Компас

Проснувшись рано утром, Антон не обнаруживает Арсения ни в постели, ни вообще в доме — оказывается, тот на рассвете попросил седлать коня, выпил кофе на кухне со слугами, забрал половину одежды из шкафа и ускакал в город. Когда Антон обо всём этом узнаёт, то так злится, что не остается на завтрак — даже не ждет, пока слуги постирают и высушат его одежду, просто одевается, прыгает на лошадь и гневно пыхтит до самого участка. Он бы рад заявиться домой и поругаться с Арсением, но работу никто не отменял. В участке он узнает еще более «радостные» вести: вчера вечером, аккурат после конца рабочего дня, Эд заехал на квартиру к Егору и сам расспросил того о брате. То есть получается, что вчерашняя поездка в поместье не имела никакого смысла, пусть Антон и прекрасно поплескался с Арсением в ванне. Мысли об Арсении вообще не выходят из головы, и с каждой такой мыслью Антон злится всё сильнее. Настроение портит и дождь, который со вчерашнего дня не заканчивается: он то превращается в морось, то становится ливнем — таким мощным, что его шум мешает разговаривать даже в здании. Антон не любит жару, но дождь, бесконечную серость и слякоть он не любит еще больше. Что бы там ни говорили про «у природы нет плохой погоды», они определенно не правы. Может быть, плохой погоды у природы и нет, но поганая точно бывает. Работается в нее совсем дерьмово, особенно когда зацепок никаких: ни улик на месте преступления, ни толковых свидетелей. Того пьяницу, о котором говорил Арсений, так и не нашли, и у Антона даже появляется мысль: а вдруг это убийца? Но, как бы там ни было, найти его это не поможет. Но и проблески радости в этом дне есть: Наденька из бухгалтерии, увидев его за стопкой документов для оформления Арсения, покачала головой и помогла заполнить все многочисленные бланки — и даже сама предложила отнести в управление на неделе, ей всё равно нужно тащить туда кучу всего по полицейским вопросам. Просто купить фамильяра мало, надо еще и зарегистрировать его как непосредственно личного фамильяра, иначе он так и будет считаться обычной собственностью, а значит налогов придется платить в десять раз больше. Ближе к вечеру Антон всё же решает зайти к Егору — не столько по работе, сколько по-человечески: утром прошли похороны Алексея, так что лишняя порция поддержки не помешает. Много лет назад они расстались на печальной ноте и после этого так и не общались, но Антон малодушно надеется, что Егор не держит на него обид. Эд предлагает составить ему компанию, но Антон отказывается — однако до аптеки, где их пути расходятся, они добредают вместе и решают перекурить. В вечерний час на улице навалом людей, поэтому, чтобы не мешать потоку, они отходят с дороги в узкий пустой переулок, и Антон вытаскивает из кармана сюртука портсигар. — Чего такой хмурый? — спрашивает Эд, доставая свои самокрутки. — Из-за Белого? Антон вспоминает, как сегодня налетел на Белого с полной чашкой кофе. Кофе оказался на старомодной рубашке, окрасив ее в бледно-коричневый цвет, а ее хозяин за это спасибо, разумеется, не сказал. — Да хуй с ним, — бросает Антон, без заклинания прикуривая сигарету. — Это из-за Арсения. — Я так и подумал, что вы с ним поругались. У него с утра тоже мина кислая была. — С утра? — хмурится Антон и опускает сигарету, так и не затянувшись. — Ты видел его утром? — Так да, он же заходил в участок. Принес мне пончик. — Какой, нахуй, пончик? — С сахарной пудрой, — без задней мысли уточняет Эд, но после выразительного взгляда Антона до него таки доходит: — Не знаю я, зачем он приходил — думал, ты его послал. Он занес мне пончик, поболтал со мной о погоде и ушел. Улыбался, но как будто не рад был. Я решил, что из-за погоды тоже. Антон вздыхает. Эд всех судит по себе: он человек простой, ему до тонкой душевной организации Арсения, как до Плутона. Хотя Арсений ведь планета, а Плутон — нет, так что как до Юпитера, хотя с астрономией у Антона всегда было туго. И что ему понадобилось в участке? Разве что… — А ты не видел, как он с кем-то общался? Арсений вчера упомянул, что хочет с кем-то поговорить о полиции — и вполне логично, что этот кто-то может быть полицейским. Лишь бы не Белый, вот это был бы анекдот. — Я не следил за ним. С меня Белый уже неделю отчеты трясет за прошлый месяц, я ими занимался, мне не до слежек за твоим парнем было. — Он не мой парень, он мой фамильяр. Да и от этого, — он наконец затягивается наполовину истлевшей сигаретой, — одно название. — Так вы еще не это самое? Ты из-за этого бесишься? — Нет. Просто вчера мы так хорошо общались, и мне показалось, что он… — Антон еще на половине фразы понимает, как глупо это всё звучит, но всё равно договаривает: — Мне показалось, что между нами как-то налаживаться начало, что ли, какая-то дружба вроде как получается. А утром он ушел, пока я спал, даже не попрощался и записки не оставил. — И всё? — Я слишком бурно реагирую. — Антон хотел, чтобы это звучало вопросом, но выходит утвердительно. — Если это вся история, то да. Как девчонка, которую сняли в пабе и бросили наутро, а она уже напридумывала свадьбу и десять детей. Хотя… — он качает головой, — забей, понимаю. — Ничего я не девчонка, — морщится Антон, туша сигарету о мокрую пожарную лестницу и кидая в ближайший мусорный бак. — Это, вообще-то, сексизм, тебя на семинаре по этике не было, что ли? И вообще, иди в жопу. — Я б с радостью, но объект моих мыслей не горит желанием. — Объект мыслей? — удивляется Антон. — Ты с кем-то встречаться начал? — Нет, я же говорю: не горит желанием, — произносит Эд так, как будто его это и не волнует. — Но вроде и на хрен пока не посылает, так что посмотрим. Если что-то выгорит, то я расскажу, а пока толку мусолить. — Как знаешь, — кидает Антон небрежно, хотя на самом деле ему очень интересно, что там за объект мыслей. Но он не допытывается, потому что Арсений вчера уже преподал ему урок на эту тему, и просто прощается с Эдом, переступает через большую лужу и идет к квартире Егора. Тот живет в новом, недавно построенном доме — с водопроводом и электричеством, с просторными квартирами, ни одну из которых Антон с зарплатой полицейского никогда себе не позволит. Если бы он остался в королевской семье, то мог бы снять весь этаж, а то и выкупить, хотя вообще это ему не нужно. Маленькая квартирка через несколько улиц отсюда полностью его устраивает, хотя после приезда Арсения и может стать тесноватой. В любом случае максимум, что он может позволить себе здесь, это переехать на заброшенную стройку неподалеку: должны были построить роскошный дом, как этот, но затем что-то пошло не так, и она лет пять служила жильем для нищих. В прошлом году Антон часто ходил туда, когда был участковым, но духу выгнать бедняг у него так ни разу и не хватило — здание же пустует, так кому они мешают. В итоге их всё равно выгнали, поставили какие-то зачарованные заслонки от «обычных»: магов среди нищих практически нет, фамильяров — тем более. Он представляется консьержу на воротах, показывает клеймо на запястье и заходит во внутренний двор, направляется к дому. Здесь приятно: стоят кресла и столики, есть веранда, но соседей не видно — видимо, из-за дождя или из-за того, что все они уехали куда-нибудь отдыхать. Антон поднимается на второй этаж, стараясь не поскользнуться на начищенных каменных полах, и звонит в нужную квартиру. По крайней мере, он надеется, что нужную, потому что номера на двери нет. Слышится приглушенное копошение и какой-то грохот, не открывают долго, хотя Егор должен знать о визите: на этот раз Антон не сглупил и послал ему записку зачарованным голубем. Но наконец звенит дверная цепочка, а за ней открывается и сама дверь — и на пороге появляется Егор. Он ожидаемо старше, чем Антон его помнит, но в целом не сильно изменился: те же светлые волосы, то же смазливое лицо, те же прозрачные голубые глаза. Белки, кстати, красные, веки опухшие — видно, что совсем недавно плакал. — Ты пришел, — удивляется Егор, даже слегка улыбается, но улыбка тут же гаснет. Он отходит от порога, пропуская Антона в квартиру. — Проходи. Он больше не обращается на «вы», как в детстве, и преданности в этих его кристальных глазах нет — и это тоже ожидаемо. Антон проходит в большую светлую прихожую, на вид простую, но в каждой детали всё здесь кричит о дороговизне. Вот уже восемь лет Егор, хоть и принадлежит по документам королевской семье, за конкретным магом не числится, по сути он ничейный, но заботятся о нем хорошо. — Прости, что не зашел вчера. Я ездил в поместье, думал застать тебя там, но мы разминулись. — Ничего, — отзывается Егор тем же безжизненным тоном и закрывает за ним дверь. — Если ты насчет смерти Лёши, то я вчера уже всё сказал твоему напарнику. Больше мне сказать нечего. Честно говоря, в голове до сих пор туман. — Я не из-за дела. Просто хотел… мне очень жаль твоего брата. Я сделаю всё возможное, чтобы найти его убийцу, обещаю. — Например? Егор разворачивается и идет вглубь квартиры — Антон вытирает ноги о коврик, затем, опомнившись, быстро снимает обувь и осторожно идет за ним. — Что? — Например что ты сделаешь? — интересуется Егор на ходу, и по всей фразе ползет дым сарказма. — Что вы все делаете? Это уже седьмое убийство фамильяра, а у вас даже подозреваемых нет. Или это не так? Они выходят в гостиную с панорамными окнами — наверно, в солнечный день всё здесь