утонуть в реке из слёз и печали

Рейх, кажется, следовал заветам мудрых людей и держал своих друзей близко, а врагов — ещё ближе. Во всяком случае, именно так Босния объяснял себе, почему он и его южнославянские товарищи после оккупации Югославии оказались в доме немца. Не в роскошных комнатах, как страны «оси», а в полуподвальном холодном помещении без окон, но тем не менее. Босния прекрасно знал, что случилось с его территориями — их Рейх отдал Независимому Государству Хорватии, своему марионеточному режиму. Дом немца был огромным и запутанным (он не возжелал жить в резиденции Германской Империи и отстроил свою, хотя это было против всех правил и традиций), так что последние две недели босниец успешно избегал хорвата. О нем ходили дурные слухи, и плохое предчувствие заставляло в них верить. Рейх пока не трогал их славянскую компанию. Более того, все они были вольны свободно ходить по дому до первого проступка. Наверное, немец рассчитывал, что так пленники станут лояльнее к нему и, быть может, даже перейдут на его сторону. Босния не мог придумать другой причины. Но успешно пользовался «привилегиями» — сейчас он как раз возвращался из столовой. Еда оставляла желать лучшего, но в нынешних условиях босниец радовался тому, что она хотя бы была. Босния никак не мог привыкнуть к быстро меняющимся обстоятельствам, а потому слишком часто уходил в свои мысли. Вот и сейчас, в очередной раз обдумывая, как Югославии пришло в голову попытаться добровольно присоединиться к «оси», босниец чуть не столкнулся в коридоре с какой-то страной. — Прошу прощения. — пробормотал Босния, не поднимая головы. Он хотел было продолжить путь, но его схватили за руку, а потом прижали к стене. Босниец рассмотрел незнакомую страну. Отталкивающая внешность, неестественно яркие голубые глаза, жуткая улыбка и бессвязный шёпот на хорватском позволили ему мгновенно признать в этой стране Независимое Государство Хорватию. — Bosna i Hercegovina. — хорват протянул его полное имя с неподдельным восхищением. — Долго же ты прятался от меня. Почему? Ты — самое дорогое, что есть у нашей страны. Тебе не нужно бояться меня. — он выглядел искренне расстроенным таким развитием событий, и Боснии ненадолго стало неловко. — А вот этому проклятому сербу стоило бы. — вдруг прошипел Хорватия сквозь зубы, и вся неловкость боснийца тут же исчезла. Хорват оказался именно таким, каким его описывали слухи. — Наша страна должна быть только для нас с тобой, для настоящих хорватов. Никаких сербов. — Я тоже не хорват. Я босниец. — пожал плечами Босния, чувствуя себя неуютно. За его спиной была только холодная стена, что сильно сужало круг способов побега. — Что ты имеешь в виду? — Хорватия в недоумении вскинул бровь. — Конечно, ты хорват. Как я. — вдруг его взгляд озарился пониманием. — Ты, наверное, переживаешь из-за своей религии? — босниец не ответил, не желая переубеждать хорвата, и тот принял это за знак согласия. — Всё в порядке. Я бы тоже не хотел иметь одну религию с кем-то вроде Сербии. Это не проблема. Хочешь, построю в нашей стране новые мечети специально для твоих мусульман? Независимое Государство Хорватия сбился с первоначальной мысли и начал лихорадочным шёпотом обещать Боснии мечети, равные права, политическое представительство и что-то ещё, с каждым словом крепче прижимая его к себе, не обращая внимания на болезненные вздохи. — Не переживай, я хорошо забочусь обо всем, что принадлежит мне. Ты не будешь ни в чем нуждаться. — уверял хорват, окончательно забывшись, а босниец только ужасался: кажется, его даже за личность не считали. Только звон огромных часов с маятником в гостиной этажом выше заставил Хорватию неохотно отстраниться. Босния даже не стал скрывать облегчение: настолько отвратительно он себя почувствовал. — Извини, мне пора. — хорват чуть виновато улыбнулся, уже уходя. — Хорошего дня, moje najdragocjenije blago. Надеюсь, сегодня мы увидимся снова. Боснию от этого ласкового обращения передёрнуло. Он остался стоять в коридоре, растерянно смотря вслед Хорватии. Вот с ним ему теперь придется постоянно общаться? Вот это придется постоянно терпеть? Вот это придется постоянно слушать? Богатое воображение боснийца услужливо подбросило ему самые мерзкие варианты развития событий. Босния сразу же обдумал, как будет себя защищать — на чью-то помощь в этом доме было сложно рассчитывать. — Почему ты стоишь без дела, славянское отродье? — и как будто боснийцу не хватило потрясений за последние несколько минут, через этот же коридор понадобилось пройти Рейху. Босния, однако, не собирался откликаться на столь унизительное обращение. — Мне повторить вопрос? — холодно уточнил немец, сжав руку на его плече. Босниец медленно обернулся к нему. — Что, ради всего святого, не