Компас

Погода портится за считаные минуты, стоит Антону только выйти: а он еще раздумывал, не оставить ли сюртук в участке, когда на улице такое солнце. Но солнце исчезает, небо затягивает тучами, гремит гром и начинается ливень. Впрочем, вряд ли бы Антон без сюртука ощутил холод — он даже капли на коже не ощущает, пока рыщет вокруг участка в поисках кареты, чтобы поехать к Егору. Без трости он чувствует себя странно: раньше ему казалось, что он в ней не нуждается, как не нуждается в магии как таковой, но сейчас он остро ощущает ее нехватку. Кажется, за годы службы эта палка стала неотъемлемой его частью, чем-то вроде третьей ноги. Тревожно осознавать, что даже если он захочет создать заклинание свыше его магического ресурса, то не сможет, какой бы сильной потребность ни была — никакой подстраховки. Да и тростью хоть вырубить кого-то можно, а так придется, если что, идти в драку с голыми руками. Судя по отсутствию полицейских лошадей и кареты у дома Егора, ребята из первого участка уже уехали, и это хорошо: не придется прятаться за углом и ждать. Антон поднимается по лестнице, пытаясь по дороге хоть как-то пригладить взлохмаченные влажные волосы, и стучит в знакомую дверь — та открывается почти мгновенно. Егор стоит за ней красивый и свежий, как и всегда, и лишь покрасневшие глаза намекают на то, что он не выспался. — Привет, — здоровается он, удивленно хлопая ресницами. — Я думал, это снова полиция. Они уехали минут пять назад, спрашивали про… — Знаю, я здесь по тому же поводу. — Антон убирает в сторону мокрую челку, липнущую ко лбу. — Прости, что всё так. Ты заслужил покоя и… — Нет, что ты! Антон, мне очень жаль. Я… — Он очухивается и отходит от двери. — Проходи, конечно. Я помогу, чем смогу, правда… я уже сказал полиции, что не видел вчера никого. Но если я могу помочь тебе чем-то еще… Антон заминается в проходе — если Егор никого не видел, есть ли смысл оставаться? — но всё равно переступает порог. По его опыту, свидетели почти никогда не вспоминают всё сразу, а люди Нурлана могли и не докапываться до сути: им это не нужно, так, допросили для проформы — и хватит. — Буду благодарен, если расскажешь мне всё снова. Любая информация может помочь, даже если она кажется незначительной. К тому же… Антон не успевает договорить, как его речь разбавляет громкое урчание живота. Егор кидает на него взгляд, ломается пару мгновений, видимо, считая нетактичным привлекать внимание к этому конфузу, и всё-таки предлагает: — Хочешь позавтракать? Могу сбегать в таверну за углом или сделать тебе бутерброд. Если получится включить плиту, то пожарю яичницу, вроде у меня были яйца… — Бутерброда будет достаточно. Спасибо, Егор, у меня вообще не было времени на завтрак. Всё так закрутилось. Его колет чувством вины: он собирается тут жевать бутерброды, а ведь Арсению, возможно, даже воды не принесли. Хотя, опять же, если на месте Белый, а он наверняка там, то он сделает всё возможное, чтобы с Арсением обращались хорошо. Он точно может сделать больше какого-то там офицера. Разувшись, Антон обнаруживает, что утром не надел носков и даже не заметил этого. Впрочем, сейчас это наименьшая его проблема, так что он просто шлепает босыми ногами по прохладному полу за Егором на кухню. — Кто тебя допрашивал? — Два офицера, один толстый такой, немаг, фамилию не запомнил. А второй… Чуперченко. Или Чепурченков, как-то так, блондин, маг. Но они были вежливые, хорошие парни. Не знаю, как еще их описать. Получается, это не Нурлан, не коротышка Денис и не «Саша» — запрягли еще людей. Кухня небольшая, но со столовой не объединена. Антон присаживается на табурет у стойки для резки и наблюдает за тем, как Егор открывает кладовой ящик — продуктов немного, но качественные. Антон тоже не голодает, но старается экономить и колбасу покупает попроще, да и хлеб подешевле: формовой из печи, а не магически приготовленный. — Можешь рассказать всё, что видел вчера? — В том и проблема, — говорит Егор виновато, кладя на стойку хлеб, — что я ничего не видел. Темно было, и я не особо оглядывался, побыстрее сел в первую попавшуюся карету и уехал. Не думай, что я трус, но ночью всё же страшновато, особенно когда где-то в городе бродит маньяк. Да