Роза ветров

Цугцванг — положение, в котором любое действие приведет к проблеме. Обычно этот термин употребляют в шахматах, шашках. В жизни его редко используют, но, думаю, что сейчас цугцванг идеально описывает мое положение. — Это теперь твое нормальное состояние? Тэтсуо пересекает комнату и заваливается прямо на меня. Приходится напрячь пресс. — Это абсолютно нормальное состояние. — Это у тебя отрицание или принятие? Он поворачивает голову и черные пакли лезут в рот. — Пошёл нахуй. Тэтсуо смеётся, и его волосы пытаются придушить меня. — Тогда депрессия? — Я уже сказал. Мы немного молчим. — Я должен уехать. — Соревнования? Тэтсуо был старше, но он так и не пошёл в высшее. Он был профессиональным спортсменом по кэндо и карате. И хотя кэндо являлось его первой искренней любовью, карате Тэтсуо так же уважал, пусть и не любил. — Когда? — Срочно, через два дня. Соревнования уже идут, но Акико сломал челюсть и не может выступать. Меня вызвали на замену. Через два дня. Акане встречается с Сейшу завтра. А, понятно. — И что собираешься делать? — Я хотел отказаться, но Акане сказала, что я должен поехать. Мы долго говорили, и она меня убедила. — Вот как. — Ты ведь присмотришь за ней? — Естественно. — А за собой? — Я в порядке. — Я не хочу уезжать, но Акане права. — Все будет нормально. — Мы говорим минут десять. Ты ни разу не моргнул. У тебя мысли в голове вообще есть? — Типа. У тебя? Вообще-то нет, я не мог думать ни о чем. Мысли зарождались и тут же умирали, не прожив и мгновения. — Неа. — Всё, слезай, я устал. Скинуть Тэтсуо просто, было бы ещё проще, если бы он не притворялся бездушной ветошью. В конечном итоге он утыкается лицом в подушку. — Ты хороший друг, знаешь? Мне иногда кажется, что я так редко об этом говорю. О том, какие они хорошие, как дороги мне. — Ты тоже. Был ли я хорошим другом? Возможно. Я мог бы пойти на все ради них, и пошел бы. Но, если честно, часть их проблем — моя заслуга. Забавно получается, я борюсь за правду и справедливость, но выходит только ложь и проблемы. — Здравствуй, Сейшу. Он стоял напротив. Один. Слишком бледный и злой. Хотя скорее отчаявшийся. Так смотрят те, кого бьют в лицо самые близкие. Я, правда, ему не очень близок. Какого это смириться, чтобы потом узнать, что смерть — это ложь? — Ты хотел меня убедить, так давай быстрей. — Я не хочу тебя убеждать. Я пришёл показать тебе кое-что. — Ну так показывай. Мы идем через толпу в центр. Там сцена. Сегодня у Акане дебют, в мире большого шоу бизнеса. Множество ярких огней, шум толпы, чей-то смех, восторженные возгласы. Сегодня праздник и люди счастливы. Сейшу сейчас один, хотя Коконой, наверное, тоже где-то здесь, как в принципе и большинство тех, кого я знаю. С одной стороны, это даже хорошо. Но с другой, Сейшу выглядит уязвимо, ему нужен Коко, ведь он считает его единственным близким человеком. У нас есть возможность пройти за кулисы. Но я хочу, чтобы Сейшу увидел все из первого ряда. Чтобы он сам понял то, что я показываю. Воскресить человека — задачка не из простых. Даже если человек не умирал. Если люди считают иначе, в их головах будут тысячи сомнений, и тысячи причин сказать, что это «невозможно» и это «не она» и многое, многое другое. Так уж устроена психология. — Семь минут, Сейшу, и ты все увидишь. Он хмурит брови. — Ты издеваешься? Раньше Акане была другой. Мы стоим у сцены, и Сейшу не понимает. В его понимании Акане — домашняя девочка с книжками. Такие не выступают на сцене перед тысячами. И пусть Акане не главная на этом концерте, а лишь на разогреве, это все равно кажется невозможным. Чужим. Поэтому Акане так боится. Сейшу её узнает, в этом я уверен и примет, хоть и не сразу. Но Акане трудно в это поверить. Мы стоим в центре, и Акане отсюда будет очень хорошо видно. Чуть дальше и левее должен быть Тэтсуо с детьми. А еще дальше Эмма и ребята из Тосвы. Как