Компас

Будильник трезвонит, как маленький противный колокол. Сначала Антон по привычке лежит и слушает его звон сквозь сон, но потом вспоминает об Арсении, который может проснуться, и аж подпрыгивает на кровати, шарит рукой по тумбе и сбивает будильник на пол. Падает тот с оглушительным грохотом, но звонить перестает. Антон медленно поворачивается к другой половине кровати, опасаясь наткнуться на злой взгляд, но Арсений по-прежнему спит — дышит размеренно и глубоко, лежа на боку к нему спиной. Одеяло сползло с плеча, открывая самый кончик языка шрама, в утреннем свете даже не кажущийся жутким. Арсений вообще выглядит до того милым, что Антон не выдерживает и, решая поваляться еще пять минуточек, подползает к нему. Он осторожно обнимает его, целует острое плечо — кожа такая горячая, что обжигает губы. Антон проводит ниже по плечу носом, спуская одеяло, коротко лижет сгиб локтя и легонько дует так, что Арсений от щекотки сгибает руку и прижимает ее к груди. На ладони заметна красная линия затянувшегося пореза, но крови или воспаленной вздутости нет. Антон тянет Арсения к себе, переворачивая на спину, и видит, что тот мягко улыбается. — Ты не спишь, — догадывается Антон. — Уже нет, — сонно бормочет Арсений всё с той же полуулыбкой, но глаз не открывает. Его челка примялась и торчит вверх, точно старается дотянуться до потолка. Антон разрывается от желания пригладить ее, поцеловать сухие губы или уткнуться лицом Арсению в живот — выбирает в итоге последнее, трется щекой о бугристую кожу. Арсений мычит и вяло пытается оттолкнуть его рукой. — Ты же как наждачка, — жалуется тот, но его отталкивания быстро превращаются в ласковые поглаживания по голове. Он такой разнеженный с утра, что Антону хочется стиснуть его, такого податливого, в объятиях, а лучше сунуть целиком под рубашку и унести с собой на работу — в форме хорька, конечно, потому что иначе риск надорвать спину всё еще слишком велик. И пахнет он так приятно: каким-то парфюмом и чем-то свежим и сырым одновременно, как лес после дождя. — Может, мне бороду отрастить? — интересуется Антон насмешливо, поднимая голову. Арсений открывает один глаз. — За что ты меня так ненавидишь? Антон смеется, а Арсений кидает ему улыбку и, жмурясь, потягивается. Он припухший и помятый после сна, веки покрасневшие, под глазами тени — и как при всём этом он умудряется оставаться самым красивым человеком в мире, загадка. И самым притягательным — черт, как же он горяч. Антон проснулся с привычным и мало связанным с возбуждением стояком, а вот теперь желание начинает разгораться. — Хотя щетина тебе идет, — добавляет Арсений хрипло. — Придает тебе мужественности. — А также, — Антон наклоняется и мягко целует его в живот, перемежая эти поцелуи со словами, — делает меня похожим на бомжа и защищает от тех глупцов, которые еще могут на меня позариться? — Сплошные плюсы. Антон правда хочет поддержать этот незамысловатый диалог, но не может оторваться от живота Арсения — перецеловывает его кожу на несколько раз, слегка прикусывает, лижет выемку пупка. И вскоре он замечает, как размеренное дыхание меняется на учащенное, как Арсений слегка выгибается ему навстречу и ерзает. Периферическим зрением Антон видит, что и у Арсения стоит — и вряд ли дело исключительно в утре. Как же хочется приспустить одеяло еще ниже, провести губами по лобку и мягко поцеловать нежную кожу в основании члена, затем мокро, не закрывая рта, скользнуть выше, до самой головки… Антону стоит огромных усилий просто положить голову Арсению на живот и постараться успокоиться, слушая отдаленный, но спешный стук его сердца. Ноги свисают с кровати, и по ним гуляет сквозняк — может, хотя бы это его остудит. В такие моменты тянет плюнуть на целибат, это кажется глупой и бессмысленной затеей, так что приходится мысленно щелкать себя по яйцам. Если так пойдет и дальше, то одних мыслей станет недостаточно, и щелкать придется по-настоящему. — Знаешь, — тихо произносит Антон, когда дыхание Арсения выравнивается, — я вчера, когда мы целовались, понял одну вещь. Арсений снова вплетает пальцы ему в волосы и мягко перебирает прядки, словно ласкает кошку, которая пришла гладиться к спящему хозяину. — М? — откликается тот, кажется, снова начиная засыпать. — Что твоя идея с воздержанием — чушь собачья? Скорее уж кошачья. — Нет, другое, — немного лукавит Антон, хотя сейчас он и правда имеет в виду не это. — Я понял, что меня к тебе уже не тянет. Рука Арсения в волосах замирает, как и весь Арсений целиком — и спустя секунду Антон понимает, какую хрень только что сморозил. Он поднимает голову так резко, что хрустит шея, и быстро говорит: — Я не это имел в виду. Арсений смотрит на него своими синими, как штормовой океан, глазами, хотя до этой несуразной фразы — Антон готов поклясться — его веки были закрыты. В его взгляде, однако, нет бушующей ненависти — лишь молчаливое и терпеливое ожидание. — Я имел в виду, — поясняет Антон, — что раньше я как бы… — он садится на кровати, — раньше это было похоже на… не знаю, на гравитацию, с которой ничего нельзя сделать, только смириться… хотя ее можно убрать с помощью магии, конечно, но… — Нет, — качает Арсений головой, — магия не нивелирует гравитацию. Когда ты отрываешь предмет от земли заклинанием, гравитация не исчезает, а сила твоя уходит как раз на сопротивление ей. — А… ну да. Разумеется, Антон это знал, просто забыл. — Продолжай свои запутанные объяснения, — подталкивает Арсений, поднимаясь на подушке выше и складывая руки на груди. По лицу его невозможно определить, издевается он или всерьез волнуется, хотя вполне в его духе совмещать одно с другим. — Так вот, — продолжает Антон и прямо чувствует, как краснеет лицо от неловкости: разговоры о чувствах — не его конек, — раньше это было как гравитация. Меня к тебе тянуло как будто силой, я сам этого не хотел, и это… напрягало, бесило даже. Я чувствовал, что это не мое, что-то чужеродное, как если бы обкурился или порошка нанюхался. А теперь… всё не так. — И как же теперь? — Ты же и так знаешь, — бубнит Антон. — Не знаю, ты же мне не сказал, — фыркает Арсений и, глянув на часы, уточняет: — Это всё? Я заснул час назад и хотел бы поспать еще. Да уж, всё-таки надо сначала думать, а потом говорить. — Я не могу объяснить, потому что сам не знаю, как это описать, — оправдывается Антон. — Но при этом я «и так знаю», — Арсений вздыхает, вроде совсем не обиженно, и переворачивается, обнимает подушку и бубнит уже в нее: — Успокойся, я понял, я же не скандалист какой-нибудь. Антон бы поспорил с этим утверждением, но если начнет, то спорить придется уже с Арсением. Хотя, возможно, они спорят уже сейчас, просто Антон этого не понимает — впрочем, он после сна всегда еще пару часов находится в анабиозе, где-то между бодрствованием и глубокой комой. — А ты обиделся или нет? — на всякий случай допытывается Антон. — Нет. — А на самом деле? Арсений оборачивается через плечо. — Нет, — бросает он устало. — Я же говорил, что не обижаюсь на всё подряд. — Антон открывает было рот для еще какой-нибудь сомнительной фразы экспромтом, но Арсений выпрастывает из-под одеяла руку и выставляет в его сторону: — И всё же я бы не