утонуть в реке из слёз и печали

Российская Империя наконец восстановил дипломатические отношения с Мексикой. Он только что уладил последние формальности и теперь покидал дом мексиканки с чувством выполненного долга. Теперь русский может с чистой совестью отдохнуть. Сначала он выспится как следует, потом прогуляется, потом заглянет к Великобритании, а после… — Что-то вы задержались у Мексики, господин Российская Империя. — нахмурился поджидающий его в тени деревьев Германия. — Уже почти полночь. — он сверился с карманными часами, с трудом рассмотрев мелкие цифры в тусклом свете фонаря. — Опять вы. — процедил Россия, мигом растеряв весь положительный настрой. Он зашагал быстрее к своему дому. — Что вы делали в доме Мексики столько времени? — поинтересовался немец, стараясь не отставать. Он тщательно скрыл недовольство в голосе, чтобы русский хотя бы выслушал его. Россия, конечно, услышал вопрос, но не ответил. — Хорошо, не отвечайте. — фыркнул Германия и сменил тему на более важную для него. — У вас ведь завтра выходной? Что если мы проведём его вместе? — Только если в ваших мечтах. — Российская Империя как раз собирался провести большую часть дня за пределами города стран, чтобы не видеть немца лишний раз. Тот и без того стабильно надоедал ему почти каждый день, а иногда и вовсе угрожал. Однако русский считал, что в силах справиться с этим самостоятельно и не слишком беспокоился из-за настойчивости Германии. — Чем Британская Империя лучше меня? — не сдавался немец. — У меня тоже есть хороший чай. Я с удовольствием поговорю с вами обо всём, что вам угодно. И я… За своими рассуждениями Германия и не заметил, как они дошли до резиденции русского, и тот захлопнул дверь прямо перед ним. Немец прошипел ругательство и ушёл. Ничего, у него было ещё несколько способов убедить Россию провести с ним время. Российская Империя не придал значения встрече с немцем. Он спокойно снял верхнюю одежду и тихо поднялся в свой кабинет (Польша и Финляндия уже спали, и русский не хотел их разбудить, даже если сейчас их отношения были далеки от идеальных или хотя бы теплых). Его ожидали отчёты, так что Россия ещё не скоро отправится спать. Несмотря на поздний отход ко сну, Российская Империя выспался. У него было прекрасное утро: он приготовил себе вкусный завтрак, поговорил по телефону с Великобританией и договорился о встрече и даже не увидел под окном немца. Однако надеждам русского на спокойный выходной не суждено было сбыться. — Я не уважаю капитализм и монархию. — услышал Россия, как только вошёл в свой кабинет, в котором, вообще-то, не должно было никого быть. Но в его любимом кресле почему-то обнаружились двое детей, девочка и мальчик. Причём второй слишком уж внимательно читал последний отчёт русского. — Это всё ерунда. Коммунизм гораздо лучше. — Прошу прощения?! — мягко говоря, изумился Россия, не согласившись с этим утверждением. Русского так сильно возмутило это громкое заявление, что он даже не обдумал как следует появление детей. Он был знаком с коммунизмом лишь в общих чертах, но ему было достаточно и этих знаний, чтобы назвать такой общественный строй утопией. Ещё больше старшего русского удивило то, что так сказали его собственные дети. Не так Россия представлял себе наследников, совсем не так… — Говорю, коммунизм лучше капитализма. — невозмутимо повторил мальчик и перешёл к следующему отчёту. Российская Империя, конечно, возразил. Это вылилось в часовую дискуссию, из которой старший русский вынес одно: наследники не оправдали ни одного его ожидания. Но плохо ли это? Российская Империя ведь и сам не всегда поступал так, как от него хотела семья. Так или иначе, Россия решил узнать своих детей поближе. Нравится ему это или нет, но они — будущее его страны. Значит, русский научит их всему, что знает сам. А что касается коммунизма… Что ж, Россия надеется, что его дети успеют передумать. Очень надеется. После столь неожиданного знакомства русский вышел на террасу, чтобы подышать свежим воздухом. И как будто бы ему не хватало потрясений на сегодня, он наткнулся взглядом на немца за забором. — Господин Российская Империя, вижу, вы не заняты. — довольно заметил Германия. — Может, всё-таки сходим в… — Не сходим. — русскому перехотелось стоять на улице, и он развернулся, чтобы вернуться в дом. — Разве я прошу чего-то невыполнимого? — полюбопытствовал немец будто бы разочарованно, но Россия чувствовал фальшь в его голосе. — Вы так жестоки со мной, mein Herz. — прибавил Германия, и русский закашлялся. — Как вы меня назвали? — переспросил Российская Империя с раздражением. — Вам не нравится, mein Herz? — картинно вздохнул немец. — Я давно называю вас так в своих мыслях. Думаю, пора начать делать это и наяву. Это обращение кажется мне милым, а вам? — Если вы хоть ещё раз так меня назовёте… — зашипел Россия, но Германия только обрадовался. — Если вы согласитесь пойти со мной… Русский вернулся в дом, хлопнув дверью. Какой отвратительный день.

