Роза ветров

— Эмма сказала, что ты болен. Манджиро появляется в дверях моей комнаты достаточно неожиданно. Но моя голова слишком сильно раскалывается для каких-либо реакций. Чертовы документы не хотят делаться. — Можно и так сказать. — И поэтому вместо отдыха ты занят бумажками? Он оказывается слишком близко, и я моргаю от неожиданности. — Эмма послала меня к тебе, чтобы я проследил за режимом, а ты его определенно нарушаешь. — Какой ужас. Возвращаясь к бумагам, я думаю, что Эмма злится на меня. Определённо. И это заставляет меня улыбаться. Это так в её стиле: быть заботливой, даже когда обижаешься… Пусть и зло — заботливой. В комнате всего один стул, а потому Манджиро с величайшей наглостью садится на стол с бумагами, но там пусто, кажется, это и послужило причиной. — Это так важно? Он наклоняется, причудливо изгибаясь и заглядывая в документ, с которым я сейчас работаю. — Не то чтобы, но кроме меня это сделать некому. — Я могу! Манджиро говорит это с энтузиазмом, и он, очевидно, уверен, что справится. Детская наивность в отношении документов всегда умиляет. — Неа. — Что это за насмешка в твоем голосе?! Сомневаешься во мне? Он вскидывает брови и смотрит ужасно оскорбленно. Я почему-то совсем не верю в правдивость этих эмоций. — Конечно, нет. Просто это юридические вопросы, и часть этих бумаг взаимосвязана с другими, и есть ещё некоторые факты, что надо учитывать. Поэтому, наверное, голова и болит. Слишком много нужно в ней держать. Манджиро хмурит брови, и я почти вижу, как сильно он недоволен сложившейся ситуацией. — Если ты не будешь отдыхать, то тебе станет хуже, нет? — Я всегда болею на ногах. Он с вопросом наклоняет голову. — У меня слишком много дел и забот, я не могу позволить себе лежать и ничего не делать, пока не разберусь хотя бы с частью дел. К тому же в последнее время я определённо отлынивал от части своих обязанностей. Манджиро кивает, очевидно, согласный с моими доводами. — Ты можешь прилечь. Я, не оборачиваясь, полностью киваю головой куда-то в сторону кровати. В тишине проходит минут пятнадцать. — У тебя подушки пахнут холодом. — Не только подушки. Я сегодня с утра менял белье на кровати. Манджиро что-то мычит в ответ. Холод… Вообще-то это слово в теории не должно передавать запах, но, пожалуй, вполне хорошо делает это. Мне нравится. Голова нещадно болит. И слова путаются. Я наклоняюсь еще ниже в какой-то отчаянной попытке «заземления». И так лучше виден мелкий шрифт. Как бы глаза не посадить. Шею неожиданно обдает теплом. Чужие руки сжимаются на плечах. Я пытаюсь повернуть голову, но она начинает звенеть, и я просто прикрываю глаза. — Может, все-таки передохнешь? — Мне надо работать. — Мм, ладно, работай. Руки чуть сжимают плечи, и я чувствую его дыхание затылком. «В связи с необходимостью проведения проверки дисциплины и знаний по приказу Министерства образования, культуры, спорта, науки и технологий и его уполномоченного представителя, министра третьего кабинета Коидзуки, Косака Кэндзи…» «В целях совершенствования дисциплины директором старшей школы… для членов студсовета и преподавателей провести ряд мероприятий… в том числе и отстранением от занятий». — Почему отстранение от занятий считается наказанием? — Ты пропускаешь часть учебной программы, у тебя пропуски уроков и контрольных, и чтобы в конце сдать экзамены, тебе придется закрыть все это… Ну и частичная изоляция. — Звучит бредово. — В какой-то мере так и есть. Манджиро склоняет ещё ниже, и золотистые волосы падают мне на лицо. Если честно, у них с Эммой один цвет, но очень разные оттенки. Нежный светло-жёлтый оттенок Эммы и какой-то золотисто-розовый оттенок волос Манджиро. — Что-то не так? — Мне нравятся твои волосы. У них глубокий цвет. Тишина в комнате, я не успеваю вернуться к документам, когда меня целуют. Теплое дыхание и мягкие губы, от Манджиро пахнет выпечкой и банановой пастой. И волосы у него мягкие. И вообще-то это очень неправильно с моей стороны, но подумаю об этом после. — Дурной, ты ведь заразишься. Манджиро смеется. — Прости, прости. Просто… я не смог удержаться. Да и какая разница? Мы просто переболеем вместе. — Плохое самочувствие, головная боль, тошнота? Всё это и есть важная разница. — Ну, мне это неважно. Зато я буду с тобой. Мне кажется, дышать нечем. Манджиро что-то говорит. — А? Ты что, плачешь?! — Нет, у меня просто глаза слезятся. От документов, ты был прав, следует передохнуть. Он победоносно улыбается. — Ну вот. А теперь иди ляг… А я сделаю тебе чай? — Отличная идея, спасибо. Он выходит из комнаты. И я падаю, голова бьётся об стол и болит. Но это не так важно. Я хватаю волосы и думаю, что схожу с ума. Это простая фраза. Я не должен так сильно на нее реагировать. Но не получается. Я словно в аду. Только вот это мой ад, я сам себя низверг. И сам его создал. Эмма… Ты очень сильно злишься, да? Прости, мне жаль. И Манджиро, прости, пожалуйста. Но не надо так больше. Я ведь правда хочу как лучше. Да, у меня это хуево получается, но других идей нет. И я даже не могу поговорить с Такемичи! Потому что он меня избегает! Я не понимаю почему? И записи Мори, такие полезные и бесполезные одновременно. В них слишком много всего, но нет конкретики. И я просто не понимаю, что должен сделать, как их понять. И я… не должен так думать. Я начинаю процесс самобичевания, а это, очевидно, плохая идея. Мне нужно отдохнуть, выздороветь и со свежей головой всё решить. И нужно разобрать все документы. — Пхчи! Головой, что только поднял, я стукаюсь о стол. В ушах звенит, голова болит, волосы болят. Хоть насморка нет, и на этом