Компас

Дима открывает перед ними дверь, и Антон уже было шагает в холодные и темные недра морга, как поворачивается к Арсению. — Подожди меня здесь, — просит он. — Я ведь его уже видел. И сейчас он выглядит лучше, чем утром?.. — спрашивает Арсений неуверенно, переводя взгляд с Антона на дверной проем и обратно. — Имею в виду, он теперь чистый, без крови, разве нет? Естественно, после разговора в карете тот не стал сразу мягким и покладистым, однако, пока они были дома и в участке, гораздо меньше показывал говнистость характера. И даже сейчас в этой формулировке слышится готовность отступить. — Он всё еще выглядит плохо. Оставайся тут, я быстро. Арсений кривит губы, но всё-таки кивает, словно делает одолжение, хотя от него паутиной тянется нервозность: если после выхода из кареты он казался спокойным, то постепенно напряжение в нем нарастало. Вспомнив его же слова о том, что контакт с магом действует на фамильяра успокаивающе, Антон делает к нему шаг, слегка наклоняет голову и мягко прижимается губами к его губам. Короткого прикосновения кажется недостаточно, поэтому Антон целует его глубже — и Арсений неожиданно отвечает, весь вытягивается навстречу, приобнимает за пояс. Млея от этой податливости, Антон скользит языком ему в рот, кладет ладонь на открытую шею и чувствует под пальцами бьющуюся артерию, хотя очень хочется запустить эту руку под блузку и коснуться обнаженной горячей кожи. Сердце неизменно ускоряет стук, губы печет, а магия распирает изнутри. Арсений ответно ласкает его язык своим, слегка посасывает его губами и как будто хочет большего, но Антон вспоминает о стоящем рядом Диме и нехотя заканчивает поцелуй. Мгновение он держит ладонь на белой, в родинках, шее, завороженно проводит большим пальцем по выступающей жиле и лишь после убирает руку. Губы Арсения покрасневшие и влажные от слюны, глаза сияют — Антон сглатывает от одного этого вида и, не сдержавшись, еще раз его целует, но уже коротко, одним касанием. — Это чтобы ты успокоился, — оправдывается он. Арсений медленно моргает, словно не понимает, о чем речь — или словно вообще не способен сейчас хоть что-то понять. — Я быстро, — снова обещает Антон, — а ты пока… — он оглядывает холл морга и видит в темном углу человеческий скелет, а рядом — стеллаж с какими-то зловещими артефактами. Он раньше и не замечал, какая пугающая здесь атмосфера, — зайди в кафе напротив, выпей хотя бы чаю, если есть не хочешь. — Хорошо, — произносит Арсений одними губами. — Деньги нужны? — Антон лезет в карман за кошельком, но Арсений закатывает глаза. — Понял, ты сильный и независимый, тебе не нужны мои подачки. Вообще-то ему ужасно не хочется, чтобы Арсений уходил. Так и тянет взять его за руку и потащить за собой, но Арсений и после утреннего лицезрения трупа бледный и отказывается от еды, незачем ему смотреть на это еще раз. Да и одно дело, когда труп безликий, неизвестно кого, но когда это твой знакомый, пусть ты и не питал к нему добрых чувств — совсем другое. Вспоминать, как этот человек был жив, ходил, улыбался, озвучивал какие-то свои мысли — это тяжело и напоминает о том, что все люди смертны. И хотя это ни для кого не секрет, думать об этом лишний раз не стоит, иначе можно так и зациклиться на этой невеселой мысли. — Буду ждать тебя там, — бросает Арсений и разворачивается к выходу, и Антон провожает его взглядом до самой двери, а уже потом поворачивается к Диме — и натыкается на насмешливое выражение лица. — Что? — Ничего. — Говори уже. Хочешь сказать, видимо, что наши отношения не похожи на обычные отношения мага и фамильяра? — Почему? — Дима поправляет очки. — Еще как похожи. Только фамильяр ты. — Что за глупость? — возмущается Антон. — Я просто его успокоил. Если ты не знал, прикосновения магов для фамильяров как валерьянка. — А для магов — как наркотик, но ты выглядишь обдолбанным не поэтому. Впрочем, это не мое дело, Антош. — Вот именно. Дима проходит непосредственно в сам морг и щелкает тумблером на стене — под потолком загораются тусклые, непрерывно мелькающие лампы. Антон удивлен: раньше их тут не было, хотя он давненько не приезжал в морг и все заключения получал письмами. — Никакой магии мне тут, — предупреждает Дима, — на соплях держится. Одно заклинание — и всё вырубается, потом звать этих, из министерства, чинить полдня будут. — Давно электричество провели? — С месяц