рисковал. Антон понимающе кивает и не может сдержать глупой улыбки от мысли, как хорошо всё обернулось: и тужиться в попытке объяснить свои чувства не пришлось, и Арсений не обиделся. И поэтому, хотя часы и смотрят на него укоряюще, он подползает к Арсению сзади и обнимает за талию, утыкается носом ему в затылок — волоски на нем короткие и щекочут. От него пахнет мылом и какими-то цветами, а еще пылью и почему-то… землей? И если кожа источает этот запах едва ощутимо, полунамеком, то волосы пахнут так, словно накануне ими обтерли землю. Что странно, потому что вчера Арсений мыл голову — Антон точно помнит, что после ванны тот зашел в спальню с мокрыми волосами. Буквально только что он жаловался, что заснул час назад — а почему, если вчера они легли одновременно? Антон еще наблюдал за тем, как перед сном Арсений снимает халат и наносит на тело какой-то пахнущий яблоком бальзам, и это вызвало у него глупые мысли о запретных плодах, садах и прочей религиозной чуши, просто в попытке отвлечься от вида обнаженного тела. Не получилось, и он так и смотрел неотрывно до того самого момента, пока Арсений не лег в постель. Так получается, тот дождался, пока Антон рядом уснет, а сам..? От вывода, что Арсений опять был ночью на улице, он просыпается окончательно. Он отстраняется и трясет его за плечо — сначала слабо, но с каждым движением всё сильнее, а тот только сонно мычит. — Арсений, — зовет Антон, болтая его, как тряпичную куклу, — Арсений. — М? — отзывается тот, разворачиваясь и щурясь от целящихся в него солнечных лучей. — Что еще? — Ты опять шлялся ночью по улице? — Нигде я не шлялся. — Арсений хмурится. — Что на тебя вдруг нашло, сон плохой вспомнил? А ведь глаза у него покрасневшие, а под ними мешки, словно он не спал всю ночь — и это лишь подливает масла в огонь подозрений Антона. — От тебя пахнет землей. — Что? — Арсений склоняет голову к плечу и принюхивается. — Совсем немного… А, — он медленно садится, — у меня произошел небольшой инцидент, за который я искренне прошу прощения. — Инцидент? — переспрашивает Антон, с трудом сдерживая раздражение в тоне. — Мы же договаривались, что если тебе надо выйти, ты будишь меня и мы идем вместе. Плевать, какой там инцидент, и что… — Тш-ш-ш, — затыкает его Арсений, прикладывая палец к его губам — Антон так удивляется, что не протестует. — Я что, со стороны такой же нервный? Как ты меня терпишь, — качает он головой. Они действительно будто поменялись местами, потому что он, в отличие от Антона, убийственно спокоен — убирает руку, зевает, прикрыв рот, и тянется к своему халату, вчера небрежно кинутому на стул. — Ты собираешься объяснить? — осведомляется Антон холодно, хотя сам приближается к точке кипения. — Да, пойдем в зал. Он встает — Антон подавляет неуместное смущение при взгляде на голое тело — и надевает халат, оглядывается в поисках пояса, но не находит, так что просто запахивается. Немного размяв шею, он обходит кровать и открывает дверь, жестом зовет Антона за собой. Злость отходит на второй план, на первом же плане борются недоумение и любопытство. Антон послушно слезает с кровати, одергивает пижамную рубашку и шлепает за Арсением. Гостиная выглядит так же, как и вчера, но что-то не так — Антону требуется несколько секунд, чтобы понять: Георгий, то есть цветок, который вообще-то не георгин и всегда стоял у окна на полу, теперь стоит у журнального столика. Кажется, это растение старше всей мебели в квартире и выглядело оно плохо еще при заезде. А учитывая, что Антон поливает его от силы раз в месяц, удивительно, как оно еще не сдохло. И когда он подходит ближе, то понимает, что Георгию осталось недолго: земли в горшке осталось меньше половины, сверху видны кривые голые корни. — Он всё равно был почти мертвый, — оправдывается Арсений, касаясь верхнего листочка, почти полностью пожелтевшего. — Он ведь не был для тебя каким-нибудь символом? — интересуется он с опаской. — Подарком бывшей? Или наследством от родителей? — Я ничего не понимаю. Что произошло с Георгием? — Георгием? — Арсений переводит на него удивленный взгляд. — Ты назвал цветок Георгием? — Это не я, это хозяйка. Так какого хрена произошло? — Я… — Арсений на мгновение закусывает губу, — я же сказал, произошел инцидент. — Или ты всё мне сейчас объясняешь, или я вытаскиваю останки Георгия и надеваю горшок тебе на голову, — угрожает Антон, и угроза эта не пустая: он действительно в шаге от того, чтобы это сделать. — Ты что, ночью высыпал на себя землю? Ты во сне ходишь? Этого еще не хватало. — Нет, я не лунатик. Просто… — Он опять кусает губу и, запахнув халат так, что тот обтягивает торс подобно второй коже, садится в кресло. — Скажем так… фамильяр вынужден периодически превращаться в свою животную форму, а то может поехать крыша… я обычно делаю это ночью, и порой… не то чтобы инстинкты берут верх, нет, я бы так не сказал, но… Он выглядит смущенным, и Антон теряется, но расслабляться не спешит: — Арсений, что ты сделал? — Разрыл цветок, — признается тот. — Хорьки же норные животные, и иногда это желание прямо с головой накрывает. Я носился по квартире, гонял какую-то салфетку, случайно опрокинул цветок, а дальше… Сам знаешь. Я куплю новый, такой же, пересадим его в этот же горшок, а хозяйке скажешь, что Геннадий внезапно ожил. — Георгий, — машинально поправляет Антон. Он смотрит на Арсения и не может представить, как тот носится по квартире с салфеткой. С другой стороны, Арсений — личность многогранная, и если от кого и можно подобное ожидать, то от него. — Ты серьезно? Арсений, я… если ты мне тут сказки сочиняешь, то я пиздец как разозлюсь. Гораздо сильнее, чем если узнаю, что ты всё-таки выходил на улицу. — Я говорю правду! — Арсений сводит брови. — Я потому и разрыл его, что не мог выйти на улицу. Если бы я хотел соврать, то придумал бы что-то правдоподобнее. И зачем мне вообще врать после вчерашнего? — Откуда мне знать? Вдруг в этом и есть твой план: сказать бред, назвать его бредом и тем самым вынудить меня в него поверить? — Антон чувствует себя следователем на допросе, хотя интуиция молчит. Но она всегда молчит, когда дело касается Арсения. Арсений возмущенно открывает рот, явно собираясь обвинить его во всех смертных и не очень грехах, первым из которых идет неверие, как в дверь вдруг стучат — громко и требовательно. Антон кидает на Арсения вопросительный взгляд, на что тот пожимает плечами, и идет открывать. За время его недолгого пути стучат еще несколько раз. Предчувствие плохое — настолько, что о своем спальном туалете Антон вспоминает уже при открытии двери. За ней стоят трое полицейских в форме: Нурлан, коротышка с места преступления, имени которого Антон не запомнил, и кто-то незнакомый. — Привет, — здоровается Нурлан, ближе всего к нему стоящий. Под глазами у него синяки темнее, чем у Арсения, и сам он кажется измотанным. — Надеялся, что до этого не дойдет, но этого следовало ожидать. Понятно, это не светский визит: они пришли арестовывать или обыскивать, или и то, и другое. — Основания? — только и уточняет Антон, отходя от двери и пропуская полицейскую процессию внутрь. Нурлан проходит первым, и одновременно с этим в конце коридора