спасибо. В конечном итоге я все-таки перебираюсь на кровать. Окно закрыли, и мне ужасно душно. Но нельзя открывать. Сейчас метель, холодно. А сетку у меня забрали специально, чтобы не открывал. Постельное белье новое и пахнет свежестью морозного утра, когда даже дышать больно, до того холодный воздух. Серое небо, серые дома, серые дороги и белые хлопья снега. И так хочется спать, аж глаза слипаются. И все мысли только о том, как бы поскорее всё закончилось. К обеду, конечно, это ощущение проходит, но хорошо запоминается на каком-то интуитивном уровне. На интуитивном уровне часто запоминаются ощущения. Я помню тепло объятий, теплые руки, что чертят узоры на коже и перебирают волосы. Чужое дыхание. Спокойствие. Я очень хорошо помню это. Однажды кто-то сказал, что у меня отличная память. Честно говоря, я с этим не очень согласен. Память у меня в лучшем случае просто хорошая. Я строю планы и стараюсь держаться их, но для этого заучиваю их часами, продумывая каждое действие. Но сейчас я вообще без понятия, что происходит и что делать. Есть план, цель которого — понять, почему мир крутится вокруг Манджиро. Надо же, разве в больнице я не говорил, что мир не крутится вокруг него? Ошибся чуток. Ну и ладно. Я просто извинюсь. Хотя он, конечно, поступил неправильно. Зло — какое странное определение. Что есть зло? Желание причинять людям боль? Ненависть? Что-то, что трудно передать словами и мыслями, но то, что сидит в нашей душе на глубоко эмоциональном уровне? Является ли Манджиро злым? Нет, это я могу сказать точно. А Кисаки? Тоже нет, он скорее обозленный и жестокий. Манджиро в принципе тоже может быть жесток, но в нем это не сильно заметно. Не то чтобы я был свят. В некотором роде я был гораздо более жестоким, чем они оба. Просто у меня были принципы, которые я ни за что не нарушу. Это то, чему меня научил Моро-сан. Человек без принципов — не человек вовсе, а животное. Человек, что способен переступить через них, недалеко ушел от животного. Но что-то я отвлекся. Ладно, если забыть о философии, то зло есть зло, как ты его ни назови и в какую форму ни облачи… К чему это я? Хороший вопрос? Откровенно говоря, уже как-то все равно. Пахнет теплом. А как пахнет тепло? Что за странная ассоциация… Тепло пахнет объятиями, прикосновениями, чем-то вкусным и очень нежным. Чужое тепло кажется слишком реальным. Я открываю глаза и не сразу это понимаю. Космос смотрит в душу. Где-то там скрыты галактики. — Чем пахнет тепло? Вопрос, не имеющий смысла. — Может, смехом? Я чуть склоняю голову. Возможно, вполне. Тепло часто идет со смехом. — Да, хорошая ассоциация. — Почему спрашиваешь? — Ты теплый. И у тебя красивый смех. Все сходится. Он застывает, и уже другое тепло, окрашенное красным, расходится по лицу. Стало ли оно горячим? Пальцами касаюсь светлой кожи, там, где она имеет розоватый оттенок. Тепло, но теплее ли оно другой части кожи? Я хочу коснуться, но Манджиро перехватывает мою руку и подносит к губам, целуя. Дыхание теплое, а губы чуть шершавые. — Мне нравится, когда ты болеешь. — Обычно я более собран, но знаешь, этот год, точнее, предыдущий… Такой безумный. Мне нравятся твои губы. — В самом деле? — Да. — Хочешь, чтобы я тебя поцеловал? — Нет, я болен. И немного мёртв, и, если ты меня поцелуешь, трупный яд перекинется на тебя. Эмма не простит, будет злиться, а потом плакать… Я и так ее расстроил. — Думаешь, я сумасшедший? — Можешь не отвечать, так все думают. Даже Эмма. Даже я. Возможно, это правда. Возможно, если бы я вылечился, все было бы лучше. Но знаешь, пока мое безумие принесло больше пользы, чем вреда. И я думаю, что, возможно, оно не так плохо. Может, и я не так плох. Может… есть вариант, в котором всё хорошо? В котором можно быть счастливым и свободным. Я бы хотел. А ты? — Ты думаешь о глупостях. Зачем искать варианты счастья, если оно есть здесь и сейчас? Он несильно бьет меня костяшками по лбу. — Счастье — это абстрактное понятие. У него нет границ и пониманий. Я беспокоюсь о будущем, потому что оно ближе, чем кажется. И счастье… Я хочу быть свободным и счастливым. И я хочу этого для дорогих мне людей. А может, и для всех людей в принципе, но это звучит немного утопически. — Что значит, будущее ближе, чем кажется? Разве будущее — не такое же абстрактное понятие, как счастье? — Хороший вопрос. Я долго об этом думал, но у будущего… В принципе, у мироздания есть некоторые границы, которыми строится мир, эти рамки фактически невозможно нарушить, ведь любое корректирование будет просто аннулировано. За исключением особых обстоятельств. Итак, если считаться с этой теорией, то будущее имеет определенное понятие, а, согласно моему исследованию, оно ещё и закольцовано. Но мне также удалось понять, что будущее не всегда было закольцовано, раньше это была прямая дорога без конца, но с началом, а сейчас у нее нет ни конца, ни начала. — Почему? — Я не знаю. Но я хотел бы узнать. И тогда бы я смог что-то придумать, и все были бы счастливы. — Звучишь, как герой. — Странное сравнение. Если говорить о сказочных героях, то мне это совершенно непонятно, я ведь совсем в них не разбираюсь. А если говорить о комплексе героя или спасателя, то он больше направлен на самого человека, ведь, спасая других, он доказывает собственную необходимость. Но если говорить о героях как о понятии, то это, конечно, совершенно другое. Чужие губы всё ещё очень теплые. Его рука сжимает мои волосы, а я думаю, что поцелуй с какого-то ракурса можно расценивать как обмен молекулами. А можно ли его оценивать как обмен душ? Что вообще является душой? И как оно