назад. Зачем сделали — непонятно. Темно, как в жопе, а магией помочь нельзя. Говорили, что можно будет совмещать, но всё как обычно. Анализы теперь в другой комнате делаем. — Величественный прогресс, — вздыхает Антон: он тоже считает, что перевод государственных учреждений на электричество — чушь полная. — Так что с телом? Дима опять поправляет сползающие очки и подходит к ближайшему столу, накрытому белой простыней. — Хорошо, что ты пришел, я уже сам тебе писать хотел. Он стягивает простынь, открывая тело. Труп всё еще выглядит отвратительно, но хотя бы не залит кровью. Когда-то смуглая кожа теперь серая, многочисленные порезы кажутся черными, но если не вспоминать, что когда-то это был живой человек, смотреть можно почти без отвращения. — И? — недоумевает Антон, не видя ничего принципиально нового. — Зачем ты хотел мне писать? — Есть несколько любопытных фактов. Но для начала классика: убит был этим вечером или ночью, точнее не скажу. Но это людный парк, так что наверняка ночью. Закололи на том же месте, тело не тащили. Магического следа нет. — Уже пора перейти к любопытным фактам. — Как скажешь. Во-первых, — Дима жестом очерчивает грудь жертвы, — началось всё, скорее всего, отсюда. Делаю ставку, что первый удар был здесь, — он указывает пальцем на порез справа, — очевидно, убийца целился в сердце, но не смог пробить ребра. Тогда он ударил сильнее сюда, — ближний к нему порез, — но тоже не вышло. Тогда он ударил между ребер и достиг своей цели. — То есть удары были не хаотичны? — Первые — нет. Они были слабыми и неуверенными, но потом он разошелся. Видишь это? — Дима указывает на порез на животе, вокруг которого образовалась ямка. — Это означает, что нож входил с силой и так глубоко, что от рукоятки осталась вмятина. — Жестокость? — Именно. Начинал он спокойно, не похоже на всплеск агрессии, но потом агрессия пошла — или он хочет, чтобы мы так думали. Однако интересно не это. — Дима делает драматическую паузу, и Антон терпеливо ждет: каждому в этой жизни нужно немного сцены. — Уже на момент первого удара жертва была без сознания. Потому что, — он призывает Антона наклониться к себе и показывает небольшую гематому на боку, — ей вкололи транквилизатор. — Транквилизатор? — Антон вскидывает голову. — Такой же, как вкалывали фамильярам? — Именно, — победно улыбается Дима, словно в одиночку раскрыл всё дело. — Но в большей дозе. Возможно, это лишь совпадение, это самый распространенный препарат, продается в любой аптеке. Как я уже говорил, им, как правило, обездвиживают фамильяров для… — Я знаю, — морщится Антон. Официально это успокоительное для страдающих «истерией» фамильяров, но фактически это способ угомонить буйных. Используют его редко, обычно фамильяры и без вспомогательных средств послушные, скажешь лежать и не двигаться — так и сделают. — Но ведь его продажа регламентирована, отпускают только в малых дозах и по рецепту. — Сам знаешь, всё можно купить. — Это же не наркотики, такое найти сложно, тем более в таких количествах. Какой была доза? — Большой. Одной ампулы хватает, чтобы обездвижить, но чтобы вырубить, нужно минимум две. У фамильяров концентрация в крови была ниже, но ты сам знаешь, что это не точный анализ. Кроме того, не могу исключать, что и нож тот же, но подтверждений этому нет. — А какой нож здесь? — кивает Антон на тело. — Небольшой и тонкий, я бы сказал, что для мелкой резки или чистки, может быть, разделки рыбешки. Или для вырезания, как это называется, декора? По дереву, по глине, что там еще бывает. Для охотничьего слишком короткий, для армейского слишком тонкий. По толщине похож на тот, которым перерезали горло фамильярам, но это еще ни о чем не говорит. Почерк совершенно разный. Возможно, потому что их двое. — А что-нибудь об убийце? — Я бы рад подсказать тебе хотя бы рост, — тяжело вздыхает Дима, — но во время удара жертва лежала. Четких следов ног нет, прямых улик тоже нет. Мы нашли несколько волос рядом, но это же парк, там и люди гуляют, и животные, так что вряд ли хоть один принадлежит убийце. Но мы проверим, где человеческие, где собачьи, а где белка линяет. Обычно такое Дима не проверяет, потому что «Антош, мне делать нечего, по-твоему? Я тебе где столько времени найду?», но очевидно, что это дело — особенный случай. — Что-то еще? — Да, у жертвы незадолго до смерти был половой акт, я нашел на пенисе