***

Российская Империя не спешит выдыхать с облегчением даже когда выходит за пределы немецкой резиденции. Самому не верится: неужели Германия и вправду позволил ему уйти? Он оглядывается через плечо каждые несколько мгновений, пока не добирается до дома османа — в своём делать нечего, да и, судя по состоянию других домов на пути, его резиденции тоже пришлось пережить погром. Россия расслабляется только когда видит османскую резиденцию. До нее он добирается уже бегом. Бегать после стольких месяцев взаперти в захламленном доме приятно. Русский стучит в дверь с опаской: ему все ещё кажется, что это какая-то жестокая шутка Германии, и ему вновь придётся вернуться в его объятия. Но заспанный осман на пороге развеивает все его сомнения. — Ты сбежал? — спрашивает вместо приветствия взбодрившийся в мгновение ока Османская Империя. Он успевает придумать с десяток способов исчезновения для своего друга, пока тот собирался с мыслями. — Он… Отпустил меня. — бормочет Россия, опустив взгляд. Ему отчего-то становится неуютно, хотя дом османа сейчас одно из самых безопасных мест для него. Османская Империя выдыхает. — Я так рад видеть тебя! — успокоившись, восклицает он и собирается было приобнять русского, но тот машинально отстраняется. — Не стоит. — Россия выставляет руки перед собой в жесте защиты. Осман понимающе кивает, отходит от двери и наконец впускает его в дом. Русский внимательно следит за тем, как щёлкают замки на входной двери. Они задержат Германию, если тот вздумает явиться. Османская Империя проходит на кухню, и Россия следует за ним. Сев на стул у окна, он всматривается в каждый куст вокруг резиденции. Русский не удивится, если сейчас наткнется взглядом на недовольного или, наоборот, позабавленного его доверчивостью немца. Но за окном никого нет. Россия с ужасом понимает, что привык к постоянной слежке за собой — Германия ведь не желал оставлять его ни на минуту. Сосредоточившись на осмотре местности, Российская Империя не замечает, что осман в паре метров от него негромко стучит дверцами шкафа и шуршит коробкой. Вскоре на подоконник перед русским опускается его любимая пара чёрных перчаток и серебряное кольцо на цепочке. Россия машинально благодарит османа и несмело тянется к перчаткам. Ему кажется странным, что никто не торопится отбирать у него перчатки и прикасаться к нагой коже. Шёлк теперь ощущается… Чужеродно. Как и кольцо. Русский касается его как можно аккуратнее, но потом резким движением цепляет на шею и прячет под рубашкой. Османская Империя качает головой. — Как ты себя чувствуешь? — спрашивает он, протягивая России стакан воды. Русский пожимает плечами, все ещё глядя в окно с опаской. — Он отпустил меня. — вновь невпопад замечает Россия, все ещё не веря в произошедшее. Он залпом выпивает воду и аккуратно ставит пустой стакан на подоконник. — И… Я скоро встречусь с Французской Империей. — на губах русского мелькает слабая улыбка. Осман хмурится не то на новость о скорой смерти, не то на отсутствие прямого ответа на вопрос. — Как ты справлялся со всем этим? — задаёт он другой вопрос, наблюдая за реакцией. Россия не выглядит так, будто не хочет говорить о своем пребывании у немца, и Османская Империя пользуется этим, чтобы расспросить его. Но русский мрачнеет на глазах. — Мне… Приходилось обращаться к связи с ним. Из-за нее все его прикосновения и слова казались… Не такими отвратительными. — отвечает Россия, постоянно делая паузы. Выглядит он при этом так, будто признается в чём-то постыдном. — Мне нехорошо из-за этого. Его чувства давят. — осман наливает в стакан ещё воды, и русский с благодарностью кивает. — Давили. — поправляет он себя. Россия тихо повторяет это слово ещё несколько раз, делая акцент на прошедшем времени. Он не признается даже самому себе, что теперь без постоянных соприкосновений со связью ему некомфортно. Русский слишком привык спасать себя этим. Иначе он бы вряд ли выдержал ежедневные объятия и поцелуи и следующие за отказом