Компас

Несмотря на недосып, Антон полночи не может заснуть и просто ворочается в пустой постели — пару раз садится, намереваясь встать и пойти к Арсению, но так и не решается. Его гложет чувство стыда, хотя он не понимает, за что именно. Он вообще себя не понимает: как и Арсений, он удивляется, что на него нашло. Он всегда был довольно спокойным и терпеливым, поэтому сейчас никак не может осознать, что на эмоциях — еще и непонятно, каких, — умудрился всё испортить за считанные минуты. И ведь всё было хорошо, Арсений начал открываться, а от вчерашней сцены под дождем у Антона до сих пор щемит сердце. А этой вечерней ссоры он совсем не хотел, это даже на него не похоже. Может быть, это всё влияние связи? Организм не выдерживает и сходит с ума? Ему надо разобраться в этом всём и в себе, ему нужно время, поэтому он решает с утра поехать к матери в поместье. Там он сможет подумать, не отвлекаясь на своего фамильяра, к тому же он же обещал поговорить с матерью по поводу арсеньевских родителей. И заодно неплохо будет увидеть Егора, если он в поместье: проведать, как он там после смерти брата и не собирается ли лезть в петлю. Антон с тоской вспоминает их последнюю с Егором встречу. Магии в нем почти нет — всё настолько плохо, что у него посреди ночи не получается даже зажечь свечу, и он лежит в темноте и смотрит в потолок, пока наконец не проваливается в сон. Просыпается он от какого-то грохота — на инстинктах вскакивает и выбегает в коридор, но обнаруживает там всего лишь Арсения около упавшей обувницы. Тот в розовой блузке с рукавами-фонариками, тех самых неприлично обтягивающих брюках и в одном сапоге; на лице — печать бессонницы. — Ты куда? — глупо уточняет Антон, не успев проснуться, и зябко обнимает себя за плечи: в коридоре прохладно. — По магазинам, — спокойно отвечает Арсений — никакого дружелюбия, но и агрессия не сочится. — Купить постельное белье, занавески, полотенца и прочие мелочи. Тебе что-нибудь нужно? Черт, он же был без простыни, одеяла и подушки. Антон надеется, что Арсений хотя бы взял плед и подушку с дивана, а не спал без всего на голом матрасе. — Нет, спасибо… Слушай, — Антон потирает залипший глаз, — прости за вчерашнее. Я не хотел с тобой ссориться. Ты был прав, день был тяжелый, этот труп, и допрос, и вообще… Наверное, я просто перенервничал. Арсений слегка улыбается, взгляд его теплеет, и Антон лишь теперь осознаёт, насколько до этого тот был холоден. — Ничего, — убеждает он, — забыли. — У меня сегодня выходной, я хотел съездить к маме… — Я где-то через час вернусь, может быть, чуть позже. Собираться мне не надо, так что можем сразу выезжать, как раз успеешь помыться и позавтракать. Там на столе яичница и булочки — я утром внизу взял. — Спасибо, но… Я хотел один поехать. Провести время с мамой, если она будет свободна. И проведать Егора, я думаю, он будет не очень рад, если я приеду с фамильяром, сам понимаешь. Улыбка стекает с лица Арсения так медленно, что в его глазах за это время сгущаются тучи и мелькает молния. — Ты надо мной издеваешься? — спрашивает он холодно. — В смысле? — не понимает Антон. Арсений молча натягивает второй сапог и выходит из квартиры так быстро, что сонный Антон не успевает даже осознать происходящее, не то что как-то среагировать, — и на этот раз хлопок дверью оглушает. *** Несмотря на то, что на улице нет дождя и даже довольно тепло, поездка выходит тяжелой: дорогу размыло, и она вся превратилась в одну длинную грязную лужу. Антона болтает по этой жиже два часа, за которые он успевает проклясть всё, кости ломит от долгого сидения, а вдобавок в открытой карете его еще и продувает. В итоге, когда он добирается до поместья, шмыгая носом и еле удерживая тело в прямом положении, он обнаруживает, что мама отсутствует по причине государственных дел и провести время вместе они не смогут. Но зато Егор дома — и Антон натыкается на него еще по пути в свои комнаты. Не в буквальном смысле: носами они не сталкиваются, просто куда-то шедший Егор останавливается посреди коридора и смотрит на Антона так, словно увидел призрака. — Антон? — неверяще спрашивает он, и если бы не глухая тишина поместья, Антон бы не услышал. — Привет. — Принцессы нет дома, — непонимающе бормочет Егор еще тише, приходится напрягать слух. — Она уехала. — Да, я знаю, я к тебе. В смысле, — поправляет Антон неловко, подходя ближе, — я бы хотел пообщаться с матушкой, но и тебя увидеть я тоже хотел. Надеялся, что ты здесь, а не в городе. Прости, что заранее не написал: у меня голубя нет, приходится на почту ходить каждый раз, а то пользоваться служебным положением и брать полицейского неудобно. Егор непонимающе хлопает ресницами, как детские куклы, которые закрывают глаза, если их уронить. Горе не сказалось на его внешности: он не побледнел и не осунулся, и блеск из его глаз не пропал. У Антона потеют ладони от мысли, что глаза Егора блестят при виде него. — Я думал, после нашей последней встречи ты не захочешь больше меня видеть. — Что? — удивляется Антон. — Почему? — Я грубо повел себя с тобой. Прости за то, что наговорил, я этого всего не хотел. — Егор неотрывно смотрит в глаза, почти не моргает. — Я хотел извиниться, но не был уверен, что ты примешь мои извинения, так что… — Егор, о чем ты? Ты не был грубым. И я всё понимаю, ты потерял брата, ты был разбит. Это ужасно, я даже представить себе не могу… Как ты? — Хорошо. То есть, — он слабо улыбается, — не хорошо, но лучше. Раньше не мог поверить, а теперь осознаю постепенно. Иногда всё еще тянусь написать ему письмо, а потом вспоминаю, что писать больше некому, и тогда сразу и грусть, и злость… — Прости, что мы еще не нашли его, — Антон виновато отводит взгляд, — но мы обязательно найдем, у нас есть зацепки. — Эд сказал, что у вас нет новых улик. — Эд? — переспрашивает Антон, возвращаясь к нему взглядом. — Вы общаетесь? — Ну… — глаза отводит уже Егор и начинает пальцами теребить полы рубашки, — мы переписываемся… Он был добр ко мне, когда приходил, и как-то… Ты против? Антон чуть не давится воздухом: разумеется, он не против, но в голове всплывает загадочное упоминание Эда о каком-то объекте страсти, и картинка складывается воедино. Видимо, между ними всё только начинается, поэтому тот ничего и не сказал. — Нет, — спешит убедить Антон, — нет, что ты, я только рад. Эд отличный парень, здорово, что вы поладили. — Ты правда так думаешь? — Егор заметно приободряется, хотя по-прежнему выглядит смущенным, даже чересчур. — Не думай, что я ждал твоего одобрения, просто… Я знаю, что ты давно не мой хозяин, но другого у меня не было, и это… сложно объяснить, но… — Я