залито светом, но сейчас мрачно. И без того бледная кожа Егора выглядит совсем серой, делая его похожим на своего мертвого брата, не хватает только кровавого пореза на шее. Антон сглатывает ком в горле и старается вытолкнуть из головы навязчивые ассоциации. — Это не так, — протестует он, но чересчур вяло и сам из-за этого злится. — Мы стараемся, расследование идет. — Без разницы. Даже если вы найдете убийцу, это ничего уже не изменит. Всё это неважно, я просто… — Егор трет и так красные глаза, — я просто устал. Но это, конечно же, не твоя забота. Он садится на диван из белой замши, Антон поначалу мнется, потому что форма у него мокрая и грязная, но всё-таки присаживается рядом с ним на самый край. Становится еще более неловко, и теперь он понимает, что вообще зря пришел и говорить им не о чем. — Как ты? — спрашивает он осторожно. — Я имею в виду, не считая этого, — и тут же прикусывает язык: какой же болван, ляпнуть такое. — Прости. Я не очень хорош в беседах. — Что ты хочешь услышать? Что я безмерно счастлив? Что моя жизнь праздник? Это не так. Ты знаешь, что после того, как ты от меня отказался, у меня так и не было хозяина. — Я от тебя не отказывался. Просто после отречения ты перестал быть моим фамильяром, я не имел права забирать тебя с собой. — Мы оба знаем, что принцесса, — он инстинктивно склоняет голову, — оставила бы меня тебе, если бы ты захотел. Но ты ведь сам сказал, что я тебе не нужен. Он цитирует это с жесткостью, в его устах «не нужен» звучит грубо и бессердечно, но Антон говорил это растерянно. В то время он не понимал, что ему делать даже со своей жизнью, он не мог брать на себя ответственность еще и за другого человека. — Я говорил не про тебя, я сказал, что мне не нужен фамильяр, дело не в тебе. И тебе было лучше остаться в поместье. Егор, у меня же не было ни жилья, ни работы. Я бы не смог о тебе позаботиться. — Всё, что мне было нужно, это ты, — говорит Егор с горечью. — Оказаться фамильяром без хозяина... Лучше бы ты продал меня назад, чтобы меня купил кто-то другой. — Но тебе не нужен хозяин, чтобы быть счастливым. Даже наоборот, без него проще! Ты можешь делать что угодно, у тебя же столько свободы. Ты же вроде хорошо поешь и играешь, так начни выступать. Или можешь начать заниматься танцами, рисовать — ты же такой тала… — Для кого? — перебивает Егор. — Для кого мне всё это делать? Я с пеленок знал свое предназначение, но теперь я пустое место. — Ты не пустое место, ты самодостаточная личность. И ты можешь… — Ничего я не могу, — хмыкает Егор. — А твои слова о том, что тебе не нужен фамильяр — еще одна ложь. Я слышал, что ты купил фамильяра. И кого, — он качает головой, — Арсения. Худший вариант из возможных. — Вы знакомы? — Конечно, мы росли в одном доме. Он всегда был себе на уме, — бросает он уже не просто с горечью, а с горькой злостью. — Никого не слушал. С ним даже из своих мало кто общался. Не понимаю, что ты в нем нашел и чем он лучше меня. — Всё не так, как ты думаешь. Фамильяр мне нужен для расследования, я не собираюсь его оставлять навсегда. А его я не выбирал, капитан его посоветовал, плюс денег у меня было не очень много, это совпадение. Антон не добавляет, что на самом деле рад, что всё так сложилось. Если бы ему достался такой вот покорный фамильяр, как Егор, который смысл жизни видит исключительно в служении хозяину, было бы куда хуже. — Если фамильяр нужен тебе для расследования, почему ты не пришел ко мне? Не то чтобы Антон об этом совсем не думал. Такая мысль приходила ему в голову, но была задавлена тянущимся стыдом — это как прийти к другу спустя много лет молчания и попросить взаймы денег. Кроме того, казалось легче выстроить рабочие отношения с кем-то новым, чем с Егором. — Не думал, что это будет уместно, — отвечает Антон спустя несколько мгновений тишины. — Я никогда и не считал тебя своим фамильяром. Мы ведь не… — С Арсением всё иначе? С Арсением всё иначе, но вряд ли Егор будет рад этому признанию. — У нас еще ничего не было, — увиливает Антон. — И неизвестно, будет ли — он может убить тебя раньше, — выплевывает Егор. — Все знают, что он… Неважно, забудь, прости. Я не должен об этом говорить, это не мое дело. Антон догадывался, что их разговор будет непростой, но к такому готов не был — и сказать ему нечего. Он и не подозревал, что обида Егора за столько лет не утихла, а только окрепла. — Я могу как-нибудь тебе помочь? — Нет, извини, — выдыхает Егор с такой острой болью, что Антона тоже режет, и вдруг вымученно улыбается: — Прошу прощения за негостеприимство. Хочешь чаю? Или кофе? Антон хочет уйти, но это будет похоже на бегство — да и вообще невежливо, поэтому он лишь натянуто улыбается и соглашается на чай. *** Домой он возвращается спустя часа два тяжелых, изматывающих разговоров, когда страшно сказать лишнее слово — вдруг собеседник воспримет его не так. Антон снимает промокшие насквозь ботинки в коридоре и, еще не пройдя в квартиру, ощущает удушливый запах гари. Он дергает ногой, скидывая ботинок, и спешит на кухню — обнаруживает там Арсения в клубах дыма, который сидит на столешнице с бокалом красного вина в руке. — С возвращением, — хмыкает тот и салютует ему бокалом: — Твое здоровье. Он отпивает вина и грациозно закидывает ногу на ногу — выглядит как человек, которого меньше всего волнует бардак вокруг. А бардак заметный: вся плита заставлена грязными сковородками и кастрюлями, а одна из них наполнена каким-то месивом, природу которого Антон и не пытается угадывать. — Ты что, готовил? — морщится Антон и, не выдержав, открывает узкое окно настежь — дождь сразу начинает заливать подоконник, но уж лучше так. — Что на тебя нашло? — Кулинария — не мое, — вздыхает Арсений. — Где ты был так долго? Выглядишь плохо. — А ты… — Антон хочет сказать что-то аналогичное, но Арсений, несмотря на хаос вокруг него, выглядит потрясающе. Черная рубашка, явно позаимствованная из старого гардероба Антона, очень ему идет, как и белоснежный фартук. Хотя происхождение последнего неизвестно: в этой квартире никогда никаких фартуков не водилось. — А я? — Неважно. Я был у Егора сегодня. Почему ты не сказал, что вы знакомы? — А должен был? — Арсений поднимает бровь. — Мне казалось, это очевидно. Мы одного возраста и росли в одном доме — естественно, мы знакомы. Антон почему-то не срастил эти два факта. — И вы не ладили? — Мне до него дела не было, но он меня не любил. Егор был золотым мальчиком, ласковым и послушным, таким старательным — удивительно, как задница не треснула от желания всем услужить. Его злило, что я совсем не такой, но при этом лучше его по всем дисциплинам. Он, прости за прямоту, не слишком умен, а старательность не всегда это окупает. — Он указывает взглядом на почти полную бутылку вина. — Будешь? — Нет, терпеть не могу вино. — Я вообще-то тоже. Антон нагибается и вытаскивает из-под тумбы бочонок эля. Когда он впервые купил такой, то обещал себе, что это на особый случай, но потом «особый случай» внезапно случался каждую неделю, так что он забил и просто стал держать пиво с запасом. — Будешь? — предлагает он, и Арсений с явным облегчением отставляет свой бокал подальше. Бокалов в квартире Антона тоже никогда не было. — У меня был паршивый день. И ты лучше не сделал. Что это за выходка с утра была? — Какая выходка? — Арсений вытягивается и берет с полки две больших керамических кружки, брезгливо осматривает их и протягивает Антону. — Такая. Какого черта ты смылся, ничего не сказав? — Антон ставит бочонок на стол и берет кружки — думает ополоснуть их, но потом решает, что ему и так нормально, а если ему нормально, то и Арсению сойдет. — Не понял? — Ты, — говорит Антон как-то чересчур обвиняюще, но накопленная за день злость сама сцеживается по чуть-чуть, — проснулся утром, не разбудил меня, ничего не сказал и съебался. — И? Я ведь сказал, что утром поговорю кое с кем. Я проснулся на рассвете и не видел смысла тебя будить. Собрался и уехал по делам. Или я должен был отчитаться перед своим хозяином? — Нет, но мог бы хоть записку оставить. И что ты делал утром в участке? Твой источник работает в полиции? Арсений молчит всё то время, что Антон разливает пиво по кружкам — себе он берет ту, которую наполнил неудачно, с большим количеством пены, а Арсению дает нормальную. Тот принимает ее, делает несколько больших глотков и ставит около себя — всё медленно, как будто специально растягивает и без того длинную паузу. — Да, — признается он наконец, — но кто он — совершенно неважно. Важно то, что он не считает, что кто-то в полиции может быть убийцей или его соучастником. Антон не совсем дурак и понимает, что источник Арсения в полиции и его бывший любовник, скорее всего, связаны, если вообще не один человек. Полицейских в участке много, но не сотня, так что остается лишь надеяться, что это не Белый. Однако Антон помнит вчерашний разговор и уточнять не собирается. — Почему он так думает? — Считает, что все либо слишком тупые, либо коррумпированные свиньи, которые беспокоятся только о том, как бы побольше из бюджета натащить. А вот теперь он уже не сомневается, что это Белый. Хотя это странно, ведь тот сам рекомендовал Арсения как подходящего фамильяра, говорил, что просматривал разные досье. Немного злит, что Арсений с ним как-то связан, но Антон старается засунуть неуместную ревность куда-нибудь подальше и заливает