так с этим Независимым Государством Хорватией? — потерянно вопросил Босния, даже не вспомнив о том, что Рейх на дух не переносил лишние вопросы, особенно от кого-то вроде него. Но немец не разозлился. Он отпустил его и расхохотался, из-за чего босниец снова вздрогнул. — Неужели ты наконец перестал избегать Хорватию? А я всё думал, как долго ты сможешь бегать от него! — Рейха давно веселили попытки Боснии избегать хорвата. Настроение немца поднялось настолько, что он снизошёл до ответа на вопрос. — Как и любое моё марионеточное государство, он всецело предан мне. Что-то похожее он испытывает и к тебе, но… Это гораздо менее здоровое чувство. Но это нормально. Быть одержимыми свободными воплощениями их стран — природа марионеточных государств. Что ж, Босния догадывался об этом. Он видел странное отношение Режима Недича к Сербии. Видел, как не имеющая возможности часто видеться со Свободной Францией Вишистская Франция вешается на Рейха при любом удобном случае. Видел, как Греческое Государство убеждает Королевство Грецию перейти на ее сторону (гречанка и серб, к слову, разругались в пух и прах задолго до начала войны). Впрочем, у этой медали было обратная сторона. НГХ по-своему тепло относился к Хорватии, но в основном презирал её за то, что она вступила в Югославию и не стала независимым государством. Это тоже в какой-то мере было нормой. Греческое Государство, например, осуждала Королевство Грецию за ее историю, но восхищалась режимом 4 августа. Коротко поблагодарив немца за объяснение, Босния поспешил вернуться в комнату в подвале, которую делил с Сербией и Словенией. Македония, Черногория и Хорватия (та, с которой босниец состоял в Югославии, а не это марионеточное нечто) жили в соседнем помещении. — Наконец-то! — всплеснул руками Болгарское Царство. Он полулежал на матрасе, на котором спал босниец. — Я уж думал, ты чем-то вывел из себя «ось» и тебя придётся искать по всему подвалу! — Это вообще возможно? — пренебрежительно фыркнул Сербия, пока Режим Недича бережно обрабатывал его раны. — Босния всё время так любезничает с «осью», не удивлюсь, если ему спустят с рук проступок. — Не начинай. — только вздохнул босниец, опускаясь на матрас рядом с болгарином. — Я видел Независимое Государство Хорватию. Он ещё отвратительнее, чем я себе представлял. — Хоть в чём-то я согласен с этим боснийским отребьем. — тихо процедил Режим Недича, аккуратно завязывая бинт на руке серба. Режим Недича ненавидел всех, кроме Сербии и Рейха, но особенно — остальных славян. Болгарию — за оккупацию сербских территорий, Боснию, Хорватию и НГХ — за происходящее с сербами в их стране. Впрочем, Режим Недича не особо отличался от НГХ: на его территориях так же жестоко избавлялись от хорватов и боснийцев. — Будь вежливее с моим братом. — потребовал Болгарское Царство. Режим Недича не смел с ним спорить. Где был он — дипломатически непризнанное даже «осью» марионеточное правительство, и где болгарин — независимое государство и полноправный союзник «оси»? Может быть, Болгарское Царство и наступил на те же грабли, вновь связавшись с немцами, но своим принципам касательно семьи он изменять не собирался. Болгарин всегда был готов защищать боснийца, да и серба он не забывал, хотя тот усердно выводил его из себя. Болгария ненадолго прикрыл глаза и расслабился рядом с Боснией, а Режим Недича тем временем продолжил нарочито осторожно менять повязки на каждой ране Сербии. — Знаешь же, что ведёшь себя вызывающе. Зачем ты постоянно напрашиваешься на наказания от Рейха? — ласково любопытствовал Режим Недича, будто бы разговаривал с неразумным ребёнком. — Не дерзи ему больше, пожалуйста. Если только… — он беззлобно усмехнулся. — Если только тебе не нравятся мои прикосновения, моя забота. Скажи мне, если это так, Србија. Необязательно калечить себя ради этого. — Ох, прости, просто мне трудно любезничать с военными преступниками, в отличие от некоторых. — презрительно бросил серб. Босниец знал, что это был камень в его огород, но после стольких, по его мнению, беспочвенных обвинений у него не было ни сил, ни желания спорить с братом, так что он отвернулся и уткнулся носом Болгарии в плечо. Режим Недича обрадовался отсутствию лишнего внимания и, закончив с перевязкой, потянулся к Сербии за хоть каким-нибудь прикосновением. Сербия уклонился. — Неужели я не заслужил самой простой благодарности за свой труд? — расстроился Режим Недича, все равно поглаживая серба по голове. Тот поморщился, но отталкивать не стал: это было бы слишком больно для него. — Србија. — в очередной раз взмолился Режим Недича так, будто внимание серба — все, в чем он когда-либо нуждался. — Злато, сунце, благо, мој сан, моја душа, моје срце. — мурлыкал он все ласковые слова, какие приходят