понимаю, — быстро говорит Антон, хотя он не понимает, но возвращаться в прошлое ему не хочется. Сейчас Егор ведет себя куда нормальнее, чем годы назад, однако воспитание по-прежнему дает о себе знать. — Хочешь, сходим на пикник? Или покатаемся на лошадях? Доедем до озера? Если Арсений не против такой прогулки, конечно. — Арсений? — уточняет Антон до того, как успевает осознать: фамильяра принято всё время возить с собой, особенно поначалу. — Я приехал один. Насчет озера… может быть, после обеда. Пока что-то неважно себя чувствую, простудился как будто… — Ты приехал один? — поражается Егор. — Но почему? С Арсением всё в порядке? — Да, с ним всё в порядке, но… в общем, мы поругались слегка, рассказывать долго, да и тебе вряд ли интересно. — Мне интересно всё, что с тобой происходит. Не пойми неправильно, — быстро добавляет он, — я не в этом смысле. Но любой фамильяр хочет, чтобы его хозяин был счастлив, а ты… если ты выбрал Арсения, и он делает тебя счастливым, я… постараюсь помочь, я всё-таки много лет жил с ним под одной крышей и немного его знаю. Вообще-то это не кажется Антону хорошей идеей, но поговорить с кем-то хочется, а Егор выглядит искренним. К тому же поговорить больше не с кем: Эд большую часть жизни прожил в общине и плохо понимает саму суть отношений мага и фамильяра, остальные ребята в участке подумают, что он с жиру бесится, а еще… не с Белым же говорить и не с Пашей, а мама этого вообще никогда не поймет. — Я бы был тебе благодарен, если честно, — вздыхает Антон. — Сам не знаю, что между нами произошло, он психанул ни с того ни с сего, и вообще… Хочешь зайти ко мне? — указывает он на вход в свои покои, расположенные вплотную к местной комнате Егора. Тот кивает и послушно проходит в апартаменты, где с последнего визита не изменилось ровным счетом ничего, даже пыли не прибавилось: все поверхности чистые, словно их вымыли пять минут назад. Антон вспоминает, как проснулся здесь утром и не обнаружил Арсения, потому что тот без всяких предупреждений уехал в город, и немного злится. В небольшой гостиной Егор устраивается на пуфике у столика, хотя мог бы сесть в кресло, а Антон разваливается на диване — когда-то его бы отчитали за такое, но сейчас с него взятки гладки. Он может хоть из лоханки для свиней хлебать, и никто ему ничего не скажет — он больше не член королевской семьи. Правда, свиньи будут против, но с ними можно договориться. Пока Егор терпеливо ждет, Антон думает, с чего начать. Оказывается, беседовать с ублюдками о совершенных ими преступлениях гораздо проще, чем с бывшим фамильяром о нынешнем. Прежде Антон и не подозревал, что настолько плох в разговорах. — Знаешь, это довольно… интимно, и я как-то… Ты уверен, что хочешь это слушать? — Я в таких вещах не очень разбираюсь… вернее, совсем не разбираюсь. — Егор виновато улыбается. — Но я постараюсь представить. В смысле не вас с Арсением, а саму ситуацию, то есть… ты понял. Он уже покраснел, а ведь рассказ еще не начался — хотя Антон и сам чувствует, как припекает щеки. Говорить про секс он не привык, в первую очередь потому, что темы для обсуждений раньше и не возникало. В его жизни не было ни горячих интрижек, ни щекотливых мест, ни нестандартных практик, если не считать того случая со рвотой в ванной Иры. О нем рассказывать не хотелось. — В общем… — начинает он. — Я уже говорил, что я не просто так решил купить Арсения, это нужно для расследования. Оно зашло в тупик, и у меня появилась идея… — Да, я знаю, — встревает Егор, — Эд мне рассказал. Кстати, идея отличная. Я всё еще не понимаю, зачем было покупать Арсения, если ты мог обратиться ко мне… — в его голосе сквозит нотка обиды, — но ладно. Это твой выбор и твое решение. Антон едва не вздыхает с облегчением от того, что ему не придется объясняться. И надо сказать Эду, чтобы не разбалтывал о ходе расследования направо и налево. Антон, конечно, тоже всё рассказал Арсению спустя всего ничего, но это другое. — Тогда ты знаешь, что нам нужна была… то есть всё еще нужна крепкая связь. А для нее нужно… ты знаешь. И вот когда мы первый раз… когда мы впервые… — Антон сам себя раздражает, но по-другому почему-то не получается. Если бы был поздний вечер, а они сидели бы при слабом свете и с бутылочкой вина, всё было бы проще. — Когда вы провели ритуал? — подсказывает Егор. — Да. Я ни к чему его не принуждал, клянусь, я даже не хотел, если честно, он первый начал… — понимая, что это начинает походить на оправдания провинившегося ребенка, Антон прочищает горло и продолжает спокойнее: — Он сам повел меня в спальню, первым поцеловал меня и вообще руководил процессом, если так можно сказать. — И тебе это не понравилось? — предполагает Егор. — Что? Нет, это было даже лучше, я же мало знаю о фамильярах, ритуалах и прочем. Но он как будто делал мне одолжение, и это я тоже могу понять, это же всё ради дела. И всё равно неприятно осознавать, что человек ложится с тобой в постель вынужденно, это же почти как насилие. — Но ритуал вы завершили? — Да, и… не знаю, стоит ли говорить о таких подробностях, но ему было хорошо, это было видно, такое не скрыть. Но, наверное, это просто реакция тела, ты понимаешь. — Примерно, — кивает Егор и задумчиво покусывает губу, словно переваривает услышанное. — Хочешь знать мое мнение? — Только если оно не будет про то, какой Арсений плохой фамильяр и почему он позволил себе такое с хозяином. — Ну… — Егор опускает взгляд в столешницу, механически проводит по ней пальцем, а затем быстро стирает рукавом получившийся отпечаток. — Конечно, я думаю, что фамильяр не должен так себя вести. Но если попытаться быть объективным, разве ты не сам согласился на такие условия? — А какой у меня был выбор? — Не проводить ритуал. Подождать или сделать что-нибудь, чтобы Арсений делал это не из одолжения. Но если ты сам согласился, глупо обижаться на него. — Я не обижаюсь, — бормочет Антон, — просто это неприятно, но я его не виню, это обстоятельства такие. И выбора не было, потому что от этого зависело расследование. — Выбор был, но ты выбрал расследование. Извини, — Егор примирительно поднимает руки, — но ты сам хотел услышать мое мнение. И что случилось дальше? Арсений отказал тебе в долге? — Нет, не отказывал. На следующий день мы тоже занимались сексом, и поначалу всё шло так хорошо, а потом… Он снова как будто замкнулся и делал вид, что ему это всё неинтересно, хотя при этом прижимался ко мне и стонал, понимаешь? — Занимались сексом… — со странным выражением лица произносит Егор, будто только это из слов Антона и выцепил. — Что? На щеках Егора такой румянец, что им смело можно было бы заменить закат. Хотя