ее пивом. — Я бы не отказывался от этой версии так быстро. Твой загадочный друг вряд ли знает в полиции всех, судит по верхушке, а это может быть офицер или сержант, который умеет вовремя подсуетиться и выбить льготы на покупку фамильяра. Или даже полицейский врач… Хотя вряд ли. Порез горла неровный, врач бы так не сделал. — Неровный? — Ага. — Антон тащит к себе единственный в этой комнате стул и, раздвинув ноги, садится на него задом наперед, складывает локти на спинку. — С разной глубиной. — И о чем это говорит? — Возможно, о неуверенности, но в сериях такое обычно бывает с первыми жертвами: потом преступник учится, набивает руку, так сказать. — Антон отпивает теплого пива и думает о том, что надо бы заиметь привычку держать бочонок в подвале, где прохладно. — Также у него может быть травма руки. — А если запросить в больницах данные о пациентах с травмами рук? — Их же десятки в день, а травма может быть и старой. И среди полицейских таких будут тысячи, мы же постоянно попадаем в какие-то передряги. Даже у меня был вывих запястья. — На последнем предложении Арсений растягивает такую ухмылку, что Антон еле сдерживает желание плеснуть в него пивом. — Я с лошади упал! Когда гнался за преступником! — Или когда гонял лысого. — Если не прекратишь, будешь на полу спать. — Ты выгонишь меня на пол после ритуала? — Арсений осуждающе цокает. — Не думал, что ты так бессердечен. — Ритуала? — Антон замирает, не донеся кружку до рта. — Ритуала, — повторяет Арсений. — В твоей квартире я не нашел абсолютно ничего для него, поэтому сегодня зашел в магазин и купил всё сам. И приготовил, — он указывает пальцем на графин с красным вином позади себя, который до этого Антон не заметил, — зелье. — Какое зелье? Зелья бывают только в сказках. Или ты вываривал его с амулетом? — Нет, никакой магии, его так называют для красного словца. На самом деле там вино, разные вытяжки, травки и чуть-чуть опиума. — Опиума? — Антон поднимает брови. — Ты сварил какую-то наркотическую жижу? Совсем с ума сошел? Я же полицейский. — Тише, господин полицейский. Там аптечная норма, исключительно в разрешенной для ритуала концентрации, я не покупал кило у какого-нибудь наркобарона и не грабил маковое поле. Ничего страшного не случится, это, — Арсений приподнимает кружку с пивом, — гораздо хуже, потому что легально в любых дозах. — Зачем вообще нужна эта бурда? — Расслабит тебя, меня, позволит магии беспрепятственно циркулировать по телу. Изначально это делали для того, чтобы магу было не противно заниматься сексом с фамильяром, если тот некрасивый или непривлекательного пола, и чтобы фамильяр не сопротивлялся и не зажимался, если ему маг не нравится. — Тебе нужно напиться и накачаться наркотиками, чтобы… — Антон не договаривает не от обиды, а потому что продолжение и так понятно. — Нет, а вот тебе — да. Иначе ты будешь нервничать, и ничего не получится. К тому же там сок граната, а это натуральный афродизиак. Кстати, ты как предпочитаешь: чей корабль заплывет в чью гавань? — Чего? — Ты меня трахаешь или я тебя трахаю, — объясняет Арсений устало. — А. Их предстоящий секс казался таким абстрактным, что в такие подробности Антон даже не вдумывался. Вообще, насколько он знает, в однополом сексе маг всегда сверху, но его такие традиционные тонкости волнуют мало. А вот то, что с мужчинами опыт у него крайне скудный и только в активной позиции, волнует сильнее — в первый раз лучше пойти по проторенной дорожке. Хотя против экспериментов по этой части или в сексе вообще он ничего не имеет. — Думаю, что... — Ты сверху, — решает Арсений до того, как Антон успевает сказать что-то осмысленное на эту тему. — В конце концов, я ведь буду связан, так что это удобнее. — Ты будешь связан? — Ты что, не имеешь совсем никакого представления о ритуале? Фамильяра связывают зачарованной веревкой, чтобы запечатать магию. Если ты не знал, мы всегда источаем излишки магии, веревка помогает блокировать этот процесс. Это же элементарные азы, ты должен это знать. — Я что-то такое слышал, но забыл. Мне казалось, что ритуал — это секс при вонючих свечах, и еще заклинание какое-то там прочитать надо. Связывать обязательно? — Сложно сказать. На истории магии нам говорили, что да, но неизвестно, что в ритуале необходимо, а что культурное следствие и нужно для антуража. Свечи вот точно глупость, ароматерапия — сомнительная наука. Хотя я всё равно их купил, лишними не будут. — Нам обязательно делать это сегодня? — Антон допивает пиво, ставит кружку на стол и понимает, что больше пить и не хочется. — День был тяжелый. Может быть, отложим на завтра? — Конечно, — Арсений беспечно пожимает плечами, — пусть еще несколько фамильяров умрут — времени навалом. Можно вообще отложить до осени, всего-то две недели осталось. Ритуал во время листопада — так романтично. — Я понял, сегодня — значит сегодня, — вздыхает Антон и закупоривает бочонок. — По-твоему, сколько времени нужно на образование достаточно сильной связи? Арсений разминает шею, потягивается, а затем не столько спрыгивает, сколько соскальзывает со столешницы — не хорек, а какая-то змея — и развязывает фартук. — Зависит от того, — рассказывает он, — как часто и как плотно мы будем общаться, если ты понимаешь, о чем я. Не меньше двух недель, это точно, но я бы поставил на месяц. — Месяц — это долго. Побыстрее никак? — Будет быстрее, если я буду чаще находиться рядом с тобой. А еще поможет, если ты будешь пользоваться той магией, что я передаю тебе, иначе всё не имеет смысла. — Пользоваться магией, — Антон кривится и тоже встает, — хорошо, я понял, попробую. — А можно поинтересоваться, как именно в твоем плане я должен привлечь преступника, чтобы он похитил именно меня? Стоять в закоулке и игриво вытягивать ногу в чулке? Антону становится стыдно, но он не отворачивается и всё-таки выдерживает на себе острый пытливый взгляд. — Когда я придумывал этот план, то надеялся, что к этому моменту мы уже выясним радиус похищений… — мямлит он. — Так что пока не знаю. Думаю, ты просто будешь много ходить по городу там, где потенциально тебя могут похитить. Под моим наблюдением, конечно. И благодаря связи ты укажешь мне путь. — Я тебе не компас, чтобы указывать. — Пока ты только и делаешь, что указываешь. — Ничего подобного, а теперь убирай эту бочку и пойдем, нам еще… — Арсений спотыкается посреди фразы и поджимает губы. — Об этом я и говорю. — Антон берет графин с пойлом, которое сварил Арсений, и подходит к окну, где на подоконнике стоит жухлое растение в горшке. Кажется, хозяйка называет его Ефросиньей. — Как думаешь, этот цветочек помрет, если я вылью в него эту жижу? — Ты не можешь так поступить, я три часа его готовил. Антон еще как может — и делает: глядя Арсению в глаза, наклоняет графин и тонкой струйкой выливает пахнущую мятой и вином жидкость в землю. Арсений стоит, уперев руки в боки, и наблюдает за этим с печатью глубокого оскорбления на лице. Дождь по-прежнему льет, и его шум прекрасно сочетается с журчанием зловонной жижи. — Не выливай всё, оставь мне хотя бы немного, — хмурится Арсений. — Вдруг я захочу выпить? Несколько разочаровательно, что он хочет оставить себе возможность быть в не совсем трезвом уме, но с учетом обстоятельств это объяснимо. Антон бы и сам не отказался от еще нескольких кружек пива, но пьяным быть не хочет — такой вот парадокс. — Если хочешь расслабиться, выпей еще пива или вина. — Чтобы потом каждые десять минут бегать «пудрить нос»? Не понимаю, почему ты так настроен, этот рецепт используется при ритуале веками. Это традиция, нельзя просто пустить ее в трубу. — В горшок, — поправляет Антон. Горшок тем временем наполнился практически до краев, и земля уже не желает впитывать эту непонятную бурду, хотя в графине еще половина. — Ты ведь понимаешь, что любое отступление от ритуала может помешать образованию связи? — Мне знакомый рассказывал, что они с фамильяром ничего такого не делали, просто провели вместе ночь и прочли заклинание — и всё, никаких зелий, свечек, веревок и прочего. — А если твой знакомый вставит себе дрын в задницу и скажет, что ему понравилось, ты тоже так сделаешь? — Арсений складывает руки на груди. — Возможно, этот маг и этот фамильяр просто хорошо подходят друг другу. Необязательно у нас будет так же. Антон случайно дергает рукой и проливает немного зелья на белый подоконник, но не расстраивается и быстро вытирает всё это рукавом сюртука — всё равно стирать, а в шкафу висит запасной. — Хорошо подходят? — уточняет он. — Это что значит? — То и значит. Все люди разные, кто-то подходит друг другу больше, кто-то меньше. Это никак не выяснить заранее, только опытным путем. Антона так и подбивает спросить, насколько хорошо Арсению подходит его бывший любовник, но вряд ли Арсений скажет спасибо за интерес и начнет вдохновленно рассказывать. Куда более вероятно, что он пошлет Антона в пень и закроется в его спальне в одиночестве, а Антону придется спать на софе, свернувшись в три погибели. — А если мы друг другу не подойдем? — Подойдем, — уверенно говорит Арсений. — Кстати, буду тебе крайне благодарен, если ты помоешься. Не то чтобы от тебя воняет, но предпочитаю, чтобы в мое тело попадали исключительно мытые вещи. Это понятное требование, к нему у Антона нет никаких претензий. Особенно если учесть, что от него на самом деле попахивает: он уже два дня