на ум, пока Сербия морщился от омерзения. — Конечно, ты самый замечательный. Намного лучше своих братьев. — уверял Режим Недича серба, плавно втягивая его в объятия. «Вот так у меня теперь будет?» — подумал тогда Босния. Он ошибался. У него было ещё хуже. Конечно, сначала Независимое Государство Хорватия был с ним обходителен. Он соглашался на мелкие просьбы боснийца, часто звал его в библиотеку и читал ему по-хорватски, с удовольствием рассказывал про свою идеологию (хотя этого Босния предпочёл бы избежать), носил ему фрукты и шоколад, дарил небольшие подарки. А потом куда-то пропал Сербия. Болгарин на все вопросы обеспокоенно пожимал плечами и аккуратно пытался спросить у Рейха. Босниец же обратился к Хорватии. Тому не составило труда силой добиться ответа у единственного подозреваемого. — Србија пытался убежать. Я позабочусь о его состоянии и прослежу, чтобы у него больше не возникло даже мысли о побеге. — с непривычной мягкостью ответил им Режим Недича. Наверняка в этот момент он воскрешал в мыслях образ запертого в его комнате Сербии. Боснии стало страшно за брата, а вот Хорватия отчего-то выглядел донельзя довольным. И вскоре босниец узнал, почему. — Я всё обдумал и решил, что ты тоже должен жить в моей комнате. — заявил хорват в один прекрасный день, появившись в подвале, где по-прежнему жил Босния. Словения деликатно отвернулся и начал внимательно рассматривать стену. Босниец был благодарен: Хорватия снова пытался приобнять его или хотя бы просто коснуться, и в присутствии словенца было особенно неловко. — Конечно, мне нужно придумать достойную причину для этого, но это мелочи. Я так рад, что мы теперь будем жить вместе! Боснию счастливые восклицания хорвата привели в ужас. Он прекрасно представлял, чем это закончится. Хорват запрет его в комнате до скончания веков, не будет отпускать ни на мгновение, будет ограничивать его в информации, общении, еде. И это Босния ещё умалчивал о своём плохом предчувствии насчёт Хорватии, которое никуда не делось со дня их знакомства. — Ты не рад, Bosna? — удручённо спросил хорват, заметив его реакцию. Босниец вздрогнул и собрался было переубедить его, но Хорватия жестом перебил его. — Я чем-то обидел тебя? Прости, если я когда-то напугал тебя. Ты для меня самое драгоценное сокровище, я бы никогда не навредил тебе специально. Босния честно хотел ему поверить: в этом доме он чувствовал себя безопасно только рядом с Болгарией (своим югославским коллегам босниец тоже не особо доверял после ряда инцидентов), и было бы прекрасно, если бы он мог положиться на кого-то ещё. Но что-то неприятное и отталкивающее было в Хорватии помимо его слов и прикосновений. Босния не мог объяснить, почему холодок пробегал по спине каждый раз, когда они оставались наедине. — Хорошо, я не буду торопить события. — вдруг продолжил Хорватия. — Я дождусь, когда ты чем-то выведешь из себя Рейха, и он сам позволит мне забрать тебя. Милая улыбка хорвата в этот момент как ничто иное смотивировала Боснию соблюдать все установленные Рейхом правила поведения в его доме. Кроме одного — отказаться от возможности слушать речи Франции и Великобритании по радио в компании болгарина Босния не смог. Но это не спасало боснийца от пристальных взглядов Хорватии. В некоторые дни — не только от взглядов. — Я внимательно наблюдаю за тобой, moje najdragocjenije blago. — мурлыкает хорват шёпотом в один из таких дней, крепко сжимая боснийца в объятиях. — Стоит тебе оступиться, и я тут же заберу тебя к себе. — заверяет Хорватия как можно ласковее: он ощущает дрожь Боснии в своих руках. — Не бойся, соверши ошибку, моё хорватское солнышко. Тогда мне больше не придется делить тебя с Рейхом, с Болгарией, с сербом… — хорват с большим удовольствием тратит свободное время на мягкие убеждения. Когда к пристальному взгляду Хорватии добавляются подозрительные взгляды Рейха, Боснии хочется засесть в их со Словенией подвале и никуда не выходить. Впрочем, выйти из комнаты и совершить ошибку ему все же приходится. Хотя это даже была не ошибка — он просто оказался не в то время не в том месте. Боснии сложившаяся ситуация даже показалась бы комичной, не будь он в ней вторым главным лицом. Королевство Греция попыталась сбежать, но ее заметили у самой двери, так что она быстро приставила кинжал к горлу ни о чем не подозревающего Боснии. Это взволновало всех присутствующих, кроме Италии и Рейха. Режим Недича переживал из-за реакции Сербии на возможную смерть брата, Греческое Государство — из-за того, как сильно такие угрозы отягчали положение гречанки, а Хорватия… Что ж, у него были свои планы на эту ситуацию. Босния не удивился, когда хорват в присутствии Рейха обвинил его в попытке побега. Босниец не думал, насколько безумным было его