до заката еще далеко — солнце высоко, и оно заливает всю комнату желтыми лучами. Даже жарковато как-то. — Ты сказал «занимались сексом», — поясняет Егор, хотя ничего не ясно, и Антон всем своим видом пытается выразить вопрос. — Так обычно не говорят… Значит, для тебя это больше, чем забор магии? Ты хочешь, чтобы у вас всё было, как у магов или обычных людей? — Да! — восклицает Антон, потому что Егор наконец попал в точку: вот в чем дело, он просто хочет обычных отношений, без флера фамильярности, то есть фамильярства, который обществу давно пора оставить в прошлом. — Всё так и есть, я хочу, чтобы между нами не было вот… этого. — Но если бы вы были оба магами, он бы не стал спать с тобой, — пожимает плечами Егор. — У него не было бы повода. И желания, наверно, не было бы. Антон сникает: об этом он не подумал. — Знаешь… Это, конечно, не то же самое, — медленно говорит Егор, явно стараясь подбирать слова, — но когда я тебя любил, тогда, давно, — Антон опускает взгляд: хоть он и не просил этой любви, ему до сих пор стыдно, — мне тоже было обидно. И я понимал, что ты не виноват, нельзя же взять и влюбиться в кого-то только для того, чтобы это было взаимно. Хотя любви я и не ждал, я ждал… чего-нибудь, но это неважно. Я к тому, что тебя я никогда не винил. Но я винил Бога, потому что это несправедливо. — Но я не люблю Арсения, — утверждает Антон, но внутри рождается какое-то неприятное ощущение. Как когда он разговаривает с преступником и шестым чувством понимает, что тот врет. — Тогда я не знаю. Возможно, тебя задевает то, что он тебя не, как бы это сказать, не желает, — заканчивает Егор скомканно, совсем уж раскрасневшись. — Каждый хочет, чтобы его ценили таким, какой он есть. И тяжело осознавать, что люди находятся рядом с тобой вынужденно. Это звучит как укол в сторону Антона, в сторону их общего прошлого — наверное, Егор не это имел в виду, но не чувствовать вину не получается. В детстве Антон и не думал о том, как тяжело тому натыкаться на стену непонимания и нежелания, жить в полном одиночестве при живом хозяине. Он был готов посвятить всего себя, но это никому не было нужно — и это, пожалуй, действительно несправедливо. Антона тянет извиниться, но все слова, что приходят ему в голову, кажутся глупыми и нелепыми, так что он просто смотрит в столешницу. Ее прорезает желтый луч, и в этом луче видно, что тончайший слой пыли на лакированном дереве всё-таки есть. Даже в этом доме, кажущемся идеальным, есть изъяны — это почему-то успокаивает. Изъяны и делают что-то особенным. Арсений весь как будто состоит из изъянов, и в то же время не хочется, чтобы он их исправлял. Все они делают его особенным, и Антон не знает, что чувствует к этой особенности. Ничто человеческое ему не чуждо, и он влюблялся, как и все люди к его годам — и не раз. Но всё это было совершенно не похоже на то, что он испытывает сейчас. Если раньше ему просто хотелось быть с человеком рядом, держать его за руку и целовать, хотелось заниматься с ним любовью, готовить ему завтраки и смотреть на него как можно чаще, то с Арсением всё иначе. Арсений заполняет собой всё пространство, он как вода, которая затечет в каждый уголок, он может быть холодным, горячим, иногда — твердым как камень и обжигающе холодным, иногда — теплым и принимающим в свои объятия, порой — невесомым и почти неощутимым, как туман. Целовать Арсения кажется недостаточным, потому что в его голову хочется войти, как по билету на ярмарку, и осмотреть столько, на сколько хватит времени. Арсений часто раздражает, но при этом общаться с ним хочется еще больше. Его хочется узнать, его хочется слушать, его хочется впитывать, как растение впитывает воду — и Антон сам не знает, откуда в его голове такие сравнения. Он не считает себя поэтичным человеком, у него ничего не получалось даже на уроках лирики, но когда он думает об Арсении, всё кажется немного лучше, чем есть на самом деле. Красота в глазах смотрящего, но какой смысл в этом выражении, если перед глазами Арсений. Антон скучает. — Наверное, дело в связи, — предполагает он вслух, вспомнив о присутствии Егора, который всё это время терпеливо ждет. — Или в том, что мы живем вместе и он постоянно маячит рядом. Уголок губ Егора приподнимается едва заметно, и Антон понимает: тот ведь тоже постоянно был рядом, но таких бурных чувств не вызывал. Или вызвал бы, проведи они ритуал? Вокруг связи по-прежнему ореол таинства, она плохо изучена, и никто толком не знает, как она влияет на людей. Антон обещает себе зайти в библиотеку и взять книги на тему — не только же дела читать, в конце концов. — Может быть, и в связи, — тактично соглашается Егор, хотя, судя по его лицу, сам не так считает. — И что произошло дальше? Почему вы поругались? — Вчера утром он… в общем, он назвал наш секс «удовлетворительным». Он не мне это говорил, но знал, что я слышу. — А разве это плохо? — Ясное дело, что это плохо. «Удовлетворительно» — это тройка по системе оценок. Ты радовался, когда получал тройки? — Нет. Но если продолжить эту метафору… Думаю, что получать тройки в начале обучения нормально, мало кому учеба дается легко, особенно сложные предметы. У меня тоже были тройки. Но если постараться получше, посидеть над учебниками, то получишь четверку, а потом и пятерку. Не уверен, правда, что с этим занятием всё работает так же, но тебе виднее. Антону хочется побиться лбом о стол. Конечно же, Егор прав, это именно так и работает, и Антон наверняка бы сам до этого додумался, если бы дал себе хоть немного времени, а не палил горячку. Они с Арсением всего два раза занимались сексом — неудивительно, что тот не пребывает в восторге. С другой стороны, как понять, что ему нравится или не нравится, если он сам не говорит? А, он ведь говорил. И, для того чтобы он рассказал подробнее, надо спросить, наверное, именно так и происходит обсуждение у нормальных людей. Чем дальше в лес, тем большим идиотом Антон себя чувствует, а это даже не конец рассказа. — Если ты не против, я закурю, — устало просит он разрешения, и Егор безразлично кивает. Антон по привычке пытается залезть во внутренний карман сюртука, но сегодня он не в форме, а у свитера никаких карманов, естественно, нет. Так что он лезет в поясную сумку, которую Арсений бы наверняка высмеял, и достает портсигар оттуда. Огонь создать не получается. Обычно у курящих подобные заклинания выходят механически, без мысленного проговаривания — это многолетняя привычка. Но, как и ночью, у Антона не выходит и дыма. Боль во всем теле усиливается, начинает ломить кости, словно он столетний старик в плохую погоду. — Всё в порядке? — заботливо