только закончу с Сейшу, нужно будет приступать к плану с Манджиро. Но сейчас, хотя бы эти пятнадцать минут, я могу не думать об этом и не буду. — Нет, смотри. Время быстро течёт. Загораются прожекторы. Она выходит. Акане выступает фактически сольно, уж не знаю, с чем это связано, но это даже хорошо. Подтанцовка, конечно, тоже есть, но это немного другое. Сейшу смотрит, хмурит брови, щурит глаза и не может поверить. Не страшно, впереди еще пятнадцать минут. И под конец, проход за кулисы. — Акане любила книги и клубничные моти. Терпеть не могла большую шумиху. Ты думаешь, я поверю в то, что это моя сестра… прыгает на сцене? Сейшу говорит зло, но взгляд от сцены не отрывает. Вглядывается. — Подожди ещё немного и ты поймёшь, что это она и есть. Акане — звезда, вовсе не в метафорическом значение. Она правда сияет. Но раньше она была просто ночной звездочкой, а сейчас сравнима с солнцем. От неё исходит тепло, и Сейшу знает это лучше всех. Но ему больно и страшно. Он не знает всего. И в его понимание если Акане жива, то это значит, что сестра бросила его. Обманула и предала. Была ли правда более светлой? Не очень, по крайней мере, для любого, кто не знает всего. В конце, когда после активного танца и песнопения, они застывают на пару секунд, я веду Сейшу к кулисам. Замечая краем глаза, как он трет руками глаза. Страшно, больно, а главное обидно. И я ничего не могу сделать. Сейшу дорог мне. Пусть не так, как Ай, Рико, Йори или Акане, не говоря уж об Тэтсуо и Эмме, но я присматривал за ним, беспокоился. Считаю ли я его свои полноценным братом? Скорее да, чем нет. Но для него я просто знакомый незнакомец. Что за мысли в его голове, о чем думает? «Почему Акане жива?», «Почему он знал, а я нет?», «Что все это значит?», «Что мне делать?». Возможно, что-то схожее. Пока мы идем, он ничего не говорит и выглядит почти равнодушным. Только глаза чуть покраснели, но в свете ламп этого не видно. И шаг стал менее уверенным. Сейшу страшно, Акане страшно, и мне, если честно, тоже. Ну, что за семейка, а? Буду считать это почти удачной попыткой сбросить напряжение и отшутиться. Акане встречает нас на подходе. Бледная и несчастная. Они стоят друг на против друга и молчат. Сейшу хмурит брови и вглядывается. — Покажи…покажи свой локоть. Акане грустно улыбается и протягивает руку. Сейшу хватает её почти грубо и вглядывается, проводя пальцами по коже. Не знаю, что он ищет, вероятно, что-то, о чем знают только эти двое. И находит. От нас он буквально отшатывается. — Но почему? Как? Акане делает глубокий вдох, прикрывая глаза. — Рë, ты не мог бы? — Конечно. Я ухожу. И если честно, чувствую облегчение. Я рад, что мне не надо с этим разбираться, доказывать, объяснять. Одновременно с этим меня не покидает чувство вины. В ситуации с Сейшу и Акане есть моя вина, но я правда старался. К великому сожалению, я не всесилен, а Акаги человек жестокий и знающий. У него много глаз и ушей. А ещё Такеши, который до сих пор иногда наведывается с так называемыми «проверками». Наверное, я мог бы сделать больше. Мне нужно пойти к Манджиро и сделать больше. Хотя бы в этот раз. Вместо этого я иду сквозь толпу в другую сторону, в моей памяти эта местность запомнилась хорошо. Поэтому добраться до служебной лестницы оказывается проще простого. И там, конечно, никого нет. Она ведёт на крышу к прожекторам. Но дальше есть небольшая, скрытая от большинства глаз площадка. Мори всегда лазила на крышу, когда чувства одолевали её. Неважно какие. И меня к этому приучила. Тут, где высота и свобода, дышать становилось проще. На ярмарке много света и звезд не разглядеть. Но я всё равно вглядываюсь в темную пучину неба. Почти чёрное. Рука нащупывает какую-то бумажку в кармане. Кажется, это какой-то отчет или что-то вроде того. Я изучаю его в и теряюсь в мыслях. Сзади шум, характерный для шагов. — Рë? Манджиро