от них угрозы. И что ещё хуже… Россия начинал понимать немца из-за связи. Он никогда не хотел этого, но от вязкого ощущения страха и одиночества в душе Германии было трудно отделаться — они составляли основу его любви. Российская Империя не является психологом и не хочет слишком усердно анализировать состояние немца. Его больше занимает его собственное состояние. Русскому кажется, что все это — чересчур хороший сон. Наверняка скоро он в очередной раз проснется от кошмара в постели Германии, а тот как всегда потянется к нему с объятиями, и русскому придется вцепиться в связь, чтобы это стерпеть. Россия щипает себя за локоть, чтобы убедиться в реальности происходящего. Осман готовит нехитрый завтрак и ставит тарелку перед русским. Тот ест медленно и неторопливо впервые за последние месяцы: Османская Империя, в отличие от немца, не видит чего-то будоражащего в том, как кто-то ест приготовленную им еду. Это даёт возможность России спокойно насладиться вкусом. Германия тоже хорошо готовил, но русский не мог оценить этого в полной мере: вдобавок к сладострастным взглядам немца его ощущения отчего-то притупились. Проходит некоторое время, и на кухне появляется спасённая османом РСФСР. Россия искренне рад видеть дочь целой и невредимой. От нее он узнает, что дети немца упомянули о его не лучшем положении, но страны так и не смогли решить, что с этим можно сделать. Русский бы с удовольствием заглянул и к Союзу, но у него не так много времени. А он должен успеть увидеть пленных стран в подвале. Россия хотел бы знать, что его друзья хотя бы… Живы. Русский без труда уговаривает Османскую Империю пойти во дворец вместе с ним. У самого спуска в подвал Россия хочет спросить у османа, насколько всё плохо, но не делает этого. Русский только останавливается у самой лестницы в подвал и цепляется за перила, стараясь взять себя в руки. Он точно знает, что пострадал Великобритания. Германия никогда не говорил о ком-то другом, но… Разве есть хоть малейшая возможность, что больше никто не пострадал? Османская Империя не торопится и даёт России время. Тот молча рассматривает тёмную лестницу несколько минут, прежде чем спуститься на ступеньку и снова замереть. А потом резко сбежать вниз, едва не упав. — Господин Российская Империя? — уточняет изумлённый Норвегия. Русский машинально кивает, рассматривая кисти рук норвежца с отсутствующими пальцами. — Россия? Ты ещё жив? Господи, мы думали, Германская Империя тебя… — лихорадочно бормочет Франция из камеры слева. Он просовывает руки сквозь решетку, пытаясь на ощупь найти русского. Россия приближается и осторожно вкладывает свои руки в его, с ужасом всматриваясь в повязку на глазах. Русскому хочется верить, что под повязкой есть что-то, кроме пустых глазниц. — Это правда ты… — шепчет француз, нащупав знакомые перчатки и цепочку на шее. — Великобритания, это же Россия? — британец в ответ коротко сжимает запястье Франции: возможно, за столько времени они придумали какой-то код для общения. Британская Империя смотрит на Россию с тоской. — Как вы? — спрашивает русский дрожащим голосом. Он не желает даже думать о том, сколько ещё здесь покалеченных стран. Есть ли хоть одна страна, которая не пострадала? — Болгария носит нам лекарства. Мы чувствуем себя куда лучше, чем рассчитывал Германская Империя. — как-то нервно смеётся Французская Республика и на пару мгновений сильнее сжимает руки России. — А как ты? — Великобритания не может говорить, но у него есть ручка и бумага, с помощью которых он и задаёт этот вопрос. Россия пожимает плечами и хмурится: сам не знает толком, как он. Вместо этого русский рассказывает обо всех пережитых им событиях, что сразу приходят в голову. Британец и француз внимательно слушают. России становится спокойнее в их присутствии. В особенно тяжёлые моменты рассказа его обнимают через решётку. Русский счастлив, что успел увидеться с друзьями. Даже если это все жестокая шутка Германии, ему будет спокойнее жить, зная, что