отражается в понятии человеческой структуры? — Ты горишь. Он выглядит взволнованным. — Повышенная температура является вполне частым фактором при болезни, нет? — Да, но ты ведь прям горишь. Где у тебя градусник? — Ящик стола. Первый снизу. Он с легкостью встает с кровати, а я с удивлением осознаю, что не могу приподнять даже голову. Она словно из металла, а тело из ваты. А ведь есть такая загадка: что тяжелее — килограмм ваты или металла? Интересный вопрос. В какой-то мере он философский, нацеленный на мысль, а не на решение... Что есть мысль? — Почему ты не позвонил мне раньше? — Все было хорошо. — Температура поднялась за секунду? — Нет, его поведение с самого начало было нетипичным. — Тогда почему ты не позвонил мне раньше, Майки?! Сквозь вату чужие голоса так далеки. Как и их смысл. Наверное, надо задуматься и собраться. Наверное, я должен что-то предпринять. Но что и почему? Мысли, мысли, мысли. *** — Ну что за мрак! Почему это происходит сейчас, когда всё только наладилось? *** — Ты ведь знаешь, что я не злюсь, Рë? Прости, пожалуйста, я должна была прийти сразу, как узнала, а не посылать Майки. *** — И вообще-то, это всё ты и твоя дурацкая привычка ходить почти раздетым и спать с открытым окном! Зима на улице, а у него окна нараспашку. *** Море шумело. Волны бились об берег, оставляя после себя лишь мокрую белую пену. Когда я был здесь, шёл снег, но сейчас его не было. Как и неба. Только бесконечное море и пустота. Я стоял на воде вопреки законам физики. Или это законы вселенной? Иисус ходил по воде. Но был ли он реальным? А может, это сон? Глубь моих фантазий, что смешалась с разумом. В любом случае сейчас это не так уж и важно. Не уверен, как долго я иду вперед. Мои шаги пусты и тихи, они не имеют веса. В чем смысл? А это важно? Почему я просто не могу идти по воде и ни о чем не тревожиться? Зачем все эти переживания? Просто я такой человек, мне жизненно необходимо знать, что всё будет хорошо. Да, мне неподвластна судьба, но я хотел бы знать, что даже если что-то случится, я буду знать, что делать. Не будет гнетущего отчаяния, не будет безысходности. Не будет страха. Но как бороться со смертью? Что я должен сделать? Знание о будущем должно было дать преимущество, но дало лишь опасение. У меня нет конкретики, да что там, я даже продвинуться не могу в этих исследованиях. Раньше получалось, а сейчас словно в ступоре. Я достиг потолка, но продолжаю биться об него, как рыбка об стекла аквариума. Да… Наверное, рыбка — подходящее определение. Забавно. Как долго мне ещё идти? Если тут нет конца или начала, то, наверное, вечность. Но у меня нет вечности. Мне нужно возвращаться. Только как? Со всех сторон сплошное море. В какую сторону ни посмотри и куда бы ни иди, везде будет море, даже сверху. Бескрайнее море. Но если здесь нет края, то, значит, что я на глубине? Это бы объясняет определенные моменты, но создает несколько новых вопросов... неважно. Если я на глубине, то мне всего лишь надо плыть вверх, как? Я ведь стою, и мои ноги упираются в твердь. В воде следует плавать. Только вот... я не умею. Забавно. Но в этом никогда не было необходимости. Я никогда не был на море, до недавних событий не был на озере или реке, не был в бассейне или в другом достаточно глубоком водоеме. Это было всегда таким маловажным, что я просто забыл о том, что люди умеют плавать. Я на глубине, и я не умею плавать. Значит... я тону. Бесплотная сущность воды словно начинает набирать вес и плотность. То, что раньше было невесомостью, сейчас превратилось в что-то невероятно тяжёлое. Я хочу сделать вдох, но горло обжигает жидкость. Под водой нет кислорода. Нет возможности дышать, нет возможности всплыть, нет возможности спастись, я нахожусь в ловушке под толщей вод, что даже лучи солнца не пропускают и что давят на меня всей своей массой. Горло рвёт от боли, как и легкие, все мои действия и рывки кажутся слишком тяжелыми и попросту бесполезными. Сердце стучит где-то в висках. Я дергаюсь и дергаюсь, как рыба на суше. Но ничего не могу сделать. Хочется кричать, глаза жжёт. Жжёт горло. Нельзя открывать рот, там внутри воздух. Куда плыть, а главное, как. Под водой нет ориентиров, и солнце сюда не проникает. Сплошная темнота, картинка тонет во тьме, и я не могу разглядеть ничего. Где верх, а где низ? Я пытаюсь дёрнуться, но сил нет. Вздох, и глотку обжигает вода. Тело слишком тяжелое и неповоротливое. А раньше ведь считал себя ловким и быстрым, и где же вся эта скорость, где ловкость? Где надёжность? Уверенность? Силы, где хотя бы силы? Я ведь не могу так умереть, утонув. Разве не глупо? Я ведь не помог Такемичи, не смог дойти до сути, не смог всех уберечь, не смог помочь. Я ведь не увижу, как Ай пойдёт в школу и как Йори её закончит, не узнаю, как сбудется жизнь Рико, я ведь не смогу поговорить с Сейшу, не смогу стать ему братом. А Акане, Тэтсуо, что же они будут делать, а чувствовать? Тэтсуо будет кричать: «Уехал ненадолго, а ты умер. Ну как тебя угораздило, идиот», а потом плакать. Акане плакать не будет, ей просто будет очень и очень больно. А Эмма? Какого будет ей? Моей милой, золотой, солнечной девочке? Нет-нет, я не могу так подвести ее. Не могу бросить, мы ведь пообещали друг другу, пообещали, что не умрем. Я должен что-то предпринять, что-то сделать, я не могу так ее покинуть. Я ведь обидел ее, а она меня не поняла. Мы ведь не поговорили, не решили проблему. Зачем-то продолжали тянуть эту паутину раздора. Я ведь мог позвонить ей, сказать что-то. Я мог… А теперь не могу. Всё из-за этого дурацкого плана. Я просто просто хотел сделать всё