ходит в одной форме. Или больше, он не считал. — Как скажешь. — Я налил тебе воды в ведро. Сам подогреешь? — Да, я же как-то это делал раньше. — Антон отставляет графин, треть содержимого которого всё-таки не влезла в горшок, и отходит от подоконника к плите. — А можно спросить, что вот это такое? — указывает он на нечто в кастрюле. Нечто выглядит так, будто было прожевано и извергнуто из тела, но не ясно, из какого именно отверстия. — Это куриный суп. Антон заглядывает в кастрюлю, но даже при ближайшем рассмотрении нечто совсем не похоже на суп. На какое-то пюре или, возможно, гуляш — вполне. — В супе должна быть вода. — Там есть вода. — Арсений подходит и тоже наклоняется к кастрюле, его свесившаяся пушистая челка щекочет Антону щеку. — Просто она немного выкипела. — Почему оно желтое? — Потому что там горох. Антон поднимает взгляд, и Арсений делает то же самое — между ними считанные сантиметры. Антон может рассмотреть каждую ресничку, он чувствует на своем лице слабый ветерок чужого дыхания. — Так это куриный суп или гороховый? — Там еще грибы есть. — Подразумевается, что это нужно есть или ты пытался создать оружие массового поражения? — Первое, но если получится второе, то я не расстроюсь. — Арсений выпрямляется и, зачерпнув поварешкой эту непонятную субстанцию, с громким хлюпом вытаскивает ее, подносит к носу. — Пахнет лучше, чем выглядит. Несмотря на внешнее равнодушие, в его поведении проскальзывает неуверенность, и Антон начинает чувствовать себя говнюком. В конце концов, Арсений готовил это явно не час и не два, раз уж вода успела выкипеть с концами; он старался и заслуживает поддержки. Поэтому Антон аккуратно берет из его рук поварешку и пробует блюдо, которое по консистенции напоминает пюре, а по вкусу — горелое пюре с тонкими куриными нотками. И еще там, кажется, есть разваренный хлеб, который прежде был сухарями, но это не точно. — Не так плохо, — выносит он вердикт, и это правда: если прихлебывать элем, то вполне можно есть. — Наложишь мне тарелку этой своей стряпни, пока я буду мыться? — Я не позволю тебе это есть. Думаю, там слишком много гороха, а мы спим в одной кровати. Не хочу, чтобы ты всю ночь… — …пердел, — заканчивает за него Антон и кивает, потому что претензия разумная, да и ему есть это месиво не очень хочется. С другой стороны, если какой суп и есть, то такой — серпать им невозможно. — Я тогда по-быстрому спущусь в паб внизу, возьму нам что-нибудь поесть, а то я бы поужинал. Есть предпочтения? — Возьми что-нибудь не суп. *** Антон жует булку с маком через силу — и дело не в том, что булка невкусная — вкусная, просто он уже сытый. Но как только он доест, они с Арсением пойдут в спальню, а этот момент хочется оттянуть. Сам Арсений же несуразно улегся в кресле, положив голову на подлокотник, а ноги задрав на спинку, и читает книгу, хотя на лице его особой заинтересованности не наблюдается. Булка не лезет, так что Антон откладывает оставшуюся половину на журнальный столик. Помимо еды, он вспоминает о еще одном прекрасном способе потянуть время — поговорить. Он сразу отбрасывает тусклые «Что читаешь?» и «Чем занимался весь день?», которые Арсений наверняка проигнорирует, и ищет что-то абсурдное, что без ответа оставить нельзя. — Ты когда-нибудь занимался сексом в звериной форме? — спустя некоторое время находится он. Арсений прикрывает книгу, зажимая нужную страницу пальцем, и выгибается, чтобы посмотреть на Антона — и вот теперь на его лице крайне заинтересованное выражение. — Беру назад свои слова о твоей фантазии, — произносит он и прищуривается: — Тебя заводит мысль о сексе с животными? — Что? Нет! — Антон аж руками взмахивает для пущей убедительности. — Я не это имел в виду! Просто стало интересно. Правду же говорят, что в воспитательных домах фамильяры… между собой. — Да, это правда. — Арсений медленно садится в кресле по-человечески и рассказывает: — С магами нам нельзя ложиться в постель, потому что магический фон меняется, но близость с другими фамильярами на него не влияет. Поэтому да, многие это делают, и не только ради удовольствия: друг в друга мы тоже можем влюбляться, если ты не знал. Воспитателям обычно до этого дела нет. Антон думает о всей трагичности подобных отношений: если фамильяр влюбился в фамильяра, их всё равно рано или поздно разлучат, продадут кому-нибудь — и у них больше не будет возможности общаться. Может быть, они даже и не увидятся никогда. — Я встречался кое с кем, когда был помладше, несерьезно, — продолжает Арсений. — Но нет, в животной форме мы сексом не занимались, это мерзко, — он морщится, — животные меня не возбуждают. К тому же соитие разных видов может плохо кончиться. Представь себе секс медведя и мыши. Антон тоже морщится: бедная мышь. Или бедный медведь, представить можно по-разному. — А что с ней случилось? С той девушкой? Или это был парень? — Это был парень. Купили, давно уже, когда ему исполнилось восемнадцать, он был немного старше. Но это было детское увлечение, хотя тогда я переживал. Но среди нас есть и те, кто никогда ни к кому не притрагиваются, все эти хорошие мальчики вроде Егора. — Вроде Егора? — Да, я ни разу ни с кем его не видел. Фамильяры вроде него берегут себя для хозяина, не дай бог кто другой тронет. Если Егор берег себя для хозяина, а единственным его хозяином был Антон, но сексом они не занимались, получается… Егор до сих пор девственник? Эта мысль вызывает острый приступ грусти и сочувствия. Не то чтобы жизнь Антона была полна плотских удовольствий, но каждая близость с кем-то была для него особенной. Печально думать, что кто-то подобного не испытывал и, возможно, не испытает. — Это грустно. — Не заниматься сексом? Да, весьма. — Нет, я не о сексе, я о… Я вот довольно влюбчивый, — признается Антон. — Но если бы не влюблялся, скорее всего, тоже не горел бы желанием с кем-то спать просто так. Думаешь, это глупо? — Думаю, это мило, — тепло улыбается Арсений. — В наше время осталось мало романтиков. Я не думаю, что секс ради удовольствия это плохо, но секс по любви — это, конечно, совсем другое. Антона снедает любопытство, но если он еще хоть раз спросит Арсения о его прошлых отношениях, то точно получит по лбу — и это в лучшем случае. Так что он встает, завязывает потуже пояс халата, который надел после вечернего мытья, и тоскливо смотрит на дверь спальни. — Не делай такое лицо, словно собираешься положить голову на гильотину, — ворчит Арсений рядом, тоже вставая. — Напоминаю, что это твой идиотский план, а я просто помогаю. Никто тебя не заставляет, я бы тоже с радостью отказался от данного мероприятия. — Послушав его, Антон изо всех сил натягивает улыбку. — Так еще хуже, ты как будто планируешь подсматривать за детьми в купальне. Антон перестает улыбаться. Арсений удовлетворенно кивает и первым идет в спальню, с виду расслабленный, но его волнение выдают беспокойные пальцы, постукивающие по бедрам на ходу. Видимо, гордость не позволяет ему признаться в собственном волнении, но даже если человек молчит, тело всегда его выдает. Антон полицейский, он научился различать контраст между тем, что произносят губы, и тем, что говорит тело. Из освещенной масляными лампами гостиной они выходят в темную спальню: окно зашторено, поэтому сюда не проникает даже тусклый лунный свет. Когда глаза немного привыкают к темноте, Антон видит белеющие палочки свечей — они стоят на тумбе, на комоде и на изголовье кровати, их не меньше полусотни. — Зажги свечи, — командует Арсений, но тут же смягчается: — То есть, я хотел сказать, попробуй зажечь. Если не получится сразу, ничего страшного, можно и по одной. Это успокаивает: уж это Антон точно сможет, хотя и потратит полночи. Он прикрывает глаза, сосредотачивается, пускает магию в ладони — ее со вчерашнего дня так много, что она согревает руки. Под закрытыми веками вырисовывается картинка, как все находящиеся свечи в комнате загораются слабыми огоньками, Антон шепчет «игнис» и открывает глаза: свечи и правда горят. В их освещении Арсений улыбается так же тепло, огоньки колеблются оранжевым в черноте его зрачков. — Ты должен меня связать, — напоминает тот, беря с кровати моток веревки и нож, протягивает всё это Антону. — Ноги и руки. — Это обязательно? — Я не знаю, но лучше следовать классическому ритуалу. Поверь, я бы сам этого избежал, если бы было можно. Не люблю быть скованным и терять контроль. Антон берет нож и веревку, рассматривает их: на вид совершенно обычные. Нож острый и короткий, какие используют для резки бумаги в участке, веревка — довольно толстая и грубая, с торчащими волокнами. — А точно надо прям связывать? — Антон пальцами ощущает колкость веревки: неприятно, натрет кожу спустя минуту. — Нельзя просто повязать по кусочку на каждую ногу и руку? Арсений закатывает глаза и будто бы хочет сказать что-то неприятное, но затем хмурится и закусывает губу, недолго раздумывает. — Знаешь, вообще-то можно, — выносит он вердикт. — Магию она будет блокировать в любом случае, и мне так будет комфортнее. Антон облегченно вздыхает и отрезает от мотка четыре кусочка: ровно таких, чтобы можно было обвязать вокруг запястья или щиколотки, оставив небольшие хвостики. Убрав всё лишнее на ближайшую тумбу, он уже тянется с отрезком к запястью Арсения, как тот поднимает бровь и спрашивает: — Ты что делаешь? — Хочу завязать это на руке? — Антон