британец и француз живы, пусть и не здоровы. — Я думаю, что… Что тебе стоит зайти к Австро-Венгерской Империи. — сбивчиво предлагает Франция, когда они все наговариваются. Россия не задаёт вопросов: почему-то ему кажется, что у него слишком мало времени на такие мелочи. Русский обходит и остальных стран. С ужасом он отмечает, как у кого-то отсутствуют руки, ноги, глаза, языки, пальцы. Как у кого-то по всему телу расползлись шрамы. Как у кого-то до черноты сожжена кожа. Как кто-то и вовсе лежит без движения, никак не реагируя на звук шагов. Россия знает, что никто не осудил бы его, реши он уйти, но все равно проходит весь подвал до конца. Русский заговаривает с несколькими странами. Почему-то он чувствует себя виноватым. Мог ли он предотвратить подобные поступки Германии? Или тот все равно бы продолжил пытки, как бы русский ни старался? Россия отгоняет навязчивые мысли и напоследок возвращается к британцу и французу и обещает им прийти снова. Отчего-то ему кажется, что он не сдержит обещание. Российская Империя торопится к Австро-Венгрии, периодически сверяясь с часами. Он делает это неосознанно. Он просто знает, что ему лучше поторопиться. Русский не может вспомнить, когда последний раз был в австрийской резиденции. Это не мешает ему позвонить в дверь без лишних сомнений. Австриец на пороге, мягко говоря, изумлен. — Рад видеть вас. — говорит он, совладав с эмоциями, и приглашает русского в дом. Здесь стало гораздо уютнее с его последнего визита. — Нам нужно кое-что обсудить. — Австро-Венгрия жестом просит русского следовать за ним, что тот и делает. Они поднимаются в кабинет. Россия замечает за столом на, казалось бы, законном месте австрийца Боснию. Тот деловито подписывает документы и складывает их в аккуратные стопки. Русский с разочарованием думает о том, что ни разу не занимался бумажной работой за прошедшие месяцы. «Тебе это не нужно. Наслаждайся отдыхом, сердце моё, » — ласково говорил ему немец в ответ на все просьбы. — Господин Российская Империя! — восклицает босниец, едва завидев Россию и Австро-Венгрию в дверном проёме. Он бодро выбегает из-за стола и крепко обнимает русского. И пусть это слегка бесцеремонно, Россия все равно с удовольствием позволяет ему это. Непривычно, что его обнимает кто-то, кроме Германии, и русский пытается отделаться от этого чувства. Никто в этом доме не будет ревновать его и угрожать ему. «Я прощу вам что угодно, mein Herz, — однажды нарочито спокойно сказал немец, застукав Россию за слишком увлекательным разговором с Самоа. — Даже небольшое увлечение. — тут он усмехнулся. — Только не удивляйтесь, если в ближайшее время увидите некролог этой страны.» Что ж, намёк был более чем понятен, и с тех пор русский осторожничал даже с колониями. Австро-Венгрии действительно не смотрит на Россию с ревностью, более того, он не смотрит на него вообще. Его теплый взгляд прикован к боснийцу. Видя, как Босния радуется встрече с русским, австриец и сам украдкой улыбается. — Думаю, вы понимаете, что с Германией нужно что-то делать. — проходит время, прежде чем они рассаживаются в кабинете друг напротив друга, а Австро-Венгрия заговорит первым. Российская Империя кивает. — Конечно, мы могли бы попытаться избавиться от него раньше. Но не стали, и на это есть ряд причин. Во-первых, — он горько усмехается. — Странам в подвале стало лучше совсем недавно. Многие из них пришли в себя лишь на этой неделе. Германия был… Целеустремлён в своих желаниях. И мы все пытались помешать ему. Пусть и… Не слишком успешно. По крайней мере, мы спасли хоть кого-то. А потом Германия пропал из поля зрения. Мы предположили, что с вами что-то случилось — Германия, конечно, на наши вопросы не отвечал. Рад, что для вас все закончилось. Во-вторых… Немецкие колонии и вы. Смерть Германии, пока вы все связаны с ним, сказалась бы на вас всех худшим образом. Но я почти решил эту проблему. А ещё нам нужен был чёткий план, как покончить со всем этим, и сейчас я вам его расскажу… Российская