следы спермы. Но на месте убийства не нашли ни брызг, ни платков, ни салфеток, так что сомневаюсь, что половой акт у него был с убийцей. По крайней мере, не в сквере. — Но они ведь могли встретиться и не в парке, а просто прийти туда, — напоминает Антон. — А до этого заниматься сексом в другом месте. — Да, это не исключено. Следов борьбы я не обнаружил, так что вполне возможно, что они были знакомы. Но, учитывая транквилизатор, убийца мог тихо подойти сзади и всадить шприц, так что и версию с незнакомцем не исключай. — Не я веду это дело. — Ты, если это наш маньяк. — Из общего только транквилизатор, этого недостаточно. Почерк разный, разный тип жертв, разный способ убийства. Раньше он убивал фамильяров, а теперь перекинулся на их владельцев? — Антон задумчиво закусывает губу и качает головой, хотя сам до конца себе не верит. — И место схожее. — Нет. Убийца фамильяров прячет их: под мостом, в кустах, за зданием. Он как будто не хочет привлекать внимания, но хочет, чтобы тела нашли. Этот же оставил тело посреди парка, он говорит: «Смотрите, что я сделал». Это заявление. — Ты глубоко копаешь, — произносит Дима не с осуждением, но с уважением. — Здесь я не эксперт. Но я бы хотел, чтобы убийца был один. Один убийца, разгуливающий по городу, еще куда ни шло, два — уже перебор. — Главное, чтобы второй был не серийным. Хотя это больше напоминает убийство на почве выгоды, обставленное как ненависть или ревность. Кто-то из конкурентов замочил. — Разве конкуренты не наняли бы профессионала? — Ты недооцениваешь тупость людей. Многие считают, что если хочешь сделать что-то хорошо, то сделай это сам. Я таких идиотов видел, что загадка, как они вообще умудрились убить кого-то, а не себя. — Вот поэтому, Антоша, я предпочитаю общаться с ними. — Дима указывает на труп. — Может, собеседники они плохие, зато и глупыми их не назовешь. Антон натянуто улыбается: его общение с трупами как-то не прельщает. Лучше общаться с Арсением, который хоть и может послать тебя на хуй, но хотя бы теплый. А иногда и горячий. — Что-то еще есть? — Он ел пирог на обед, но это вряд ли тебя интересует. Из полезного мне пока нечего сказать. Прежде Дима не давал повода в себе усомниться, но Антон всё равно не может прямо спросить: «А улики против меня?». Поэтому, покусав губу, он аккуратно уточняет: — А если бы было что-то еще, но тебя бы попросили молчать, ты бы мне намекнул? Дима поднимает глаза от трупа — взгляд у него острый, пытливый, будто пытающийся прочесть мысли. Хотя мысли, разумеется, никто читать не может: слишком сложная задача для их уровня развития магии и заклинаний. Может, через десяток-другой лет они и дойдут до этого. — Во что ты вляпался? — спрашивает он устало, словно разбираться с этим придется ему. Если бы Антон сам понимал, во что вляпался. — Ни во что, — убеждает он, — просто дело не мое, мало ли. Но если что-то будет, ты мне черкни, договорились? Я в долгу не останусь. — Хорошо. Но рано тебе в политику лезть, Антоша. Ты бы поаккуратнее со всем этим, а то нос любопытный отрежут. Это не угроза — всего лишь дружеское предупреждение, но Антону становится не по себе, как если бы он забрел в песочницу, где взрослые ребята курят, а он хотел просто лепить куличики. Лезть в дело Юнусова откровенно не хочется, потому что пахнет оно еще хуже, чем его труп, но это надо обдумать. Он прощается с Димой и выходит из морга на промозглую улицу: дождь перестал, но черные тучи улучшение погоды не предвещают. Неделю назад Антон мучился от жары и молился о дожде, а сейчас и дождь достал пуще пареной репы — или жареной картошки, она в его жизни бывает чаще. Или там говорят «проще»? Тогда не подходит: тут ничего простого нет. Отражение в луже показывает его серым и слегка помятым, совсем как отчеты, которые Антон сдал сегодня Белому — тот смерил его уничижительным взглядом, но ничего не сказал. Об утреннем происшествии он не обмолвился даже мельком, словно ничего и не было, а Антон постеснялся спросить. Ему до сих пор неловко после их личного разговора, пусть и узнать хочется многое. Сырой холод пробирается под сюртук, кусает бока, вызывая дрожь. Антон вздыхает и наступает на собственное же лицо в луже, переходит улицу и открывает дверь кафе — и сразу же понимает, что всё опять неладно. Двое патрульных, похожих на два стога сена, едва ли не прижимают Арсения к стене, а тот