появляется и Арсений, по-прежнему в халате, но уже с поясом — видимо, всё-таки нашел его. — Попов Арсений Сергеевич, — начинает Нурлан устало и привычно, — вы задержаны по подозрению в убийстве Юнусова Тимура Ильдаровича, совершенного с особой жестокостью, а также по подозрению в убийстве Попова Сергея Борисовича. До выяснения обстоятельств. И еще, — он лезет во внутренний карман сюртука и достает сложенный вчетверо листок, протягивает его Антону, — прости, нам придется всё тут обыскать. И то, и другое. Арсений выглядит потрясенным абсолютно искренне, стоит с беспомощным видом, и таким Антон не видел его даже перед трупом на месте преступления. Видимо, известие о смерти этого… черт, убитый ведь был его первым хозяином. Тот самый ученый, кажется, мастер над заклинаниями, который купил его много лет назад. — Сергей Попов убит? — растерянно спрашивает Арсений, бегая взглядом по всем полицейским по очереди. Антон ни на грамм не верит, что тот мог знать об этом раньше — и тем более убить самостоятельно. — Но как? — Закрытая информация. — Нурлан, я же свой, — напоминает Антон. — Зарезан, — вздыхает тот. — Ножевое горла. — Как у фамильяров? — Да. Сейчас проводим параллель, просчитываем вероятность того, что эти дела связаны, так что тебе надо сдать отчет Варнаве обо всем, что у тебя есть. Но это тебе Паша расскажет. — То есть у меня забирают дело? — У тебя и так его заберут. Даже если они не связаны, ты подозреваемый по другому делу, — Нурлан кивает на Арсения, — по этому. Да уж, перспектива нерадужная, однако сейчас есть проблемы посерьезнее. Вот почему полиция явилась по душу Арсения: очевидно, у них есть не только улики, но и мотив. Хотя есть ли улики? — Нурлан, — зовет Антон, — мне всё еще хотелось бы узнать основания для ареста и обыска. — Мне тоже очень много всего бы хотелось. Саш, — обращается он к тому полицейскому, с которым Антон незнаком, — раньше начнем — раньше закончим, так что начинай обыск. Последнее слово он особенно выделяет, как бы подчеркивая, что проводить нужно именно обыск, а не шмон, как часто делает полиция — с разгромом и разбрасыванием вещей, не заботясь ни о чистоте, ни о сохранности. «Саша» на эту просьбу понятливо кивает и проходит мимо в гостиную, не глядя на Антона и даже не пытаясь получить хотя бы мнимое его согласие. — Могу я умыться? — просит Арсений, но гордо, так, словно имеет на это полное право, а уточняет лишь для проформы. Нурлан, кинув на него взгляд, закатывает глаза и указывает на мелкого. — В присутствии полиции. — Мне нужен Антон, — ставит Арсений перед фактом, — у нас нет водопровода, а без воды помыться будет проблематично. — Я всё устрою, — говорит мелкий, поднимая руки ладонями от себя, будто хочет показать: «Я безопасен», — не бойся, не обижу. Арсений, окончательно придя в себя и вернувшись к своему образу независимой суки, насмешливо фыркает и отправляется в ванную — коротышка трусит за ним. Наверное, это показательное фырканье произвело нужный эффект на нежеланных гостей, но Антон замечает, как Арсений слегка сутулится и как трет между пальцев ткань халата — нервничает. Антону самому не помешает умыться и переодеться, но на это нет времени, так что придется пока остаться со всклокоченными волосами и в пижаме в полоску. — Когда нашли тело? — уточняет он. — Сегодня во время утреннего патруля. — Время смерти известно? — Ночь, — пожимает Нурлан плечами. — Позов сказал, что точно установить нельзя. Но убили его на месте, ночной обход был в час, утренний — в пять, так что где-то между. Это плохо. Не ужасно, но плохо: у них с Арсением есть алиби примерно до двух, пока в гостях у них сидел Егор. И хотя дальше они предположительно были с Арсением вдвоем, за алиби это никто не примет — и это если Арсений действительно был дома, как сам говорит. Если же он проветривал свою задницу на улице, то для полноценного дела достаточно всего одного свидетеля. — У нас есть алиби, — всё-таки решается Антон. — На часть ночи, у нас в гостях был друг. — Что за друг? Мне нужны его данные. — Егор Емельянов, он брат одной из жертв в деле по фамильярам, все его данные есть в отчетах. — Брат жертвы? — удивляется Нурлан, хотя в этом удивлении чувствуется доля отвращения. — Ты сблизился с родственником жертвы, совсем берега потерял? — Нет, всё не так, — оправдывается Антон: он и забыл, что по инструкции личные отношения со свидетелями или родственниками жертв запрещены — грубое нарушение этики. — Мы были знакомы задолго до этого убийства, и я бы не сказал, что мы как-то близки. Запоздало он понимает, что через Егора, его бывшего фамильяра, легко выйти на королевскую семью и узнать все подробности его юности. Но это, впрочем, не такой уж большой секрет, особенно в этих обстоятельствах — может, в случае с Нурланом это даже лучше, людей вроде него иерархия держит в рамках. — Ты хоть на сколько-нибудь продвинулся в этом деле? — интересуется тот не то чтобы с насмешкой, но и без веры в лучшее — впрочем, он прав. — Какие улики были найдены на месте, что вы здесь? — переводит Антон тему. Нурлан смотрит на него с плохо скрываемым раздражением, но, видимо, правильно расценив, что Антон всё равно не успокоится, отвечает: — Шерсть. Мы сравнили на месте, образцы совпали. — Это косвенная улика. Ты в курсе, что сравнительный анализ примерный, и нельзя точно сказать, что это шерсть Арсения. А если и так, мало ли, как она туда попала… Кстати, — вспоминает Антон о важном, — а куда? — Аллея в соседнем районе. Убитый ходил по ней каждую ночь, из мастерской домой. Вряд ли это случайность, скорее всего убийца знал этот маршрут и поджидал жертву. Так что это либо слежка, либо знакомый, а ты сам знаешь, о чем говорит статистика. — Арсений был его фамильяром сколько, семь лет назад, восемь? Это было очень давно. — Попов в этой мастерской уже лет тридцать работает, и ничего в его привычках не поменялось, — произносит Нурлан тем самым тоном, который не терпит препирательств, но вдруг смягчается: — Слушай, ты, видимо, веришь, что Арсений ни при чем, но посмотри на факты. Всё указывает на то, что убийца он. Это простое дело, всё очевидно. — Я знаю, как всё выглядит, но Арсений этого не делал, это подстава. — Подстава? — Нурлан выгибает бровь — во взгляде его читается подозрение, что Антон сошел с ума. — Зачем кому-то подставлять фамильяра? — Я… пока не знаю, — теряется Антон, — но я узнаю. — Вот как узнаешь — приходи. Мне нужно что-то больше, чем «его подставили». — Он и правда выглядит так, словно мог бы ему поверить, но обстоятельства обязывают его думать иначе. — Я понимаю, если бы его попытались убить: фамильяры крутятся вокруг хозяина, знают его грязные секреты, тут мотив понятен. Но подставлять? Зачем? Антон не может рассказать ему тайну происхождения Арсения, а если бы и рассказал, то что бы это дало? Даже у него самого полная картина никак не сложится, убеждать в ней кого-то другого — пустая трата времени, причем опасная. Помощь Нурлана бы пригодилась, он ведь умен, несмотря на все свои грязные приемы, но заплатить за это придется дорого, оно того не стоит. Антон должен действовать сам. — Я узнаю, — обещает он. Нурлан сочувствующе ему улыбается, и это вселяет