следующее решение, но он быстро убедил Грецию взять его с собой (своими перешептываниями подкрепив слова хорвата). Если уж Хорватия запрёт его на веки вечные, то пусть хотя бы за дело. Босния сам не понял, в какой момент они всё же выбрались из резиденции и разбежались в разные стороны. Босниец запомнил лишь свежий воздух (прежде он и не понимал, каким затхлым и тяжёлым был воздух в доме Рейха), слепящее яркое солнце и обжигающий холод — была зима. Хорватия, разумеется, не собирался отпускать его так просто. Босния доверился интуиции и забежал в одну из разрушенных резиденций. Там он вбежал на второй этаж и спрятался за кучей сломанной мебели как раз тогда, когда хорват вошёл в дом. Хорватия обыскивал каждую комнату молча. Он не предлагал выйти к нему по-хорошему, он не обещал страшные муки за побег, он не угрожал и не кричал. Его молчание нарушалось лишь звуком шагов, которые то приближались, то отдалялись. Наконец они дошли и до комнаты, где прятался босниец. — Зря, Bosna. Очень зря. — услышал Босния перед тем, как его сонную артерию пережали холодные руки. Пришел в себя он уже в мягкой чистой кровати, бережно накрытый тёплым одеялом. Босниец резко сел, от чего у него закружилась голова, и на другом конце кровати что-то негромко зазвенело. Босния взмолился, чтобы ему показалось, и подтянул одеяло к себе. Увы, его чаяния не оправдались: обнаженную лодыжку скрывал под собой металлический браслет с цепью. Судя по длине цепи, Босния даже до двери не сумеет дойти. — Доброе утро, moje najdragocjenije blago, — в комнату, услышав, как босниец возится с цепью, заглянул Хорватия. Он выглядел так, будто ничего не произошло — ни тени разочарования или гнева не было на его лице. — Не волнуйся, это не навсегда. — прокомментировал хорват наличие цепи. — Просто мне нужно немного времени, чтобы научиться доверять тебе снова. «Немного времени» превратилось в вечность. Марионеточные государства не умели любить. Они могли лишь жаждать обладать кем-то. Хорватия был ярчайшим тому примером. Конечно, Босния был нужен ему. Но не как вода или воздух, а как милая сердцу потрёпанная безделушка, которую иногда вытаскиваешь из забытого пыльного шкафа, рассматриваешь пару минут и убираешь обратно на долгие годы, а выбросить такую безделушку просто жалко. Боснии было страшно осознавать, что Хорватия даже не считает его отдельной полноценной личностью. Хорватия всегда лично носил ему еду (а в его отсутствие боснийцу было нечего есть). Еда эта всегда была одинаковой. Невкусной, сухой, без всяких витаминов и минералов. Кстати о них. Получить жизненно необходимый кальций из такой еды тоже было невозможно, и первым делом это сказалось на костях Боснии — без кальция они ломались легче тонкой ветки с дерева за окном. Жить в одной комнате с хорватом теперь было не только страшно, но и больно. Каждое объятие заканчивалось сломанными рёбрами, каждая попытка подержаться за руки — сломанными пальцами, каждое ласковое поглаживание по колену — сломанными ногами. Это было невыносимо больно, и знающий об этом хорват всегда оставлял ему обезболивающее. На тумбочке, до которой Босния при всём желании не дотянулся бы из-за цепи на ноге, даже будучи здоровым. Хорватия хотел бы сказать, что сожалеет о своей несдержанности, но это было не так. Ему нравилось видеть заплаканные глаза и искажённое болью лицо боснийца, лечить его ещё не сросшиеся кости, издевательски оставлять жизненно необходимые ему лекарства на виду, но за пределами досягаемости. Особенно приятно было после всех этих мук видеть облегчение Боснии, когда он наконец получал обезболивающее или что-то подобное. Или его радость, когда кости срастались окончательно. — Ты так очарователен, что тебя только и хочется обнимать, гладить по голове и говорить, что ты замечательный. Не могу удержаться. Как вижу тебя, так сразу теряю голову. — доверительно рассказывал Хорватия, любуясь чертами лица Боснии. Тот лежал на кровати в полуметре от него без единого лишнего движения — в этот раз были сломаны ребра. Хорват с трудом сдерживался, чтобы не приобнять такого несчастного боснийца. Босния казался таким милым, что хотелось причинить ему боль. Впрочем, однажды хорват всё-таки не сдержался. Хорватии не терпелось вернуться к Боснии после трёхдневного отсутствия, что он и сделал после короткого отчёта немцу. Слабая улыбка погруженного в своих мысли боснийца пропала, стоило ему услышать скрип двери. — Доброе утро, moje najdragocjenije blago. — хорват тут же подошёл к кровати, на которой отдыхал Босния, баюкая сломанные ребра и запястье, и устроился рядом с ним. Невольно залюбовался боснийцем. Его настороженным взглядом, тёмными кругами под глазами, поблекшими ломкими волосами, сухой бледной кожей. На лице Хорватии в