хмурится и трясет закованными в наручники руками. Рубашка его расстегнута на несколько пуговиц от горла, открывая грудь. — …И оба получите по штрафу! — рявкает тот. — Что здесь происходит? — еще издалека интересуется Антон, стараясь придать лицу выражение если не дружелюбия, то хотя бы не раздражения. — На каком основании мой фамильяр в наручниках? — А, — глупо выдает тот полицейский, что похож на стог сена побольше, хотя он ниже и Антона, и Арсения. — Так он с тобой? Сбежал? — Нет, я попросил его подождать здесь. — Так а чего он без документов? — бычит второй стог, с неопрятными усами. — Один, без хозяина, без клейма — вот мы и решили, что он беглый. — Да, мы не виноваты, — подтверждает второй. — Ты из какого? — Из третьего. Никаких претензий. — Антон примирительно улыбается и поднимает руки вверх, хотя хочется сжать их в кулаки и двинуть в нос сначала одному, потом другому — это всё пагубное влияние Арсения. Пока один из полицейских шарит по карманам в поисках ключей, а второй бормочет что-то про то, что они делали всё по уставу, виновник происходящего стоит и гневно раздувает ноздри. Антон молится, чтобы тот не начал угрожать всем расправой или не набросился с кулаками, как последний псих. — Если б мы знали, что это наш… — продолжает бормотать полицейский, и Антон проглатывает напрашивающееся «Он мой». Личный фамильяр у офицера — это что-то на языке богатых, а богачей полицейские ненавидят еще сильнее, чем внеурочную работу без оплаты. — Клеймо ему поставить надо, — брякает второй, наконец провернув ключик в наручниках — Арсений отдергивает руки и трет запястье. — Времени не было, офицеры, — Антон виновато склоняет голову, цепляя Арсения за плечо и подтягивая к себе — пальцы сжимает чуть крепче нужного, как бы предупреждая, что пока стоит помолчать. — Хорошей вам службы. Под ответные пожелания Антон двигается к выходу, пока кто-то из вежливости не начал знакомиться: рано или поздно слухи всё равно поползут, но чем позже — тем лучше. Арсений удивительно покорен, хотя пыхтит так, словно сорваться ему ничего не стоит. — Я не допил свой кофе, — обвиняюще говорит он уже на улице, на ходу застегивая блузку, но из хватки Антона не вырываясь. — У тебя талант влипать, ничего не делая. Еще пять минут — и мне пришлось бы идти за тобой в участок. — Я виноват? — Арсений всё-таки дергает локтем, да так, что Антон запинается о брусчатку. — Нет, — кое-как удержав равновесие, отвечает он. — Я должен был подписать тебе разрешение, но я совсем забыл об этом, извини. Умудряешься же ты вляпаться за пять минут без присмотра. — Да, давай поговорим о том, какой я проблемный. Только ты сам меня купил, — напоминает Арсений. — А ты думал, почему я был самым дешевым фамильяром в городе? Вот и живи с этим. — Ты не был самым дешевым фамильяром в городе. — Нет? — Арсений аж останавливается. — Нет. Ты не был самым дешевым из всех, ты был самым дешевым из тех, кого мне рекомендовали. Я удивился, конечно, почему цена такая, но решил, что ты просто уродец какой-нибудь. — Антон выставляет вперед руки в защитном жесте: — Без обид, ничего не имею против уродцев. — Ты жалеешь? — неожиданно спрашивает Арсений, так и стоя на месте. — Что ты не уродец? Арсений цокает и упирает руки в бока, как учительница, которая призывает к порядку. Антон ощущает на лице холодные капли — дождь начинается снова, но пока он слишком мелкий, чтобы заметить его глазом, будто призрачный. Людей вокруг почти нет, и кажется, что они с Арсением одни в этой бесконечной окружающей серости. — Ты же знаешь, что нет, не жалею. Арсений смотрит на него несколько таких же бесконечных мгновений, а затем шагает и утыкается лбом в плечо. Он кажется не слабым, но открытым и уязвимым, совсем не как вчера. Между ними словно осыпалась та тонкая стенка, что еще оставалась — Антон не понимает, почему именно сейчас, почему после этих слов. В груди распирает что-то хрупкое и нежное, но неотвратимое, как цветок, растущий сквозь каменную кладку. Он приобнимает Арсения одной рукой и мягко целует в висок. Он не чувствует перемен, будто весь мир перевернулся с ног на голову, словно раньше он жил во тьме и серости, а теперь мир вокруг заиграл красками — нет. Но у него появляется чувство целостности, как если бы в его жизни не доставало крошечного элемента, кусочка мозаики, без которого не выйдет полной картины. До этого