почему-то тоже звучит вопросительно. — Ты должен сделать это магией, иначе смысла никакого. Об этом он как-то не подумал. Воск свечей плавится, и от них тянется слабый коричный аромат — и правда немного расслабляется, даже не хочется провалиться сквозь землю. Хотя сбежать хочется по-прежнему. — Не уверен, что смогу. — Сможешь, конечно, — уверяет Арсений, а затем, тронув за плечи, ненавязчиво подталкивает к кровати. — Но для начала тебе нужно перестать нервничать так, будто ты девственница на жертвоприношении. — Ритуалы с кровью запрещены уже черт знает сколько лет. Статья сто тридцать восьмая, пункт третий, наказание — до пяти лет тюрьмы, — чеканит Антон, как по бумажке. Экзамен на знание кодекса дался ему сложнее всего, но зато теперь всё от зубов отскакивает. — Но мы оба знаем, что их проводят. Хотя это неважно, резать я тебя не собираюсь. Для начала, — Арсений берет один из концов пояса халата и медленно тянет, развязывая, — избавимся от этого. Он легким движением сбрасывает халат с плеч — Антон не протестует, хотя ему и неуютно, что он обнажен, а Арсений напротив полностью одет. Тот снова подталкивает его к кровати, пока ноги не упираются в изножье, и заставляет сесть — и сам усаживается на колени. — Что ты... — не договаривает Антон, от напряжения инстинктивно отклоняясь от Арсения. Он нервно теребит кусок веревки в руке, и тот неприятно натирает пальцы. — Пытаюсь, — Арсений давит на его плечи, вынуждая откинуться спиной на кровать, — тебя расслабить. Время есть, мы никуда не спешим, у нас впереди вся ночь. От пальцев Арсения через кожу просачивается магия: в плечи, по рукам к кончикам пальцев — и наоборот, вверх по груди, сосредотачивается где-то в районе сердца. Это возбуждает, но и успокаивает одновременно, и Антон позволяет себе закрыть глаза и сосредоточиться на этом покалывающем тепле. Арсений проезжается задницей по его бедрам, трется о пах — и это пошло, обычно Антона такое не привлекает, но сейчас заводит. Ему нравится контраст холодной гордости Арсения и этой его пробивающейся развратности. Он вовсе не холодный, он не айсберг, он дремлющий вулкан — и от него сам Антон начинает тлеть, становится жарко. Он отпускает отрезок веревки и, всё так же не размыкая век, кладет ладони Арсению на бедра, ласково и неуверенно гладит — страшно сделать что-то не так. Но Арсений совсем не против: он нависает сверху так, что на губах ощущается его горячее дыхание. Антон открывает глаза и видит его лицо так близко, что тянет вжаться в матрас. — Привет, — выдыхает он неловко. — Привет, — здоровается Арсений в ответ — не улыбается, но в его блестящих, сейчас темно-синих, глазах искрятся смешинки. Кончиком носа он касается носа Антона, ведет по переносице и обратно, перетекает на щеку, мягко трется о нее своей щекой, царапает слегка отросшей за день щетиной — ласкается, дразнится. Антон проводит пальцами по его бедрам и, минуя ягодицы, касается поясницы; хочет вытащить заправленную в штаны рубашку и потрогать голую кожу, но не решается. Арсений неожиданно усмехается ему в щеку. — Что такое? — Ничего, — Арсений чмокает его в скулу, — я не над тобой. Он прижимается к его щеке в целомудренном поцелуе, а потом снова и снова, двигается от скулы к губам — но в губы не целует, а лишь мажет легким прикосновением. Но и от этого губы немеют, а по телу проходит такая мощная волна магии, что Антон чуть не захлебывается воздухом. Внизу тоже нарастает напряжение, член твердеет, и то, как Арсений плавно трется о него ширинкой, не способствует обратному. Впрочем, им это и не нужно. Антон уже увереннее обнимает Арсения, прижимает его к себе, и тот вжимается в него бедрами в ответ — и целует, но целует так легко и нежно, словно его губы и тело хотят разного. Антон скользит ладонью по его спине вдоль позвоночника, по шее, останавливается на затылке и зарывается пальцами в мягкие волосы. Он не давит, не направляет Арсения, просто ласково гладит — и чувствует, как Арсений улыбается в поцелуй. Глаза того по-прежнему открыты, Антон свои тоже не закрывал, хотя целоваться и смотреть на кого-то для него непривычно. Но это ощущается неловким только первые секунды, а затем он входит во вкус — в прямом и переносном смыслах. Арсений вжимается в него сильнее, потираясь уже окрепшим членом, и первым углубляет поцелуй, в этот же момент закрывает глаза. Он скользит горячим языком Антону в рот, и на мгновение от магии всё немеет, как от обезболивающего укола, а потом взрывается целой гаммой чувств. Кажется, что Антон никогда еще не чувствовал кого-то так же полно и цельно, его топит неожиданный прилив счастья, сердце начинает ненормально быстро стучать где-то в кадыке, по телу лавой разливается жар. Всё это так выбивает из колеи, что он отворачивает голову, разрывая поцелуй, и пытается отдышаться. — Накрыло? — спокойно уточняет Арсений, выпрямляясь, но так и продолжая сидеть на его члене. Антон бессознательно опять укладывает ладони на его бедра и еле сдерживается, чтобы не скосить взгляд на пах. Перед глазами блики, как если бы он долго смотрел на свет, голова немного кружится, грудь ходит ходуном. Во рту всё еще покалывает, а губы горят — и ему так хочется, чтобы Арсений снова его поцеловал. — Угу. — Вот поэтому и надо было пить зелье, — вздыхает Арсений, как специально — или и правда специально — ерзая задницей. Он со встрепанными волосами, тоже дышит тяжело, и даже в тусклом свете свечей заметен яркий румянец. — Тебе бы просто голову снесло. И было бы всё равно, даже если бы у тебя ребро сломалось. — А это возможно? — Сломать ребро приливом магии? Нет, разумеется. Если ты не будешь в процессе биться грудью о тумбу, — отвечает Арсений задумчиво и как будто невзначай оттягивает ворот рубашки: ему так же жарко. — Я не хочу, чтобы мне сносило голову, — бормочет Антон, слыша в собственном голосе хрипотцу, как если бы выкурил пять сигарет за раз. Он проводит рукой по лбу, убирая челку, и ощущает пальцами легкую испарину, хотя в комнате прохладно: вчерашняя жара же спала, весь день шел холодный дождь. — Знаю, и в этом твоя проблема, — произносит Арсений низким, таким же непривычным для себя голосом, и показательно опускает взгляд на пах Антона. — Тебе нужно слушать тело, а не мозг. — Не в этом дело. — Антон тянется прикрыться, но сам себя останавливает и возвращает руку Арсению на бедро: вчера тот и так видел его голым. — Просто это было резко, как… не знаю, как будто меня чем-то накачали. Я думал, все эти сравнения магии и наркотиков это… всего лишь сравнения. — Так только поначалу. Тело должно привыкнуть к такому количеству магии. Моей магии. Антон чувствует в себе магию — она бурлит, желая вырваться наружу каким-нибудь заклинанием. Сейчас ему кажется, что он способен в одно движение построить целый хрустальный замок, что, конечно же, невозможно: магия создания требует огромного количества времени и сил, а результат всегда недолговечен. Понемногу буря внутри успокаивается, хотя сердце по-прежнему бьется так резво и так громко, что даже Арсений должен слышать. Тот просто сидит и рассматривает тени на стене, дышит через рот — через влажные от облизываний губы. Антон осматривает его от разбросанных в беспорядке волос до выделяющегося бугра в паху: брюки слишком узкие, и возбуждение они только подчеркивают. Как и вчера, Арсений заведен, и, как и вчера, ни капли этого не смущается — но вопрос, что из этого реакция тела на мага, а что искреннее желание. — Ты хочешь? — спрашивает Антон. Арсений хмыкает и, переведя на него смеющийся взгляд, уверенно берет его за запястье и кладет ладонь на свой член — или не очень уверенно, потому что рука его слегка подрагивает. — Я знаю, что у тебя стоит, — Антон не убирает его руку, а, наоборот, нащупывает головку через ткань, мягко гладит указательным пальцем, — и я не про это. Выражаясь твоим же языком, я спрашиваю, хочешь ли ты, а не твое тело. — Опять об этом, — вздыхает Арсений и накрывает его руку своей так, чтобы Антон ее не убрал, откровенно трется о нее, прикрывая глаза. — Если бы я не хотел, мы бы не… — окончание растворяется в слабом стоне. Антону нравится, очень нравится ощущать член Арсения под своими пальцами, он буквально ничего более приятного в жизни не испытывал — но он всё равно осторожно вытягивает руку из-под чужой ладони и кладет на кровать. Смотрит на Арсения выжидающе, надеясь, что тот поймет его без слов. — Ты хочешь, чтобы я сказал «не хочу, я здесь в кабале, я так страдаю», чтобы у тебя был повод не проводить ритуал? — уточняет Арсений устало. — Впервые вижу, чтобы кто-то так настойчиво стремился не заняться сексом. Честно говоря, это оскорбляет. — Дело не в тебе, — Антон приподнимается на локтях, чтобы смотреть в глаза было удобнее, — то есть в тебе, но не в том смысле. Я ведь понимаю, что просто так ты никогда бы не лег со мной в постель, что ты делаешь это ради ритуала, ради свободы… — возбуждение по-прежнему жжет всё тело, мысли путаются, и говорить связно выходит с трудом: — но я не хочу, чтобы… не знаю, как правильно сказать. — Не хочешь чувствовать вину. И, как и любой человек, ты хочешь, чтобы тебя хотели без всяких условий, — хмыкает Арсений, хотя Антон имел в виду вообще не это. Но в глубине души, конечно, он хочет. — Не буду скрывать: вряд ли бы я решил переспать с тобой после знакомства где-нибудь в пабе. Но я не отношусь к сексу, как