сам находит меня, и это почти комично. — Привет. Он останавливается всего в паре шагов от меня. Яркие огни внизу бросают на нас сверху странный, почти таинственный свет. — Что-то случилось? Он выглядит обеспокоенным. И это даже мило. И забавно, до боли забавно. — Ничего такого…просто, знаешь… Я понижаю голос почти до шепота, и Манджиро наклоняется ближе, чтобы услышать. — Сегодня воскресли мёртвые. Я говорю об этом, как о страшном, таинственном секрете, о котором знаем только мы вдвоем. Но это не так. Воскресли мёртвые. Я долго об этом думал. Что, если бы однажды я узнал, что Мори или мама живы? Что им нужно было «умереть», но сейчас вернулись. Или, может, произошло чудо, и они воскресли, подобно зомби из фильмов. Долго думал, но так и не смог понять, что бы почувствовал и подумал. Это кажется чем-то не реалистичным, банальным даже. Но думаю об этом, и глаза начинают слезится. Больно, страшно, и в груди появляется что-то похожее на отчаяние и надежду одновременно. Манджиро выглядит сбитым с толку, и я улыбаюсь в ответ на его непонимающий взгляд. — Можно задать тебе вопрос? Я спрашиваю, не дождавшись разрешения. — Что бы ты делал, если бы узнал, что очень-очень дорогой тебе человек жив, но ты все это время считал иначе. Что бы делал, что бы чувствовал? Много вопросов и ни одного ответа. У Манджиро глаза темные, но сейчас их не отличить от тьмы неба над головой. И ни одной звезды. Мы молчим, он хмурит брови. Бумажка в руках складывается, пока не превращается в журавлика. Я поднимаю его чуть вверх. И чувствую, как взгляд Манджиро падает на него. — Как думаешь, полетит? — Да. Манджиро говорит это невероятно серьезно и уверенно, ему хочется верить. — А вот я боюсь, что нет. Манджиро обхватывает мою руку своей и поднимает повыше. Крылья журавлика трепещат, и я не могу оторвать от него глаз. Мы вместе делаем замах, а после отпускаем. И я был почти уверен, что он упадет и помнется, но он полетел. Подхватываемый ветром, он летел все выше и выше, и я не мог оторвать от него глаз. Есть такое поверье, что журавлики исполняют желания. И я могу слышать шепот Манджиро. — Что бы никто не умирал. — Что бы никто не воскресал. Я думаю, это забавно. Наши желания могут быть как синонимами, так и антонимами. Я не верю в бумажки, исполняющие желания, но иногда хочется. Я чувствую его взгляд на своем лице и слегка поворачиваю голову. Черные глаза смотрят, не моргая. — Я хочу тебя поцеловать. — И что же тебя останавливает? От Манджиро пахнет сладко, у него теплые губы. Мы целуемся, не закрывая глаз, впиваясь взглядами. Я, если честно, целовался до этого всего пару раз, и это не было чем-то серьезным. Мы оба молоды и неопытны. Манджиро все-так же держит меня за руку. И хорошо, а то, наверное, я бы упал. Поцелуй кажется чем-то смущающим, теплым и мокрым. Манджиро целуется так, как и должен целоваться влюбленный подросток. Он неловко краснеет, когда отстраняется, и улыбается. Я чувствую, что нахожусь в шаге от того, чтобы спрыгнуть вниз в эту же секунду. Мне стыдно и обидно. Манджиро целовался трепетно и восторженно. А я целовал его и думал, что это неплохое продвижение. Все идет более менее по плану. И это так. Только став ближе, только пробравшись в ткань мироздания, я смогу что-то понять. А также, наконец, что-то сделать. — Прости. Манджиро недоуменно моргает, но сказать ничего не успевает. Я целую его, в этот раз закрывая глаза. Я не хочу видеть чужую бездну в глазах, мне и так её хватает. Не хочу видеть чужую нежность. Манджиро смотрит влюблено. И мне плохо от всего этого. Я целуюсь, но вместо слюны, кажется ощущаю яд. И честно, хочу этого. Но нельзя, на мне лежат ответственность, дела и обязательства. У меня, в общем-то, много, чего есть. Манджиро ниже меня, но немного крупнее. Все-таки регулярные тренировки и хорошее питание делают свое дело. Поэтому, когда