уж, не страшно тут только Арсению, но тот вообще будто бессмертный. Антон не расспрашивает дальше: решает дождаться, пока Егор нарежет бутерброд и перестанет отвлекаться. Тот тем временем кладет на стойку большой кусок сыра, колбасу и брикет масла, а затем берет из ящика здоровенный толстый нож, едва ли не с его предплечье размером — Антон аж отшатывается. — Ой, прости. Другого нет, — сообщает Егор еще более виновато, осторожно кладя нож на стойку. — Если честно, я почти не готовлю. А чтобы бутерброды нарезать, этого хватает. — Арсений говорил, что фамильяры не готовят. — Черт, а ведь приготовленный Арсением суп так и стоит на кухне, Антон совсем про него забыл. — Ты только не размахивай этим ножом, а то страшно становится. Егор очень серьезно кивает, хотя это была шутка — Арсений бы на его месте рассмеялся и пригрозил отрезать кусок задницы, если Антон будет плохо себя вести. Хорошо, если в участке тот не скажет ничего подобного, чтобы не возникло еще больше подозрений, хотя куда уж больше. Он дожидается, пока Егор нарежет два кривых и косых, но всё равно аппетитно выглядящих, бутерброда и сделает чай, умудрившись обжечь палец о чайник. Голодный Антон съедает всё за минуту, даже не чувствуя вкуса, заливает чересчур крепким чаем, благодарит — и сразу, без паузы, еще с набитым ртом просит: — Расскажи всё, что было вчера после твоего ухода, что помнишь. Постепенно, сосредоточься на ощущениях, не спеши. — Ну… — Егор присаживается на вторую табуретку, напротив Антона через стойку, и опускает глаза. — Я вышел от тебя. Было прохладно. Я перешел улицу, там стояли две кареты, одна была запряжена обычной лошадью, с извозчиком, другая была запряжена фамильяром. Я сел во вторую, так безопаснее, к тому же извозчик первой спал. Доехал до дома, умылся, переоделся и лег спать. Это всё. — Я имел в виду более подробный рассказ. А что за фамильяр был запряжен в карету? Он не показался тебе подозрительным? — Она, это была лошадь. Нет, не показалась, просто… Не знаю, она всё время была в животной форме. Я назвал ей адрес и положил монеты в мешочек на сбруе, всё как обычно. Она меня отвезла, я попрощался. Сомнительно, что это фамильяр, которого они ищут, но Антон делает мысленную пометку найти список всех, кто занимается извозом в их районе. Они могли что-то видеть: когда тащишь на себе карету, делать особенно нечего, приходится смотреть по сторонам. Еще бы понять, как запросить список так, чтобы не привлечь внимание коллег к себе, особенно внимание Паши. Может быть, стоит попросить Белого этим заняться, у того больше возможностей. — Ты видел кого-нибудь еще? Прохожих? Каких-нибудь бродяг? — Только извозчика, но он спал, как я уже сказал. Было очень поздно, в такое время обычно на улице никого нет. Хотя… — Егор хмурится, — кажется… это не точно, но вроде бы… Он замолкает, а Антон весь вытягивается от напряжения. — Что? Вспомнил кого-то? — Да, я вспомнил, что видел собаку. Она сидела в конце дома и смотрела прямо на меня, и я… мне стало немного жутко, я собак вообще не люблю. Но она была далеко, слишком далеко, чтобы понять, фамильяр это или обычное животное. — Как выглядела собака? Какой породы? — Я не рассмотрел, она была в тени. Помню ее светящиеся глаза. И она была большой, это точно. В голове всплывает, что Бебур — тоже большая собака. — Случайно не овчарка? — предполагает Антон напряженно. — Постарайся вспомнить, пожалуйста, это важно. — Я не… — Егор становится совсем несчастным. — Я не разглядел ее. Побоялся, что она бешеная и может на меня накинуться, так что поспешил на другую сторону улицы. Не может быть, чтобы убийцей был Бебур — нет, это просто абсурд. Но вполне возможно, что Белый послал его, чтобы присматривать за Арсением, этот расклад более вероятен. В таком случае Бебур — еще один свидетель. Антон отыскивает глазами часы: с их договоренности с Эдом прошло всего полчаса, а значит до назначенной встречи он еще успеет в первый участок. Даже если Белый не там, это повод всё-таки увидеть Арсения поскорее и убедиться, что тот в порядке. Он вскакивает с табурета и уже делает шаг к двери, как вспоминает о правилах приличия и поворачивается обратно к Егору. — Егор, прости, мне пора бежать. Спасибо за