к какому-то таинству, поэтому я не против. Ты не грубый, с тобой безопасно, и… — он смотрит вниз, — и достоинство у тебя приятное… — Э-э, спасибо. — …весьма скромное, а с таким размером очень удобно. Антон поджимает губы, а Арсений лишь смеется и, наклонившись, чмокает его в эти самые губы. При всём своем возбуждении он кажется удивительно расслабленным, но что-то подсказывает, что это маска. Однако если бы он был зажат и заикался, Антон бы точно не смог — а сейчас он берет красноречиво протянутый Арсением кусок веревки и начинает воображать, как та змеей обвивает усыпанное родинками тонкое запястье. В голове всё такой же хаос, и больше всего ему хочется завалить Арсения на спину и зацеловать до саднящих губ, но они здесь, в этой кровати, не за этим. Поэтому приходится сосредоточиться, усмирить бушующую внутри магию и направить ее в нужное русло — и та удивительным образом повинуется. Грубая веревка обхватывает запястье Арсения, завязывается узлом — сначала вялым, грозящим распутаться от малейшего движения, но Антон затягивает его крепче. Арсений морщится и встряхивает рукой, но ничего не говорит — просто указывает взглядом на остальные куски веревки, лежащие на тумбе. Антон садится, намереваясь вылезть из-под Арсения и пойти к тумбе, пока не вспоминает: он же маг. Тогда он без заклинания, жестом, притягивает всё к себе, но не рассчитывает силу и бьет Арсения веревками по плечу, как кнутами. Однако даже тогда тот молчит, хотя и недовольно трет плечо. — Извини. — Всё в порядке. Спишем на излишнее, — Арсений опять выразительно ведет взгляд вниз и похабно улыбается, — напряжение. — Да, ты и правда меня напрягаешь, — фыркает Антон. — Не хочешь для начала раздеться? Задумчиво пожевав губу, Арсений всё-таки кивает и слезает с кровати, расстегивает брюки с таким лицом, словно делает Антону лучший в жизни подарок, но пальцы его подрагивают. Расстегнув ширинку, он ложится рядом и стягивает штанины легко и как-то изящно, в то время как сам Антон бы дрыгался и болтал ногами в воздухе, как перевернувшийся на панцирь жук. Белья под брюками не обнаруживается — зато обнаруживается большой и крепкий член, с открытой головкой и щелкой, блестящей от смазки. Как и все фамильяры, Арсений обрезан — и, надо признать, выглядит это красиво. От одного вида крупного, покачивающегося от своей тяжести члена, рот Антона наполняется слюной, но он сглатывает ее и дрогнувшим голосом подшучивает: — Ничего утром надеть не забыл? — Вечером, — поправляет Арсений. — Я мылся перед твоим приходом и решил, что нет смысла надевать ненужные предметы гардероба. — Ненужные? Это восстание против трусов? — Восстание против общественных догм, — усмехается Арсений и снова откидывается на кровать. Он не пытается прикрыться полой рубашки и будто не стесняется, хотя для фамильяров это вполне естественно. С другой стороны, Арсений — не среднестатистический фамильяр. — А рубашку? — подсказывает Антон, когда тот протягивает ему вторую руку для обвязки. — Я ее не снимаю. — Вообще никогда? Почему? Арсений не отвечает, а только смеряет холодным, острым взглядом, будто бы подонок Антон умудрился забыть нечто важное. Тот усиленно думает затуманенным от возбуждения мозгом и наконец понимает: шрамы. Наготы Арсений не стесняется, но изуродованной кожи — да. — Из-за шрамов? — уточняет Антон, осторожно касаясь груди Арсения через рубашку и даже так чувствуя пальцами неровность кожи. — Они тебя не портят. — Дело не в этом. Просто я не хочу, чтобы они отвлекали. Не обращать на них внимание сложно, думаю, мы оба это прекрасно понимаем. — А твой… — вспомнив о том, что говорить о бывшем Арсения нельзя, Антон затыкается на середине фразы, но в этот раз Арсений почему-то не взрывается и не злится — только тяжело вздыхает и поясняет: — Он их видел, конечно, но перед ним я тоже старался не раздеваться полностью. Не думаю, что их вид отвратил бы его, нет: ему всё равно на всякие уродства, у него и своих изъянов достаточно. Но мне хотелось… не знаю, быть перед ним идеальным, что ли. Знаю, что это… — Арсений отводит взгляд, — глупо. Это и правда глупо: вот уж перед кем можно и даже нужно быть неидеальным, так это перед партнером. Но вслух Антон этого, разумеется, не произносит, а молча проводит пальцем по мятой ткани рубашки до верхней пуговицы. — Но со мной ты можешь быть каким угодно, — говорит он с полувопросительной интонацией, слегка нажимая на пуговицу, как на кнопку. — Мы же не на свидании, тебе не надо казаться идеальным. Можешь быть настоящим. Давай хотя бы расстегнем? Арсений смотрит на него из-под ресниц долго, тени на его лице дрожат из-за неровного пламени ближайшей свечи. Кажется, что он не даст никакого ответа, но затем он коротко кивает — и Антон осторожно расстегивает первую пуговицу. Он не встречает сопротивления, поэтому расстегивает и вторую, третью, постепенно открывая испещренную шрамами кожу. В тусклом свете они выглядят еще более жутко, будто способны ожить и расползтись мелкими змеями, но Антон напоминает себе, что это — тоже Арсений. Горячий, чувственный, весь состоящий из контрастов и углов, смешной, острый на язык, любящий вычурную одежду, гордый, несломленный после всех кинутых в него камней, прекрасный — это по-прежнему Арсений, и после этого понимания шрамы перестают казаться такими уж страшными. — Ужасно? — тихо спрашивает тот на последних пуговицах. Его грудь быстро вздымается от частого дыхания — его волнение чувствуется мурашками от напряженного, неотрывно следящего взгляда. Антон спешно цепляет оставшиеся пуговицы и отгибает край рубашки, припадает губами к длинной белой шее, ощущает бьющуюся в панике артерию. Арсений шумно втягивает воздух и неожиданно расслабляется, он кажется таким открытым и уязвимым, что Антона переполняет нежность — и он стекает невесомыми поцелуями от шеи к искореженной шрамами ключице. Он целует бугристую кожу, слабо покусывает ее, прихватывает губами. Магия дурманит, от нее в голове густой белый туман, такой легкий и сладкий, что никакого опиума и не нужно. Он спускается ниже, и под губами сердце Арсения стучит так, словно готово вырваться из грудной клетки и рассыпаться магией в воздухе — это самое интимное, что Антон когда-либо испытывал. Он падает поцелуями к животу, и теперь уже Арсений запускает пальцы ему в волосы, ласково поглаживает и сипло дышит, на грани стона — выгибается каждый раз, когда Антон оставляет еле видимый засос. Его переключает то на грубые и страстные поцелуи, то на невесомые, когда он водит губами по коже и наслаждается тем, как Арсений нетерпеливо ерзает под ним в ожидании чего-то большего. Антон целует почти гладкий лобок, трется щекой о член — Арсений шипит и тянет его за волосы, заставляя поднять голову. — Ты же колючий, — выдыхает он, наверное, осуждающе, но он так возбужден, что звучит развратно. Или это Антон так возбужден, что слышит развратность в его голосе. — Прости, — шепчет он и, придерживая член пальцами, покрывает его долгими мягкими поцелуями вдоль ствола. Он горячий, хотя у Антона и так горят губы, а кожа такая нежная, что не хочется отрываться от нее ни на секунду. Антон и не отрывается: он целует, водит мокрыми губами, лижет кончиком языка, трется носом. Пальцы Арсения в волосах расслабляются, перестают грубо сжимать, а просто ласково перебирают прядки. Антон облизывает головку, ощущая терпковатый вкус смазки, обхватывает губами — но именно в тот момент, когда он хочет насадиться ртом глубже, Арсений снова тянет за волосы. — Не увлекайся, — хрипит он. — А что ты предлагаешь? — бубнит Антон прямо ему в член. — Присунуть по-быстрому — и спатеньки? Арсений не отвечает, а молча пихает его ногой в плечо, заставляя отстраниться, а потом сует эту самую ногу ему в лицо. — Завязывай, — командует он. Антон так и пялится на ногу: это не та, которую он массировал, на стопе этой чернилами выбито «18069» — номер фамильяра, под которым тот зарегистрирован в реестре. По нему легко определить, беглый фамильяр или свободный, а в случае необходимости — кому он принадлежит. Номер этот ставят в юности, точного возраста Антон не знает, но у Арсения за годы цифры посинели и побледнели, а местами подстерлись. — Восемнадцать тысяч шестьдесят девять, — читает он, беря Арсения за щиколотку. — Я знаю свой номер, — куксится тот, дергая ногой, но Антон ее уже не выпускает. — Ты собираешься обвязывать или нет? Он шевелит пальцами ног, и Антон, повинуясь какому-то дурацкому желанию, кусает его за большой палец — Арсений аж взвизгивает и подпрыгивает на кровати. — Больно же! — жалуется он, уже не выдергивая ногу, а ерзая на кровати и стараясь пяткой заехать Антону по лицу. — Совсем свихнулся? — Прости. — Антон чмокает его в выступающую косточку на щиколотке, но из-за движений мажет губами по подъему стопы. — Всё, успокойся, — просит он и целует снова, теперь в нужное место, прихватывает губами кожу. Арсений действительно успокаивается, прикрывает глаза, и даже слишком расслабляется, потому что ладонью обхватывает свой член. Он тягуче двигает кулаком по стволу, трет большим пальцем головку, но морщится и подносит руку ко рту, облизывает палец и потом уже возвращает обратно. Антон залипает и на несколько мгновений забывает, что от него вообще что-то требуется. Придя в себя, он ставит ногу Арсения себе на колено и смотрит на лежащий рядом отрезок