Компас

Кто-то барабанит в дверь — Антон резко садится и оглядывается, но оказывается, что это просто стук дождя об оконное стекло. В спальне серо и тускло, как при рассвете, и часы подтверждают эту мысль: на них всего лишь начало шестого. Разум затуманен уходящим сном, осознание реальности накатывает медленно, волнами. Антон трет слипающиеся глаза, лоб, зачесывает назад растрепанную челку и вдруг понимает, что слышит не только дождь, но и еще какие-то звуки. Он ищет источник шума, пока не натыкается на спящего Арсения и не осознаёт, что тот… храпит. Арсений лежит на боку, как-то нелепо запрокинув голову, его рот приоткрыт, а волосы напоминают плохо собранное птичье гнездо — и выглядит он забавно и по-своему мило. Антону хочется наклониться и поцеловать его в лоснящийся лоб, в усыпанное родинками и веснушками плечо, но он боится разбудить, так что просто сидит и смотрит, слушает тихий свистящий храп. Картину эту портит лишь синяк на скуле, пестреющий всеми цветами радуги, и незажившая губа, да и то не сильно. После вчерашнего секса в теле до сих пор приятная расслабленность и такой же приятный избыток магии — и не очень приятное послевкусие. Если поначалу между ними искрило что-то важное и особенное, то потом Арсений замкнулся, и сам секс был похож на прошедший ритуал. С той лишь разницей, что после Арсений ушел хотя бы не из квартиры, а просто из спальни: сидел в гостиной и курил Антоновы сигареты, хотя раньше говорил, что не курит. Антон ждал его в постели и уснул, так и не дождавшись. Он задумывается: а что дальше? Арсений ему нравится, и с каждым днем всё сильнее, но к чему это приведет? Между ними оговоренные рамки, это всего лишь сотрудничество, Арсений не стремится к отношениям и хочет свободы. И сам Антон не уверен, что потянет подобное: ему бы кого-то попроще, чтобы без заморочек. Чтобы возвращаться домой, а там на столе какой-нибудь борщ, а не тарелка с пазлом на миллион частей, который надо собрать за десять минут, иначе всё взорвется. Или в задницу этот метафорический борщ? Его не покидает чувство, словно он едет на повозке с горы, лошадей в упряжке нет, а впереди — обрыв, и остановиться никак нельзя. В сторону свернуть пока не поздно, но Антон не уверен, что хочет сворачивать. Внутри клубок непонятных эмоций, он запутался, а отягощает всю эту ситуацию еще и Белый — черт знает, как жить с мыслью, что тот с самого начала всё знал и «передал» ему Арсения, как бездомного кота, которому нужен хозяин. Или что он имел в виду? Как это понимать? И как быть? Он со стоном падает обратно на подушки, и Арсений рядом вздрагивает, переставая храпеть. Пару мгновений тот сонно возится, а затем открывает глаза и произносит одними губами: — Привет. — Доброе утро. Как спал? — Мало, — бубнит Арсений и переворачивается на живот, потягивается, прогибаясь в спине, как зверек. — Который час? — Рано, можешь еще поспать. — «Рано» — это не время. Он садится и крутит головой, разминая шею. Одеяло спадает с него, открывая шрамы — вчера после секса он не стал одеваться, так и остался голышом, несмотря на холод в квартире. Антон двигается к нему и хочет чмокнуть в живот, но в последний момент передумывает и просто ложится поближе. — Ты храпишь, — зачем-то говорит он. — Нет, — отвечает Арсений незамедлительно, словно и не рассматривает такой вариант, и кривится: — Надо поменять постельное белье. — Я менял его вчера. То есть позавчера. Прошлой ночью. — И оно снова грязное, — кивает он на место около Антона — там брызги спермы, коркой застывшие на простыни. Вчера Арсений рявкнул «Не в меня!» в самый последний момент, и Антон успел только вынуть, а вот подставить ладонь не получилось. — У меня всего два комплекта. — Придется купить еще. И положить стопку платков у кровати. Как жаль, что ты не член королевской семьи, и у нас нет слуг, чтобы делали всё за нас… Ах да, — он прищуривается, — как я забыл. — Не ерничай хотя бы с утра, — просит Антон и переворачивается на спину — утренний стояк выразительно приподнимает одеяло в районе паха. — А ты не хочешь… Арсений смеряет его таким взглядом, словно хочет ударить, однако пожимает плечами и снова ложится на бок, но теперь к Антону спиной. Вчера они занимались сексом в такой же позе, и это было так себе: не покидало чувство, что Арсений не хочет его видеть. — Мне не нравится эта поза, — озвучивает Антон свои мысли. — А мне не нравится погода на улице, — отмахивается Арсений, не оборачиваясь. На улице и правда так зябко, что прохладная морось просачивается через все стыки и щели. — Но это отличный способ согреться. Понимая, что спорить бесполезно и в данном случае он что-то вроде камина, Антон всё-таки устраивается позади Арсения, мягко скользит полунапряженным членом по пояснице. Арсений тут же плавно выгибается, потираясь о него ягодицами — какой бы равнодушный вид он ни строил, он тоже хочет. Антон целует его в острое плечо, ведет губами к шее и уже намеревается мягко куснуть, как зачем-то бормочет: — Ты такой красивый. Это вырывается само собой, как результат вечного кручения этой фразы в голове, как итог не до конца проснувшегося сознания. Он замирает сразу же, и Арсений замирает тоже, а потом недовольно отзывается: — Давай без этого. — Прости… — Антона тянет оправдаться, что он правда так думает, и ни разбитая губа, ни заплывший глаз, ни шрамы на груди на это не влияют, как до него доходит: — Черт, ты из-за… из-за бывшего хозяина? — уточняет он виновато. Некоторое время Арсений никак не реагирует, а затем как-то свистяще выдыхает и поворачивается на другой бок — его член на долю секунды касается члена Антона, и эта вспышка пускает разряд по всему телу. Было бы неплохо, если бы такие физические реакции поскорее закончились: каждый раз как на Луну отправляет, очень отвлекает. — Нет. — Арсений тут же морщится и, прикрывая рот, поясняет: — Я зубы не чистил. — Похуй, — убеждает Антон, беря его руку за запястье и убирая подальше от лица, — я тоже не розами пахну. Тем более в комнате со вчерашнего вечера не выветрился запах арсеньевских духов: тот распылил их по спальне, заявив, что тут воняет сыростью. Антон не согласен с этим, но он и хорошим обонянием похвастаться не может. — Так ты… да? — повторяет он вопрос. Арсений смотрит в глаза так, словно сам не знает ответа. Он просто лежит и размеренно дышит, так и не вытягивая свою руку из пальцев Антона. — Иногда в такие моменты я вспоминаю о нем, — признается он неуверенно. — И это… раздражает. Но я не ассоциирую его с тобой. Вы совсем разные и говорите это тоже по-разному. — Я… — Антон пытается подобрать слова, но бросает попытки и говорит как идет: — Я сам не знаю почему, но по десять раз в день думаю об этом… О том, какой ты красивый. Хотя я никогда не был ценителем красоты. Ни картин там, ни людей. Может, это какая-то твоя фамильярская аура. Арсений улыбается насмешливо, будто видит насквозь — решил, наверное, что Антон втрескался по самые уши. — Ты вроде сексом заняться хотел, — напоминает он, мастерски съезжая с темы. — А