момента он и не знал, что этот кусочек вообще существует. На языке рождается что-то сахарное, что в других обстоятельствах Антон бы не произнес, но только он открывает рот, как его толкают в плечо. Антон заваливается набок и чуть не падает вместе с Арсением, а тот рявкает вслед уходящему тучному мужчине: — Аккуратнее, свинья! — А хули на дороге встали! — не оборачиваясь, в тон отвечает тот. Как обычно бывает у магов, Антон шестым чувством понимает, что этот мужчина — фамильяр. Он никогда бы не смог объяснить, как это работает, но это всё равно что определять, кто перед тобой: мужчина или женщина. Однако определять конкретный вид он не может, даже примерно. — Он действительно свинья? — Да, мерзкий жирный хряк, — цокает Арсений без капли вины. — Знаешь, почему некоторые животные имеют плохую репутацию? Свинья, козел, крыса? Дело вовсе не в невинных животных, проблема в конченых фамильярах. — А что говорят про хорьков? — Что мы твари агрессивные, — Арсений пожимает плечами, — но с этим не поспоришь: это правда. Антон вздыхает с облегчением: как хорошо, что не он это сказал. — Даже хорчата? — уточняет он. — В смысле хореныши? Хорченки? Харчевни? — Щенки, — мрачно поправляет Арсений, — детеныши хорьков это щенки, Антон. И нет, щенки не очень агрессивные — разве что в играх. Но и взрослые не бешеные, я же не бросаюсь на людей. — Антон поднимает брови, и Арсений нехотя добавляет: — Без повода. Дождь усиливается: теперь падающие капли уже легко различимы. Арсений смотрит на небо и морщится, а затем цепляет Антона за рукав и продолжает путь по дороге. — А как ты определяешь вид? — любопытствует Антон: ему редко доводилось общаться с фамильярами, если не считать краткие сухие сводки по работе. — По внешности. Я знаю, что маги так не могут, но это как… — он прищуривается, — как определять расу, например. Определить животное несложно: легко понять, что это пес, а это конь. Но с конкретным видом сложнее, я не во всех животных разбираюсь. Своих, понятное дело, различаю. — Ты встречал других хорьков? И как оно? — С ними весело. Но хорьки не стайные животные, мы не сбиваемся в кучи, хотя уживаемся друг с другом неплохо. И, в конце концов, мы всё-таки не звери, а люди, так что всё зависит от ситуации. — А ты встречал когда-нибудь… ну, самок? Женщин-хорьков. Арсений косится в его сторону так, словно Антон сказал полнейшую чушь. — Ну, встречал, — подтверждает он, не переставая коситься. Ему не хватает только покрутить пальцем у виска для большего эффекта. — И как? В смысле, было что-то такое, особенное? Не появлялось желание как-то отношения завести, семью там? — Я гей. — А. — Да. — Совсем? — А можно быть геем не совсем? — Арсений выгибает бровь. — И, кстати, фамильяры не испытывают особенного влечения к своему виду. Мы рождены образовывать пары с магами, а не с другими фамильярами, это банально эволюция. Антон чувствует себя тупым, как калоша на валенке, но в детстве его мало волновали лекции об особенностях фамильяров, да и учился он без рвения. Ему неплохо давались многие предметы, но углубляться в них желания не было. Дождь всё усиливается, и теперь капли неприятно бьют по макушке, застревают в ресницах, стекают по лицу — игнорировать уже не получается. Как назло, дорога пустая, не считая редких наездников на лошадях. Антон тянет Арсения под ближайшее дерево, через листву которого капли хоть и пробиваются, но хотя бы не так резво. На кончике носа Арсения как раз повисла капля, и Антон аккуратно снимает ее костяшкой пальца — Арсений смешно морщится. Он нечеловечески красив, даже с мокрой челкой, прилипшей ко лбу, и фиалковыми кругами под глазами. В Антоне снова рождается то самое, трогательное и готовое вырваться, как бабочка из кокона, но Арсений вдруг округляет глаза. — Вот оно, — выдыхает он. — Как же я сразу не понял. — Что? — хмурится Антон. — Я… — Арсений отходит под дождь, взмахивает руками, словно его колотит от эмоций, и громко, чтобы перебить дождь, продолжает: — Помнишь ту версию про то, что убийца имеет доступ к реестру? И сейчас они опять поссорятся. — Арсений, я же говорил, что… — Нет, нет, подожди. Ты был прав, эта версия плохая. Но мы оба с тобой идиоты: убийце не нужен никакой реестр, потому что он… — Фамильяр, — доходит наконец до Антона. — Черт, Арсений, он фамильяр! Ему не надо было перебирать слабых животных — он их просто