Империя слушает внимательно, но не может не обратить внимание на то, каким уверенным стал австриец. Взвалив на свои плечи защиту стран, государственные дела, беседы с колониями и все остальное, Австро-Венгрия изменился. Изменился и Босния. Они оба стали прекрасной парой, доверяющей друг другу. Они вместе справлялись с трудностями, вместе придумывали выход. Австриец больше не пытается ограничивать боснийца и даже слышать об этом не хочет. Какой контраст с отношениями русского с немцем! Босния и Австро-Венгрия счастливы друг с другом, и Россия искренне радуется за них. Российская Империя уходит от Австро-Венгрии поздно вечером. У него на душе становится спокойнее. Скоро немец уже не сможет причинить боль ни одной стране или человеку. Русский ненадолго задерживается под фонарным столбом, чтобы взглянуть на часы. Когда он поднимает взгляд, узнав время, в его поле зрения появляется немец. Германия не сразу замечает русского — настолько глубоко он ушел в свои мысли. Впрочем, скорбное выражение лица немца не меняется даже когда он бездумно смотрит на Россию. — Я так и знал… — хрипит русский, и его расслабленная поза меняется на закрытую. Он не пытается убежать, принимая свою участь со смирением, но у Германии и нет желания следовать за ним. Немец смотрит в глаза русского, наполненные страхом. Разве он хотел, чтобы Россия его боялся? Разве так должно было выглядеть их счастье? Германии кажется, что если он сделает хоть шаг ближе к русскому, тот все же сломается окончательно, полностью поверив, что это была очередная манипуляция с целью лишить его последней надежды. Конечно, тогда немец сумеет забрать его к себе снова и, быть может, попытается всё исправить. Но… Останется ли тогда Россия собой? Германия мягко улыбается и делает шаг. Шаг назад. Немец поднимает руки, демонстрируя пустые ладони, и медленно отходит от русского, периодически оборачиваясь, чтобы не врезаться в дерево или фонарный столб. Германия не сможет сотворить такое с русским. С кем угодно, но не с ним. Он полагал, что не удержится и вновь заберёт Россию, как только увидит его, но… Германия хочет не этого. Он по-прежнему желает счастья русскому. Если ему будет лучше без немца, то… Германии стоит отпустить его. Желание навестить Австро-Венгрию пропадает, и Германия возвращается в резиденцию. Немец не чувствует себя спокойно в своем доме: без русского он кажется чужим, пустым, холодным. Как сам Россия в последние месяцы жизни с ним. Как Германия мог быть настолько слеп? Немцу хочется утопить горечь в алкоголе, но вместо этого он спокойно садится за стол в кабинете и достаёт из нагрудного кармана фотографию русского. Кладет ее перёд собой. Внимательно всматривается. Россия на ней встревожен слежкой. Германия изучает обеспокоенный взгляд и широкие зрачки, напряжённые мышцы, словно тот был готов сбежать в любой момент, отвращение в момент появления немца. Германия правда столько времени любовался чужой тревогой? Почему у него нет ни единой фотографии счастливого русского? Всегда ли Россия ощущает себя так в присутствии Германии? Немец хочет разорвать уже не такую красивую фотографию на мелкие кусочки, но не может. Германия хочет сохранить это не столько ради напоминания о России, сколько ради напоминания о своей глупости. Как он мог принимать дрожь за интерес? Вечные отказы за уверенное согласие? Слёзы за счастье? Вынужденные прикосновения за ласку? Германия отпустил Россию телом, но не душой. Даже фотография по-прежнему вызывает у него благоговение, что уж говорить о настоящем русском. Германия все ещё любит Россию и хочет скрыть его от чужих глаз. Но… Немец хочет быть с русским, а не с безвольной куклой с его лицом. Он не простит себя, если зайдёт ещё дальше. Российской Империи будет лучше без него, и Германия повторяет это как мантру, пусть и не веря до конца в эти слова. Немец никогда не сможет отказаться от своих чувств, но он может не причинять ими боль русскому. Во всяком случае, он постарается.