сейчас хочу поговорить, — фыркает Антон, но ложится ближе, еще немного — и они прижмутся друг другу, как страницы в закрытой книге. — То есть я всего хочу, но мы же вчера не договорили. — Как раз потому, что ты захотел заняться сексом. — Нет! Это ты решил, что я хочу заняться сексом, — Антон кладет ладонь на ягодицу Арсения и слегка сжимает, — а я хотел тебя обнять. — Тем не менее ты был не против. — Да. Когда ты прикасаешься ко мне, это… как наркотик, тяжело остановиться. Но теперь, — он снова сжимает пальцы, — уже легче. И в то же время мне как будто физически тебя не хватает, когда ты не рядом. — Мы ведь связаны. Маги считают, что фамильяры — это источник магии, но на самом деле связь делает не то чтобы одним человеком, а скорее… — Продолжением? — Да, — улыбается Арсений, — продолжением одного человека в другом. Говорят, что между близнецами есть нечто похожее. Только без секса. — Фу, — морщится Антон, — не хочу думать, что мы как братья. — Брось, — посмеивается Арсений, — я же не в этом смысле. Имею в виду близость, ощущение друг друга. Но при крепкой связи, которой ты хочешь добиться, ты будешь чувствовать меня. Сможешь даже слышать мое сердцебиение. — Думаешь, у нас получится дойти до этого? У многих с фамильярами и за много лет такого не получается. Начинаю думать, что идея была дерьмовая… — Только начинаешь? На самом деле многим такая связь и не нужна, — пожимает Арсений плечами — вернее, одним плечом. — Они к ней не стремятся. Думаю, у нас получится, но это полдела: надо еще придумать, как заставить убийцу меня похитить. — Придумаем, — обещает Антон и, дотянувшись, мягко чмокает Арсения в неповрежденный уголок губ. — Если нас раньше из полиции не выгонят. Ты так и не сказал, почему накинулся на Бебура. Арсений закатывает глаза и переворачивается на спину, но взглядом всё равно возвращается к Антону. Его кожа такая светлая, что почти сливается с белой, хотя и несколько посеревшей после многих стирок, простыней, а синие глаза на этом фоне кажутся еще ярче. — Ты мог бы и сам догадаться, — ворчит тот, но продолжает: — Я рассказывал Руслану ту версию, о которой говорил тебе вчера. А потом в кабинет заходит Бебур, и Руслан просит меня зайти позже. И это так разозлило меня: после всего, что между нами было, — он усмехается, — он не может уделить мне какую-то долбаную минуту. — И ты выместил злость на Бебуре? — Дело не только в том, что Руслан послал меня, просто он смотрел на эту псину так… Он смотрел на него так, как на меня никогда не смотрел. — С любовью? — предполагает Антон, аккуратно приобнимая Арсения за пояс под одеялом и ощущая пальцами бугристую кожу. — Нет, не в любви дело. Руслан меня любил. Но на Бебура он смотрел с таким… принятием и спокойствием, доверием, что ли. Мне не описать этот взгляд, это надо видеть, чувствовать. И Бебур еще что-то гавкнул, даже не вспомню сейчас, что именно, но это стало последней каплей. Антон понимает — или думает, что понимает. Но что ответить, он не знает, потому что ему незнакома эта боль предательства, и любые возникающие в голове слова кажутся неправильными. Он осторожно поглаживает большим пальцем неровный край шрама и вдруг осознает: позавчера Арсений сказал, что не хотел показывать Белому шрамы — но разве они появились уже не после их расставания? — Арсений, — зовет Антон. — Твой тон не предвещает ничего хорошего, — отзывается тот напряженно. — Нет, ничего такого. Но я что-то не понял, как давно закончились ваши отношения с Белым на самом деле? Они вообще закончились? — Ясно, — вздыхает Арсений, переворачиваясь на спину, — так и знал, что... От необходимости ответа его спасает настойчивый стук в окно, от которого они оба вздрагивают. Мгновенно возникнувшие опасения подтверждаются: на карнизе сидит синица. Даже не успев подумать, Антон вскакивает с кровати и идет открывать, на ходу подтягивая сползающие пижамные штаны. В груди сложенной пружиной застревает надежда, что это не очередное убийство, а всего лишь какое-нибудь раннее ограбление. Синица превращается в высокого юношу с раскосыми глазами, которого Антон прежде не видел — это не фамильяр их участка. Но он определенно полицейский фамильяр: клеймо на груди это подтверждает. — Офицер Шастун, вам приказано срочно явиться на место, — чеканит фамильяр, — центр сквера на Сорок второй улице. — Центр сквера? — Место подозрительно типичное для тех, где находили фамильяров. — Убитый фамильяр? — Вся информация вам будет предоставлена на месте, — отвечает юноша резко, и такой официоз вводит в ступор. — Комиссар ожидает вас в течение двадцати минут. — Комиссар? — Антон хмурится и оглядывается на Арсения: тот сидит на кровати в напряженной позе, словно готов рвануть с места в любую секунду. — Что он там делает? — Вся информация… — Я понял, — перебивает его Антон. — Я буду через двадцать минут. — Я с тобой, — тут же говорит Арсений, вставая — одеяло спадает, но он не обращает на это никакого внимания. — Нет, ты остаешься дома. — Капитан приказал вам быть с фамильяром, — холодно сообщает мрачный фамильяр и перекидывается в синицу раньше, чем Антон успевает еще что-то уточнить. — Что это значит? — спрашивает Арсений, когда птица улетает, и Антона интересует ровно то же самое. Паша приезжает на места преступлений лишь в крайних случаях: если дело связано с шишками или случилась совсем уж кровавая бойня. Но почему-то от сердца немного отлегает при мысли, что это вряд ли связано с фамильярами, потому что из-за них бы такой шум не подняли. — Не знаю. Но нам надо собираться быстрее, — бросает Антон и идет в гостиную за одеждой: раздевался он вчера здесь, а уже потом, укутанный в плед, шлепал за Арсением в спальню. В гостиной холодно — то есть холодно везде, но в гостиной прямо дубак. Антон оглядывается и находит причину: окно приоткрыто, и на подоконнике от дождя образовалась здоровенная лужа. — Ты открывал окно? — уточняет он, не оборачиваясь — по звуку шагов знает, что Арсений идет за ним. — Зачем? — Мне было жарко. Антон закрывает окно и всё-таки оборачивается, видит Арсения, наклонившегося к одному из своих многочисленных чемоданов, которые раскиданы по всей квартире — они есть в каждой комнате, кроме кухни и ванной. Выглядит он отстраненным — слишком отстраненным, так что и без того скептически настроенный Антон быстро приходит к выводу: — Ты опять выходил ночью. — Да, выходил, — даже не отрицает Арсений, выпрямляясь и надевая белье. В глаза он не смотрит, но и в голосе вины не слышится. Пол ледяной, но обжигающий ступни холод превращается в обжигающую злость, которая от груди раскатывается по всему телу. Антон злится сразу на всё: на то, что Арсений свалил, пока он спал, на то, что не предупредил, что подверг себя опасности, что соврал. Но он не спешит высказывать всё это, а для начала медленно вдыхает и выдыхает, как учили в академии. Если он сорвется, будет только хуже. — Я же ночное животное, — спокойно объясняет Арсений, продолжая одеваться: вся его одежда сложена в кофры — у Антона даже в шкафу не так всё