как лучше, решить проблему. Я думал, что если стану ближе к Манджиро, сольюсь с ним, то смогу понять вселенную. Как глупо и наивно. Я такой идиот. И я погряз во лжи, хотя обещал, что не буду врать. Я… я вообще-то так много где ошибся, но ведь теперь ничего не исправить, да? Я не могу ничего сделать. Хочется плакать. Или кричать. Хочется сделать хоть что-то, а не идти камнем на дно. Я не хочу умирать, мне страшно, страшно, страшно. Я так хочу жить, я хочу тепла и любви. Я хочу… хочу. Чего же я хочу? Я ведь понимал, что умру, такие люди, как я, долго не живут, Мори и мама стали мне прекрасным примером. Я понял это и должен был смириться, столько лет прошло. А сейчас почему-то страшно. Я ведь и так мертвец. Но… но… но. — О, Рë-чан, ты проснулся? Наконец-то, а то я уже начала беспокоиться. Я не сразу это замечаю, больше сосредоточиваясь на подносе в руках. — Как раз вовремя, я приготовила тебе одэн. С угрем, как ты любишь. Суп был настолько горяч, что от него шел пар, и я беспокоилась, как бы не разлить его и не обжечься, но при болезни он — лучшее лекарство. Не сразу я замечаю и отстраненность Рë. Как его взгляд устремлен в никуда, а кожа кажется еще более белой, чем когда-либо. Поставив поднос на стол, я осторожно касаюсь его плеча. Холодный. А что, если у него начались осложнения или ему резко стало хуже? Что делать? Я ведь даже близко не врач и, в отличие от Рë, совершенно не разбираюсь даже в основах медицины. Надо, надо вызвать скорую! Или хотя бы позвонить Моро-сану, он точно больше меня понимает. Я не успеваю развернуться, чтобы броситься на кухню, где и оставила телефон. Чужая хватка сильная и почти болезненная. Рë обхватывает меня поперек живота, и я чувствую, как его трясет. Я обнимаю его в ответ, сильнее прижимая к груди. Кофта очень быстро становится влажной, у Рë дрожат плечи. И ему плохо, так плохо, что стучит в висках уже у меня. И так много всего. Я не понимаю, что случилось, не понимаю, как он умудрился заболеть, не понимаю, что он делает, я его вообще в последнее время не понимаю. И это так пугает. Страшно. Страшно, что это уже не мой Рë. Страшно настолько, что я предпочла сбежать от проблем. Я обнимаю его крепко-крепко. Я думаю о маминых объятиях. Прошли года, и я знаю, что мама отказалась от меня раз и навсегда, что, в принципе, я оказалась ей просто не нужна. Но кое-что от нее навсегда останется во мне. Я помню, как тепло и спокойно было в ее объятиях, и хочу передать все это тепло и любовь Рё. Мой милый, сказочный мальчик. Мальчик, который заслуживает лучшего. — Прости меня. Прости меня, пожалуйста. Слова сбиты рыданиями. И я прижимаю его так крепко, как только могу. — Не извиняйся. Тут нет твоей вины. По крайней мере, не только твоей. Я ведь тоже поступила глупо, я испугалась и сбежала. Ахаха, знаешь, я ведь стала такой трусихой с возрастом. Я думала, что стала лучше, но это не так. Тогда, когда на нас направили пистолет, я не боялась. Или боялась не так. Но сейчас, когда нет прямых угроз, я не могу перестать думать. Думать о будущем, о том, как мы изменились. И мне страшно, так страшно, Рë. Я боюсь всего, боюсь быть отвергнутой Дракеном, боюсь не понравиться людям, боюсь провалить экзамены, боюсь будущего, но больше всего я боюсь, что ты изменишься. Раньше я могла понять тебя и твои мысли, могла прочитать тебя, как читают открытые книги. Но сейчас я не понимаю тебя, не понимаю, почему ты делаешь так, а не иначе. И я боюсь, что ты уже не мой Рë, а если это так... Если это так, то и я уже не твоя Эмма. Я не хочу оставаться одна. Не хочу терять семью. Но главное, я не хочу меняться, я хочу быть такой, какой сделал меня Рë, счастливой и храброй, решительной и доброй. Рë показал мне так много. И от мысли, что он уже другой человек, от мысли, что я могу его потерять, мне становится так ужасно. Невыносимо больно. Это похоже на то, что я чувствовала, когда ушла мама. Боль и отчаяние, я была покинута и никому не нужна. Если бы ушёл Рë, у меня бы остались близкие и дорогие, меня бы продолжали любить. Но я не хочу, чтобы Рë уходил. Не хочу, чтобы он менялся. Я просто хочу быть счастлива со всей семьей, с Дракеном и с Рë. Вот и всё, неужели, неужели это так много? — Я… Просто хочу, чтобы всё было, как раньше. Я боюсь поднять глаза, боюсь увидеть обиду или разочарование. — Посмотри на меня, Эмма. И как бы не было страшно, я смотрю. — Я тоже хочу, чтобы всё было, как раньше, и я тоже боюсь. Но мы не можем остановить время или мир. Но, Эмма, чтобы ни случилось, как бы мы ни изменились, я клянусь тебе, что навсегда останусь рядом, что всегда буду твоим Рë, а ты моей Эммой. Страх никуда не уходит, но теперь в груди вместе с ним теплится облегчение. Тук, тук, тук. — Я вам не мешаю? Майки стоял в дверях. Ах, точно, я же послала его сходить в ближайшую аптеку за жаропонижающим. Только что-то он больно хмурый. — Не было? — Чего? — Жаропонижающего в аптеке не было? — Было, я купил. — Тогда чего лицо такое кислое? — Какое есть. Тихий смех прерывает наш разговор. — Эмма, Манджиро просто немного сбит с толку и, возможно, также немного ревнует. А?.. А-а-а-а. Рë улыбается, и меня тоже пробирает смех. Конечно, если не знать всей специфики наших отношений, то легко запутаться. — Что смешного? Майки сильнее хмурит брови. Становясь похожим на надутого хомяка. — Ничего, подойди. И как бы Майки не хмурился, стоило только Рë позвать, он пошел. От этого в груди всё сжалось вновь. Я люблю своего брата, своего Майки. И я хочу, чтобы он был счастлив, чтобы его чувства были приняты с искренней взаимностью. И от того, что происходило