уточняет Егор. — Давно ты куришь? — Да, — Антон хмурится, изо всех сил пытаясь выжать хоть искру, но безрезультатно, — начал, когда ушел из семьи. — Это вредно. А то он не в курсе. Поначалу сигареты были заменой выпивке, потом служили отличным поводом для перерыва в академии, после — здорово отбивали тошноту при виде трупов. Антон пробовал заменять их на всякие модные бестабачные смеси, но это всё равно что курить чучело енота через задницу. — Да, — понуро соглашается он, так и не сумев заставить пальцы хотя бы потеплеть, — пора бросать. Он откладывает сигареты на столик и отодвигает подальше, чтобы не мозолили глаза. Последние дни он и так курил меньше — может быть, это действительно знак, что надо бросать. — Хорошее решение. — В общем, — продолжает Антон, остро чувствуя нехватку табачной горечи на языке в этом разговоре, — вчера вечером, когда мы с Арсением вернулись домой, он предложил заняться сексом, потому что так нужно для связи. Я ему отказал. Сказал, что если он сам захочет, то пусть скажет прямо. Сейчас думаю, что это глупо было, надо было как-то спокойно это обсудить, что ли. Но он сказал, что если бы не связь, он бы не предлагал, и я… Не знаю, что на меня нашло. — Его задело, наверно, что ты ему отказал. Насколько я знаю, фамильяры на такое плохо реагируют. Всё-таки нас всю жизнь учат, что это наше предназначение. — Нет, точно нет. Без обид, но Арсений вообще не похож на обычных фамильяров, ему всё это до фени. — Уверяю тебя, — Егор тянет уголок губ, — хоть Арсений и яростно это отрицает, в душе он такой же фамильяр, как и мы все. И, как и мы все, он мечтает о хозяине, который бы любил его и нуждался в нем. Мы созданы принадлежать магам, как маги созданы нуждаться в нас. — Нет, — усмехается Антон, — Арсений совсем не такой, он не мечтает о хозяине, он мечтает о свободе. Он хочет быть сам по себе и ни от кого не зависеть. — Никто в мире этого не хочет, — произносит Егор с такой тоской в глазах, что усмешка жжет Антону губы. — Никто не хочет быть один. Мы можем быть никому не нужны, — он пожимает плечами, словно спокойно признает этот факт о себе, — или можем бояться быть с кем-то, но нет никого, кто искренне хотел бы одиночества. А если и есть, эти люди живут где-нибудь в шалаше посреди леса и вполне довольны своей жизнью. С этим сложно поспорить. Глупо отрицать, что Арсений скорее разочаровался в людях после истории с Русланом, чем в самом деле хочет уйти в монахи и всю жизнь быть один. — Возможно, он и хотел бы отношений, но не хозяина. — Чушь собачья — хотя против собак я ничего не имею, если что. Я знаю Арсения столько, сколько себя помню, и, поверь, хоть он и говорил всегда, что отрежет… причинное место любому, кто его купит, в глазах его было совсем другое. Когда к нам домой приезжали потенциальные хозяева, или когда мы выезжали куда-то на смотрины, он смотрел на магов, как и все остальные фамильяры — с надеждой. Он дерзил им и воротил нос, но в глазах так и читалось: «Купи меня и люби меня». — Ты не думаешь, что тебе могло показаться? — спрашивает Антон со скепсисом: учитывая позицию самого Егора, тот мог просто принять желаемое за действительное или наоборот: что все мыслят как он. — Не думаю. И если бы он на самом деле хотел свободы, то сбежал бы вместе со своим другом или любовником, не знаю, кем там они друг другу были. — Егор морщится. — Он… Это было давно, когда нам еще не исполнилось восемнадцати. В доме был парень, его звали Сергей, они с Арсением плотно общались. И я знал, что они собирались сбежать, когда мы все поедем в театр. Не стану врать, я мечтал, что Арсений сбежит: мы никогда не ладили. Но в вечер самого спектакля он так и не сбежал, потому что пока Сергей улепетывал, Арсений строил глазки магам. Антон уже слышал эту историю, но в версии Арсения сбежать помешало повышенное внимание — нежеланное и тем более не вызванное самостоятельно. — Арсений красивый, и его сложно не заметить. То, что ты называешь «строить глазки», могло быть и обычной вежливостью. — Как знаешь, — отмахивается Егор, — только спустя какое-то время его купил именно тот маг, с которым Арсений флиртовал больше всего. А он был завидным хозяином, и от фамильяров у него отбоя не было, к нему многие хотели. — Сергей Попов? Почему? — Потому что он был — и остается — богатым и при этом добрым, а это редкое сочетание. К тому же он уже тогда был старым и страдал половым бессилием, так что от фамильяра ему нужны были только объятия и поцелуи. Для некоторых фамильяров это предпочтительнее. — И что, этого достаточно? — Ну… — Егор вращает кистью, как бы показывая «более или менее». — Сильных и сложных заклинаний с этим не выйдет, но на что-то среднего уровня хватит. В общем, как я уже сказал, хозяин был завидный. — Ты тоже завидовал Арсению? — Я? — Егор удивленно поднимает брови. — Нет, конечно, меня же планировали купить для тебя. Стать фамильяром принца, тем более молодого — это большая честь. Кстати, принцесса выбирала между мной и Арсением, ты знаешь? Антон кивает. Судя по словам мамы, она не выбрала Арсения из-за слухов, что тот спал с магами — однако, если вспомнить рассказ самого Арсения, тот переспал с Белым гораздо позже. — Правда, что выбрали тебя, потому что у Арсения была плохая репутация? — Да, это так. Ходили слухи, что он обслуживает магов за деньги, но не думаю, что это правда. Скорее всего, эти слухи распустил кто-то из фамильяров, мы ведь все конкуренты, а Арсения еще и не очень любили. Хотя это было лишнее: его бы и так не взяли, он был слишком агрессивный для фамильяра королевской семьи. В доме он постоянно с кем-то ругался и дрался. — Он немного вспыльчивый, — нехотя подтверждает Антон, хотя слово «немного» здесь спорно. Он себя считает немного вспыльчивым, а вот Арсений — просто бочка с порохом, сложно представить, как тот вел себя в юности. Надо будет поговорить с ним об этом. — И я могу понять, почему его не выбрали: для дворца это чересчур. — А для тебя? — Не знаю. Проблема скорее не в самой вспыльчивости, а в том, что я не понимаю причин. Я так и не понял, почему он вчера так резко отреагировал. Я же не отшивал его, просто, знаешь, у нас появились кое-какие зацепки, и есть вероятность, что в нашей связи нет смысла, так что… — Ты же не сказал об этом Арсению? — Егор прищуривается. — Что? — Что в связи нет смысла. Ты же не заявил так прямо? Это худшее, что можно сказать фамильяру, любой услышит в этом «Ты мне не нужен». Это как сказать подчиненному: «Я больше не нуждаюсь в твоей работе». Или повару — «Я больше не буду есть твою еду». — Я… Арсений не любой фамильяр, — бормочет Антон, с ужасом