этот момент отразилось что-то, что заставило боснийца испуганно отпрянуть с болезненным вздохом. — Пожалуйста, не нужно. Мои ребра ещё не срослись с прошлого раза. — в ужасе взмолился Босния, но Хорватию сейчас интересовали лишь собственные желания. — Я буду аккуратен. — пообещал хорват, уже притягивая боснийца к себе. Слёзы и испуганные крики Боснии отошли на второй план. Хорватия бездумно любовался им, не замечая, как в пылу любви и нежности все сильнее и сильнее вжимает Боснию в себя, как все громче хрустят неокрепшие кости, как все болезненнее кричит босниец, как он вскоре замолкает и без сил утыкается лицом в плечо хорвата, как синеет его кожа, как на светлой рубашке расплывается алое пятно (с губ Боснии стекает струйка крови). Сломанное ребро пробило лёгкое. Удивительно, что после стольких переломов такое случилось с боснийцем первый раз. — Вот, всё хорошо. Не бойся. Я ведь обещал быть аккуратным, moje najdragocjenije blago. — мягко смеётся Хорватия, но безжизненное тело в его руках не спешит отзываться. Хорват бережно приподнимает его голову за подбородок. — Босния? — хмурится он, видя кровь и закрытые глаза. — Босния?.. Жизнь утекала из боснийца по крупицам, пока Хорватия угрозами, криками и слезами вымаливал у него хоть какую-то реакцию на свои вопросы. Проходит время, прежде чем он выбегает из комнаты и через пару минут возвращается с Рейхом. Тот равнодушно сообщает о поврежденном лёгком, но лечить Боснию отказывается и уходит, несмотря на все мольбы Хорватии. Хорват ухитряется вынести боснийца за пределы города стран в обычную человеческую больницу. Конечно, в самую лучшую из всех, что были в столице. — Как только я узнаю, где это славянское отродье, я убью его на ваших глазах. — разъяренно шипит Рейх, захлопывая дверь карцера: Болгария от души избил Хорватию, когда узнал о случившемся. Немец разбираться не стал и бросил в подвал их обоих. Конечно, причина ссоры ему была ясна. Босния считал этот день днём побега от Рейха. Когда босниец очнулся, Хорватия заверил его, что в немецкую резиденцию он не вернётся. Вместо этого Босния остался выздоравливать под бдительным присмотром верных хорвату усташей, что, честно говоря, было не намного лучше. Зато босниец ухитрился послать письмо лидеру югославского антифашистского движения и начал осторожно влиять на события в стране. Пока пару месяцев спустя после очередного медосмотра Хорватия не спрятал его в каком-то доме. Удивительно, но без цепи на ноге и усташей на каждом углу. — Если однажды я вернусь и не найду тебя здесь, я сделаю так, чтобы тебе больше никогда не захотелось убежать от меня. — пообещал хорват с самой доброжелательной улыбкой. — Имей это в виду, Bosna. — и он ушёл на пару дней, закрыв дверь на несколько замков. Хорватия приходил часто. Когда мог — каждый день. В основном — раз в два-три дня. Иногда — раз в неделю. Босниец, все ещё не оправившийся до конца от истощения и переломов, не уходил всё это время. Он спокойно принимал все выписанные в больнице лекарства и осторожно возвращался к физическим нагрузкам. Ему становилось все лучше и лучше с каждым днём. И в один день хорвата действительно ждал лишь пустой дом. Босния стал частью антифашистского движения. Он поучаствовал в нескольких военных операциях, предотвратил несколько военных преступлений и попытался найти кого-нибудь из своих южнославянских товарищей. Среди солдат ходили слухи, что где-то поблизости был Сербия. Если это было так, то боснийцу хотелось бы его увидеть. Но он не успел. На одной из операций Босния наткнулся на усташей. И если с ними он мог справиться, то оказавшийся здесь же Хорватия вызывал трудности. — Я ведь предупреждал, Босния. — взъярился хорват, схватив боснийца за руку. Босния не без труда вывернулся: хоть он и был здоров физически, вечное противостояние четников и партизан, оккупация и гибель мирного населения заметно ослабляли его. — Когда ты уже оставишь меня в покое? — процедил босниец, без раздумий выстрелив в Хорватию из винтовки. Тот на пару мгновений замедлился из-за раны, и Боснии хватило этого, чтобы попытаться смешаться с толпой и сбежать. — Когда? Kad na vrbi rodi grožđe, Bosna. Запомни это. — фыркнул хорват, следуя за ним на некотором расстоянии. Одновременно он перезаряжал собственный револьвер. Вряд ли у него получится догнать боснийца. В таком случае, проблему нужно решить более радикально. Может быть, Босния более быстрый, но Хорватия более меткий. Босния хорошо запоминает, как пуля попадает ему почти в самое сердце. Тем больше его удивление, когда он приходит в себя на мягкой кровати, совершенно не чувствуя боли. Но есть одно маленькое «но». Босния вдруг понимает, что ничего не слышит и не видит. Он не сразу осознает, что его глаза скрыты повязкой, что