красиво. — Мне нужно выходить, это часть моей натуры. Ты к тому времени уже спал, я не хотел тебя будить. — Я убрал с окна сетку не для того, чтобы ты по ночам шарахался по улице, — цедит Антон. — Тут и днем в одиночку выходить опасно, а ты выходишь ночью, ничего мне не сказав. Если бы тебя похитили, я бы даже не узнал! Решил бы, что ты просто сбежал, а потом бы нашел твой чертов труп где-нибудь под мостом. — Никто меня не похитит, я умею за себя постоять. — Арсений, еб твою мать, это не шутки, ты не понимаешь? Мы не знаем, как он похищает жертв, под каким предлогом, как… мы ничего не знаем. И… черт, — Антон нервно трет между бровями: так нахмурился, что аж больно, — ты просто… Ты связан с этим? — указывает он на окно. — С чем? — С произошедшим. Тем, из-за чего нас сейчас вызывают. — Антон не знает, кому и чему верить: факты складываются в слишком подозрительную картину. — Сейчас я на твоей стороне, но ты должен сказать мне правду. — Я говорю правду, я не знаю, с чем я могу быть связан, — произносит Арсений, кажется, искренне — вроде бы искренне. — Не знаю, что произошло. Вчера он был таким же — и после вчерашнего разговора не получается думать, что он может быть в чем-то виновен, это кажется таким же абсурдным, как небо под ногами и земля над головой. И в то же время если Арсений и не соврал про Белого, то явно недоговорил, а значит и доверять ему так рано опрометчиво. Антон всё еще злится и просто надеется, что симпатия к Арсению не превратила его мозги в желе. Смерив того предупреждающим, как ему кажется, взглядом, он качает головой и поднимает брюки с пола: пора идти. *** Мутный купол так огромен, что видно издалека — а при приближении заметно, как много в нем людей, лошадей, полицейских карет, стоящих прямо на аллее. Такого не было даже при ограблении мэра. Арсений рядом выглядит напряженным и вдобавок дрожит от холодной мороси в своей тонкой блузке, хотя и пытается это скрыть. Когда они вышли из дома, Антон хотел по-джентльменски предложить ему свой сюртук, но злость по-прежнему его не отпустила, к тому же Арсений сам виноват. У того восемь чемоданов вещей, наверняка среди них есть и теплые — самому думать надо. Антон касается тростью купола, и его края расходятся, пропуская их внутрь. Здесь нет дождя и слышен гомон голосов, где-то на том конце лает собака — возможно, это Бебур, если Белый здесь. Огороженное красной лентой место тоже бросается в глаза, но что за лентой — не разглядеть из-за людей. Но нет сомнений, что это тело: для другого красную ленту не используют. Паша стоит поодаль всего этого безумия и разговаривает с каким-то низким морщинистым мужчиной — Антон помнит его лицо, но не может вспомнить, кто тот и чем занимается. И всё же он идет к ним, потому что надо у кого-то прояснить ситуацию. — Комиссар, — говорит Антон вместо приветствия, прикладывая правую руку к груди. — Привет, Шастун, — отвечает тот панибратски. — Почему не залечил фамильяра своего? — и кивает на Арсения, синяк которого в утреннем свете напоминает перезревшую сливу. Антон не успевает ответить, потому что Паша вытягивает руку и без всяких предупреждений направляет на Арсения — и синяк исчезает на глазах. Следом и рана на губе затягивается окончательно, припухлость проходит, кожа обретает здоровый цвет. Арсений хмурится и явно собирается что-то ляпнуть, но Антон предупреждающе вступает раньше: — Спасибо. Господин комиссар, можно спросить, зачем меня позвали? — Посмотри сам, — вздыхает Паша и указывает на огороженное лентой место. Он не кажется злым или взволнованным, но у Антона всё равно сосет под ложечкой. Не здороваясь с морщинистым, как бульдог, мужчиной, Антон делает шаг к алеющим рябинам, вокруг которых растянута лента. Арсений тоже было шагает в эту сторону, но Антон хватает его за руку. — Нет, — отрезает он. — Жди здесь. — Почему? — Потому что там труп. — И что? — Арсений всё еще хмурится: его выражение лица так и не поменялось после исцеления. — Я буду аккуратен и не испорчу улики, если ты об этом. — Оставайся здесь, — без всяких объяснений требует Антон, и что-то всё-таки заставляет Арсения недовольно кивнуть и отступить. Любование свежим или не очень трупом — не то, с чего стоит начинать день. Антон раньше каждый раз желудок выблевывал, привык только спустя год работы, да и то мутит до сих пор. Мертвые наводят ужас даже на крепких орешков вроде Арсения, не стоит проверять психику на прочность без необходимости. Он подходит к ленте, нагибается, чтобы пролезть под ней — и обмирает. Тошнота накатывает еще до того, как он успевает выпрямиться, горло сковывает спазмом, но Антон делает глубокий вдох и задерживает дыхание. Это помогает, несмотря на отвратительный запах крови и начинающегося разложения, но Антон всё же прикрывает нос набалдашником трости: тот покрыт мятным маслом специально для таких случаев. Это мертвый мужчина, на котором нет чистого места: он весь покрыт собственной кровью — кровь вокруг растеклась по траве огромным пятном. Ран на теле не сосчитать, его кололи ножом, словно в припадке, разрезы зияют; полупрозрачный кокон ауры, защищающей от насекомых, мерцает. Одежду на жертве не определить, даже неясно, дорогой это костюм или дешевые тряпки, неясен и цвет: из-за крови она кажется темно-бордовой. Всё это отвлекает внимание от лица, но когда Антон переводит на него взгляд, ему становится еще хуже — это Юнусов. На нем застыло выражение ужаса: рот приоткрыт, единственный глаз распахнут и пусто смотрит в небо. Повязка с другого глаза сползла, открывая чернеющую глазницу. — Что случилось? — спрашивает он в воздух, не обращаясь ни к кому конкретно. — Двадцать восемь ножевых, — рассказывает низкий пучеглазый мужчина по ту сторону ленты — Антону он по грудь, если не по пояс. Вот почему Антона позвали на место преступления: он сам тут никому не нужен — нужен его фамильяр. Арсений один из подозреваемых, если не единственный подозреваемый. Странно, что его позвали на место, а не сразу увезли в участок: тут либо не рассматривают его кандидатуру всерьез, либо стараются выбить из колеи, напугать. Какой убийца не растеряется, если увидит результат своих деяний. Рвота снова подступает к горлу, и Антон сглатывает. — А ты Шастун? — продолжает пучеглазый. — Я Дорохов, офицер из первого. Тебе с Нурланом поговорить надо, это его дело. Антон глупо кивает, не вслушиваясь, и всё смотрит на тело — он просто не в силах оторвать взгляд, хотя смотреть на это почти физически неприятно. Сделавший это — абсолютно больной, у него нет никакой связи с реальностью. Это не Арсений, да и тому незачем убивать Юнусова: тот больше не его хозяин, не представляет опасности. Если бы Арсений и убил его, то случайно и в результате самообороны, но двадцать восемь ударов ножом за случайное убийство даже с натяжкой принять нельзя. — Это же… — раздается поблизости знакомым голосом. — Я же сказал тебе не подходить, — цедит Антон и наконец отворачивается от тела. Арсений рядом даже не бледнеет, а сереет, становится по цвету как его блузка — или как серое от туч небо над головой. Он морщится, словно его тошнит, и Антон пихает ему под нос свою трость. — Дыши, — командует он, и Арсений послушно втягивает воздух. — Что это? — Мята. Антон цепляет Арсения за локоть и тянет из-под ленты. В такой суматохе уединиться и поговорить спокойно не получится, но около тела на них направлено слишком много внимания. Мысли хаотично вертятся в голове. Антон не силен в психологии, но убийство с такой агрессией не может быть случайным: это явно не неудачное ограбление. А значит искать будут человека с мотивами, а кого еще подозревать первым, как не того, кто выжег жертве глаз. Юнусов — человек в узких кругах известный, его бордель посещала половина аристократов города, поэтому убийцу постараются найти быстро, подключат все силы. Только бы искали настоящего, а не козла отпущения. — Где ты был вчера? — отойдя в более-менее тихое место, допытывается Антон и лезет в карман сюртука за сигаретами: оправдание, зачем отошел в сторону. — И не увиливай, не до этого, рассказывай как есть. — Меня здесь не было, — ощетинивается Арсений. — И я его не трогал, если ты об этом. Антона так потряхивает, что он едва не рассыпает все сигареты из портсигара, но каким-то чудом умудряется достать одну и прикурить — чуть не спаливает половину огненным залпом. — Арсений, не будь придурком, — он еле сдерживается, чтобы не повысить голос, — тебя же сейчас заметут. Заметут и дадут пожизненное, и плевать, делал ты это или нет. Быстро говори, где ты был ночью и что делал. В глазах Арсения мелькает испуг, затем тот прищуривается, будто ищет подвох, оглядывается. Он молчит, и Антон зло пыхтит сигаретой и находится в шаге от того, чтобы встряхнуть Арсения за грудки. Или шарахнуть того о ближайшее дерево, чтобы мозги на место встали. — Я был в парке, — рассказывает тот наконец, видимо, что-то там для себя решив. Дерьмо: парк находится через несколько зданий отсюда. — Я был там недолго, просто вышел подышать. Там никого не было, и Юнусова я тоже не видел. Это не я, мне незачем его убивать, могу поклясться на крови, — протягивает он руку. — Я знаю, что это не ты, — пресекает Антон оправдания: у Арсения с головой не всё в порядке, но не до такой же степени, тем более готовность дать клятву это подтверждает. — И ритуалы с кровью запрещены, я уже говорил. Ты уверен, что там не было никого? Тебя никто не видел? По дороге к парку? — Нет, — отвечает Арсений неуверенно. — Не знаю. Я не смотрел, может быть, кто-то и видел. — Ты всё время был в форме хорька? — уточняет Антон и краем глаза видит, как к ним идет Нурлан, так что понижает голос: — Запомни: ты не выходил. Вчера мы были дома, потрахались и легли спать. Всё остальное отрицай, позже поговорим. Арсений растерянно кивает. Антон не уверен, правильно ли поступает, но если Арсения возьмут под стражу, то вряд ли будут искать других подозреваемых — закроют дело, и настоящий убийца останется на свободе. Хорошо бы у Арсения хватило ума и опыта повести себя как надо: всё-таки тот не первый раз дает показания. Он должен был давать их после смерти хозяина и после того случая с глазом, а тогда ситуации были не лучше. Нурлан подходит к ним с наигранной расслабленностью, словно происходящее вокруг его не волнует и на карьеру никак не влияет. Хотя если он раскроет это дело, то вполне может стать лейтенантом, а там и до капитана недалеко. — Сержант Сабуров, — представляется он, протягивая руку. — Офицер Шастун, — представляется Антон и добавляет: — Мы знакомы. Ты передавал мне дело об убийствах фамильяров. — А, точно, забыл совсем, — отмахивается Нурлан — ничего он не забыл, по лицу видно. — И как, раскрыл дело или висяк? — Работаю, — сухо отзывается Антон. — Молодец. — Нурлан по-дружески хлопает его по плечу, и если до этого он просто раздражал, то теперь хочется от души харкнуть ему в лицо. — Я вот зачем позвал тебя: фамильяр мне твой нужен. Так, знаешь, допросить для проформы. Он говорит об Арсении так, словно тот не стоит рядом, и желание плюнуть в него усиливается — а, может быть, даже и врезать, хотя Антон идеологически против насилия. — Понимаю, — тем же тоном соглашается он. — Я не против, допрашивай. Но вряд ли от этого будет толк, он всё время был со мной. — Откуда ты знаешь, на какое время нужно алиби? — прищуривается Нурлан: думает, что подловил. — Я же вижу, что труп свежий, ему часа три от силы, — реагирует Антон без заминки: не первый год в полиции. — А мы со вчерашнего дня вместе. — Понял, — кивает Нурлан. — Ты извини, что сюда тебя вызвал: просто я здесь, отсюда проще в участок поехать, по пути поболтаем заодно. Ты живешь недалеко, верно? Пиздит, как дышит: он вызвал сюда, чтобы они увидели труп. Вид разлагающегося тела любого выбьет из колеи, после такого стресса соображать вдвойне труднее. По крайней мере, обычному человеку, но Антон не обычный человек — он полицейский и последнее время трупы видит едва ли не каждую неделю. — Да, пешком дойти можно. А от первого участка далековато. Почему тебе дали это дело? — Сам не знаю, — врет Нурлан. Очевидно, что дело в личных связях и высоких показателях: раскрываемость у него лучшая по городу, потому что все висяки он перекладывает на других следователей. — Тогда поехали в участок. Заодно кофе там попьем, а то в такую рань без кофе не выжить. *** Первый участок расположен в здании старого театра, который когда-то закрыли из-за слишком смелых спектаклей — сейчас такие только приветствуются. Но, несмотря на возраст этих стен, ремонт здесь свежий, и выглядит всё здорово: высокие потолки, много пространства, каменные полы, вся мебель новая. Он обеспечивает безопасность центра города, так что ничего удивительного, но немного завидно — у Антона стул скоро развалится, а здесь даже у офицеров кресла. Но, как любит говорить Паша, который может иметь роскошный кабинет здесь, но остается сидеть в третьем, не место красит человека, а человек место. После кофе их ведут не в переговорную, а в допросную, где лишь пустые серые стены, стулья, стол с цепью для наручников и зеркало, которое на самом деле никакое не зеркало, а зачарованный артефакт. Наручники, впрочем, тоже зачарованы — блокируют магию. Допросная не похожа на остальной участок: она нагоняет тоску и тревогу, но Арсений кажется спокойным. Начиная с той минуты, когда Нурлан подошел к ним в сквере, тот ни на минуту не оставлял их наедине, так что у Антона не было возможности поддержать или настроить Арсения. Всё, что он смог — это лишь на мгновение сжать его пальцы, когда Нурлан отвлекся на свежую папку с делом. — Садись, — дружелюбно предлагает Нурлан Арсению, садясь за дальний стул, который подальше от цепи. — На цепь не смотри, никаких наручников. Мы просто поговорим. Надо же, теперь он вспомнил о существовании Арсения: до этого общался исключительно с Антоном. Арсений молча садится на ближний к цепи стул, но с таким лицом, словно делает всем собравшимся одолжение. Только вот Антон по опыту знает, что это выражение лишь маска. Третьего стула в комнате