надежду, что у него всё-таки есть сердце. Но потом он снимает сюртук, аккуратно вешает его на плечики в шкафу и начинает спокойно и беззастенчиво шариться по висящим там же пальто, курткам и накидкам — в основном Арсения, конечно. Зрелище это раздражающее, Антону так и хочется оттолкнуть его от шкафа, а после вытолкать и из квартиры, но так поступать нельзя. Ему самому не приходилось обыскивать квартиру или дом подозреваемых — только жертв. И разница это колоссальная, потому что если в тех случаях это делалось для того, чтобы продвинуться в поисках убийцы, то здесь… чтобы продвинуться в поисках убийцы. Антон вздыхает и уходит одеваться, пока обыск не дошел до спальни. Путь туда лежит через гостиную, и там Антон видит этого Сашу, который медленно, полка за полкой, перебирает книжный стеллаж — сами книги многоэтажками сложились вокруг него. Книги старые, оставшиеся то ли от хозяйки, то ли от прошлых жильцов, поэтому если что в них и есть, то пыль или, может быть, засушенные цветы. Обыск сам по себе бессмысленный: если бы Арсений и был убийцей, он бы никогда не стал держать оружие или шприцы с транквилизатором в квартире — так делают только полные идиоты. Особенно если в этой квартире, помимо них, живет следователь, между прочим, не самый плохой. Антон переодевается в форму — специально берет из комода свежие, выстиранные и выглаженные не его силами брюки и рубашку, чтобы выглядеть солидно, насколько это вообще возможно в его ситуации. Умывается, правда, он прямо с рук: просто создает в них немного воды и трет ладонями лицо, рот полоскает так же, зубы чистит заклинанием — получается не слишком качественно, но можно мятную смолу пожевать. Когда он уже заканчивает, дверь открывается, и в проеме появляется Арсений, а за спиной его маячит коротышка. Хотя, наверное, рост у него не такой уж и низкий, но с высоты Антона кто угодно кажется крошечным. Он не понимает, почему думает о таких глупостях, когда на самом деле ему нужно думать и решать как никогда быстро. — Можешь нас оставить? — просит он коротышку. — Не могу, — разводит тот руками. — Такие правила. — Слушай, эм… — Денис, — подсказывает Арсений — уже успел спросить, наверное, либо тот сам представился. — Денис, — подхватывает Антон, — мы не собираемся обсуждать тайники с уликами или план побега. Я просто хочу поговорить со своим фамильяром, успокоить его, сказать, что ничего страшного не происходит и это недоразумение. Арсений совершенно не в тему фыркает, разрушая всю легенду, однако Денис почему-то нерешительно осматривает комнату и, бросив что-то про две минуты, закрывает дверь. Первым делом Антон порывается потратить всю оставшуюся магию на заглушающее заклинание и даже оглядывается в поисках трости, но передумывает: тишина лишь вызовет больше подозрений. — Что у них есть? — незамедлительно спрашивает Арсений, проходя в комнату. — Только шерсть. Нурлан не сказал точное место, но я так понял, что это какая-то аллея в соседнем районе. Ты был там когда-нибудь? — Нет… Не знаю, — признается он. — Я много где был в городе, не запоминаю все места. В последние дни — точно нет, но какое это имеет значение? У полиции есть образец моей шерсти, они… — Подожди, — перебивает Антон, — ты думаешь, что убийца взял твою шерсть со склада в лаборатории и подбросил ее? — Других идей у меня нет. Арсений не столько садится, сколько падает на кровать, устало опускает голову. После умывания он выглядит посвежевшим, но всё равно измученным, а его смятение и беспомощность Антон чувствует физически. Он подходит к нему и присаживается на корточки, заглядывает в лицо. — Арсений, мне нужно знать, где ты был ночью, — шепчет он. — Я знаю, что ты не убивал своего бывшего хозяина, но мне нужно знать, выходил ли ты. Если я буду настаивать, что мы были дома, а потом появится свидетель, который видел тебя на улице, это плохо обернется для нас обоих. — Я не выходил, — цедит Арсений. — Сколько раз мне повторить, чтобы ты поверил? Я же буквально вчера предлагал дать клятву… черт, — он цокает, — нож. Он морщится и стонет, потирая лицо руками — Антон не сразу понимает, о чем идет речь, пока не вспоминает об окровавленном ноже для бумаги, так и лежащем на столе. Вчера он подумал, что его вместе с платком можно будет убрать завтра, а теперь уже поздно. — Я всё им объясню, — обещает он. — Этот нож в любом случае не совпадает с орудием убийства. Он для бумаги — знаешь, как легко порезаться, пока вскрываешь письмо? — План надежный, как швейцарские часы, — вяло улыбается Арсений. — Арсений… — Замечал, что в слове «надёжный» есть слово «ёж»? — неожиданно выдает он и поправляет влажную после умывания челку. — Что касается ночи… пожалуйста, хватит подозревать меня во лжи, я же не идиот, чтобы врать о таком. Не та ситуация. — Хорошо, я тебе верю. Хотя если бы был кто-то, кто видел тебя где-нибудь на другом конце города, было бы лучше. — А еще лучше было бы, если бы меня вообще не подозревали, — хмыкает Арсений, — но мы имеем то, что имеем. — Если честно, я не знаю, что делать, — признается Антон. — Всё это… — он утыкается лбом Арсению в колени, — не понимаю, кто это делает и зачем, не знаю, как доказать твою невиновность… Это не ты идиот, это я идиот… Я хотел найти убийцу и не думал ни о чем другом, а в итоге из-за меня ты должен сидеть в камере, а я ничего не могу сделать. Антон приказывает себе собраться, остановить этот поток жалости к себе — пожалеть себя можно после, когда он разберется с этим всем и Арсений будет в безопасности. Но на него накатывает такое отчаяние, какое прежде он не испытывал. У него нет зацепок, нет плана, нет ничего, кроме желания подпереть дверь комодом и остаться с Арсением в спальне до момента, пока всё само как-нибудь не разрешится. Арсений ласково гладит его по волосам, словно это не ему грозит запертая камера в участке и, может быть, даже камера в тюрьме — от одной этой мысли Антона пробирает дрожь. — Если помнишь, — мягко замечает Арсений, — я согласился на твою безумную авантюру с моим похищением, а там мне вообще грозила смерть. По сравнению с этим тюрьма — пустяк. Хотя меня, разумеется, не отправят в тюрьму. — Да! — Антон вскидывает голову. — Конечно, тебя никуда не отправят, даже не думай об этом, это… — Нет, — Арсений почему-то посмеивается, — я имел в виду, что фамильяров в принципе не отправляют в тюрьмы, их отсылают отбывать срок… например, в шахты, чтобы «помогать», — он поднимает руку, чтобы пальцами показать кавычки, — магам добывать уголь. Внутри Антона всё холодеет. — Этого не будет, — говорит он уверенно, но голос предательски вздрагивает на последнем слове. — Не будет, — соглашается Арсений с мягкой улыбкой, но в глазах его такая сталь, что ей можно выдолбить в шахтах весь уголь даже без магии, — потому что я скорее вскрою себе вены клыками, чем стану шлюхой для шахтеров или кого угодно еще. — Забудь об этом, — теперь голос уже не дрожит, фраза выходит четкой и твердой, — никаких клыков и никаких шахт. Если всё зайдет так далеко, — Антон поднимается на ноги и наклоняется к Арсению, — то я пойду к Кате и расскажу ей всё, она точно мне поверит. У нее есть право дать помилование. — И чем она его обоснует? — Она