от посторонних звуков его защищают беруши, что его руки как-то странно связаны — он не может поднять их и избавиться от всего этого, что на ноге снова цепь. Босния в ступоре сидит на слишком мягкой кровати несколько часов, прежде чем ощущает на себе холодные руки Хорватии. Может, и не Хорватии, но боснийцу не верится, что тот позволил бы тронуть его кому-то ещё. Боснию аккуратно тянут вниз, на подушки, и крепко прижимают к себе. Это становится единственной связью с реальностью на ближайшие… Несколько недель? Месяцев? Босния не знает, сколько он живёт так — теперь он не отличает день и ночь и не различает дни недели. Босния пытается привыкнуть на ощупь (и со связанными руками) добираться до ванной и приводить себя в порядок, на ощупь черпать еду ложкой (удивительно, но еда теперь кажется ему невероятно вкусной), на ощупь заправлять постель и прибираться в комнате. В один из дней Хорватия целует его в лоб, словно покойника, и уходит. Босниец при всём желании не может радоваться этому. Он что, теперь совсем один? Эта мысль прочно закрепляется в его сознании, когда несколько дней подряд он не находит подноса с едой на подоконнике. Или, быть может, куда меньший срок? Боснии сложно считать дни, когда он не знает даже времени суток. Становится страшно. А если что-то случится? Босниец без зрения и слуха беззащитен перед любой опасностью. Бесконечные мысли об одиночестве и опасностях сводят Боснию с ума. Из-за страха он не может даже как обычно подумать о побеге, вспомнить о семье или о чем-то ещё. Босниец даже засыпает с трудом — глупо спать в присутствии опасности, но вновь истощенный организм берет свое. Босния даже не может ничего использовать для защиты. В радиусе длины цепи нет ничего, чем он мог бы навредить кому-то даже теоретически. Сам себя босниец тоже не защитит — его руки по-прежнему надёжно связаны. Иногда Босния ощущает совсем лёгкие, фантомные прикосновения. Он не уверен, что они реальны, и это приводит его в ещё больший ужас. Босния приобнимает себя, чтобы почувствовать хоть немного безопасности. Так он случайно натыкается на шрамы на ключице. Босниец не может вспомнить, откуда они. Он аккуратно ощупывает шрамы, и, к его шоку, они складываются в буквы. «Kad na vrbi rodi grožđe». Босния легко может представить, как хорват говорит что-то вроде: «Тебе не помешает лишнее напоминание, что я никогда не отпущу тебя». Босниец силой заставляет себя бодрствовать, чтобы не чувствовать себя таким уязвимым. Он чувствует какую-то опасность совсем рядом. Через несколько дней непрекращающейся паники обессилевший Босния рыдает без остановки, не переставая шептать «пожалуйста» по-хорватски. Он сам не знает, о чем просит. Вдруг босниец ощущает знакомое прикосновение прохладных рук. Он перестает рыдать и замирает. Хорватия не забыл его, не оставил! Босния чувствует, как развязывается мудреный узел на повязке, как прохладные руки касаются его ушей. В одно мгновение он вновь обретает зрение и слух. Первым делом он видит перед собой неестественно яркие глаза Хорватии и его мягкую улыбку. Босниец вновь заходится слезами, на этот раз от бесконечного счастья. Он жмется ближе к хорвату и, пока тот с видимым удовольствием гладит его по спине, бессвязно шепчет слова благодарности и мольбы больше не поступать так с ним. Хорватия благосклонно кивает на его слова, но Боснии хочется не этого. — Пожалуйста, не молчи. — умоляет босниец, боясь, что это всего лишь сон, и в следующее мгновение он вновь окажется в тишине и темноте. Хорват не отказывает ему и заговаривает о чем-то. Босния плачет пуще прежнего от облегчения. Никогда он так не радовался голосу Хорватии. Босниец крепко цепляется за него и, наверное, оставляет на плечах хорвата несколько синяков, но тому это будто бы даже приятно. Босния засыпает от истощения через пару часов, так и не отпустив Хорватию. Тот и не стремится уйти. Он лишь напевает старую хорватскую колыбельную и целует боснийца в лоб. Когда босниец просыпается почти сутки спустя, хорват по-прежнему отдыхает рядом с ним. Его ярко-голубые глаза рассматривают Боснию с любопытством. — Выспался, Bosna? — тепло спрашивает Хорватия, касаясь его плеча. Босниец не спешит отшатываться от прикосновения, как раньше. Он им наслаждается. — Выспался. — кивает Босния с улыбкой. Ему кажется, будто он заново родился. — Nikada više neću pobjeći od tebe, obećavam. — заверяет он хорвата. — Я знаю, moje najdragocjenije blago. — смеётся Хорватия. Они вместе идут на кухню. Хорват достает себе бутылку Karlovačko и шутливо благодарит боснийца за него, Босния же высыпает в кружку часть пакетика с надписью «Franck» и заливает это кипятком. Кажется, они впервые спокойно разговаривают. Боснийца больше не держат цепи и веревки, и он с радостью