нет. — Антох, давай мы с ним вдвоем поболтаем? — предлагает Нурлан так, будто это пришло ему в голову секунду назад. — Сходи пока с нашими пообщайся, мы недолго. По закону Антон имеет полное право присутствовать на допросе своего фамильяра. Он думает закончить игру в друзей, но смотрит на Арсения — и тот коротко кивает ему. Оставлять его одного не хочется, но так будет лучше для них обоих, так что Антон молча показывает большой палец и выходит из допросной. Общаться с местными полицейскими он не идет, а заходит в соседнюю обзорную комнату — и обнаруживает там Белого. Тот стоит около оборотной стороны фальшивого зеркала и наблюдает за происходящим в допросной. При появлении Антона он кидает на него короткий взгляд, но не здоровается. — Капитан, — растерянно брякает Антон, от неожиданности чуть не роняя трость. — Вы здесь? — Как видишь. Нурлан в допросной говорит, что забыл ручку, и уходит: классический прием потянуть время, чтобы подозреваемый ощутил тревогу. Самое худшее в допросе — это его отсутствие, и чем дольше ты ждешь, тем сильнее накручиваешь себя, придумываешь разные версии и проигрываешь диалоги в голове. Кажется, что в этом спасение, но на деле хороший следователь разобьет все эти схемы в пух и прах. Арсений остается один, но волнения не показывает. Он спокойно приглаживает волосы, поправляет воротник блузки, а затем кидает мягкую улыбку в «зеркало» — знает, что Антон по другую сторону. Или, возможно, эта улыбка предназначена вовсе не Антону. — Вы давно здесь? — обращается Антон к Белому. — Относительно. Мне отправили письмо, что дело отдали Нурлану, а я его методы хорошо знаю, — хмыкает Белый и достает портсигар из-за пазухи, жестом предлагает Антону, но тот качает головой. — Почему дело отдали Нурлану? Это даже не его территория. Белый без слов прикуривает сигарету огоньком на кончике пальца и затягивается, выпускает дым серым облаком и лишь потом отвечает: — Тебе надо это объяснять? — если это вообще можно назвать ответом. Рядом с Белым Антон всегда чувствует себя каким-то полоротым юнцом, который не понимает очевидных вещей. И еще обиднее, что Белый не прикладывает для этого никаких усилий: он и не пытается кого-то унизить, у него просто манера общения такая. — Кто возбудил и передал дело? — Ахмедова, она мне и сообщила. Не кривись, Юлька правильно сделала, на нее же со всех сторон давят. Ей результат нужен, а не детская возня, как у тебя с фамильярами. — Но Нурлану насрать, кто убийца, он повесит дело на того, кто под руку подвернется, — протестует Антон. — И сейчас Арсений… — Никто его не посадит, — устало говорит Белый, не отрывая взгляда от окна. — Что с алиби? Антон прикусывает язык: вообще-то, Белый его капитан и ни разу не дал повод в себе усомниться, но пока непонятно, кому можно доверять, так что лучше всего не рассказывать. Это может быть подставой. — Мы были дома. Вдвоем, — лжет он и сам удивляется, как правдоподобно это звучит. — Ага, — фыркает Белый, и становится ясно, что звучало всё-таки не очень правдоподобно. Кажется, что тот и в невиновность Арсения не верит, но Белый в принципе выглядит так, словно не верит никому и ни во что. — Вы думаете, что Арсений мог убить? — неверяще спрашивает Антон. — Что мог убить — конечно, — соглашается тот, выдыхая дым, — что убил Юнусова — нет. Какой в этом смысл? Я бы скорее поверил, что Юнусов хочет ему за глаз отомстить, хотя тому плевать на всё, кроме денег. Говорят, там с телом совсем пиздец? — Двадцать восемь ножевых. Белый тушит сигарету о крышку портсигара и бросает бычок в мусорку, стоящую в углу — кроме мусорки, здесь ничего и нет, даже стульев. — Арсений способен на крайние меры, но не на жестокость, — произносит он со спокойной уверенностью. — Не думаю, что убийца жестокий, — вправляет Антон аккуратно. — Он просто псих. Выглядит так, как будто он из себя вышел и не смог остановиться. — Тем более. Знаешь, есть люди с крепкой психикой, а есть с гибкой. Крепкая — как железо, ты можешь бить по нему, скакать на нем — оно выдержит. Но у него есть предел, рано или поздно сломается, и тогда — конец. — А гибкая — как кожа? — понимает Антон. — Гнется, тянется, но не рвется? — Верно, — кивает Белый. — Совсем как Арсений. Так что скорее мы с тобой свихнемся, чем он. Антон испытывает глупый прилив ревности — не столько к Белому, сколько к тому, сколько Белый знает об Арсении. У этих двоих есть общая история, тогда как у Антона с Арсением лишь белый лист с парой написанных предложений. Но сейчас это последнее, о чем стоит думать. — Не уверен, что поступаю правильно, — по-детски делится Антон. — Как и большинство людей каждый день. По ту сторону окна Арсений продолжает сидеть, меланхолично рассматривая скудное окружение, и только барабанная дробь пальцами по столешнице выдает его волнение. Антону хочется быть рядом, хочется сесть на соседний стул и если не взять за руку, то хотя бы коснуться бедра кончиками пальцев. И непонятно, то ли этого требует связь, то ли это что-то свое, родное, человеческое. — А можно личный вопрос? — ради вежливости уточняет Антон, заранее зная, какой получит ответ. И заранее зная, что его этот ответ не остановит. — Нет. — Почему вы бросили его? — всё-таки задает Антон. Он знает, что это неуместно, но любопытство съедает его. К тому же ему всё детство твердили, что одну ситуацию стоит рассматривать с разных сторон как в работе, так и в личных отношениях. — Это он тебе сказал? — несмотря на вопрос, в голосе Белого не слышно удивления. — Я его не бросал, это он меня бросил. Но я его не остановил. И испытал облегчение, когда это произошло. Антон несколько теряется от этой равнодушной откровенности: он не ожидал подобного от Белого, который всегда создавал впечатление холодного и замкнутого человека. С другой стороны, Антон раньше и не пытался разговаривать с ним на личные темы. — Вы его не любили? — Любил. И люблю — в каком-то смысле. Но главная драма Арсения в том, что не любить его невозможно, а любить — невозможно тоже, — вздыхает он и усмехается: — Такая патетика. Растерянность Антона росла с каждым словом и к концу достигла апогея: он так и замирает, пораженный открытием. Белый казался ему кем-то вроде бывалого солдата, грубого и черствого, неспособного на глубокие чувства и романтику. Но по одной этой фразе становится ясно, что страсти человеческие ему не чужды. — Вы жалеете? О том, что так получилось? — Нет, я рад, что всё сложилось именно так. Я никогда бы не смог дать Арсению то, чего он хочет, и рано или поздно это бы его добило. — Белый опирается плечом о стену, не отрывая взгляда от сидящего за столом Арсения, и во взгляде этом застарелая тоска. — А это бы, в свою очередь, добило меня. — А чего он хочет? — глупо спрашивает Антон, опять чувствуя себя ребенком. Но вся эта драма ему непонятна, как если бы люди специально придумывали себе сложности там, где быть их не должно. Как если бы пытались шашками играть в шахматы. — Безусловной любви. Арсения можно описать фразой «всё или ничего». — Я не понимаю. Что