веревки, представляет, как тот оплетает тонкую щиколотку. Белый туман в голове всё не рассеивается, возбуждение лишь усиливается, хотя Антон и начинает привыкать к повышенной концентрации магии в организме. Меньше всего ему хочется возиться с веревками, поэтому он себя подгоняет — на секунду думает, что вот сейчас веревка шлепнется на кровать, но та неожиданно резко обвязывается вокруг ноги Арсения. Всё то время, что Антон занимается веревками, Арсений продолжает медленно себе надрачивать — глаза закрыты, дышит через приоткрытый рот, между губ вырываются резкие выдохи, но никаких стонов. Антон очень хочет выбить из него хотя бы слабый стон — и поэтому, закончив с обвязыванием так быстро, что в качестве приходится сомневаться, он раздвигает ноги Арсения и припадает поцелуями ко внутренней стороне бедра. Арсений сам расставляет ноги шире, чуть выгибается и будто в предвкушении перестает двигать рукой — а потом и вовсе убирает ее. Антон мокро выцеловывает его бедро от колена до самого паха, покусывает, а затем прижимается губами и слегка посасывает кожу — и Арсений наконец издает жалкий стон, будто тот вырывается случайно. И Антон опускается до засосов, кусает грубее, держит крепче: он не любит быть грубым, но Арсений то стонет, то резко вдыхает, комкает покрывало, вскидывает бедра — и это заводит так, что можно сгореть, и хочется еще. Антон отстраняется на мгновение, чтобы выровнять сбившееся дыхание, и видит, что бедро всё покрасневшее — и что Арсений неотрывно смотрит на него своими искрящимися синими глазами и облизывает губы. Дыхание спирает окончательно, без шансов на реанимацию, но Антон всё равно снова опускает голову и широко лижет влажный член — от основания до самой щелки, слизывая выступившую смазку. Арсений скулит, но потом отпихивает Антона от себя и резко переворачивается на живот. Только что он был расслаблен, и вот в нем опять всё излучает напряжение, словно он чего-то боится — Антон наклоняется и успокаивающе целует его в открытую смявшейся рубашкой поясницу. На ней очаровательные ямочки, которые заслуживают тысячу поцелуев — на тысячу Антон не способен, у него и так болят губы, но он старается приблизиться к этой цифре. Он целует поясницу и ягодицы нежно и ласково, пока Арсений не приподнимает нетерпеливо и просяще таз — и тогда Антон опять срывается на покусывания. — Заклинания помнишь? — спрашивает Арсений еле слышно и в покрывало, поэтому разобрать получается с трудом, а у Антона еще и кровь в ушах шумит. — М? — Заклинания. Антону требуется какое-то время, чтобы понять: очищающее и смазывающее. Это чуть ли не единственные заклинания, которые он помнит хорошо: очищающим он пользуется сам в повседневной жизни, когда из-за работы нет времени сбегать в туалет, а смазывающим… тоже пользуется в повседневной жизни, когда хочется приятно провести время с самим собой. Главное не облажаться: по факту оба эти заклинания — видоизмененные заклинания переноса, так что желательно не промахнуться с очищающим мимо канализации, а со смазывающим — мимо бутылки, стоящей в тумбочке. — Угу. Арсений без лишних слов встает на локти и колени, выгибаясь в пояснице — и Антон кое-как сдерживается, чтобы прямо сейчас не скользнуть языком между его ягодиц. Но сначала он прикладывает к ложбинке два пальца и, направив в них магию, шепчет очищающее — Арсений вздрагивает от неприятной и холодной щекотки внутри, которую Антон знает по себе. Вообще можно было бы и без заклинания: он не брезгливый, но Арсению так, наверно, комфортнее. Со смазывающим получается хуже: Антон не рассчитывает количество магии и перебарщивает, потратив едва ли не полбутылки, и в итоге смазки столько, что она большим мокрым желе шлепается на покрывало. — Что там… — бормочет Арсений, оборачиваясь через плечо. — Как всегда, — закатывает он глаза и проводит пальцами между ягодиц, убирая излишки смазки, но тщетно: она стекает по бедрам прозрачными густыми каплями. Он кидает на пальцы полный недовольства взгляд и снова опускает голову. — Больше — не меньше, — философствует Антон и всё равно чмокает Арсения в ягодицу: в небольшой сухой участок, куда не попала смазка. — Ты не против, если я… Он не заканчивает, потому что Арсений испачканной смазкой рукой берется за свой член и опять начинает себе дрочить — еще и бесстыдно толкается в собственный кулак. От такого не то что слова, но даже мысли превращаются в такое же бесформенное желе, как расплывается по покрывалу. У Антона стоит так, что почти больно — на пальцах после заклинания у него осталось немного смазки, и он мягко растирает ее по головке. Однако взять член в руку и хорошенько подрочить, как Арсений, он не решается: если кончит слишком быстро, то никакого ритуала не получится. Кое-как оторвав взгляд от руки Арсения, плавно двигающейся по стволу, Антон целует его ягодицы ближе к ложбинке — короткими, скользкими от смазки и от нее же звонкими поцелуями. Кожа гладкая и пахнет мылом, а значит Арсений корячился в ванной перед самым его приходом — надо будет ему сказать, что с этим можно не усердствовать, Антону это не особо важно. Он придерживает Арсения за бедра и проводит по ложбинке сначала кончиком носа, вдыхая запах мыла и мяты, оставшийся после очищающего заклинания, а лишь затем скользит губами. Арсений перестает двигать рукой — Антон понимает это без взгляда, по звуку — и выгибается сильнее, даже дыхание задерживает. Но стоит коснуться его языком, как он неожиданно дергается и прикрывается рукой. — Не надо, — просит он сдавленно. — Почему? — недоумевает Антон. — Тебе не нравится? — Не нравится, — тем же глухим тоном отвечает Арсений, и этому не очень-то верится, но Антон не уточняет: не хватало еще начать спорить из-за вылизывания задницы. Спросит как-нибудь потом, в более подходящий момент. — Так мне… — Да, — резко говорит Арсений и убирает руку, но голову так и не поднимает — лопатки торчат острые, как две скалы, — начинай уже. Покончим с этим побыстрее. — А точно… — Да. Телом Антон возбужден как никогда, его буквально трясет от желания и магии, которая пульсирует во всем теле, словно он одно сплошное сердце кита. Но в груди, там, где находится его собственное сердце, крутится какое-то неприятное чувство: ему бы выпить ромашкового чаю, лечь с Арсением под одеяло и просто проговорить полночи. Но есть ритуал, есть расследование и обязательства, есть сам Арсений, который прокусит ему сонную артерию, даже не превращаясь в хорька, если Антон попробует улизнуть. Так что он встает на колени и гладит Арсения пальцами, но тот предупреждает: — Без пальцев. Антон сначала послушно отдергивает руку, а затем не выдерживает и резким движением переворачивает Арсения на спину — тот от удивления аж ноги подтягивает к груди и непонимающе хлопает ресницами. Антон аккуратно разводит его ноги в стороны, нависает над ним и чмокает в губы. — Так будем, — сообщает он. Арсений недовольно поджимает губы, но он по-прежнему раскрасневшийся и еще более растрепанный, чем раньше, поэтому Антона это не останавливает. Он носом убирает с влажного от испарины лба Арсения пушистую темную челку и целует. — Только не говори, что хочешь видеть мое лицо, — ворчит тот. — Это клише из женских романов. — Я хочу видеть твое лицо, чтобы понять, хочешь ты мне врезать или нет. А то ты ведь не скажешь, а ночью зарежешь меня кухонным ножом. — Неправда, — Арсений ухмыляется, — зачем ходить за кухонным, если рядом есть нож для бумаги? Он шутит, но в глазах его мелькает что-то дьявольское, что почти пугает — может быть, Антон испугался бы всерьез, если бы не был так распален. Но сейчас он просто закидывает ногу Арсения себе на пояс, что тот не слишком охотно поддерживает, и просит: — Обними меня. — Зачем? — Затем, что я люблю обниматься. Арсений буравит его взглядом ровно четыре секунды — Антон считает про себя — и всё-таки обнимает его за плечи одной рукой. Из-за тесной позы их члены соприкасаются, и благодаря потокам магии это само по себе приятно. Антон подавляет желание просто прижаться поплотнее, обхватить оба их члена в кулак и по-подростковому додрочить. Ему хочется целовать Арсения, вылизать его с головы до ног, а потом крепко обнять — и кажется, что кончить можно даже от этого. Он опять мнется, не решаясь предпринять следующий шаг, но Арсений сам издает какой-то утробный рык и за шею притягивает к себе, впечатывается в губы, сразу грубо проникая языком в рот. Антон едва не давится вдохом, но быстро подстраивается и начинает отвечать, хотя Арсению вряд ли нужен какой-то ответ. Тот целуется напористо, кусается, буквально трахает его рот языком — Антон только и успевает, что дышать и слабо шевелить губами в ответ. Арсений выгибается, прижимаясь к нему грудью, мокрая головка члена скользит по низу живота, обжигая магией, и уже сложно разобрать, где вообще чья магия и не смешалась ли она в один жгучий коктейль. Антон отрывается от губ Арсения и хаотично целует его в нос и в подбородок, под челюстью, в шею. Ему хочется то ли покрыть поцелуями всё тело Арсения, то ли откусить от него кусок побольше — и он всё-таки кусает его в плечо сквозь рубашку, и ткань солоноватая от пота. Арсений охает и вскидывает бедра, бесстыдно трется об Антона, коротко царапает ногтями его плечо, лижет ухо, словно больше не может терпеть; веревки на его запястьях трут кожу. В пустой голове перекатывается мысль, что на