исследует дом. Хорват, конечно, по-прежнему запирает дверь, когда уходит по делам, но это единственное, чем ограничивается свобода Боснии. И тот не против. Когда в голову закрадываются крамольные мысли о побеге, босниец сразу вспоминает, как страшно ему было в темноте и тишине и как спокойно рядом с хорватом. В один из дней в доме отчего-то очень холодно, и Босния уходит на другой конец дома в поисках обогревателя и ещё одного одеяла. Но, проходя через гостиную, босниец замечает приоткрытую входную дверь. Так вот почему в доме так холодно… Боснию одолевает любопытство. Он надевает куртку, с опаской подходит к двери и приоткрывает её ещё чуть-чуть. За дверью никого. В десятке метров виднеется совсем невысокий забор и калитка, и ничто не мешает Боснии уйти. Но он не хочет. Босниец садится на деревянное крыльцо и касается обнаженной рукой снега. Лепит из него снежок и кидает куда-то в сторону. Потом проводит замёрзшими руками по стене дома. Так непривычно снова быть на улице… Босния знает, что Хорватия вряд ли обрадуется, увидев его за пределами дома, но ничего не может с собой поделать. Он жадно рассматривает лес, сугробы, голубое небо и яркое-яркое солнце. После всего им пережитого видеть красоты природы кажется благословением. Хорват возвращается как раз на закате. Он ничуть не злится, завидев Боснию на крыльце. — Молодец, что не убежал. Я так горжусь тобой. — говорит Хорватия, садясь рядом с ним. Они вместе любуются сначала закатом, а потом, когда хорват приносит им обоим горячий шоколад, и ночным небом. Босния кладет голову Хорватии на плечо, и тот бережно приобнимает его свободной рукой. Все было хорошо. А потом Босния снова сбегает. Больной и отчаявшийся разум рвётся на свободу, и никакие привязанность и спокойствие не могут удержать его на месте. Босния блуждает по лесу в ужасе. Может, ещё есть время вернуться? Может, он сможет убедить Хорватию, что не понимал, что творит? Мысль о разочарованном хорвате причиняет боснийцу боль. Босния кое-как добирается до ближайшего населенного пункта. Оттуда — к антифашистскому движению. А от него — к Сербии. Господи, Сербия действительно здесь! Правда, он выглядит ничуть не лучше боснийца. Сербия окидывает брата уставшим взглядом и ведёт к себе в кабинет. — Где ты был весь этот год? — спрашивает Сербия. Этот вопрос застаёт Боснию врасплох. Он пересказывает все как можно короче, опуская всевозможные детали или вовсе умалчивая о важных событиях. Почему-то кажется, что серб не поймет его. — У меня похожая история. — качает головой Сербия. — Режим Недича чуть не убил меня, отнес в человеческую больницу, а я сбежал оттуда. До сих пор не поправился окончательно. Отношения братьев становятся натянутыми. Они почти не разговаривают за пределами военных действий. Босниец думает, что это к лучшему. Его тошнит от самого себя. Неужели он столько раз игнорировал возможность побега? Неужели он променял свободу на благожелательное отношение хорвата? Как он мог даже думать о том, чтобы остаться рядом с Хорватией? Боснии было страшно жить рядом с Хорватией. Но ещё страшнее было жить не с ним. Теперь хорват мог оказаться за любым поворотом, мог вынырнуть из любого темного переулка, мог поджидать его в любом убежище. Был ли вообще смысл скрываться от него? Была ещё одна проблема, хотя, казалось бы, куда больше? Босния уже давно не был в городе стран, как и Сербия. Вся его сущность требовала вернуться от людей к себе подобным, вернуться в свою резиденцию (или хотя бы в чью-нибудь ещё). Но босниец не мог вернуться. Он каждый день страдал от невыносимой боли, его постоянно тошнило, любые раны затягивались медленно. Часто хотелось просто сдаться и вернуться. Но тогда его ждала бы пыточная Рейха. Или резиденция хорвата (у него теперь был свой дом). Сербия мучился вместе с ним и тоже не горел желанием снова видеть Режим Недича. Каждое мгновение своей жизни Босния чувствовал, как возможная встреча с Хорватией нависает над ним дамокловым мечом. Но война близилась к концу. Его территории освобождались, и с каждым днём будто становилось легче дышать. Вместе с весной в этом году приходило спокойствие. Скоро все закончится. Сегодня было шестое мая. Босния проснулся в хорошем настроении. Боль и желание вернуться в город стран мучили его меньше обычного, и это было поводом для радости. Но как всегда его поджидал подвох. В этом хорошо охраняемом тайном здании, в маленькой комнатке, где жил босниец, на подоконнике сидел Хорватия. Выглядел он… Хуже самого Боснии. — За что ты так со мной, moje najdragocjenije blago? — спросил Хорватия с убитым видом. — Я так неприятен тебе? Босния от ужаса не мог вымолвить ни слова. Но… Хорвату ведь недолго осталось, да? Он не должен позволить ему снова запугать себя. — Не