видел. И это… это объясняет то, почему порезы такие рваные: убивать своих ведь тяжело. — Но зачем? — Арсений хлопает мокрыми ресницами. — Я не понимаю, зачем? Если ему тяжело убивать, зачем он это делает? — Что если это делает не он? — В рот попадает вода, и Антон отплевывается, но не останавливается: — То есть это его рук дело, но приказ отдает другой? Хозяин может заставить фамильяра убить? — Зависит от фамильяра… Я не знаю. Убийство — это не в магазин ходить, большинство на это неспособны… Но фамильяры бывают разные. Есть такие, которые готовы и себя убить, если хозяин попросит. — Тогда… если предположить, что убийца, я имею в виду, тот, кто приказывает убивать, это маг со своим фамильяром, и они работают в паре… это немного сужает круг. — А если вернуться к версии, что это полицейский или кто-то из служб? Или тот, кто им притворяется? Он же должен их как-то заманивать. Но мало кто может позволить себе фамильяра. Сомневаюсь, что какой-нибудь аристократ или купец осмелился бы надеть форму, вдруг заметит кто-то из знакомых, тем более в людном месте вроде ярмарки. — А фамильяр в форме будет выбиваться еще сильнее, — продолжает Антон. — И фамильяр при этом должен быть личным: с общим нельзя создать связи. Хотя если провести ритуал тайно, например, с общим полицейским или медицинским фамильяром… — Нет, магический фон изменится, это сразу станет заметно. — Ты прав, но если это всё же кто-то из служб, то вряд ли таких больше нескольких сотен в городе, но это всё еще много. Как ты предлагаешь искать? Допрашивать каждого полицейского, врача, пожарного? У нас и так проблемы, нельзя нарываться. — Я… — Арсений теряется. — Составить список всех и подумать, у кого мог бы быть мотив? — Стой, — Антона прорезает еще одной догадкой, — а что если и Юнусова убил этот человек? Позов сказал, что это возможно. Почерк разный, но убийца мог просто путать след и приказать убить иначе. И орудие похожее. — Но зачем? — Бизнес, деньги. Этот бордель крышует полиция, что если это полицейский, который что-то не поделил с Юнусовым? Не договорились о деньгах? Сердце трепещет, как и всегда, когда Антон продвигается в деле — это окрыляет, почти как влюбленность, только лучше. — Но как… Антон, ты же не можешь ходить и спрашивать у своих, кто крышевал этот бордель или кто был заинтересован в нашем деле, особенно сейчас. Я попробую спросить у Руслана, но… — Нет, — отрезает Антон. — Он ведь тоже полицейский с личным фамильяром. — Что? — Арсений сдвигает брови. По этой складке с волос струйкой стекает вода. — Это не Руслан! Антон, я ему полностью доверяю, он бы никогда не убил. Но интерес того к делу очевиден — и этот интерес вызывает вопросы. Почему-то Антон не хочет рассказывать о том, что утром Белый был в смотровой вместе с ним — придется объяснять, почему он не сказал раньше, а он и сам не знает. Хотя мысль о том, что Белый и правда может быть убийцей, кажется абсурдной — как и то, что убивает он руками Бебура. Но тот может только выглядеть милым псом, а на деле оказаться волком в овечьей шкуре. — Как скажешь, — через силу соглашается Антон. — Я верю тебе, но пока молчи. Белый — капитан участка, если мы расскажем ему, он по закону будет обязан доложить. И неизвестно, до кого это дойдет и что сделает убийца, если узнает. Арсений поджимает губы. — Ладно. Но как тогда ты предлагаешь расследовать это? — Я всё-таки полицейский. Достану список всех полицейских с фамильярами — это возможно, он в общем доступе. А там посмотрим: попробуем узнать, кто был задействован в нашем деле хотя бы косвенно, и отсеять часть. — И что мы делаем сейчас? — Арсений весь вытягивается, как зверек перед охотой. — Сейчас мы перестаем мокнуть под дождем и идем домой. Я понимаю, что ты рвешься в бой, но у нас даже плана нет. Ты же не собираешься ворваться в участок на ночь глядя и разъебать там всех? Арсений снова поджимает губы: видимо, что-то такое он и собирался сделать. — И тебе надо поесть, — добавляет Антон, — ты ничего не ел с самого утра. Пойдем туда, в арку, к другой улице — там должно быть получше с каретами, может быть, даже успеем на дилижанс. *** Дома Антона встречает хозяйка, которая сообщает, что сегодня рабочие доставили и уже собрали кровать. Также она жалуется, что у Антона в квартире беспорядок, но она его за это не винит, ведь у него сложная и опасная работа, которая занимает много