не должна его обосновывать, она принцесса. — Должна. Антон, мы живем не в сказке: есть министерство, есть народ, в конце концов. Ты представляешь, какой будет скандал, если убийцу магов, один из которых всемирно признанный мастер над заклинаниями, оправдают просто так… — Арсений вздыхает, плечи его сникают. — Это не твоя вина, — напоминает Антон, наклоняясь ниже и целуя его в макушку. Приступ слабости и жалости к себе завершился, и его постепенно наполняет воодушевлением. — И мы это докажем. Я поеду к Позову, он как раз должен проводить вскрытие. Узнаю подробности, есть ли что-то новое, какие-то улики, зацепки… — Он расскажет? Ты ведь один из подозреваемых. — Даже Нурлан в это не верит, а Позов — тем более. Заодно выясню, мог ли кто-то стащить твою шерсть со склада… Хотя стащить-то мог, там нет ни охранника, ни магических сетей, а замки на соплях держатся, любой может войти… Но как это узнать? Арсений встает так, словно каждое движение дается ему тяжело, но он не хочет этого показывать, и идет к шкафу. — Свидетели, — бросает он на пути, — но я сомневаюсь, что ты сможешь их найти… — Он оборачивается. — Лучше иди к Егору, спроси, не видел ли он кого-то, когда выходил вчера от нас. Это маловероятно, но если это всё-таки подстава, а не череда совпадений, то тот, кто меня подставил, следит за мной. Он должен был знать, что я дома и алиби у меня нет. — Я бы заметил слежку, — произносит Антон неуверенно: ему так кажется, но в то же время у него ощущение, что он бы и слона в посудной лавке не заметил — иначе бы давно сложил всю мозаику и раскрыл дело. — Думаю, что я тоже, но это может быть какой-то артефакт или заклинание, правильно? В конце концов, мы могли не заметить, убийца… вернее, тот, кто им руководит, мог заплатить каким-нибудь беспризорникам или нищим, мы даже внимания не обратили бы на них. — Ты прав, я спрошу. Но сначала мне нужно в участок, поговорить по поводу дела и узнать, отстраняют ли меня. И надо обсудить всё это с Белым, он наверняка уже в курсе. Говорить с ним не хочется, но тот всё-таки капитан и у него есть хоть какое-то влияние в полицейской среде — и он точно знает больше, чем могут рассказать Антону. Арсений открывает шкаф и перебирает свои вешалки, их так много, что они еле помещаются на рейке и цепляются друг за друга. На них пестрый шелк и полупрозрачная органза, что-то воланистое, с кружевами и бантами, но Арсения не интересует всё это великолепие — он останавливается на простой черной рубашке, по сравнению со всем остальным выглядящей дешевой и какой-то рабочей, что ли. — Парадная — для заключений, — проследив за взглядом Антона, поясняет он с насмешкой, и снимает рубашку с вешалки. — Надеюсь на одиночку, но если придется драться, то это лучший вариант. — Будь осторожнее, хорошо? Арсений кивает — и Антон ему верит. Вернее, он верит в то, что Арсений верит в собственную осторожность, но на самом деле надеяться на это глупо. Практика показывает, что тот со своим характером всё равно на что-нибудь нарвется, и Антон почти с этим смирился. — Подожди… — Арсений внезапно замирает, накинув рубашку, но так и не застегнув пуговицы. — Я вспомнил, о чем думал ночью, перед сном. Хотел поговорить об этом утром, но вылетело из головы… — Антон весь вытягивается, обращаясь в слух. — Я думал о том, что надо сосредоточиться на транквилизаторе. Это единственная зацепка. Откуда-то он ведь появился, не сам же в подвале синтезирует? — Вряд ли. Позов говорил, что продукт чистый, без лаборатории такой не сделать. — Значит он где-то его взял. Либо купил у врачей или черных дилеров, либо украл в больнице или аптеке, правильно? — Да, но я проверял, никто не заявлял о кражах. И не буду же я трясти каждого врача — ты представляешь, сколько из них вчерную толкают препараты? Я хотел посмотреть отчетность, но в городе десятки больниц, это займет вечность, а мы с Эдом еще и ничего в этом не понимаем. Арсений прислоняется плечом к дверце шкафа и складывает руки на груди — восходящее солнце светит на него в упор, высветляя родинки и окрашивая шрамы в багровый. — Ты прав, к тому же сколько он потратил транквилизатора, несколько бутылок? Это не двадцать ящиков, в отчетах легко списать. Но неужели у врача, который этот транквилизатор продал, не появилось вопросов? Ладно, фамильяров ему не жаль, но Юнусов? — А что, его кому-то может быть жаль? — грустно усмехается Антон. — Но ты прав, я бы на его месте всполошился, всё-таки если убийцу поймают, то выйдут и на него. Я попробую уточнить, не пропадал ли резко кто-то из врачей — возможно, сбежал, пока жареным не запахло. — Или лежит где-нибудь мертвый, — пожимает Арсений плечами, — в лесу закопанный. Почерк другой, но у нас и убийца соображает. — Или полиция плохо работает. В дверь громко и с явным намеком стучат, Арсений кричит: «Еще минуту!» — а затем в секунду оказывается около Антона и впечатывается в его губы так резко, что тот отшатывается, но всё равно отвечает на поцелуй. Арсений не нежничает — он кусается, остервенело шарит языком по его рту так, что сбивается дыхание, пальцами сжимает его бока едва ли не до синяков. Его страсть искрится и жжется, и Антон бы хотел сгореть, у него даже мозг начинает плавиться, но повторный стук в дверь проясняет дымную пелену. — Минуту! — просит Антон, отрываясь от губ Арсения, но тот просто съезжает ниже и мокро целует линию челюсти, кусает подбородок. — Только минуту! — раздается по другую сторону двери голосом коротышки. — Достал, — выдыхает Арсений и, поднявшись на носочки, проводит языком по губам — но на этот раз Антон лишь чмокает его в нижнюю губу и отстраняется. — Нам пора, — бормочет он и чмокает Арсения еще раз. — Что на тебя нашло? — Я не знаю, когда нам дадут увидеться и дадут ли вообще, а если и да, то сможем ли мы друг друга коснуться… Я должен дать тебе столько магии, сколько могу. — Я… — Антон вдруг понимает, что не ощущает в себе бушующих потоков магии, как от поцелуев с Арсением раньше. — Я как будто не чувствую, что ты передаешь мне магию, ничего не меняется. — Это из-за связи. Она крепнет, и твое тело начинает воспринимать мою магию как свою собственную, это симбиоз. Но ее всё равно мало, тебе не хватит надолго. — Стой, — Антон хмурится: до него наконец доходит суть этих слов, — подожди, они же не могут запретить нам встречи, ты мой фамильяр, есть же закон. Арсений улыбается так, словно меньше всего в этом мире верит в какие-то там законы. — Наша связь стабильнее, чем раньше, но на расстоянии сможем продержаться сутки максимум, не больше, а дальше начнется синдром любовника. Если будет плохо… — он морщит нос, будто представляет раздавленного слизня, — попроси Егора помочь. Это не уберет симптомы, но облегчит. — Я не буду спать с Егором… — Спать? — Арсений вздергивает брови, но тут же зло прищуривается. — Ты охренел? Я говорил о том, чтобы подержаться за руки, максимум, если будешь корчиться в агонии, обнять. Сначала думать, потом говорить. — Так я и не собирался! — оправдывается Антон. — И это не пригодится, я приеду к тебе через несколько часов, обещаю. — Я знаю систему, тебя не пустят даже поговорить со мной. Они хотят, чтобы я чувствовал себя ненужным, будут