фамильяров магия влияет сильнее, они более уязвимы — Антон малодушно радуется, что вылил зелье в горшок, и чуть отстраняется, направляя член рукой. Поза не самая удачная, головка несколько раз скользит по ложбинке, Арсений опять недовольно поджимает губы и уже явно намеревается оттолкнуть, чтобы сделать всё самому, но наконец всё получается. Магия проходит по всему телу разрядом молнии — Антон не знает, каково это, но уверен, что именно так: каждая клетка тела немеет, сердце на секунду останавливается, а затем начинает идти еще быстрее, чем до этого, воздух в груди превращается в горячий пар. Антон замирает, переживая эти новые ощущения: в нем столько силы, что ее хочется использовать, хочется воспарить вместе с кроватью и Арсением, самому превратиться в воздух, в ветер. Арсений смотрит на него пьяно, так, словно тоже потерян, и единственный якорь, всё, что удерживает его на границе с реальностью — это сам Антон. Антон двигается медленно, хотя хочется сорваться сразу на бешеный темп, прижимается лбом ко лбу Арсения — едва не соскальзывает от пота. Он не понимает, где находится и что происходит, почему они здесь, всё в мире теряет значение — может быть, они где-то на солнце, иначе почему здесь нечем дышать и так жарко, что мышцы плавятся. Они оба дышат через рот, их горячее дыхание смешивается в одно, Антон прижимается теперь уже губами к губам Арсения в жалком подобии поцелуя. Он ускоряется, поясницу и бедра сковывает напряжение, но на него плевать — Арсений тихо постанывает ему в рот, и важно лишь это. На каждом толчке Антон прижимается к нему так сильно, словно хочет врасти, и чувствует грудью чужое сердцебиение — или это его сердцебиение, или оно у них тоже одно на двоих. Вроде он шепчет какие-то нежности, которые сами срываются с языка, Арсений тоже что-то говорит, но в ушах трескается лава, и Антон слышит только резкие вдохи и полустоны. Среди этого он вдруг разбирает тихое и хриплое «сильнее», это слово проникает куда-то в грудную клетку, зажигает всё фитилем, заставляя вбиваться в Арсения до громких шлепков. Мышцы как железные, они на пределе — поясница уже не чувствуется, локти подгибаются, но Антону так хорошо, он весь состоит из чистого концентрированного удовольствия и в глазах Арсения видит то же самое. Если бы он мог, он бы провалился в Арсения целиком, как в жерло вулкана, чтобы сгореть с концами — он и так почти превратился в пепел от раскаленного дыхания, которое обжигает губы. И во всем этом безумии взгляд Арсения неожиданно светлеет, в нем появляется осмысленность, словно он очнулся ото сна; ресницы хлопают, как крылья бабочки. — В меня. Знаешь? — хрипло и отрывисто напоминает он. Антон отвечает, что да, конечно, хвостик, я всё помню, но из горла вырываются одни бессмысленные хрипы — в качестве извинения за это он целует расслабленные приоткрытые губы и чувствует на них слабую улыбку. И из-за этого напряжение, сковывающее всё тело, отпускает, вулкан взрывается, лава растекается — и Антон кончает с грохотом в ушах и такой сильной пульсацией магии, что на секунду ему мерещится: он сейчас умрет. Но даже это не вызывает ничего, кроме облегчения. Когда он приходит в себя, то понимает, что всем телом навалился на Арсения — тот неровно дышит полной грудью, от чего Антона качает вверх-вниз. Кое-как приподнимаясь на дрожащих руках, Антон заглядывает ему в лицо, красное и потное, затем опускает взгляд — успокаивается, поняв, что тот всё-таки кончил. Он уже хочет вытащить член и счастливо рухнуть на кровать рядом, как Арсений протестующе мычит. — Щас, — выдыхает он, хотя обычно его дикции можно позавидовать, — стой. Несмотря на усталость и боль во всем теле, Антон никогда не чувствовал себя таким сильным: магии в нем столько, что он способен опустить небо по плечи и море по колено. Теперь он, кажется, готов создать не то что хрустальный замок, а целый хрустальный город — и чтобы тот под светом солнца светился так же, как светятся глаза Арсения. Антон чувствует себя опьяненным, как если бы мака в съеденной булке было куда больше, как если бы он эту булку запил тем зельем, как если бы выпил не кружку пива, а весь бочонок. Арсений облизывает покрасневшие, искусанные губы и спрашивает почти неслышно: — Заклинание помнишь? В Антоне рождается какое-то бахвальство, так и тянет сказать: «Я всё помню, я всё знаю» — только на деле ничего он не помнит. Он всё хотел его выучить, еще перед покупкой фамильяра, но в итоге пробежался один раз глазами и отложил на потом. Заклинание на латыни, и в переводе там что-то вроде: единение, быть вместе, связанные души, связанные тела, но дословно и в оригинале Антон его вспомнить не может. — Ясно, — без особых эмоций произносит Арсений и, протянув руку, берет с тумбы сложенным вчетверо листок и пихает Антону в лицо, — читай. С трудом удерживаясь на одной руке, которая и так шатается, как осина на ветру, другой рукой Антон берет листок и трясет его, чтобы расправить. Текст длинный — один раз Антон читает его про себя, а второй вслух, дрожащим от нехватки воздуха голосом и с каждым словом впадает в какой-то транс. Магия постепенно утекает из тела, как и всегда при заклинаниях — только в этот раз отток такой мощный, словно вместе с магией стекает и кровь, силы покидают. Последние предложения Антон зачитывает заплетающимся языком, еле шевеля губами. Свечи затухают одна за одной, постепенно погружая комнату во мрак. Стоит дочитать до последней точки, как Арсений хватается за сердце и резко заглатывает воздух — глаза округляются от шока, в них мелькает первозданный ужас. Это длится всего мгновение, но Антон сам успевает перепугаться и затараторить: — Арсений? Арсений? Что такое? — О… сука, — всё еще держа руку на груди, шепчет Арсений и зажмуривается, — сердце остановилось. Я… знал, что так будет, но не был готов… Всё получилось. Поздравляю… Свет? Он говорит прерывисто, с хрипотцой, и эмоции разобрать сложно — выражение лица в такой темноте тоже не определить. Антон пытается зажечь свечи снова, но не удается: в нем теперь магии не хватит и на искру. — Не могу. Он осторожно целует Арсения в щеку, но тот цокает и отпихивает его от себя, и член выходит с каким-то печальным хлюпом. Чтобы не злить лишний раз, Антон сам отодвигается на кровати подальше, угождает коленом прямо в смазочную лужу, которая так и осталась на покрывале, и морщится. — Ты как? — уточняет он, вытирая колено другим куском покрывала. Сам он никакого эффекта от заклинания не ощутил, кроме того, что только появившаяся магия исчезла и он опять чувствует себя не магом, а жалким выпердышем. И еще ему почему-то тоскливо, как когда придумал классную шутку, а рассказать ее некому. — Нормально, — коротко отвечает Арсений, вроде бы вытирая испачканный спермой живот. — Но ничего особенного не испытываю. Думал, что связь ощущается иначе, но на деле всё обычно, если не считать микроинфаркта. — А тебе было… ну… — Антон не решается сказать «хорошо», потому что очевидно, что Арсений не в восторге. — Мне было хорошо, — признается тот с какой-то грустью в голосе, — но обсуждать это не будем. Здесь есть поблизости какая-то баня или купальня, которая работает ночью? Ходить к колонке, а потом мыться в холодной воде снова я не настроен. — Да, тут рядом, за углом… — Антон тянется к нему рукой в намерении коснуться плеча, но Арсений слезает с кровати, стряхивает веревки с рук. — Прости, у меня не хватит сил подогреть воду. Если хочешь, могу натаскать воды и вскипятить на плите кастрюлю… — он вспоминает, что Арсений весь в смазке и сперме, причем последняя не только на животе, но наверняка и из задницы вытекает, — или несколько кастрюль. — Нет, — Арсений берет с пола штаны, — я хочу побыть один. — Тебе не стоит идти куда-то ночью. Там по улице бродит маньяк, который убивает фамильяров. — Вероятность, что он нападет именно на меня, не так уж высока. К тому же я умею за себя постоять, — он оглядывается и находит взглядом поблескивающий нож на краю тумбы, — и нож возьму. — Давай я хотя бы провожу тебя. На самом деле и Антон с удовольствием бы помылся: он весь потный и липкий, чувствует себя грязным, к тому же горячая вода расслабила бы затекшие мышцы. С другой стороны, он так вымотался, что упал бы лицом в подушку прямо сейчас — но Арсений же. — Не надо меня провожать. Всё будет хорошо. — Он рывком снимает веревку с одной щиколотки, затем с другой. — Если через час или два не вернусь, то можешь бить тревогу. Сам же говорил, что он убивает спустя часов двенадцать или больше. Антон тоже слезает с кровати — чуть не падает из-за подкосившегося колена, и так поврежденного после неудачной погони за преступником. Стараясь не наступить на разбросанные вещи или торчащую паркетную доску, он медленно подходит к Арсению и всё-таки касается его плеча, но тот сразу же дергается, уходя от прикосновения. — Арсений. — Не в тебе дело, — поясняет тот теплее, но Антону всё равно холодно — может, проблема в приоткрытом окне, хотя еще пять минут назад ему было невыносимо жарко. — Надо привести мысли в порядок. Отпускать его ночью на улицу не хочется — Антон готов вскипятить кастрюлю хоть десять раз, лишь бы Арсений остался дома. Но Арсений не тот человек, которого можно переубедить или тем более принудить что-то делать, так что он сдается и просто наблюдает за тем, как тот надевает брюки и застегивает мятую рубашку.