смей называть меня так. — вскрикнул босниец, выхватив пистолет. Его слова прозвучали скорее отчаянно, чем угрожающе. — Хорошо. Босния. — кивнул Хорватия, не сводя с него пристального взгляда. — Я скучал. — признался он после минутной паузы. — Мне так не хватало тебя. Прости, что не ценил такое сокровище, как ты. — босниец не отреагировал. — У нас ведь все было хорошо. Почему ты снова убежал? Сначала я так злился на тебя. Думал, что если мы снова свидимся, я переломаю каждую кость твоего тела, чтобы ты без моей помощи даже пошевелиться не смог. А потом без тебя стало так тяжело. — по лицу хорвату потекли слёзы, хотя он будто бы не заметил их. — Мне жаль, что я принимал твое присутствие рядом как должное. Было так больно, когда я больше не мог тебя коснуться. Ты всегда был самым очаровательным, Босния. Если бы ты вернулся ко мне, я бы принял тебя. Ты бы ни в чем не нуждался. Тебе больше не нужно было бы бояться меня. Но ты все не возвращался. А я ждал тебя каждый день. Как Хатико. Или как Бобби. История последнего, если честно, всегда нравилась мне куда больше. Кажется, ты был намного счастливее без меня. И лишь сегодня, в день побега моего правительства, я вижу тебя снова. Я рад, что ты будешь последним, с кем я поговорю. И… Хорватия хотел сказать что-то ещё, но внезапно вскрикнул от боли. Он съежился и обхватил себя руками. Босния, по-прежнему держащий пистолет дрожащими руками, попятился. — Босния… Не оставляй меня, пожалуйста. — взмолился Хорватия в слезах, протягивая к нему израненные руки: на них с каждым его словом появлялось все больше ран. — Я что угодно для тебя сделаю, только подойди поближе, дай коснуться тебя в последний раз… — он сделал несколько неуверенных шагов, не упав без сил только чудом. — Босния, moje najdragocjenije blago… — звал хорват снова и снова. Босниец выбежал в коридор, но Хорватия догнал его у самой лестницы на нижний этаж и ласково прижал к себе. — Я так счастлив. — выдохнул он с болезненным стоном, пачкая собственной кровью Боснию. — Спасибо, Босния. — его голос надломился. — Обещаю, я дождусь тебя на том свете. И тогда ты больше никуда от меня не денешься. — прошептал он на последнем издыхании и, пошатнувшись, упал к ногам боснийца. Больше хорват не шевелился. Босния разрыдался не то от пережитого в очередной раз ужаса, не то от облегчения, что его персональный кошмар наконец погиб. Но формально босниец все ещё был частью НГХ, а потому распад этой страны повлиял и на него. Через несколько мгновений Босния упал рядом с Хорватией.

***

— Мне кажется, или мой товарищ по несчастью приходит в себя? — услышал Босния сквозь сон голос Британской Империи. Через секунду над ним нависла тень. — Господин Республика Босния и Герцеговина, вы слышите меня? — негромко спросил Швейцария. Босниец неохотно кивнул. Стоп, как-как швейцарец его назвал? — Очень хорошо. Удивлен, что вы вообще очнулись. Думаю, это ваш новый статус так повлиял. Итак, сейчас 1946 год, и вы в моей резиденции. Война окончательно закончилась, Югославия стала республикой, а вы — наплевательски относящейся к своему здоровью страной. Вы несколько лет не были в городе стран, плохо питались и явно подвергались пыткам, судя по нескольким неправильно сросшимся костям и сильнейшему истощению. Впрочем, их я уже исправил. Из-за всего этого вы были с коме с мая 1945. Как врач, я возмущен тем, что с такой, мягко говоря, не очень впечатляющей регенерацией вы все же решились на такую… Авантюру. Она могла бы плохо для вас закончиться. Только взгляните на Британскую Империю! Он — великая держава, и даже для него времяпровождение в Лондоне во время войны закончилось отвратительно. О чем вы только думали? И не только вы! Половина моего дома занята небольшими странами вроде вас, и далеко не все из них пришли в себя. А у некоторых и шанса на пробуждение нет, будем честны. — Не ворчи так, Швейцария. — мягко попросил британец, и швейцарец только вздохнул. — Все хорошо, что хорошо кончается, не так ли? — Я прослушал, наверное, миллион ваших речей по радио, и до сих пор не могу привыкнуть, что вы снова говорите. — пробормотал босниец и только потом задумался, что это могло прозвучать невежливо. Великобритания только фыркнул. — Я и сам не привык. Британец из-за отсутствующего по вине Германской Империи языка действительно молчал долгие годы. Но в день, когда мир узнал о гибели Третьей Французской Республики, Великобритания ко всеобщему изумлению сумел хриплым и тихим голосом пообещать Третьему Рейху и Вишистской Франции адские муки. Боснии было спокойно. Швейцария тщательно осматривал его, пока Великобритания с кушетки напротив рассказывал про свою жизнь во время войны. А босниец ещё даже не подозревал, что на этом его злоключения не заканчиваются.