давить на то, что ты во мне разочарован и видеть меня не хочешь, для фамильяров это же, — он кривится, — трагедия. Думаю, они будут выматывать меня, чтобы добиться признания. Это начинает пугать. Не то чтобы до этого Антон не был напуган, просто теперь приходит осознание, что всё по-настоящему. — Они не будут тебя пытать, — убеждает он, скорее себя, чем Арсения. — Не знаю. В прошлые разы меня не пытали, но с Юнусовым и Ягудиным из меня и не нужно было выбивать признание, я сразу всё рассказал, а смерть Фадеева, — он понижает голос, — была естественной, никто меня не подозревал. — Потому что не в чем, — поддерживает Антон легенду. — Знаешь, — в голосе Арсения слышится горечь, — Сергей был самым хорошим из них. Вернее не только из них, он в целом был хорошим человеком, добрым, увлеченным своим делом… Он этого не заслужил. Все остальные были ублюдками, но он… — Мы поймаем его убийцу, Арс. — Но ему это уже не поможет, — продолжает тот, не обращая внимания на «обрезанную» форму имени. — А мы даже не знаем, почему он погиб и что вообще происходит. Возможно, если бы Арсений знал о своем происхождении, он бы смог догадаться о плане убийцы — или они вместе смогли бы. Но это не минутный разговор перед арестом, когда в комнату в любой момент могут вломиться или попросту подслушать. Антон клянется себе, что как только Арсений выберется из участка, он обязательно ему всё расскажет. — Он… — «был уже старый» прозвучит ужасно и вряд ли утешит, — умер не по твоей вине. Ты ни в чем не виноват, Арс. — Если я закрыл глаза на это «Арс» один раз, то совершенно не значит, что… Его перебивает очередной стук, на который Арсений рявкает: «Да сейчас я!» и начинает застегивать рубашку. В спешке он пропускает одну пуговицу, и планка выгибается — Антон останавливает его. — Ты пуговицу пропустил, — замечает он аккуратно, беря руки Арсения в свои и осторожно опуская — они обреченно повисают вдоль тела. Время будто замедляется, секунды растягиваются, как карамель на печеных яблоках, которые они так и не попробовали на ярмарке, хотя Арсению такое вряд ли бы понравилось. Тот смотрит на него без привычного вызова и готовности грызть всем горла — в его глазах потерянность и страх неизвестности. И это заставляет Антона собраться, ободряюще улыбнуться и правильно застегнуть чужую рубашку. — Всё будет хорошо, — обещает он. Арсений качает головой. — Посмотрим, — отвечает он так, словно не верит в хороший исход. — À la guerre comme à la guerre. Антон старается держаться более оптимистично, но и такой настрой понимает, так что не спорит. *** На пути к участку он чувствует себя, как говорит Эд, дуже погано, потому что «хвостик» больше никакой не хвостик. Нехватка Арсения ощущается физически — пустотой, как отсутствие ноги, которая давно не болит, но ступить на нее всё равно хочется. Вчера, несмотря на разлуку, подобного не было. Перед уходом Антон попытался объяснить Нурлану, что нож, который к тому моменту уже был найден полицией в квартире, никак не связан с убийствами. Нурлан вроде бы принял эту версию, но сказал, что отдать нож на экспертизу всё равно придется: такие правила. Антон это понимает, всё по регламенту, но предчувствие всё равно нехорошее. Он идет пешком, чтобы встряхнуться и проветриться, и всю дорогу сжимает брошь, которая вчера так и осталась лежать в кармане сюртука. Он обнаружил ее, когда уже вышел из дома и полез за кошельком, чтобы оплатить пончик на завтрак — но, как увидел ее, пончик есть расхотелось. Обычно на нервах он жрет всё, что хотя бы издали кажется съедобным, но сейчас кусок в горло не лезет. В животе неприятно тянет. Город медленно просыпается: магазинчики открываются, люди бредут на работу, мальчишки на велосипедах грузят корзины для доставки. Со всех сторон до Антона доносится запах чая и выпечки, на редких городских деревьях и кустах щебечут птицы, рядом с каждым киоском шуршат свежие газеты. Интересно, что будет, когда журналисты узнают о новом убийстве. Статьи о смерти Юнусова были на первых полосах, но наверняка с подтекстом «так ему и надо» — Антон не читал, просто видел краем глаза. Здесь же ситуация совершенно другая. Известный ученый, создавший не один десяток заклинаний и артефактов, автор книг и научных работ, меценат — из его смерти газетчики раздуют панику. И хотя пока всё тихо, Антон заранее готовится к заголовкам «Пропавший принц приютил убийцу» или «Кровожадный хорек — фамильяр отреченного принца». Ему не хочется втягивать во всё это семью, но и маме, и тете, и даже сестре наверняка уже донесли, и если они захотят, то заткнут газетчикам не только рты, но и все остальные отверстия, причем их же газетами. В такое время в участке всегда мало людей: утренняя летучка для патрульных и участковых уже прошла, и после нее все разбежались, а следователи на смену еще не явились — и это притом, что Антон и так опоздал. Место Эда тоже пока пустует, и только Антон думает, что напарнику надо много всего рассказать, как вспоминает, что у того сегодня выходной. А еще — запланированный романтический или не очень завтрак с Егором. Что ж, было бы неплохо, если бы хоть у кого-то всё сложилось без проблем. — Белый на месте? — спрашивает Антон у Усовича — тот сидит за столом, подперев голову рукой и бессмысленным взглядом смотря в пространство. По его виду сложно определить, то ли он просто не выспался, то ли не спал в принципе и всю ночь сидел здесь же. — Нет, он так рано не приходит, — зевая, отвечает тот. — Хотя Паши тоже нет, а это уже странно. Не произошло ли, случаем, новое убийство? — Произошло, — сухо подтверждает Антон. Скрывать смысла нет, а подробности Усович спрашивать всё равно не станет — он никогда не интересуется тем, что не касается его самого или его дел. Вот и сейчас Усович лишь пожимает плечами, даже не стараясь принять сочувствующий вид, и снова переключается на невидимую точку в пространстве. Хочется бежать и что-то делать, но надо дождаться начальства, поэтому Антон глупо перебирает бумажки. Он запечатывает дело о вчерашнем студенте, просматривает другие текущие дела и даже пытается нарисовать схему всех последних убийств, но ничего не выходит. Планирование никогда не было его сильной стороной, он всегда полагался на интуицию и действовал по плану «нет никакого плана». Верил, что его ведет какой-то дух справедливости, что ли. В детстве, во время одного из путешествий, он прочел всю серию «Человека-паука», детских иллюстрированных книжек. По сюжету фамильяр, который способен превращаться в паука, проводит над собой эксперименты в попытках стать магом, но в процессе становится кем-то средним. Оставаясь в человеческой форме, он совмещает в себе паучьи способности и магию, которую сам же и синтезирует — и всё это он решает использовать для помощи людям. Это фантастика, и в жизни такое невозможно, но Антону всегда нравилась история о человеке, который, отличаясь от других, старается помочь людям. Наверное, поэтому он и захотел когда-то стать полицейским — к тому же он был уверен, что у него тоже есть что-то вроде «паучьего чутья». И сейчас, когда он находит в ящике стола копию отчета о случае вандализма в аптеке, это чутье неожиданно срабатывает. Это