он обхватывает меня за плечи и тянет ближе, я почти растворяюсь в этих странных объятиях. И что же, целовать странно, но я люблю объятия, поэтому поддаюсь. Возможно, все могло бы сложиться иначе. При других обстоятельствах я мог бы целовать Манджиро так же искренне и трепетно. В моем сердце могла бы жить эта нежная, первая влюбленность. И это был бы прекрасный, счастливый мир. Но мы здесь, и этого не изменить. В фильмах или, например, в мангах после подобного нам показывают кадр, где персонаж уже дома. Но мы в реальности, и чтобы оказаться дома, мне надо пережить ещё часа полтора. Манджиро сам по себе человек неплохой. Но после всего я чувствую дискомфорт рядом с ним. Не могу перестать думать о том, что мои действия пропитаны ложью. Обидно. Мы идем, сцепившись пальцами, и он кажется счастливым. Но вот впереди показываются знакомые лица, и я ухожу вперёд, мягко улыбаясь. — О, Рë-чан, вот ты где. Эмма подходит ближе, обнимая. И в её глазах вопрос. Все мы были обеспокоены…слишком ранней встречей. Мы планировали это ближе к лету. Но я кинул все наши планы под автобус. — Акане хотела поговорить наедине. Я не стал препятствовать. Едва заметный кивок и Эмма отходит назад. — Здравствуй, Кавай-кун. Хината тоже была тут, как и Такемичи с компанией. — Здравствуй, Хината, рад тебя видеть. Всех остальных тоже. В ответ хмурые взгляды и кивки, в большинстве своём. — Эа, Рë! Ты чего тут?! — Здравствуй, Харуки, я здесь с семьей, знаешь, у меня сестра выступает на разогреве. — Сестра?! Эта та, которая с ожогами? — Да, именно так. — Она типа айдол? Или что? — Да, она айдол. Харуки уважительно кивает. — На сцене…это была Акане? Серьёзно? Такемичи выглядит удивленным, ну, в общем-то, они все выглядят удивлёнными. — Ага. Такуя вырывается вперед, хватая за плечи. — Нет, ну, то есть, ты серьезно?! Это в самом деле была Акане-сан?! Твоя сестра?! — Да. Стоит кому-либо узнать о чем-то подобном, и реакция почти всегда одинаково бурная. Хотя тут я не ожидал столь оживленной реакции. — Круто, а ты… — Ну всё, хватит расспросов. Рë пришёл сюда повеселиться, как и мы все. Манджиро схватил меня за плечо и вырвал из рук Такуи. — Мы собираемся к стене с омамори, пойдешь с нами? Омамори — талисман на удачу, который в теории может исполнить желание. Хорошо звучит, почти как рождественское чудо. Рука у него теплая, и я слегка задерживаю мгновение прикосновения, которое обычно длится пару секунд. — Нет, спасибо. Я хочу найти детей с Тэтсуо, а потом мы пойдем домой. — Уходишь? Так рано? Он заглядывает в глаза, и я, кажется, теряю почву под ногами. Но в ответ лишь качаю головой, улыбаясь. Боюсь, что голос может подвести меня. Кожей чувствую чужие взгляды и встревоженный от Эммы. Я растворяюсь в толпе быстрее, чем кто-то скажет что-то ещё. Дети должны быть у сцены. Вообще-то, мы должны были задержаться ещё на часик, но я не могу. Да и не последний это праздник. К тому же, ничего особо интересного больше не будет, а фейерверк мы и из дома можем увидеть. Я их на крышу отведу, а оттуда вид поистине сказочный. — Эй, эй, притормози, ты куда так бежишь? Тэтсуо хватает меня за плечо и по инерции дергает назад. — Ничего я не бегу. Отдышки нет, я просто быстро шёл. Тэтсуо насмешливо выгибает брови. — В самом деле? — Да, где дети? — Вон, у киоска с игрушками. А что такое? — Поздно уже, думаю пора домой. Тэтсуо хмурится. — Ты сказал, что вы будете здесь до салюта. — Да, но обстоятельства сложились иначе. К тому же, сегодня достаточно холодно. А салют они смогут увидеть и из дома. Он смотрят прямо на меня, и в его нахмуренных бровях я вижу осуждение. И это не совсем то осуждение, к которому обычно прибегают в таких ситуациях. Он осуждает не меня, а саму ситуацию, и как она влияет на меня. От этого я чувствую себя только хуже, словно злодей этой истории. — Знаешь, мне кажется, Акане проведет всю