понимая, что именно так, почти слово в слово, он вчера и сказал. — И я не вкладывал в это такой смысл. Просто имел в виду, что нам не надо так сильно стараться над укреплением связи… — Но Арсений об этом не знает. Не хочу намекать на то, что ты не прав, — мягко говорит Егор, — но подумай: ты взял его ради этой связи, а теперь говоришь, что связь не нужна. И зачем тогда тебе фамильяр? — Ну… если бы это был любой другой фамильяр, то, наверно, незачем. Хотя еще непонятно, сработает эта версия или нет, пока рано делать выводы, я же это… ну, на эмоциях. И я не хотел от него отказываться, я хотел, как бы это сказать, дать ему выбор? — находится он. — Большинство фамильяров были бы благодарны, но ты ведь сам сказал, что Арсений — не любой фамильяр. Наверно, для него этот выбор всё равно как самому выбрать койку в тюремной камере. То есть выбор есть, но в ограниченных рамках. Антон уже открывает рот, чтобы сказать о том, что он подарит Арсению свободу после дела, но так ничего и не произносит. Раньше это казалось логичным: несвобода Арсения — гарантия того, что он будет стараться на благо дела. Все покупают и продают фамильяров, это обыденно, и Антон когда-то тоже воспринимал это не глубже, чем покупку кровати. В его голове всё было легко. Но на деле оказалось, что Арсений — живой человек, у него есть свое мнение, свои желания и эмоции, он не кровать, хотя лежать на нем, безусловно, приятно. И теперь довольно абсурдно давать ему выбор в том, спать ему с Антоном или нет, когда он не может выбрать, быть ему с ним или нет. — А если он уйдет? — бормочет Антон скорее в воздух, чем обращаясь к Егору — это вообще вырывается само собой. Одна часть его говорит, что если Арсений уйдет, то будет лучше: самое время, пока никто еще не влюблен всерьез, расставаться потом будет больнее. Другая часть уже сейчас начинает тоскливо скулить. — То есть тебя расстраивает, что он вынужденно отдает тебе… занимается с тобой сексом, но не расстраивает, что он вынужденно живет с тобой? Головная боль усиливается, и Антону хочется сжать пальцами виски, но он сдерживается, чтобы Егор не разволновался. Как-то в прошлом, во время обычной простуды, тот не отходил от кровати ни на секунду, даже в туалет. — Ты предлагаешь оформить Арсению отпускную сейчас? — Я не в праве что-то предлагать. Ты же спрашивал мое мнение, чтобы посмотреть на всё со стороны, и я постарался тебе помочь. Если хочешь, я и отпускную составить помогу, тебе и Арсению останется только подписать и заверить у нотариуса — а ты потом сам решай. — А ты в этом разбираешься? — Конечно, ты разве забыл, что я юрист по образованию? Антон смутно припоминает что-то такое. Как правило, фамильяры получают общее образование, но склонности к науке и творчеству поощряются. Так торговец может купить фамильяра, разбирающегося в финансах, а модный художник — кого-то, кто смыслит в искусстве. Егор углубленно изучал юриспруденцию, а Арсений, вероятно, языки. Языка Арсения — хотя бы одного — очень не хватает как в прямом смысле, так и в переносном. Антон скучает по острому сарказму и мягким шуткам, по занудным замечаниям, по умным рассуждениям — и по поцелуям скучает тоже. — Я не уверен. — Тогда предлагаю забыть об этом, — Егор пожимает плечами и поднимается с пуфика, — и отправиться в столовую, скоро как раз время обеда. Уточнить у поваров, что будут подавать? — Нет, подожди, — останавливает его Антон, толком не уловив смысл сказанного Егором. — Я… Давай составим отпускную. В смысле ты составишь, если тебе не трудно, я буду тебе очень благодарен. В конце концов, наличие отпускной на руках ни к чему не обязывает. Он непременно подумает позже, стоит ли ее подписывать и отдавать Арсению, а пока почему бы и нет? Лишним не будет. *** Если не считать тоску по Арсению, больше эмоциональную, чем физическую, день проходит неплохо. Они обедают в малой зале вдвоем, затем прогуливаются по окрестностям и даже добредают до пруда. Антон вспоминает места, где часто гулял в детстве, находит старый дуб, с которого когда-то навернулся и сломал руку — врач два часа зачитывал заклинание, чтобы перелом сросся. Егор оказывается на удивление приятным собеседником, когда не зацикливается на Антоне и собственной сущности фамильяра. Он рассуждает о последних опубликованных книгах, ни одну из которых Антон не читал, и о последних увиденных пьесах, о которых Антон слышал лишь мельком. Еще Егор рассказывает о светских сплетнях, что Антону не сильно интересно, но он всё равно вежливо слушает, и о происходящем в мире — и это уже интереснее. Антон с печалью понимает, что в последние несколько лет его мир замкнулся на расследованиях и преступлениях, и он ничего, кроме трупов, лиц подозреваемых и документов, не видел. Поначалу ему это нравилось: никаких обязанностей по чтению и вынужденных разъездов по театрам, никакого штудирования газет, чтобы поддержать разговор как с британским послом, так и с заводчиком лошадей. Но он всё же немного соскучился, пусть он и искренне любит свою работу. Дело не встанет, если на один вечер сходить в театр, а не смотреть пустым взглядом в строчки, которые и так прочел семьсот раз. Мама возвращается в поместье поздно вечером и через Оксану зовет к себе — Антон запоминает расположение фигур на шахматной доске, хоть и уверен, что Егор не будет жульничать, и идет в сторону покоев принцессы. Он рассчитывал остаться на ночь и навестить маму утром, но сейчас, пока он совсем не разболелся и еще соображает, даже лучше. Голова как чугун, всё тело так и тянет к земле, а к ломоте в костях прибавилось и натяжение в мышцах, как после сдачи полицейских нормативов. Ноги бесшумно ступают по ковру правого крыла поместья — оно жилое и более уютное, чем официальное. Здесь тихо, если не считать едва различимого треска ламп, и Антон слышит, как в волнении бьется его собственное сердце. Он всегда волнуется перед встречей с матушкой, а теперь и понятия не имеет, как перевести разговор в нужное русло. «Мама, а вы не припомните всех беременных двадцать восемь лет назад? Мне для друга!» — совсем не подозрительно. Он малодушно стоит под дверью какое-то время и лишь затем аккуратно стучит — слышит ласковое «Заходи». Приоткрыв дверь и буквально протиснувшись через получившуюся щель, Антон проходит в комнату — нечто среднее между кабинетом и приемной для особых гостей. В отличие от официального кабинета, где принимают послов и министров, здесь интерьер не располагает к работе. На полу ковровое покрытие, а не мраморные плиты, кресла мягкие, на окне висят тяжелые портьеры. В детстве Антону нравилось сидеть здесь с книгой и исподтишка наблюдать за