значит «всё»? — Не в материальном смысле. — Это я как раз понял. Антон тоже смотрит на Арсения через стекло. Тот действительно человек крайностей, но до такой ли степени? Вспоминается, как он разозлился, когда его версия не была принята с восторгом — неужели Белый об этом? Соглашаться со всем, даже если это чушь? Принимать всё, как бы погано он себя ни вел? На такое ни один человек в мире не способен. Белый явно не намеревается пояснять, что конкретно имел в виду, но и времени на это уже нет: в допросную возвращается Нурлан. Никакой ручки у него нет, папку с делом он тоже не взял, но в руке цепочка с небольшим шаром — амулетом слуховой памяти. Такие амулеты могут записывать звук, а после производить его, их обычно используют на допросах и потом передают стенографистам. — Знаешь, что это? — Нурлан показывает Арсению шар. — Уже видел такие? — Да. — Тогда начнем. — Он усаживается на свой стул и ставит шар в центр стола, шепчет заклинание активации, и шар загорается зеленым. — Для начала назовите имя, — обращается он уже на «вы». — Арсений. — Полное имя. — Арсений Сергеевич Попов. — Что? — Нурлан поднимает бровь. — Разве вашего хозяина зовут не Антон Шастун? Получается, вы должны быть Арсений Антонович Шастун, разве нет? — Сергей Попов — имя моего первого хозяина. Так сложились обстоятельства, что после этого я не менял документы. Вернее, мне не меняли документы. Черт, Антон совсем забыл об этом. Его хватило только на то, чтобы через Наденьку подать документы на оформление Арсения своим фамильяром. О том, чтобы заняться его фамилией и отчеством, он и не думал, не до того было. — Рекомендую вашему хозяину, — выразительно говорит Нурлан, явно осознавая, что Антон его слышит, — этим заняться. Но продолжим. Вам знаком Юнусов Тимур Ильдарович, также известный по прозвищу Тимати? — Да, это мой четвертый хозяин. — Ваш возможный четвертый хозяин. По нашей информации, он отказался от вас спустя сутки после покупки, не успев официально оформить документы. Почему? — Я не знаю, почему он отказался, — отвечает Арсений так спокойно и с таким непроницаемым лицом, что Антон искренне восхищается этим зрелищем. — Не рискну рассуждать о мотивах других людей. Белый фыркает. — И всё же? — уточняет Нурлан с той же фальшивой легкостью, но только слепой не заметит напряжения в его позе. — Возможно, это как-то связано с тем, что я выжег ему глаз раскаленным клеймом, — рассуждает Арсений с карикатурной задумчивостью. — Просто предположение. Белый снова фыркает — его происходящее явно забавляет, а Антон начинает волноваться. Арсений не грубит в открытую, но для «помехи расследованию» весомых оснований не нужно, достаточно и того, что так считает следователь. — И почему вы это сделали? — интересуется Нурлан с тем же теплым спокойствием. — Я уже давал подробные показания об этом, можете всё посмотреть в деле. — Обязательно, но всё же ответьте на вопрос. Почему вы это сделали? — Потому что иначе бы это клеймо оказалось на моей груди. Это было защитой, а не нападением, дело урегулировали по обоюдному решению сторон без суда. Вы должны это знать. — Вы были злы, когда нанесли увечье Тимуру Юнусову? — Нет, — ровно отрицает Арсений, и Антон бы даже под лезвием ножа не смог бы понять, правда это или нет. — Я действовал на животных инстинктах и не желал ему зла. Он не обращался со мной плохо, чтобы я хотел причинить ему боль. — У нас есть информация, что Юнусов владелец незаконного, — Арсений так громко хмыкает, что Нурлан запинается, но продолжает: — борделя с фамильярами. Он хотел вас сделать одним из тех, кто оказывает магам подобные услуги? — Он не говорил о своих планах на мой счет. — Но вы догадывались? — Я предполагал, разумеется. — И какие чувства у вас вызывала эта перспектива? — Никаких. Я не собирался обслуживать клиентов, следовательно, и чувств по этому поводу у меня не было. — Не собирались? — У Нурлана дергается бровь, но он быстро берет себя в руки. — Но это не зависело от вашего желания. — Он ведь не мог заставить меня заниматься проституцией, правда? — мягко улыбается Арсений. — Это незаконно. Я бы обратился в полицию. Нурлан похож на суриката, которого заставили выпить стакан лимонного сока через трубочку — на этот укор в сторону полиции он ответить не может. Не говорить же при записывающем амулете, что полиция покрывает бордель. — Разумеется, — соглашается он сквозь зубы. — И всё же вы недолюбливали Юнусова? Он раздражал вас как человек? — Мы были недостаточно знакомы для того, чтобы составить какое-либо мнение о нем. — Что ж, хорошо, — скрипит Нурлан, уже не скрывая раздражения. — Где вы были этой ночью? — Дома. — В воспитательном доме? — Нет, — Арсений поднимает бровь, — дома у себя. В квартире моего хозяина, мы были вместе весь вечер и всю ночь. — Чем вы занимались? — Поговорили, занялись сексом и легли спать. Наши будни сложно назвать необычными. Вряд ли в этом есть подтекст и скрытая претензия, но Антон всё равно думает о том, что их серые будни надо бы разнообразить. Они с Арсением вместе всего несколько дней, но и эти дни они только работают и говорят об убийствах, а ведь можно хотя бы на прогулку сходить. Или по магазинам. Или в театр. Куда ходят нормальные пары? — Какие чувства вы испытываете к своему нынешнему хозяину? — неожиданно спрашивает Нурлан. — Причем здесь это? — Просто ответьте на вопрос. Антон почему-то напрягается — сам не знает, то ли от непонимания, зачем Нурлану эта информация, то ли в ожидании ответа Арсения. — Я не буду отвечать на вопрос, который не имеет оснований, — холодно отвечает тот. — Он имеет основания. Вы согласны, что связь между вами и вашим хозяином отличается от среднестатистической связи фамильяра и мага? — А есть какая-то статистика? — Арсений недоуменно хлопает глазами. — Можно с ней ознакомиться? — Арсений, я не смогу вам помочь, если вы будете уходить от ответов, — предупреждает Нурлан со всей серьезностью, больше не притворяясь доброжелательным приятелем. — Можно сказать, что отношения между вами и вашим хозяином носят романтический характер? Антону уже не хочется, чтобы Арсений отвечал правду. — С чего вы взяли? — Вы сказали, что «занимались сексом». Фамильяры обычно выражаются иначе. «Восполнили магию». «Исполнили долг связи». — Это разные названия одного действия. — Вам нравится секс с вашим хозяином? — Зачем он это спрашивает? — шипит Антон себе под нос. — Думаю, пытается смутить его, — предполагает Белый, и Антон вздрагивает: он успел забыть о его присутствии и спрашивал не у него, а просто озвучивал мысль. — Смущенный человек начинает путаться, хочет побыстрее уйти от разговора, а значит неосознанно говорит правду, лишь бы от него отстали. Ты и сам знаешь. — Он удовлетворительный, — произносит Арсений после паузы. Антон недовольно стонет: это худшая оценка секса после «отвратительный». Даже нет, «отвратительный» это хоть какие-то эмоции, пусть и негативные, а «удовлетворительный» всё равно что сухая курица с пресной гречкой. Белый рядом хрипло посмеивается, но