ночь с Сейшу, оставь детей со мной. — Но. Я не могу сказать «нет», потому что это правда хорошее решение. Но в таком случае…нет, нет. Это не важно. В первую очередь дети. Им нравится праздник, даже отсюда я могу видеть их восторженные лица. А Тэтсуо достаточно ответственный, чтобы присмотреть за ними. У меня нет причин сказать «нет». — Конечно, тогда…я пойду. Он выглядит так, словно хочет что-то сказать, но я сбегаю быстрее. Уже на выходе мне приходит сообщение от Эмма. «Куда ты убежал? Все хорошо?» «Я ушёл домой, да, все нормально. " Все нормально, меня просто, кажется, тянет вниз так, словно на плечах гора. Я чувствую себя несчастным, хотя причин для этого не так уж и много. Бывает хуже, я, на самом деле, не так уж и сильно страдаю. Мне просто нужно домой, я просто немного устал. Вот и всё, значит всё нормально. Это не ложь. Крыши, крыши, крыши. На крышах время течет иначе, а мир воспринимается по-другому. На крышах нет людских проблем, есть только ты и звезды. Так, по меньшей мере, было раньше. Я залезал на крыши, желая забыться. И чем выше крыша, тем дальше оставались проблемы. Но сейчас всё по-другому. Это чем-то напоминает мне то время, когда умерли Мори и мама. В их смерти моя вина является лишь косвенным фактом, и мне было просто до ужаса больно и страшно остаться одному. Мир словно стал другим, более тяжелым и злым, а воздух превратился в тяжелый туман. Было тяжело не то что ходить, а дышать. Я лежал на крыше, уставившись в темноту пространства. Возможно, мои глаза просто были закрыты. Я не могу понять. Холодно. И обидно. И ещё, наверное, страшно. Я уже совсем ничего не понимаю. Какая основная проблема? Будущее. Оно нестабильно и непонятно, и все мои исследования зашли в тупик, как бы я не думал, чтобы не пробовал — все было бесполезно. И это главная причина моих безумных действий. Вселенная крутится вокруг двоих: Такемичи и Манджиро. Такемичи путешествовал во времени и пытался всех спасти, но знает ли он причину? Очевидно, нет. А вот Манджиро…темный король этой игры. Почему мир так зависит от него? Я могу понять, почему другие люди любят его, ведь Манджиро был харизматичным, смелым, сильным и с принципами. Идеальный лидер. И хороший человек. И…неважно — все это не объясняет, почему вселенная закольцована вокруг него. Это пугает. Очень-очень пугает. Я не хочу терять. Я не хочу боли. Ни себе, ни другим. Все эти дети заслуживают счастливой жизни, и мне хочется верить, что я тоже. Мне не хватает Мори. Я хочу прижаться к ней, чтобы чувствовать её тепло, вдыхать её запах и чувствовать себя самым любимым и родным. Знать, что ради меня она пойдет на всё, и быть готовым на все для неё. Но Мори мертва, а моя привязанность кажется чуточку больной. Конечно, у меня есть дети: Акане и Тэтсуо. И я дорожу ими, как никем другим. Есть Эмма, и она самая лучшая и родная. Эмма любит меня так же, как я её, но свою семью Эмма тоже любит. Ей, конечно же, трудно. И я прекрасно ее понимаю. Она сильная, наверное, даже сильнее, чем я. Хотя бы потому, что не сдается. Никогда. Эмма — маяк в море. И без неё я мертвец. Потонувшее судно. А она без меня проживет, пусть от её сердца и отколится кусок. Как, в принципе, и все остальные. Это звучит эгоистично даже в мыслях. Холодно. Мои глаза все еще закрыты, но я могу чувствовать мороз. Снег падает мне на лицо и руки, а также на другие открытые участки тела. Но онемение будто уже началось. Надо встать и пойти в дом. Я…не хочу. Онемение звучит не так уж и плохо, к тому же, я не умру. Журавлики и омамори — похожие по своей сути вещи. Они приносят удачу и исполняют желания. Я не верю в чудеса, что исполняют желания. Но они все же исполняются. Я бы тоже хотел этого. Мои искренние заветные желания. Я хочу, чтобы меня тоже любили, так же сильно, как и я люблю. Чтобы поставили на первое место и не пережили мою смерть. Э-го-ист.