сейчас, было…больно. Майки склоняется, и теперь его лицо на одном уровне с Рë. Рë кладет ему руку на щеку. И я не могу дышать, затаив дыхание, я смотрю, как меняется выражение Майки, становясь более мягким, а взгляд. Они так смотрят друг на друга, словно больше никого нет, и я не могу оторвать глаз. А потом Рë наклоняется и целует. Я вижу эту картину всего пару секунд, а потом Майки с великой наглостью закрывает мне глаза. Но это всё меняет. Картинка, что навсегда отпечаталась в мозгу. — Майки! Руку убери. — А ты не смотри! Маленькая ещё. Засранец, улыбается, и Рë улыбается тоже. — Кто бы говорил. Ре смеётся. И мы замолкаем. — Ну, говоря откровенно, вы оба не можете похвастаться высоким ростом. Манджиро в наигранно возмущенной манере распахивает глаза. Я в этой же манере хватаюсь за сердце, и мы, конечно же, возмущены до глубины души, иначе и быть не может. — И это нам говоришь ты? Только посмотри на него, Эмма, выше всего на два несчастных сантиметра, а ведет себя, как Кенчик! Майки щурит глаза и дует щеки. — В самом деле, что это за ужас, Рë-чан? Я не знала, не думала, что ты такой… Рë неожиданно серьезно кивает, кладя нам обоим руку на плечо. — Да, ты права, это слишком низко с моей стороны. Доходит, если честно, не сразу. Примерно в тот момент, когда Рë больше не может держать серьезное лицо и смеется. — Подлец! С яростным криком я переворачиваю его на кровать, он закрывается от меня руками и думает, что сможет держать оборону. Но я не одна. И пока Рë занят мной, Манджиро совершает бросок, поскальзываясь под скрещенные руки и с легкостью их разводит. Рë не сопротивляется, с улыбкой признает свое поражение и думает, что это его спасет. Наивный. Я щекочу его, пока Манджиро держит руки, и Рë смеется, смеется, смеется. Но счастье не может длиться вечно, и мой телефон звонит. Так что приходится оторваться от моего лучшего друга и все-таки взять трубку, звонит Дракен, и я бросаю взгляд на Рë, он, конечно, сразу все понимает, поэтому с легкой улыбкой кивает головой, я выскакиваю из комнаты и чувствую, как сердце бьётся в груди. — Алло, Эмма, ты не знаешь, где Майки? Трепетать в груди перестаёт очень быстро. Я думаю о том, как Майки смотрит на Рë, и мне становится очень грустно. Но эти же мысли толкают меня на безрассудство. — Я тебе что… совсем не нравлюсь? Лёжа на кровати, я пытался отдышаться. От кошмара осталось только давящее чувство в груди. Манджиро все еще сжимал мои руки. — Это нечестно. — Что именно? — Эмма смогла отстоять свою честь, а что насчет меня? Он напоминает ребенка, и это умиляет. — Что же ты хочешь? — Секрет. Очень наглого ребенка. Даже моя Ай не такая наглая, а ведь она максимально избалованная из всех моих детей. — Ну… это было бы несправедливо, не дай я тебе этого шанса, так что ты можешь сделать всё, что хочешь. Не думаю, что это что-то пересечет рамки или границы. Манджиро хитро улыбается, прежде чем наклониться… и укусить меня за шею?.. Нет… это не укус. Происходящее доходит медленной волной. Шею начинает жечь. А перед глазами встает Мори и ужасные отметины на ее теле. Я не могу избавиться от этого образа. Манджиро чуть прикусывает кожу, и я выдыхаю ему прямо в ухо. Чужие руки крепче сжимают плечи, и я ошибся, вся эта ситуация уже вышла далеко за рамки. Это пугает, но внизу живота появилось слишком странное чувство. Горячее дыхание обжигает, и мне кажется, что я горю. Я не сразу понимаю, что Манджиро отстраняет, и мне нужно пару секунд, чтобы прийти в себя. Манджиро смотрит странно, в какой-то мере завороженно. — Что? — Ты красный. Он улыбается слишком нагло и довольно. — Это было неожиданно. Не делай так. — Почему? Разве так не делают влюбленные парочки? — Парочки… Подожди, я не успеваю за твоей мыслью. Манджиро улыбается, обхватывая мое лицо ладонями. — Ох, Рë-чан, видимо, болезнь плохо сказалась на твоем мозге, но это ничего, ведь я все равно люблю тебя. И, конечно же, мы парочка. Он крепче прижимает меня к груди, утешительно похлопывая. Засранец. Я и забыл, что мы в самом деле как бы пара. Это, если честно, уже не вызывает самоненависти, просто глухое отчаяние. Манджиро теплый, и от него пахнет чем-то машинным и выпечкой. — Вообще-то там теперь след останется, и что мне делать с ним? — Гордиться? — Ну конечно. — Что там с мальчиком Такеши? Вечереет. Сегодня у меня свободная ночь. А ведь в последнее время я был так занят. Даже удивительно. — Рё-кун сейчас болеет. Такеши, как всегда, немногословен. Преданный и молчаливый, ну просто замечательный песик. — С каких пор это является достаточно веской причиной, чтобы не явиться ко мне? Сначала дожидался его полтора часа, а потом слушал объяснения идиотов. До вечера пришлось ждать Такеши, и всё потому, что у мальчишки болит горлышко? Да где это видано?! — Боюсь, что он сильно болен. В доме было много людей, а детей отослали к друзьям семьи. — Вопрос остался прежним. Меня не касается его самочувствие. Стоит мне позвать, и он должен явиться, и не важно, ни то, как он себя чувствует, ни то, какие обстоятельства у него есть. Да пусть будет смерч ходить по улицам, а один из его деток помирать! Если я сказал ему приехать, он должен приехать. И мальчишка прекрасно знает это! Такеши! Чтобы завтра к моему приходу он был тут. Ясно? Такеши коротко кивает, и я могу быть уверен в том, что мальчишку, если понадобится, притащат к моему приходу. — Можешь быть свободен и скажи, чтобы подготовили мне машину. С кивком Такеши испаряется в дверях. Проклятый мальчишка испортил мне настроение, а ведь всё так хорошо начиналось. И я даже получил свой кофе из