времени — и что ему пора бы жениться или выйти замуж, чтобы хозяйство было на ком-то. Антон выслушивает наставления, благодарит ее и наконец провожает за дверь. Когда он в следующий раз будет снимать квартиру, то выберет ту, хозяйка которой не живет в том же доме. Про кровать он совсем забыл — за эти дни случилось столько всего, что он ее как будто в прошлом году заказывал, причем для ребенка, который за это время успел вырасти. С другой стороны, хоть им с Арсением и хорошо спится вместе, иметь личное пространство не помешает. Кровать у того теперь есть, а дальше пусть сам выбирает, где ему спать. — У тебя милая хозяйка, — замечает тот, — беспокоится о тебе. — Да, она милая женщина, но иногда бывает, как бы сказать, навязчивой. Раньше она вообще могла прийти вечером, открыть дверь своим ключом и сесть рядом со мной на диван, начать спрашивать про мой день. И не уходила до ночи. — Возможно, она на секс намекала. — Арсений, ей под семьдесят. И у нее муж есть, между прочим, чудесный человек. Подлечивал меня, когда я болел. Или ты думаешь, что они оба меня обрабатывали в надежде на тройничок? Арсений смеется этим своим особенным смехом, слегка напоминающим кудахтанье, и проходит вглубь квартиры, к своей комнате. Он весь мокрый, и блузка облепляет тело — домой они ехали в открытой карете, и их обоих залило. Антон снимает мокрый сюртук, вешает в коридоре и уже потом идет к Арсению. Тот сидит на своей новой кровати — она не заправлена, матрас голый, а в комнате после рабочих очень пыльно и пол в мелких опилках. Но если обычно Арсений ворчит по поводу бардака, даже если сам является его причиной, то сейчас он выглядит растерянным — ровно как в первый день, когда Антон только сказал ему о комнате. — У меня никогда не было своей кровати, — признается он, проводя ладонью по матрасу. — Комната как-то была, у первого хозяина, а кровати не было. Это не принято с фамильярами, знаешь, как будто это нас расхолаживает. Антон чуть не ляпает, что Арсений заслуживает даже не одну, а много кроватей, но вовремя понимает, как двусмысленно это звучит. Он убирает мокрую челку с лица и, за неимением стула, присаживается на прикроватную тумбочку. — Только надо белье постельное купить, — вздыхает он, — я же говорил, что у меня всего два комплекта. И одеяло, и подушку. Как-то не подумал об этом. — Купим. Арсений откидывается на спину, потягивается так, что блузка задирается, обнажая полоску кожи. Ткань ложится причудливыми складками, похожими на замеревшие волны — Антон смотрит на то, как топорщит ткань вставший сосок, и механически облизывает губы. А хотелось бы облизать этот сосок, прямо через мокрую ткань, прикусить его, обхватить губами, слегка посасывая… — Антон, — зовет Арсений низким голосом, глядя из-под ресниц, кажущихся неестественно длинными из-за полумрака. На улице всё еще пасмурно, хотя дождь почти стих — слышны лишь редкие стуки капель о карниз. Антон хочет стечь с тумбы прямо на кровать к Арсению, припасть к нему губами, двигаясь по пуговицам от нижней к верхней, поцеловать в шею, в губы — и назад, к низу живота. Он хочет собрать с кожи капли губами, расстегнуть ширинку, припустить белье и целовать, целовать, целовать. Хочет провести языком, сначала кончиком, а затем широко, чтобы Арсений резко выдохнул, как иногда делает, и сжал пальцами ткань матраса. Он правда хочет — но в голове всплывает утреннее «удовлетворительный» арсеньевским голосом, и весь запал затухает, как если бы ливень продолжался. — Антон, — опять зовет Арсений, — не тупи. Я долго буду так лежать? — Можешь перевернуться и полежать по-другому, — предлагает Антон, и сам удивляется прозвучавшей в голосе обиде. — Не хочешь присоединиться? — предлагает Арсений недовольно. — Продолжить то, что мы прервали утром? — Как-то не очень. Арсений приподнимается на локтях, смотря на Антона, как на какое-то диковинное животное — или как на знакомое, но вдруг начавшее вести себя совершенно неожиданным образом. Это обижает сильнее, хотя это никакая не обида, конечно. — Что это с тобой? — уточняет Арсений, прищурившись. — Просто напоминаю, что секс нужен для укрепления связи. Так бы я его не предлагал. А вот это уже злит — и Антон сам не знает, то ли потому что это неправда, то ли потому что как раз правда, и она колет глаза. Глупо ожидать, что Арсений будет хотеть его, но тот что в первую, что