тем, как принцесса работает — хотя та тоже чаще читала какой-нибудь любовный роман. После целого дня дороги и дел мама выглядит уставшей, и Антон с сожалением осознаёт, что она стареет. Если в прошлый раз, за ужином, благодаря магии и тщательному туалету она выглядела как и десять лет назад, то сейчас печать возраста заметна на ее лице. Видны и морщины, и выбившиеся из прически седые волосы, а взгляд стал тусклее — но в то же время мягче и добрее. — А я была уверена, что мне придется ждать еще несколько лет, чтобы увидеть тебя, — укоряет она с полуулыбкой и взмахом руки зажигает еще свечей, чтобы было поярче. — Я думал, электричество во всем поместье проведено, — не поздоровавшись, брякает Антон. — Проведено, но магия мне привычнее. Я не в том возрасте, чтобы переучиваться. — Вы на себя наговариваете. — Дети не хотят верить, что родители стареют. Присаживайся, — она указывает на кресло напротив рабочего стола, за которым сидит, — расскажи, как у тебя дела. Как продвигается твое расследование? Антон сдерживается, чтобы не шмыгнуть носом, и садится в кресло — на вид оно куда удобнее, чем на самом деле. Хотя, возможно, в его состоянии ему бы нигде не было бы удобно, кроме как в постели под тремя одеялами. — Недавно мы зашли в тупик, но сейчас вроде бы появились новые зацепки. — Они не связаны со смертью Тимура Юнусова, надеюсь? — уточняет мама тем тоном, который требует исключительного «нет», и Антон послушно качает головой. — Вот и прекрасно. Держись от него подальше и своего фамильяра, по возможности, держи на расстоянии. Не хотелось бы привлекать к тебе внимание, сам понимаешь. Да уж, если кто-то пронюхает, что отреченный член королевской семьи — один из подозреваемых в убийстве, будет скандал. Конечно, вся пресса у короны в ежовых рукавицах, но даже слухи могут наделать шума. — Я справлюсь. — Ты так вырос, — неожиданно говорит она. — Поверить не могу, что прошло столько лет. Казалось бы, еще вчера ты за мою юбку держался — и вот, уже мужчина. — А вы совсем не изменились, мама. — Лгать ты так и не научился, — вздыхает она. — Я постарела, Антон, но в старости нет ничего плохого. Грустно лишь сожалеть о прошлом и упущенном, а морщины это естественно. — Вы жалеете о чем-то? — спрашивает Антон аккуратно, надеясь, что это достаточно тактично — за годы он окончательно растерял навык светских бесед. — Все о чем-то жалеют. Нам всем кажется, что времени еще много, что планы можно отложить, а людей можно не ценить, ведь мы обязательно встретим кого-то еще. — Но если бы когда-то вы приняли другие решения, ваша жизнь сложилась бы хуже? — робко предполагает Антон. — Моя жизнь не сложилась бы хуже, если бы я уделяла больше времени своей семье или твоему отцу. И если бы я была лучшей матерью тебе. Такой ласковой и в то же время печальной улыбки Антон не видел у нее, кажется, никогда. Он растерян, потому что прежде не замечал у нее склонности к ностальгии — видимо, она действительно постарела. И он бы рад сказать, что о лучшей матери не мог и мечтать, но это будет неправдой — впрочем, другой у него не было и не будет. — Вы были мне хорошей матерью, — кривит он душой. — А можно спросить, почему… — он замолкает, но потом всё же решается: — почему у вас не было своих детей? — Бог мне их не подарил, — вздыхает она, и Антон невольно вздергивает брови: вот уж кто раньше не отличался религиозностью. — Знаю, что сейчас так не принято говорить, но как иначе это назвать? Я пыталась, Антон, столько пыталась. Возможно, поэтому я и была временами так строга к тебе: я душила тебя своими надеждами, потому что понимала, что родных детей мне не светит. Это объясняется не божьим промыслом, а тем, что аристократия долго пыталась сохранить чистоту родословной кровосмесительными браками. Считалось, что чем чище кровь, тем более сильный потенциал имеет маг, но подтверждений этому нет до сих пор. Есть мнение, что самые сильные маги рождаются от связи мага и фамильяра, но аристократы впадают в праведный ужас от одного упоминания об этом. Но хотя бы инцестуальных браков сейчас нет, и на том спасибо — хотя в подростковом возрасте, во времена влюбленности в Катю, Антон думал иначе, и теперь вспоминать об этом неловко. — Мама, раз мы завели эту тему, я хотел бы задать вам один вопрос, который может показаться странным. В голове эта фраза казалась уместной, но стоит ее произнести, как Антон еле сдерживает разочарованный стон — получилось топорно. Мама, однако, хоть и удивленно хмурится, но кивает. — Вы не помните беременных аристократок или, возможно, фамильярок аристократов двадцать восемь лет назад? Помимо королевы, разумеется. Может быть, были какие-то странные ситуации, слухи, которые все обсуждали? Он ожидал, что этот вопрос вызовет недоумение, но принцесса выглядит скорее напряженной. — Почему ты спрашиваешь? — Глупо прозвучит, но это из-за Арсения, он почему-то уверен, что его родитель голубых кровей… И я знаю, что большинство фамильяров и так от аристократов, но он зациклился и хочет знать точно, ему кажется, что там какая-то загадочная история. Я пообещал спросить у вас. — Этот фамильяр вертит тобой, как хочет, — произносит она скорее устало, чем укоряюще, а затем неожиданно добавляет: — Закрой дверь. Антон настолько не ожидал услышать подобную просьбу, что пару мгновений просто сидит и хлопает глазами, как дурачок, и лишь потом встает. Он закрывает дверь на ключ, который торчит в замке, глупо смотрит на щель, в которую пробивается коридорный свет. Мама тем временем едва слышно зачитывает заклинание, и с каждым словом Антону будто бы сильнее закладывает уши, как при быстрой езде на лошади. Заклинание слуховой завесы — за пределами этой комнаты никто ничего не услышит, даже если прислонится ухом к двери. — Этот разговор должен остаться между нами. — Э-э-э, — тянет Антон, — хорошо. — Это не пожелание, это требование. Я хотела рассказать тебе об этом позже, когда ты станешь старше, но надеюсь, что ты достаточно вырос, чтобы распорядиться этой информацией с умом — то есть забрать с собой в могилу. Я могу надеяться на тебя? К этому Антон был готов меньше всего. Он ожидал, что мама попросит не спрашивать о всяких там глупостях, но та серьезна настолько, насколько вообще способен быть серьезным человек. Это пугает. — Да, можете. — Ты должен понять, что я не должна не то что говорить об этом вслух, но и думать. Но я хранила этот секрет слишком долго, и если всё так совпало… Что ж, мне нужно разделить с кем-то эту ответственность. К тому же, уверена, ты и сам рано или поздно бы всё понял. Антону всё меньше хочется об этом знать. Он садится обратно в кресло и складывает