произошло незадолго до первого убийства. Ночью кто-то разбил витрину аптеки, но ничего не украл, и это еще тогда показалось Антону странным. Конечно, вандал мог просто испугаться и по-быстрому слинять, именно так он и думал раньше, но… Чисто логически, если уж вход свободен, имеет смысл захватить с собой хоть что-нибудь, что под руку попалось. После начала серии убийств Антон возвращался в ту аптеку и уточнял, не пропадал ли транквилизатор, но аптекарь еще в первый день провел опись: все флаконы были на месте. И хотя на бумагах всё чисто, что-то не давало ему покоя, поэтому он и сохранил эту копию. Беспокойство возникает и сейчас, и он уже собирается смотаться туда и проверить, как на широком внутреннем крыльце участка появляется Паша — Антон сначала чувствует его мрачную ауру, уже потом видит его самого. Паша проходит мимо спокойно, уверенными твердыми шагами, как и всегда, не останавливается ни на секунду, лишь жестко кивает, приказывая — это точно приказ — Антону идти за ним. И что-то в его выражении лица, в его острых чертах и холодном взгляде, пугает. Антон уважал его, когда тот еще был капитаном, видел в нем пример для подражания, надеялся когда-нибудь стать таким же. Падать в его глазах не хочется. Антон сплевывает смолу на какую-то бумажку, и, сжимая брошь в кармане, идет за Пашей в его кабинет на втором этаже — чуть не запинается о ступеньки по дороге. Наверное, именно так чувствуют себя школьники, которых ведут к директору, но такого опыта у Антона нет: его ни к кому не водили, он просто получал укоряющий взгляд матери за ужином. — Садись, — бросает Паша, заходя в кабинет. Антон неловко присаживается в кресло напротив рабочего стола — мягкое, удобное, созданное для важных переговоров с не менее важными людьми. В этом кабинете Антон был всего несколько раз, и тогда Паша не предлагал сесть: приходилось стоять, склонив голову, и выслушивать разнос. Теперь кажется, что так было даже лучше. — Сейчас главное — избежать скандала, по возможности, — говорит Паша, садясь в собственное кресло. — Поэтому я задам несколько вопросов и жду на них правдивых ответов, ясно? — Да, господин комиссар. Паша стреляет в глаза цепким, видящим насквозь взглядом, и Антон уверен: если он соврет, его раскусят, причем в прямом смысле, как сова — мышь. Хотя сова вроде мышей целиком заглатывает, и это даже более подходящая метафора. — Ты знал о том, что Арсений убийца? Или подозревал? Был с ним в сговоре? — Он не убийца! — Антон аж вскакивает на ноги, но тот же тяжелый взгляд Паши буквально усаживает его обратно. — Господин комиссар, это правда, Арсений никого не убивал, его подставили. Не знаю, зачем и почему, но… — Это меня не интересует, — отрезает Паша. — И никого это не интересует. Если твоего Арсения действительно подставили, виновника найдут. А пока ты для общего блага должен забыть про подставы и играть в дурака. Ты — глупый запутавшийся принц, который ничего не знал. Паша знает о его семье давно — он еще при поступлении Антона в участок поставил его перед фактом, что привилегий можно не ждать. За все годы службы он ни разу об этом не вспомнил, по крайней мере, вслух. — Но… — Если будут спрашивать, говори, что ты видел в своем фамильяре несчастного крысенка… — Хорька. — Да хоть бегемота, — хмурится Паша. — Запомни, что ты знать ни о чем не знал. Ты жертва. И ты понял, что тяжелая работа следователя тебе не по зубам, поэтому решил уйти, чтобы больше никто не пострадал. — Что? — глупо спрашивает Антон. — В смысле? Вы меня увольняете? — Нет, разумеется. Ты сам досрочно уходишь в отставку, с компенсацией и сохранением всех льгот. — Это… «Несправедливо» повисает в воздухе. Конечно же, это несправедливо. Антон ожидал, что у него просто заберут дело, в крайнем случае временно отстранят от работы, но об увольнении не думал. А ведь это полиция, она решает проблемы жестко и радикально. Паша смотрит на него выжидающе, словно всем своим видом говорит «надеюсь на твое благоразумие, сынок» — и желание вскочить, перевернуть стол и крикнуть «Да и пошел ты!» исчезает. Он даже в детстве бунтарством не отличался. — А если я решил, что работа следователя мне не по зубам и решил перевестись на бумажную работу, чтобы от меня была хоть какая-то польза? — предполагает он осторожно. Перебирать бумажки — не то, о чем он мечтал, но если раскроет дело и поймает убийцу, то руки ему развяжут. Никто не запретит работать в поле человеку, который собственноручно спас город от маньяка. Паша удивляется, но быстро берет себя в руки. — Копаться в отчетах? Зачем это тебе? — уточняет он. — Шастун, ты же принц. Занимайся тем, чем должны заниматься принцы: лошадей разводи, в карты играй, развлекайся с девицами — или с юношами, как тебе больше нравится. Повозился с трупами немного, почувствовал себя молодцом — и хватит. Антон крепче, до боли, сжимает брошь, но лицо старается держать. — При всем уважении, господин комиссар, — произносит он спокойно, но прямо чувствует, как с языка готово слететь какое-нибудь оскорбление, — я отреченный принц. — Паша на это хмыкает. — Я не богатенький мальчик, который развлекает себя играми в полицию. И я никогда не давал повода так думать. — Дело не в этом, а в том, что каждый должен быть на своем месте, и это — не твое место. Хочешь до конца жизни расследовать кражи кабачков? — Да, — соглашается Антон, — хочу до конца жизни расследовать кражи кабачков. Паша, явно ожидавший другого ответа, приподнимает брови, затем хмыкает. — Тогда зря я считал тебя умным. Ты достаточно взрослый, чтобы смотреть правде в глаза. Считаешь, что здесь всё у тебя получается? — Он серьезен, в его тоне нет издевки и даже снисходительности — по крайней мере, ее не больше обычного. — Все мы наблюдали за тем, как ты безуспешно расследуешь дело о фамильярах, на твой план, который я одобрил исключительно из уважения к твоей матушке, но каковы результаты? Ты один из подозреваемых в убийстве, а твой фамильяр вообще под арестом. — Арсений… — Хватит уже про Арсения. Он фамильяр, а не твоя жена. Да, все мы привязываемся к фамильярам, к собакам, кошкам, вещам, не знаю, паркам, булочным, домашним штанам. Но, поверь, если это заменить, ты удивишься, как быстро привыкнешь к новому. Он говорит проникновенно, серьезно, так, словно не пытается убедить, а искренне так считает — а Антон сидит и не может поверить, что это происходит на самом деле. У него в голове не укладывается, как можно сравнить даже питомца с домашними штанами, не говоря уже о человеке. Уважение к Паше, вернее к тому образу сильного, уверенного, целеустремленного и харизматичного мужчины, который Антон видел все эти годы, тает, и его место заменяет злость. Как же он зол, зол настолько, что его едва не трясет, и если бы не необходимость сдержаться, он бы стиснул зубы, сжал кулаки и что-нибудь от души пнул, желательно самого Пашу. Гнев кипит внутри, но он старается дышать, повторяет себе, что дело не в Паше — дело в системе, виновата бюрократия, репутация полиции, министерские задницы и тот, кто подставил Арсения, естественно. Он повторяет себе это раз, два, три, и всё под спокойным, снисходительным взглядом Паши, будто тот всё понимает и дает ему время