во вторую ночь стонал под ним, и царапал плечи, и сладко зажмуривался, и подавался навстречу. Антон не знает, как объяснить это всё так, чтобы не звучало тупо. — Ты всё обставляешь так, будто это надо только мне, — жалуется он — черт, это всерьез звучит как жалоба. — Но я тебя не принуждал. Арсений шумно выдыхает и садится, переставая всем своим телом излучать призыв к сексу — хотя где-то в глубине души Антону всё равно хочется. Они же связаны, черт подери. — Без ритуала связь не образуется, — объясняет он раздраженно. — А без постоянного секса не будет такой сильной, как нам нужна. — Уже не нужна, в ней нет смысла. Ситуация изменилась, теперь у нас есть другие зацепки. Если он больше не похищает, — но в таком случае Антон не представляет, зачем убийце было похищать фамильяров, но он подумает об этом позже, — а убивает сразу, то в нашей связи смысла нет. — Я не полицейский, но даже я знаю, что глупо сбрасывать со счетов остальные версии. Может быть, это два разных убийцы, и скоро умрет еще один фамильяр, мы не знаем. Арсений прав, и Антону нечего на это ответить. — Я не хочу спать с тобой и чувствовать себя… — выдавливает он и даже не заканчивает, потому что сам не знает, кем чувствует себя в постели с Арсением. — Кем? Ты не… — Арсений поднимает глаза к потолку, словно просит помощи у Бога, хотя он точно не из этих оставшихся фанатиков. — Я же сам соглашаюсь и сам ложусь с тобой в постель, ты меня палками не гонишь. — И ты лежишь бревном, как будто тебе это всё не надо. Я не могу, не хочу и не буду так больше. — Какая муха тебя укусила? Раньше тебя это не волновало. — Волновало, вообще-то. — Но не останавливало. На это у Антона тоже нет ответа. Слова Арсения точны, и это раздражает еще сильнее, а тот выглядит так, как если бы его кинули с обрыва к змеям, но он всех этих змей готов разгрызть зубами. Он зол и полон непонимания — и Антон чувствует то же самое, только его непонимание обращено к себе. — У нас не будет секса, пока ты сам не захочешь. Без оправданий, что так надо, ради связи или по какой-нибудь другой причине, — говорит Антон не то чтобы холодно или агрессивно, просто как факт — он надеется на это. Арсений цокает и встает с кровати, опять закатывает глаза, потом поправляет волосы так, словно не знает, куда деть руки — или потому что хочет врезать, Антон не уверен. — Не понимаю, что на тебя нашло. Может быть, выпьешь эля и проспишься? — цедит Арсений. — Дело не в недосыпе, я всё объяснил. — Ты ничего не объяснил. Но, что ж, как знаешь, это твое решение. Захочешь расслабиться сам знаешь каким способом — скажешь. Он разворачивается, чтобы уйти, но Антон за руку тянет его обратно. От прикосновения магии тепло разливается по телу, и касание это очень хочется продлить, но он отпускает Арсения, и ладонь будто лижет сквозняк. — Нет, это ты скажешь, если захочешь расслабиться сам знаешь каким способом, — упрямится он, хотя сам не понимает зачем. — Ты уже завтра на стену полезешь. Связь без секса, особенно поначалу, это как… — Откуда тебе знать, у тебя же не было ни с кем связи до меня, — давит Антон, мимолетом думая, что ему пора бы заткнуться и подумать, но язык словно делает всё сам. — Меня этому учили всю жизнь. — Вот и проверим, насколько хорошим было твое образование. Арсений трет лицо и пальцами давит на глаза, будто хочет ослепнуть, а потом издает какой-то рык и уходит из комнаты. Антон выходит за ним в коридор. — Куда ты идешь? — Прогуляюсь, — бросает Арсений, беря с обувницы свой длинный сапог — ботинки наверняка насквозь мокрые. — Нет, — Антон отбирает сапог, и Арсений замирает с глупым и комичным выражением лица, за которое Антону почему-то стыдно, — уже поздно, а там разгуливает маньяк. Мы только сегодня об этом говорили, ты обещал, что ночные прогулки закончатся. — Еще даже двенадцати нет. Хотя отобрать сапог Арсений, однако, не пытается. Тот оказывается на удивление тяжелым из-за массивной подошвы и неприятно оттягивает руку. Вообще-то забрать его было глупым решением: в обувнице пар обуви Арсения раза в три больше, чем Антоновых. Арсений кидает взгляд на дверь, словно еще рассматривает возможность уйти, причем босиком, а затем в который раз закатывает глаза и уходит обратно в свою комнату, закрывает за собой дверь. Он не хлопает, но эта тишина оказывается хуже яростного хлопка. Кажется, Антон сделал какую-то глупость.