руки на коленях, чувствуя себя ребенком на уроке — учителя у него всегда были строгие, не скрывающие к нему пренебрежения. — Это связано с Арсением? — уточняет он осторожно. — Я не знаю этого точно, и никто не знает. Он тоже об этом разговоре знать не должен, как бы тебе ни хотелось ему рассказать. Ты можешь сказать ему что угодно, кроме правды. Антон кивает, не совсем уверенный в способности выполнить эту просьбу. Хоть он и способен противостоять Арсению, тот имеет на него какое-то странное влияние. Мама смотрит на него скептично, но и с облегчением. Секреты — тяжелая ноша, и в одиночку нести ее еще труднее. У Антона не было секретов, но ему знакомо, что значит молчать: перед тем, как уйти из семьи, он думал об этом год — и когда наконец решился, это было самым большим облегчением в его жизни. — В детстве мы с сестрой были не разлей вода, — начинает мама, собравшись с мыслями. — Но чем старше мы становились, тем сильнее портились наши отношения. Я завидовала ей из-за того, что она будущая королева, она мне — за то, сколько я себе позволяла. Ей приходилось быть холодной и чопорной, как подобает наследной принцессе, пока я танцевала на балах и пила игристое вино в таких местах, где мне не стоило даже появляться. Репутацию принцессы сложно назвать безупречной: хоть она никогда и не переходила грань, примером для подражания ее нельзя считать даже с натяжкой, особенно в юности. — Но холодной она не была, — добавляет мама. — В ней не меньше огня, чем во мне, и страсть ей тоже знакома. И, как ты догадываешься, объектом ее страсти был вовсе не супруг. — У нее был любовник? — удивляется Антон, не успев подумать над реакцией. Поверить в это так же сложно, как и в существование Бога, хотя здесь скорее наоборот. Королева и была богиней, благочестивой, без единого изъяна, а их семья с королем, хоть и не казалась вулканом чувств, всегда выглядела образцовой. — Разве тебя это удивляет? — Принцесса слабо улыбается и кидает тоскливый взгляд на сервант, в котором стройной шеренгой стоят графины с алкоголем — и в этом Антон ее понимает. — Она не любила Виктора, да я и представить не могу, кто вообще способен его любить. Единственное положительное качество короля — это его титул. У Антона даже горло леденеет: за такие слова могут отдать под суд. — А вот его фамильяр — другое дело, — продолжает она, и Антон вопросительно поднимает брови: фамильяр короля — крайне непривлекательный старый мужчина. — Не сейчас, разумеется, а в то время. Умен, образован, с прекрасным чувством юмора, хотя за некоторые шутки его не выпороли только благодаря королеве… — Нет, — бормочет Антон, к которому постепенно приходит понимание, — королева… с фамильяром? — До такого даже я не опускалась, хотя по-человечески я ее понимаю. Она никогда не испытывала влечения к своему фамильяру или, как нынче говорят, фамильярке. Женщины ее не привлекали — ты знаешь, такое случается. А здесь прекрасный юноша, способный и разговором развлечь, и восполнить магию самым приятным способом. — А король? — Виктора больше интересовали скачки и охота, чем собственная жена, он бы и не заметил, если бы всё происходило в той же комнате. Ему и фамильяр был не нужен — маг из него откровенно слабый. — Но… Я всё еще не понимаю, как это связано с… — Годы шли, всё было спокойно, а затем королева понесла — и это, как ты понимаешь, был праздник, за этой беременностью следила вся страна. А мы всей семьей молились, чтобы ребенок родился магом, хотя уже тогда понимали, что этого не будет. Поэтому королева и сидела взаперти последние месяцы. — Я не понимаю, — признается Антон: пусть Катя и не ведьма, никакой трагедии в этом нет, хотя в королевской семье такие люди и считаются членами второго сорта. И быть дочерью фамильяра она не может: в таком случае она сама была бы либо фамильяром, либо магом. — Тогда родился мальчик — фамильяр. Теперь Антон понимает еще меньше. — Но Катя… — Этот мальчик, — с тоской говорит мама так, словно и не слышала упоминания принцессы, — был такой крошечный. Я смотрела на него, и мне было так жаль, ведь он самый нежеланный ребенок на земле. Он просто лежал и ничего не понимал, болтал своими маленькими ручками… Я умоляла оставить его при дворе. И дураку ясно, что это невозможно: бастард, да еще и фамильяр — единственный кровный наследник короны? Такое даже вообразить страшно, это самый настоящий кошмар наяву. Думать обо всём этом так же тяжело, как пробиваться через слой затвердевшего масла, и сердце от волнения стучит так сильно, что заглушает мысли. — Арсений? — только и выдыхает Антон. Арсений не особенно похож на королеву, но что-то есть: глаза, губы, возможно, челюсть. Если не думать об этом, то в жизни в голову не придет, но если задуматься… — Я не знаю. Помню лишь, что у того ребенка были родинки на щеке, как у отца. Мальчика должны были отправить тайком в другую страну, определить в семью и обрубить все концы. Но я совершила большую ошибку и договорилась, чтобы его отвезли в воспитательный дом. Я надеялась выкупить его, когда он достигнет приемлемого возраста, и никто бы не узнал, кто он. Не знаю, о чем я думала. — Но Катя? — повторяет Антон. — Я не понимаю, а как же принцесса? — Это было решение королевы-матери. За месяц до рождения этого ребенка у кухарки родилась дочь, Екатерина. И чтобы не говорить, что новорожденный ребенок королевы, которого все так ждали, умер и наследника по-прежнему нет, было решено выдать Екатерину за дочь королевы. Кухарку, ее мужа и фамильяра короля без лишнего шума выслали из страны, всем причастным заткнули рты деньгами. От шока Антон даже пошевелиться не способен. Наследная принцесса, которую так любит народ, на самом деле дочь кухарки — в ней нет ни капли королевской крови. А настоящий наследник — это бастард, к тому же фамильяр, и точно не известно, Арсений ли это. Может быть, и нет, может быть, настоящий наследник погиб еще ребенком в воспитательном доме, такое постоянно происходит. Воздуха в комнате как будто нет, и Антону тяжело дышать, а голова кружится — он оседает в кресле и пытается дышать через рот. Не вставая с места, мама жестом открывает сервант и заставляет графин с виски и низкий стакан проплыть по воздуху и медленно приземлиться на стол. Антон смотрит, как виски тонкой струйкой льется в стакан, и пытается переварить услышанное. Ему и до этого было откровенно хреново, а сейчас тело вообще как чужое, мысли путаются и копошатся, словно пытаются выбраться из черепной коробки, толкают друг друга. Он искренне верил, что Арсений просто немного не в себе, раз зациклился на теме родителей, а оказалось, тот всё чувствовал