молотых эксцельза, а не чертову либерику. Щенок, я и так иду ему на уступки, а он всё наглее и наглее. С самого начала не нужно было соглашаться, но Озэму должен прийти на уже имеющееся место. Мой единственный и достойный сын, тот, кто всё унаследует. И, к моему несчастью, именно Рё похож на него больше всех. Хотя и неудивительно, его мать была слабой сукой, а мои гены слишком сильны. Хотя даже так ему далеко до превосходства Озэму. В любом случае, эта ночь свободна, так что проведу её с пользой, ну а если кто-то случайно залетит, то это уже проблема мальчишки. Правда, недолго ему осталось сидеть на моей шее, еще года два-три, и Озэму заберет то, что принадлежит ему по праву рождения. И тогда мальчишка падёт. Рожденный следовать приказам. Еще в тот момент, когда о беременности моей матери было неизвестно, все всё понимали. Семья господина всегда была богата и влиятельна, и простые люди могут лишь подчиняться им. Я был младше господина на десять лет. Меня забрали на воспитание в возрасте двух лет, о своей семье я ничего не знаю до сих пор. Когда мне исполнилось пять, мы впервые встретились. Он был гордостью семьи. И нас у него было много. Таких же обезличенных цепных псов. У нас не было имен, точнее, они были, но никто из нас их не помнил. И всё же это было неплохое время, у нас всегда была еда и вода, теплая одежда, образование, крыша над головой и вполне человеческие условия, нам оказывали медицинскую помощь, если это требовалось. Сейчас я также знаю, что они платили семьям по-настоящему огромные суммы. А в ответ желали лишь безграничной преданности и следование приказам. Но года шли, и, когда мне исполнилось двенадцать, господин выбрал меня. Из всех десяти человек, что были отобраны, выбрали меня. Это повод для гордости. Господин рос и развивался, у него появился свой бизнес, а я везде следовал за ним. Одновременно с этим я получил высшее юридическое образование. А также прошёл специальную военную подготовку. Когда мне исполнилось двадцать, господин уже имел свой личный развивающийся бизнес. Я же, имея высшее образование и превосходные характеристики, смог занять место его правой руки. У меня была большая зарплата, и я смог переехать из небольшой квартиры, которую мне выделили, в свою личную. Это был седьмой этаж, и у меня были большие открывающиеся вовнутрь окна. Вскоре господин отправил меня получать права, а следом подарил мне машину. Это был не единственный его подарок. К большому удивлению, господин, вероятно, считал меня не просто исполнителем, но, вероятно, и простым сотрудником. Он открылся мне с новых сторон, господин был умен, талантлив и харизматичен, люди верили ему и хотели идти за ним. А еще он был вспыльчив, жесток, властолюбив, ненавидел любые пререкания и был особенно падок на женщин. И, конечно, господин не боялся отдавать жестокие приказы. Я не помню первого человека, которого пришлось убить. Я уже выполнял до этого подобные приказы, но они никогда не доходили до подобного. Кажется, это была женщина, журналистка. Она выяснила то, чего не следовало, и решилась пойти на шантаж. Ее кровь так и не отстиралась с галстука. А я так и не выбросил его, он все еще там, где-то в шкафу. Ждет меня. Через два года у господина родился наследник. Оэму — правитель. Господин не желал связывать свою жизнь с одной женщиной, но в наследнике он не чаял души. В какой-то момент я даже поверил в любовь господина к детям. А потом узнал о том огромном множестве его детей, которые остались на улице. Я был уверен, что научен всему, что нужно. Но мне пришлось заново учиться равнодушию. Когда пришла та женщина, она была маленькой и хрупкой, а еще очень бледной и худой. Она рыдала, и на ее руках также рыдал младенец. Она просила господина о милости. Она не могла вырастить ребенка. Господин посоветовал отдать его в детский дом, если она не может справиться с этим сама. Ему было плевать, а меня словно раздирало на части. Впервые за всю свою жизнь я испытал столь яркие эмоции. Даже когда ее трясло, когда она упала на колени, она прижимала к себе свое дитя и просила лишь для него. Хотя ей помощь была, вероятно, даже сильнее, чем ему. Господину было плевать. Она приходила к нему раз в неделю, когда появлялась возможность сделать это. Она плакала и просила. Однажды она не пришла, я ждал ее. Господин этого даже не заметил. Он, вероятно, полностью забыл бы это событие, но ему позвонили. Амане смогла вписать его имя в графу «отец». Единственная из всех, у кого это получилось. Господин был в ярости. Я не знал, хочу ли я больше плакать или смеяться. Амане была мертва. Я говорил с ней всего дважды. Господин написал заявление об отказе. Мне нужно было отнести ребенка в приют. Ребенка, которого так сильно любили. Ребенка, ради которого были готовы на всё. Амане была невероятно сильной женщиной, несмотря на все ее слезы. Я смотрел на него и вместо жалости чувствовал зависть. Как бы сильно я хотел, чтобы кто-нибудь так же сильно любил меня. Достаточно забавным фактом я считаю тот, что в день смерти Амане родился Рё. Мальчик, который смог нагнуть господина. Мальчик, переполненный любовью и отчаянием, он так сильно напоминал мне Амане. Я вновь испытал зависть. Но Рё все же отличался, хотя я не думаю, что смогу сформулировать, чем. Я испытывал к нему смесь восхищения, зависти и жалости. Не уверен, что именно из этого толкнуло меня на безумие. Разница в возрасте Озэму и Рё — два года. Разница в самосознании намного больше. Но, к несчастью для Рё, Озэму имел то, о чём Рё оставалось только мечтать. И это полное безразличие ко всему, что его не