ничего не говорит. — То есть ваш хозяин прилагает определенные усилия для того, чтобы вы были удовлетворены? Арсений хмурится, а затем вдруг закатывает глаза, словно раскрыл тактику Нурлана. — Как и любой нормальный человек, — утверждает он. — Здоровые люди получают моральное удовлетворение от способности доставить партнеру удовольствие. Это абсолютно естественно. — И всё же это показатель личного отношения. Вы считаете, ваш хозяин привязан к вам достаточно, чтобы… — Нет, — перебивает Арсений. — Я не договорил. — Сука, — выдыхает Антон, тоже поняв, в какую сторону клонит Нурлан, — вот мразь. — Ход интересный, — выдает Белый без эмоций — ну да, это ведь не на него пытаются повесить убийство. — Интересный? — Антон поворачивается к нему. — У них никаких улик на меня! Даже мотив сомнительный. Я убил Юнусова из ревности? Это хуйня полная. Нурлан кидает взгляд через стекло, будто слышит его, и переходит к наступлению: — Как вы оцениваете психическое состояние своего хозяина? — Как абсолютно здоровое и стабильное. — Уверены? Всё-таки он следователь, нередко видит трупы, общается с убийцами. На некоторых это необратимо влияет. — Вы говорите о себе? — подкалывает Арсений с милой улыбкой. — Вы считаете, ваш хозяин способен на убийство? Возможно, из ревности? Или чтобы защитить вас? — игнорируя подколку, атакует Нурлан. — Нет. — Вам не стоит его покрывать. Понимаю, что ваша жизнь сейчас может казаться вам комфортной, но, поверьте, мы сможем обеспечить вашу безопасность. И, с учетом всех обстоятельств… свободу. — Свободу? — вконец охуевает Антон. — Он не может предлагать такую сделку. Для нее нет оснований, против меня нет даже косвенных улик. — Он блефует, — вздыхает Белый. — Но мы не знаем, какие у них есть улики. — Что? Но я не… Белый цыкает и указывает на зеркало, требуя замолчать. Арсений по ту сторону замирает с выражением растерянности, но не такой, словно поверил. Он будто бы не может выбрать: харкнуть Нурлану в лицо или задушить его цепью для наручников. — Вы правильно меня поняли? — подстегивает его Нурлан. — Я правильно вас понял. Я бы не отказался от свободы, но, к сожалению, мне нечего вам предоставить. Офицер Шастун не стал бы убивать Юнусова, это абсурд. — Но вы же сами говорили, что не можете рассуждать о чужих мотивах. Арсений, вы должны сказать правду. — Вы, видимо, забыли о пятьдесят первой статье: фамильяр не обязан свидетельствовать против своего хозяина. У меня нет никакой информации, но если бы была, то ее получение под таким давлением было бы незаконным. — Никакого давления, — мирно говорит Нурлан. — Это даже не допрос, мы просто общаемся. — В таком случае я хотел бы подвести наш диалог к логичному завершению. Мне нечего вам сказать, вам нечего мне предъявить. Или хотите обсудить планы на выходные? Я вот планировал купить новые занавески и полотенца. Нурлан явно не в восторге, но и особенно злым не кажется — впрочем, он всегда выглядит так, как будто ему похуй, и будет похуй, даже если на него с неба свалился рояль. По-настоящему взволнованным Антон видел его лишь при начальстве. — Что ж, — Нурлан направляет руку на амулет, и тот гаснет, — можешь идти. Спасибо за сотрудничество, но рекомендую далеко за пределы города не уезжать. — На Сардинию не планирую, — фыркает Арсений и поднимается со стула, который даже выглядит ужасно неудобным. Такими их делают специально, в тюремной камере и то мебель удобнее, чем в допросной. Антон уже порывается туда, чтобы высказать Нурлану за этот театр, но Белый хватает его за сюртук. — Успокойся. — Я не собираюсь орать на него, — оправдывается Антон, хотя наорать вообще-то хочется. — Просто… Он и сам не знает, что просто. Белый вздыхает так устало, словно его ребенок обосрал куличики в песочнице и тянет это в рот. Антона не покидает ощущение, что он раз за разом разочаровывает отца. — Я не знаю, чего Нурлан добивается, но бегать и лаять не надо. Наверно, он так развлекается, создает видимость деятельности, на эмоции тебя выводит — и его. Не нарывайся и сиди тихо, я сам всё узнаю. — Но… — У тебя дела нет? — Белый прав, и Антон виновато отводит взгляд. — Вот и занимайся своими фамильярами. Тебе государство для этого денег на собственного выделило, а результата я не вижу. Ни это дело с места не двигается, ни новые не берешь, а зарплату получаешь. — Я понял, капитан, — бубнит Антон. — Иди, Шастун. Антон бросает взгляд на «окно», но ни Арсения, ни Нурлана там уже нет. Тогда он выходит из обзорной и видит Арсения прямо перед собой — от удивления аж отступает и бьется спиной о дверь. — Как ты… — Я знаю, как здесь всё устроено, — объясняет Арсений. — Почему ты так долго? Антон оборачивается, ожидая, что Белый сейчас выйдет, но тот почему-то не спешит. — Думал, — бросает Антон, аккуратно прикрывая за собой дверь. — Пойдем отсюда. Арсений кивает, и они без всяких договоренностей молча идут к выходу — здесь лучше не обсуждать, потому что у стен есть уши. На ходу Антон пытается думать трезво, но в голове вертится лишь то, какой Нурлан урод. Обычно в полиции относятся друг к другу с пониманием, и если кто-то совершил преступление, решают без лишнего шума, по-тихому. А Антон даже никакого преступления не совершал, это и последнему идиоту ясно. И больше всего в этой ситуации его раздражает, что ничего не понятно, зачем вообще… — Антон! — кричит Арсений, и Антон вздрагивает, приходя в себя и обнаруживая, что стоит на крыльце участка. Он настолько погрузился в собственные мысли, что не заметил, как вышел. На улице опять льет дождь, и Арсений стоит под этим проливным дождем на обочине дороги рядом с каретой, приглашающе открыв дверцу. Только спустя секунду Антон понимает, что от него требуется, и быстро сбегает по ступенькам, юркает в карету — Арсений залезает следом и мотает мокрой головой, как животное. Карета четырехместная, но попутчиков нет, и в маленьком пространстве они вдвоем. Антон проводит по лицу ладонью, стирая успевшие упасть на кожу капли, и откидывается на спинку сиденья, кладет трость на колени. Оказывается, он так сжимал ее всё это время, что пальцы болят от напряжения. — Что с тобой? — интересуется Арсений как ни в чем не бывало и стучит по потолку кареты. Ту встряхивает, и она двигается с места — к шуму дождя добавляется неровный стук копыт. Здесь пахнет тяжелыми женскими духами, как если бы в этой карете кто-то ехал на бал — или, учитывая ранний час, возвращался с бала. Антон не был на балу несколько лет. — Антон, — зовет Арсений. — Извини, — бормочет Антон, — я просто пытаюсь понять, какого черта произошло. Почему ты так спокоен? — Потому что для меня это не первый раз. Хотя сейчас я сам ничего не понял. Зачем он спрашивал про тебя? Не могут же они всерьез тебя подозревать? Что это за манипуляция? — Я тоже не понимаю, что тут происходит, но… — Антон вспоминает, как Арсению всего несколько минут назад предлагали сдать его под предлогом получения свободы. — Спасибо, что не решил меня подставить. — Я же понимаю, что это дешевый блеф. — Арсений пожимает