нутром. — А Катя знает? — Нет, рассказывать ей было бы сумасшествием. Зато теперь ясно, почему королева всегда была так холодна к своей дочери — даже Антон, будучи не родным сыном, не чувствовал от матери такого отторжения. В детстве Катя не понимала, чем такое заслужила, и неизвестно, стоит ли ей знать эту жестокую правду. — Это ужасно. А что ее мать, родная, она жива? — Ее мать — королева, и так всё и останется, — отрезает мама. — Неужели ты не понимаешь, что это не тот случай, когда ее ждет счастливое воссоединение с семьей? Если кто-то узнает, это грозит крахом всей монархии. Антон не может представить скандал, который грозит стране, если вскроется, что наследница престола — дочь кухарки. Народ любит Катю, но будет ли он любить ее и дальше, если узнает, что в ней нет ни намека на королевскую кровь? — Лучше бы я обо всём этом не знал, — качает он головой. — А Арсений… — Даже если он действительно сын королевы, он не сможет стать королем, ты прекрасно знаешь, что фамильяры исключаются из престолонаследников. У тебя шансов и то больше. — Нет, я имею в виду, если кто-то выяснит, что это он… кто-то из приближенных к короне… то его… — Нет, — она округляет глаза, — Антон, мы же не дикари. Никто его не убьет, сейчас не средние века. Но и ничего хорошего его не ждет, королева не примет его с распростертыми объятиями, и мы всей семьей не будем выезжать на отдых во Францию. — Но он имеет право знать. — Дорогой, единственный, у кого есть права в этой семье — это ты, и только потому, что твое решение уйти из нее было самым лучшим из твоих решений. Антон так и замирает, не донеся стакан до рта. За все годы после отречения ни один человек не сказал ему, что это решение было хорошим, даже он сам не смел думать об этом, поэтому это звучит как шутка. — Я думал, вы злитесь. — О, разумеется, я злюсь, но это не значит, что не восхищаюсь. У меня бы на подобное духу не хватило, тем более в юности, а мне безрассудства было не занимать. Сейчас бы он на такое не решился — это в девятнадцать у него было полно слабоумия и отваги, и то ему понадобился целый год. Он вновь думает о том, как бы всё обернулось, если бы его первым фамильяром был Арсений, а не Егор. Остался бы он тогда во дворце, смог бы уйти, видел ли смысл? Одна из причин его ухода — это тотальное беспросветное одиночество, но что если бы он не был таким одиноким? — Мама, а почему вы не купили для меня Арсения, если это и был изначальный план? — спрашивает он, ставя стакан на стол — тот глухо стукает стеклом о дерево. — Его репутация, его характер — он привлек бы слишком много внимания. Опасность, что кто-то догадается, была слишком велика. И даже если это лишь слухи, они могут создать лишнее внимание, которое нам нужно меньше всего. Егор был тихим смирным мальчиком, который подходил тебе, с учетом твоего положения, куда больше. И я думаю так до сих пор, хотя ты увлечен Арсением и считаешь иначе. — Вы это осуждаете? — Игры в любовь с собственным фамильяром? — Она хмыкает и, совершенно не по этикету взяв стакан Антона, делает глоток — даже не морщится. — Конечно, я это осуждаю. Пусть ты не принц, но по-прежнему граф по происхождению. Встречаться со своим же фамильяром, как какой-то выживший из ума затворник… Я этого не одобряю. Но тебе ведь и не нужно мое одобрение? Вообще-то нужно. Вернее, не нужно, а хотелось бы, но вторая причина, по которой он ушел, это то, что как бы сильно Антон ни старался, соответствовать всем требованиям королевской семьи он не сможет. Графин с виски по-прежнему стоит на столе, и его янтарные бока поблескивают в неровном пламени свечи — выпить хочется так сильно, что он практически ощущает терпкость алкоголя на языке. Внутренний голос так и предсказывает ему: давай же, возьми стакан побольше, плесни этого чудного напитка, выпей сразу залпом — слабость пройдет, кости перестанет ломить, все проблемы отойдут на задний план. — Ты хорошо себя чувствуешь? — уточняет мама. — Я… — Антон проводит рукой по лицу — рука влажная, у него испарина. — Да, я в порядке. Простудился, кажется. — Уверен, что это простуда? Не рано ли ты решил так надолго расстаться со своим фамильяром? — Мы виделись сегодня утром. — Антон не врет: они действительно виделись утром, хотя не прикасались друг к другу и всю ночь спали порознь в разных комнатах. — Я ехал в открытой карете — продуло, наверное. Хотя насморка нет, и горло не болит, а у него это типичные простудные признаки. Он каждую осень проводит с заложенным носом и кашляя в кулак, но нынешнее состояние на обычное недомогание не похоже, да и до осени еще две недели. — Позвать врача? — интересуется мама, впрочем, без особенного волнения. — Или Егора, он мог бы облегчить твои мучения. — В смысле? — Даже если ты связан с одним фамильяром, контакт с другим тоже имеет эффект. Несколько поцелуев — и тебе станет гораздо лучше. Антон совершенно не хочет целоваться ни с кем, кроме Арсения, не говоря уже про Егора — от одной этой мысли его начинает тошнить сильнее. — Нет, спасибо, даже если это из-за связи, я как-нибудь справлюсь. — Как знаешь, — произносит мама, кажется, с уважением, — не сомневаюсь в тебе. К тому же полезно для Арсения — это, несомненно, собьет с него спесь, после такого опыта он будет как шелковый. — В смысле? — повторяет Антон, чувствуя себя дурачком, и запоздало понимает: если ему плохо, значит и Арсению плохо. — Фамильяры сильнее привязаны к нам, поэтому тяжелее переносят расстояние. И если тебе нехорошо, то Арсений, полагаю, совсем измучился. Но это гуманные меры воспитания, не плеть и цепи — я против всего этого. Самое грустное, что она и правда так считает: для аристократов что фамильяры, что немаги пусть и люди, но люди низшего сорта. Антон задумывается, а сколько в нем самом от подобного цинизма, но быстро решает отложить эти размышления на попозже — хотя бы на тогда, когда он воссоединится с Арсением. Он не хотел, чтобы тому было плохо. Если бы он знал, никогда бы не уехал. — Мне нужно домой. — Из-за фамильяра? Антон, уже поздно, глупо ехать сейчас. Оставайся на ночь, а утром, после завтрака, поедешь. Ничего с твоим фамильяром не случится. — Я не планировал оставаться, — врет Антон, — у меня завтра утром дела в городе. — Как скажешь, — со вздохом соглашается принцесса, явно не поверив: она общалась с главами едва ли не всех государств — то есть с лжецами получше Антона в сотни раз. — Я распоряжусь подготовить тебе экипаж, а пока не хочешь ли чаю? Она делает очередной глоток виски, а Антон лишь кивает: вряд ли мама поймет, если он понесется в конюшню, вскочит на первую попавшуюся лошадь и погонит ее в сторону города.