перебеситься. Желание уйти, хлопнув дверью, нарастает с немыслимой скоростью, но Антон не может себе этого позволить. Нельзя портить отношения с полицией сейчас, пока Арсений находится в участке, пока его свобода и, возможно, жизнь висят на волоске. Поэтому он делает несколько длинных вдохов и выдохов, не скрывая своих попыток успокоиться, и настаивает: — И всё же я хотел бы остаться на бумажной работе. — Хорошо, — соглашается Паша, — но только если ты не собираешься играть в спасателей. Напоминаю, что своими действиями ты можешь навредить не только своему фамильяру, но и своей семье. — Конечно, господин комиссар. Будь Антон глупее или, может быть, лет на пять моложе, он бы уже схватил трость и, собрав остатки магии, побежал вызволять Арсения. Но ставки высоки и действовать необдуманно нельзя. — Рад, что мы друг друга поняли. Сдай трость Кате под расписку, потом с этим разберемся. — Хорошо. Но, с вашего позволения, я бы взял отгул на несколько дней. Хотел бы, понимаете, навестить маму. Паша прищуривается, словно пытаясь понять, что это: невинная правда или тонкий намек, и, видимо, поставив на второе, тяжело вздыхает. — Навести, разумеется. Ради такого даю тебе неофициальный отгул, мама — это же святое. Антон кивает и, не благодаря, встает и идет к выходу — из-за злости ему жарко и душно, а узкий воротник форменной рубашки душит еще сильнее. Ему кажется, что он вот-вот взорвется или расплавится — или, что вероятнее, расплачется, потому что вместе со злостью по телу разливается горькая, едкая, как кислота, обида. Он не заслужил этого, и Арсений тоже этого не заслужил — особенно он, неужели он пережил столько не ради счастливого конца, а чтобы бороться дальше? Чтобы стало еще хуже? Это просто несправедливо. В голове сумбур, мысли мечутся хаотично, как мухи в банке, и сердце колотится в груди под стать. Антон не может сосредоточиться, не может продумать план действий. К Позову идти слишком рано, вряд ли отчет по вскрытию готов, а если и готов, то расскажет ли Позов подробности? Ему могли запретить болтать. Надо поговорить с Егором, надо поговорить с Эдом, но они сейчас вместе и черт знает где, даже неизвестно, куда посылать голубя. С матерью тоже поговорить нужно, но позже: она всё равно не поможет, положение не даст ей вмешаться. И где, черт возьми, Белый? А дома по-прежнему идет обыск, и Антон начинает бояться, что полицейские найдут там что-то, помимо ножа. Даже если Арсений не виноват, мало ли, что они могут найти в его вещах и не так понять. Или — к Антону приходит эта мысль лишь теперь — в квартиру могут что-то подкинуть: транквилизатор, шприцы, предполагаемое орудие убийства. Насколько Антон наивный идиот, что доверился Нурлану и не остался следить за правомерностью действий? Дурак, дурак, дурак. Ему хочется ударить кого-нибудь или чтобы его кто-нибудь ударил — нужно срочно прийти в себя, но он просто сидит за рабочим столом, как идиот, не предпринимая никаких действий. Он чувствует на себе взгляды коллег: слухи в полиции разносятся с молниеносной скоростью. Через какое-то время — Антон не смотрит на часы — в участке появляется Эд. Именно появляется, потому что Антон замечает его только тогда, когда тот уже подходит к своему столу. Он выглядит спокойным и расслабленным, как и всегда, разве что обычно Антон видит его в форме, а не в гражданской одежде. — Эд? — окликает он удивленно. — Что ты здесь делаешь? Эд вытаскивает из кармана сложенный вчетверо и несколько помятый листок. — Получил приказ о временном отстранении, — равнодушно сообщает он, кажется, нисколько не переживая о случившемся. — Пришел передать Варнаве всё, что у нас есть по основному делу, то есть ни хрена. — Бля… Прости, это… Арсений… Арсений в участке, его подставили, и его первый хозяин мертв, его убили сегодня ночью, у меня сейчас обыск, а его забрали, и я… — Э, стоп, — тормозит его Эд, присаживаясь задницей на стол — прямо на дело о краже патиссонов. — Тох, я всё это знаю. Мы с Егором должны были похавать утром, я уже собирался из дома выползать, как мне прилетел голубь с запиской, что всё откладывается, потому что к Егору наши заявились. Не наши, в смысле, а хрены из первого участка. То есть Егора уже допрашивают — оперативно, но неудивительно, учитывая резонанс дела. Когда надо, полиция умеет быстро работать. — Пиздец. — Ага. А потом мне сразу ментовский голубь прикатил, хотя разве там голубь — так, куропатка облезлая. С, — он машет листком, — этим. — Прости, Эд. Тебя это вообще не должно было коснуться. — Ты совсем ебобо? — тот же спокойный тон. — Я, ваще-т, твой напарник, хоть ты об этом подзабыл. В какую ты залупу, туда и я. Так что, какой план? Это приободряет — настолько, что сердце перестает колотиться, а мысли в голове наконец начинают выстраиваться в логическую цепочку. — Плана нет, — сообщает Антон с горечью. — И не уверен, что тебе стоит в это влезать, мало ли, какой пиздой всё это обернется. Не хочу, чтобы тебя с концами вышвырнули. — Гонишь? — фыркает Эд. — Я тупой, но ты посмотри на меня, я же два в одном: и источник магии, и книга заклинаний. Кто меня уволит? А даже если уволит, не похуй ли? Пойду в какую-нибудь мастерскую амулеты клепать. Без работы не останусь. Всё-таки похуизм лучше оптимизма, и Эд этим искусством овладел в совершенстве. Антон судорожно думает, за что хвататься. Наверно, Белого искать смысла нет — тот наверняка уже в первом участке, и хотя при мысли об этом внутри ворочается привычная ревность, это успокаивает: Арсений хотя бы не один. Чужие любопытные взгляды чувствуются кожей, но когда Антон оглядывается, то видит лишь усердно работающих коллег — слишком усердно. — Так, — говорит он тише, — тогда давай я к Позову, попробую что-нибудь узнать. А ты езжай к Егору. Скорее всего, его в участок не отвозили, допрашивают дома по-быстрому. Дождись, пока наши уедут, и расспроси его. Он вчера ночью был у нас, может быть, когда возвращался, видел кого-то или что-то. — Ты думаешь, за вами слежка? — смекает Эд. — Не знаю, но всё возможно. — Понял. Но давай лучше я к Позову, а ты к Егору? Долго объяснять, но я как-то… короче, лучше бы так сделал. Идет? — Эм… — Антон удивляется, но сейчас не до разговора по душам о том, что стряслось у этих двоих. — Не уверен, что Позов тебе расскажет. Не уверен, что он и мне расскажет, но мы вроде как неплохо ладим. — Я тебя умоляю, — Эд ухмыляется, — я сам столько раз с ним дело имел. Надо просто быть тупым, и он сам всё расскажет — никогда не упустит возможность поумничать. Хотя он не умный даже, так, зануда. У Антона это вызывает сомнения: ему Позов всегда казался умным. С другой стороны, тот и правда рад блеснуть знаниями, а Эд, соединяя в себе природную простоту и умение притворяться еще более тупым, чем на самом деле, идеальный собеседник для повышения его самооценки. — Ладно. Не думаю, что они нашли что-то новое, но постарайся докопаться. — Договорились. Тогда встречаемся у меня часа через два. Ключи… — Эд хлопает себя по карманам сюртука, — а, да я вроде дверь не закрыл. Или закрыл… Не помню. У меня всё равно тащить нечего. Ты ручку дерни, если заперто, то подожди где-нибудь там, я скоро приеду. И что может пойти не так?