интересовало. Та же черта, что и у господина. И именно её не было у Рё, несмотря на их огромную схожесть. Я притаскиваю Рё к кабинету за несколько часов до прихода господина. В офисе всего пара человек. Ранее сумерки. Мальчишки откровенно дурно. У него бледная кожа, и его трусит. И я сомневаюсь в том, выстоит ли он весь день. Но к приходу господина мальчик выглядел, как обычно. — Не уж то господину так сильно нужна помощь, что он желает требовать ее с больного человека? И голос звучит ровно. — Больного? Ну а хотя это неважно. Болен ты или нет, у нас есть договор. И мне плевать, что с тобой, покуда ты живёшь, ты должен его исполнить. Сегодня большое мероприятие. И очень важное. И из итогов этого дня решится судьба Озэму и Рё, по крайней мере, в глазах Акаги. Рё сильный и внимательный, он может принять удар достаточно большой мощности и силы и даже не пошатнуться. Но он человек. И он смертен. Иногда об этом просто забыть. Особенно видя, как легко он ловит искусственные пули. Даже факт слабой мощности не спасает от ощущения, что это может быть конец. За всё время работы с господином, за время всех своих не всегда законных заданий я повстречал многих людей. И, говоря откровенно, большинство из них было третьесортным мусором. Но встречались и удивительные по своей природе индивиды. Рё, конечно, к ним относится. Господин в какой-то мере тоже, ведь всё то, чего он добился, сделал по большей части своими силами. Рё говорит красиво, даже механически написанный текст. У него есть харизма и понимание того, как говорить. Некоторые и в шестьдесят говорить не научились. Правда, потом его рвет в мусорку за стенкой, пока никто не видит. Его трясет, но он встает, улыбается и жмет чужие руки так, как никто другой бы не смог. И это всё становится решающим моментом. Я замечаю кучку подростков краем глаза. Это открытое мероприятие, чтобы люди смогли увидеть «открывающиеся им перспективы». Но никто из них не выглядит заинтересованным в мероприятии, пока взгляд одного из них не цепляется за мальчика. Понять, что эти мальчишки — юные правонарушители, просто. Так же просто различить их главного. Если что, я должен быть готов быстро и аккуратно выпроводить отсюда, при этом не поднимая шума. Мы же не хотим проблем с репутацией, верно? Но меня не оставляет некое чувство неправильности. Мальчишка, который их лидер, кого-то мне смутно напоминает. — Вот, чёрт. Мальчишка выдыхает. — Твои знакомые? — В какой-то мере. Это брат Эммы, и его банда. Не знал, что у Эммы есть брат. Она, конечно, девочка храбрая, но не слишком важная в общей картине. Плохо, если они его узнают, но, говоря откровенно, не моя проблема, я и так ему помогаю в возможный вред себе. Мальчишка отвлекается на какого-то бизнесмена, кажется, это кто-то из страховой Marine. Иметь связь с таким достаточно хорошо. Но, если честно, у меня несколько откровенных сомнений. Давая мальчишке свободу, разве не даем мы ему преимущество? Ведь он может заручиться поддержкой этих людей. И тогда тяжело будет нам. Потому что ему поверят. Его могут выбрать. Потому что такие люди умеют хорошо видеть возможное преимущество, и Рё определенно таким является. Господин бывает слишком самоуверен. Один из парней продирается вперед, и он выглядит как кто-то шумный и проблемный. Как кто-то, кого Рё знает. А потому заканчивает разговор достаточно быстро. Проскальзывая к дальней стене, где стоит стол с водой. За последние четыре часа, как мы здесь, он выпил около семи бутылок воды и ещё ни разу не отлучался в туалет. Я становлюсь рядом, готовый в случае чего предотвратить то, что может привести к шуму, а значит, и к проблемам. Мальчик обязан быть здесь до конца, и господин Акаги бросает на нас взгляд, хотя стоит вдали, но у него определённо хорошая чуйка. — Рё? Эй, это ты?! Мальчишка хватает Рё за плечо и получает улыбку в ответ. — Здравствуй, Харуки. Рад тебя видеть. — Что ты здесь делаешь и почему ты так странно выглядишь? Рё улыбается и застывает. Ему нельзя говорить. А вот у меня есть указания. Из рук этого Харуки, мальчика, я вырываю. — К сожалению, вы, вероятно, ошиблись, ведь с моим господином вы просто не могли нигде и никак пересечься. Мальчишка хочет возмутиться, а это, вероятно, поднимет шум, я чуть сжимаю плечи Рё, готовясь что-либо сделать. Но брат Эммы кладёт руку на плечо этого Харуки. — Хей, Па, ты ошибся, это не Рё. Но смотрит он только на Рё. Он также поддерживает этот зрительный контакт. — Эа? Майки, ты уверен? — Ага, да, пошли, мы же все-таки пришли сюда по просьбе твоей мамы, так что давай не будем отвлекаться. Он наконец-то разрывает этот зрительный контакт, и эти двое со своей компанией, которая, кстати, была готова в любой момент вмешаться, удаляются. Мальчишка выдыхает. — Спасибо. Откровенно говоря, мне непонятна его благодарность. Вероятно, он просто не понимает моих действий, что случается достаточно часто. Но что-то сейчас меня настораживает. Ещё два часа проходят достаточно неплохо. Рё даже выглядит получше. Общается с гостями, смеётся и лишь изредка пересекается глазами с братом Эммы. Что меня напрягает, так это то, что этот самый брат и его друзья всё еще тут. И даже если один из них наследных Хаяшида, сильно положение не меняет, только немного усложняет. Рё знакомо бледнеет, кидая взгляд на меня, он отходит. Один из мальчишек начинает достаточно громкую беседу, и я спешу туда, пока это не потревожило господина. Солнце только начинает клониться к горизонту, когда меня снова рвёт. Приходится принять странную и неудобную позу, чтобы не испачкаться. Горло скручивает очередным