плечами. Волосы у него влажные, а лицо всё еще в каплях из-за дождя, и эти капли Антону очень хочется стереть пальцами, но он почему-то не решается. — К тому же какой в этом смысл? Ты ведь всё равно дашь мне свободу, когда мы закроем дело. В его тоне сквозит вопрос, а во взгляде появляется неуверенность — ее видно даже в полумраке. Шторки на окнах задернуты, но небо и так затянуто черными тучами, утро неотличимо от сумерек. — Конечно, — соглашается Антон. — Я от своих слов не отказываюсь. И я уже написал на Эда доверенность: он всё устроит, если со мной что-то случится… Не смотри так, меня всё детство учили думать наперед в таких вещах. Вдруг я отравлюсь редиской или меня конь затопчет. Арсений морщится. — Прекрати, — просит он. — Можно чуть больше жизнерадостности? — Я очень жизнерадостный человек, — произносит Антон как-то не очень радостно, но на данный момент в нем нет ни радости, ни жизни: он не выспался, голодный и на нервах. — Просто не живу одним днем. Я же изначально понимал, что теперь не один. Это ответственность. — Прости меня, — выдыхает Арсений. — Что? За что? — недоумевает Антон и только теперь вспоминает об утренней ссоре. — А, мы еще поговорим об этом. Но давай больше без ночных променадов. Или хотя бы меня разбуди. Я понимаю, что ты сильный и независимый, но и меня задрало думать, не пришибли ли тебя за углом. Арсений вздыхает и зачесывает мокрую челку, вытягивает ноги, насколько это возможно в небольшом пространстве. Антон и не заметил, что тот сегодня в классических прямых брюках и вполне обычных ботинках. Даже блузка не такая вычурная, как всегда, без всяких бантов и воланов. — Я не об этом, но как скажешь. — Не об этом? — Нет. — Он закрывает глаза — на ресницах поблескивают крошечные капельки воды, которые будто вот-вот упадут из-за тряски кареты. — Я не прошу прощения за утро, потому что не считаю себя виноватым. Мы не обсуждали, что я должен отчитываться о выходах, претензия не обоснована. Хочется закатить глаза, но у Антона больше нет сил — сначала завтрак, а уже потом всё остальное. — Тогда за что ты извиняешься? — Я… знаю, что характер у меня тяжелый. — Это еще слабо сказано. — И что со мной трудно. Что я не похож на других фамильяров. Я вспыльчивый, язвительный, — Арсений открывает глаза и смотрит на него, — у меня проблемы с доверием. Я давно не привязываюсь к людям, потому что они мне не нужны. И потому что чаще всего люди недостойны того, чтобы к ним привязываться. Такой серьезный и откровенный Арсений смущает и даже немного пугает. Антон переживает, как бы тот сейчас не начал признаваться в чувствах, он к такому не готов. — Ты к чему это, хвостик? — уточняет он шутливо, чтобы разрядить обстановку. — К тому, что я был несправедлив к тебе, — поясняет Арсений, никак не реагируя на прозвище. — И за это я и прошу прощения. — Подожди, ты это из-за алиби? — Дело не в самом алиби. А в том, что у тебя не возникло сомнений в моей невиновности. Ты не допрашивал меня, даже от клятвы крови отказался. Хотя я по-прежнему, — он поворачивает кисть ладонью вверх и смотрит на нее, — готов ее дать. — А-а-а, — тянет Антон, с облегчением вздыхая: не признание в любви — и на том спасибо. Он уже проходил эту стадию с Егором, когда тот убеждал в своей любви на следующий день после знакомства, и больше не хочется. — Арсений, ты же видел тело. Это сделал тот, кто абсолютно съехал с катушек, ты не такой. Да, иногда ты пугаешь меня какими-то своими фразочками, но это… совсем другой уровень. — Я об этом и говорю. Мы знакомы несколько дней, но ты уже знаешь меня достаточно, чтобы это понимать. Для меня это много значит. — Не забывай еще о том, что я всё-таки следователь, — напоминает Антон. — Думаю, если бы ты среди ночи заявился весь в крови и ходил бы на колонку, чтобы натаскать себе воды и помыться, я бы как-нибудь заметил. Я крепко сплю, но не настолько же. — Я мог помыться и в пруду, — пожимает Арсений плечами. — Не наводи на себя подозрения, а то я изменю свое мнение, — в шутку предупреждает Антон и продолжает серьезнее: — Может быть, это самоутешение. Никто не хочет думать о том, что спит в одной постели с убийцей. Арсений смотрит на него странно, и до Антона медленно доходит: тот ведь и есть убийца. — Это другое, — протестует Антон. — Когда полицейский поражает заклинанием преступника, который тычет в прохожего ножом, это тоже технически убийство, но это всё равно другое. — Ты говоришь как полицейский. — Я полицейский. Арсений медленно скатывается головой ему на плечо и похлопывает по колену, как если бы хотел сказать: не переживай, Антон, быть полицейским — не приговор. Это возмущает и забавляет одновременно, но Антону слишком уютно, чтобы ворчать, и приятная тяжесть чужой головы на своем плече ему тоже нравится. — А вообще, — говорит он осторожно, — если ты знаешь, что у тебя сложный характер, так сделай его, ну, попроще? — Легко сказать, — вздыхает Арсений. — Я и не говорил, что это легко, но можно же попытаться. Нельзя сказать, мол, «я Скорпион, так что с меня взятки гладки». Дерьмовый характер можно и нужно менять, а не ждать, что все вокруг смирятся. Не говорю, что ты чудовище, но иногда тебя хочется отлупить по заднице… — Арсений фыркает, и Антон добавляет: — Не в этом смысле. — Я попробую, — обещает Арсений. — Что мы будем делать? — Доедем до дома, позавтракаем — это первые пункты плана. — Не уверен, что смогу есть после увиденного. — Тогда я позавтракаю, набросаю что-нибудь в отчеты, вставлю спички себе в глаза, и поедем в участок. — Я тоже? — Я скажу тебе: «Останься дома», ты начнешь спорить и всё равно увяжешься за мной, так что сразу пропустим этот пункт. В участке я сдам Белому отчеты, а дальше поедем в морг. Надеюсь, что Юнусовым занимается Позов и он мне что-нибудь расскажет. — Ты хочешь заняться расследованием? — Нет, но я хочу разобраться, что происходит. По-тихому, потому что внимания к этому делу будет много, не надо туда лезть. Наверняка газетчики уже всё прознали и вовсю печатают. Владелец борделя убит — это же такая новость. — Что будет с его фамильярами? — Я не знаю, Арсений. Если нет завещания или прямых наследников, их должны вернуть в воспитательный дом. Но не уверен, что после такого кто-то их купит. — Купят владельцы других борделей, — зло бросает Арсений и выпрямляется. — И никто не будет с этим ничего делать. Тимати хотя бы не был жестоким, а его фамильяры жили в тепле и не голодали… Я не жалею, что этого урода убили, но его смерть сделает всё только хуже. Антон думает о нелегкой судьбе фамильяров, но выхода не видит — по крайней мере, быстрого. Много лет назад, за семейным ужином, Катя робко предположила, что фамильяры должны быть свободными. Но королева тогда вздохнула и сказала, что это утопия: фамильяры сами не хотят свободы, потому что не умеют быть свободными. С другой стороны, Антон ни капли не сомневается, что Арсений распорядится свободой как надо и точно не пропадет. А в крайнем случае Антон ему поможет — им же необязательно разрывать общение, ведь так?