что ему хотелось. Настроение Германии снова упало. — И ты, конечно, пришел просить меня о помощи, прекрасно зная, что я сам едва справляюсь под Верденом и на Сомме? — холодно уточнил немец, четко разделяя каждое слово. Австро-Венгрия опустил голову, скрывая досаду и униженность. — Ни толку от тебя, ни пользы. Разбирайся сам. А теперь, если это все, убирайся. — Но Германия!.. — возразил было австриец, но Германскую Империю перспектива перебрасывать войска в ещё одно место вывела из себя настолько, что он не глядя взял что-то со стола и швырнул этим в брата. Тот из-за повязок не сумел увернуться и болезненно вскрикнул, рефлекторно коснувшись ушибленной головы. — Новая Гвинея! — гаркнул немец, и его колония быстро вернулась. — Покажи Австро-Венгерской Империи выход. — нарочито тепло приказал он. Дверь за австрийцем насмешливо захлопнулась, и он растерянно замер на крыльце. Нет, Австро-Венгрия ожидал, что Германия будет не в восторге, но не настолько же… Прикоснувшись к ноющему виску, австриец почувствовал теплую жидкость на ладонях. Замечательно, просто восхитительно. Ноги сами привели Австро-Венгрию в дом османа, и это почти не было метафорой — он старался навещать Боснию как можно чаще. К тому же он ещё давно через Царство Польское задал матери несколько вопросов и начал ухаживать за юношей заново, закидывая его комплиментами, подарками и свежими историями с фронта. БиГ тоже начал относиться к нему намного теплее, да и в доме отца он весь расцвел: выглядел свежо и бодро, да и как будто возмужал. Физически это было едва заметно — всё-таки, он зависимая территория, но дух его неожиданно оказался твердым, и австриец шел к нему с любыми ранами и проблемами, проклиная себя за то, что не обращал на это внимание раньше. Босниец даже давал ему дельные советы. Вот что делает со странами привычная и комфортная атмосфера и отсутствие необходимости переживать из-за австрийской навязчивости. Вот и сейчас Австро-Венгрия появился на пороге османской резиденции в полной уверенности, что ему помогут. — Это Германская Империя сделал? — ахнул Босния, быстро впустив его в дом и убежав на кухню за аптечкой. — А кто же ещё? Ему не понравилось, что я попросил его выполнить его же союзнические обязательства. — фыркнул австриец, наслаждаясь прикосновением прохладных рук к раненой коже. Юноша оперативно обработал рану и наложил повязку. — Как там твой план с мирным договором с Антантой? — полюбопытствовал он, уже убирая все обратно в аптечку. Австро-Венгрия не дал ему унести ее, аккуратно потянув боснийца за руку на себя и бережно обняв. — Болгария скоро будет сражаться с Британской Империей и Французской Республикой, я попросил его поговорить с ними. Дождемся августа и узнаем. — с удовольствием ответил на вопрос австриец. Затем нахмурился. — А где Османская Империя? Я тебя здесь для чего оставил? — Он спит на втором этаже и сразу же спустится, если я позову его. — примирительно махнул руками Босния. — Или если кто-то заявится сюда без приглашения, да, господин Австро-Венгерская Империя? — Османская Империя был лёгок на помине и уже спускался, зевая. Вид сына в объятиях австрийца он не оценил, но промолчал. — Как раз хотел попросить вас о помощи. — мгновенно выпрямился и посерьёзнел Австро-Венгрия. — Не могли бы вы выделить мне пару дивизий? У меня дела совсем плохи, а Германия… Сами видите. — он с намёком указал на свою голову. Осман бросил ему тяжёлый взгляд, но кивнул. — Хорошо, у меня как раз есть свободные дивизии на Салоникском фронте. — согласился он. Австриец поспешил горячо поблагодарить его. И почему он раньше не ладил с Османской Империей? Осталось только правильно распорядиться дополнительными войсками…