спазмом, когда кажется, уже полегчало, и я дергаюсь вперед. Чужие руки осторожно хватают за плечи, и в первые секунды мне кажется, что это Такеши. Но хватка слишком «мягкая» для него, и это напрягает. Меня рвет, ещё и я уверен, что всё то, что было у меня в желудке, вышло. — Эй, ты как? Манджиро склоняется, и на самом деле последние секунд тридцать я был уверен, что это он. — Сойдёт. Приобняв меня за плечи, он помогает выпрямиться, хотя я мог бы сам. Не немощный, и чувствую себя лучше, чем вчера. К тому же обязательства есть обязательства. Еще немного. Часа два, и все. Манджиро смотрит темными глазами. — Пойдем. Тебе плохо. — Нет. Это не просьба и не обеспокоенность, это приказ. Манджиро, иногда я забываю, что он словно маленький и до жути эгоистичный ребенок. Одно дело, когда что-то «твое» болеет и проявляет слабость рядом с тобой, другое — когда это у всех на виду. Манджиро думает, что он самый главный, у него все еще этот ужасный синдром «Бога», о котором я так удачно забыл. Это почти смешно. Мы играем в отношения, но даже Эмма не может мне приказать, что делать. С самого начала я делал то, что считал нужным, и никто не мог меня остановить. Станет ли Манджиро преградой? Ответ очевиден. — Пойдем, я говорю. Он хватает крепче, и это очевидный приказ главы Токийской свастики. С темным взглядом и давящей аурой. — Нет. У меня тут ещё дела. Только часа через два. И знаешь, Манджиро, я вообще-то взрослый и самодостаточный человек, чтобы принимать взвешенные решения. И если твой синдром «Бога» снова обострился, то будь добр, сними с головы корону и иди подыши свежим воздухом. Руку вырвать просто, просто уйти, не оглядываясь. Но приятного в этом, конечно, мало. Иногда я забываю, что люди редко воспринимают чужое мнение как веский аргумент, такие люди, как Манджиро, вообще ни с чьим мнением не считаются и считают, что всегда правы. — Разве мы не в отношениях? Манджиро снова хватает меня за руку, и я очень благодарен, что кирпичный угол скрывает нас ото всех. — Мы в отношениях. Но они, знаешь, предполагают под собой взаимность во всём, в том числе и взаимопонимание. Я не могу уйти. А если ты думаешь, что можешь указывать благодаря тому факту, что мы в отношениях, то ты очень, очень ошибаешься. Манджиро зло вспыхивает. Руку мою он отпускает, но я не ухожу, чувствуя его недосказанность. — Как заговорил. Но, в отличие от тебя, Рё, я, по крайней мере, не боюсь признать это. А вот ты… О наших отношениях знает только Эмма, почему? Ты боишься или, может быть, стыдишься? О какой взаимности речь тогда? Это похоже на кипяток. Потому что на деле с моей стороны взаимности ведь правда нет. Но боялся ли я этих отношений или стыдился? Нет. Манджиро не тот, кого стоит стыдиться, а я правда дорожу им. Просто если об этом узнают другие, ложь нового уровня. И я не хочу на него переходить. — Я никогда бы, слышишь, Манджиро, никогда бы не согласился завязать отношения с человеком, которого бы стыдился. И я боюсь, да, но лишь потому, что для меня это в новинку, эти отношения. Я просто не знаю, что делать дальше. Но я стараюсь, правда, стараюсь, дать этим отношениям то, чего они заслуживают! Нельзя кричать, и я прикусываю язык до неприятного металлического вкуса. — А теперь извини меня, но мне нужно вернуться. Несмотря ни на что, безопасность детей должна быть моим приоритетом, и я не могу рисковать ею. В этот раз Манджиро меня не останавливает. А через десять минут я смотрю на его уходящий силуэт. Он не оглядывается, я этого не жду. Я знаю, что не из тех, кто достаточно хорош, чтоб его выбрали, чтоб оглянулись. К тому же с самого начала всё это была ложь. А то, что построено на лжи, не сможет долго существовать, это закономерность, и исключений быть не может, только не в моем случае. Вселенная, знаешь ли, Рё, определенно не на твоей стороне. Кто-то из тех, с кем я говорил, пошутил, и я рассмеялся, возможно, слишком сильно для их достаточно слабеньких шуток. Время течет медленно. Я чувствую взгляд в районе ключиц, Такеши ведет себя странно. Сегодня даже более сильно, чем раньше. Он весь день где-то витает. Но все так же исполнителен, этого у него не отнять. Мы пересекаемся взглядами с Акаги, но он не смотрит долго, он занят, очевидно, флиртуя с какой-то молоденькой дамочкой. И я ненавижу его сейчас почему-то особенно, просто невыносимо сильно. Майки пинает столб, пока остальные в магазине. С того момента, как отошел поговорить с Рё, он сам не свой. — Че ты все смотришь на меня, Мицуя? — Любопытно, погнешь ли ты столб от ярости. — Я не в ярости. И вообще, это не твое дело, так что отъебись. — Не срывайся на мне, Майки. Я в твоих делах с Рё не виноват. Майки резко дергается, и я напрягаюсь, всерьез он меня не ударит, но может потерять контроль. — У меня нет дел с Рё! Он выглядит особенно зло и одновременно с этим грустно. — В самом деле? Поэтому ты тут в ярости? Или из-за этого он смотрел, как мы уходим? — Мицуя! — Или это потому что он не действует в соответствие с ожиданиями, иногда даже вполне логичными? Майки замолкает на полуслове, я, очевидно, попал в цель. — Он, знаешь ли, никогда этого не делает, хоть у кого спроси. Рё — самый настоящий псих в хорошем смысле. У него свои, понятия не имею какие, взгляды на мир. И если ты заинтересован в общении с ним, то стоит смириться. Майки ничего не говорит, резко отворачиваясь. А к приходу Дракена и остальных из магазина он почти в норме. И всё же что между ним и Рё и откуда такая бурная реакция? Есть пара предположений, но они тоже на грани безумия, а я не собираюсь заходить так далеко без веского повода.