то, что рассказал, и за бутерброды. И за чай. — А… — Егор кажется расстроенным, но он тут же мягко улыбается. — Конечно. Удачи. Если будет время, может быть, зайдешь вечером на ужин? Обещаю нормальную еду. — Я не уверен. Спасибо за приглашение, но дел много. Арсений в участке, и если его не освободят к вечеру, скорее всего, я останусь с ним там. Не хочу, чтобы он был один. — Да, разумеется, я понимаю, глупо было это предлагать. Я просто хотел поговорить… насчет Эда. Но это может подождать, это неважно. Как-нибудь потом. Как же он одинок. Антону совестливо, что он не может остаться и выслушать его сейчас, но разговоры о любовных перипетиях могут подождать — Арсению в камере хуже. — Я постараюсь. Если Арсения освободят, то обязательно зайду, ладно? Мягкая улыбка растягивается в широкую, счастливую. — Буду рад. И, если что, бери Арсения с собой. Ты, наверное, заметил, что мы не очень хорошо ладим, — о, Антон заметил, — но он твой фамильяр, так что я рад и ему. — Спасибо. — Антон снова делает шаг к выходу, но опять оборачивается: — И, пожалуйста, не называй его моим фамильяром. Арсений не мой фамильяр, он мой парень, это звучит правильнее. — Я… — Егор растерянно моргает. — Хорошо. Как скажешь. *** Дождь заканчивается так же быстро, как и начался, поэтому до первого участка Антон едет в открытой карете. Это решение оказывается ошибочным, потому что журналисты замечают его раньше, чем он их, и стоит кому-то одному рвануть к нему, как это подхватывают все. Он не успевает выйти из кареты, как его в одно мгновение окружает скрип ручек, шорох карандашей и вспышки камер, в лицо лезут амулеты слуховой памяти, а со всех сторон доносится «Антон…», «а правда, что…», «вы на самом деле…», «что вы думаете…», и слово «принц» сыплется, как конфетти. С таким он уже сталкивался в детстве, но если тогда вокруг него была охрана, готовая отшвырнуть всех магическим выбросом, то сейчас он один. — Без комментариев, — бросает Антон, выходя из кареты на крыльцо участка, и ему приходится буквально прорезать собой толпу. — Вы знали, что ваш фамильяр убийца? Он не разбирает говорившего — людей слишком много, вспышки ослепляют, фотоаппараты трещат от избытка магии вокруг, пахнет жженым. — Помните о презумпции невиновности, — говорит Антон, с трудом поднимаясь по ступенькам и еле сдерживаясь, чтобы не начать расталкивать всех локтями. Кажется, он наступает кому-то на ногу, но и его кто-то пихает в бок. — Человек невиновен, пока не доказано обратное. — Это заявление? — Это Кодекс. Какой-то темноволосый парень, лица которого не различить из-за вспышек и яркого солнца, загораживает ему вход в участок. Антон, не выдержав, магией отталкивает его в сторону и дергает ручку, но дверь не поддается. Через небольшое мутное стекло он видит, что внутри кто-то есть — видимо, полицейские заперлись от журналистов. Антон стучит костяшками по стеклу, пока дежурный не обращает на него внимание и не приоткрывает дверь — приходится буквально втиснуться в щель. Чувствует он себя так, словно его пропустило через мясорубку, а в глазах до сих пор белые пятна от вспышек. — Здравия желаю, офицер, — бросает ему дежурный таким тоном, что никакого пожелания здравия в нем не чувствуется — скорее наоборот. Очевидно, он знает, что весь этот цирк снаружи собрался в том числе из-за Антона. — Служу короне, — отвечает Антон как можно дружелюбнее, но дежурный не только не смягчается, но даже морщится. По огромному зданию шаги Антона раздаются эхом, что в тишине напрягает еще сильнее. Полицейские, находящиеся в общем помещении, через которое он проходит, провожают его взглядами. Кто-то смотрит со страхом, другие — с отвращением, третьи — с завистью. Кто не смотрит, выражает эмоции всем своим видом, равнодушным не остается никто. Раньше Антон был «своим», обычным рядовым офицером без серьезных заслуг и провалов, теперь же особенный, причем не в лучшем смысле. Он идет сразу в кабинет Нурлана, на ходу прокручивая в голове ответы на возможные вопросы: «я имею право…», «по закону…», «ты должен…». Хотя в глубине души он понимает, что закон здесь не властен и никто ему ничего не должен. Не успевает он постучать в дверь кабинета, как та сама медленно открывается, являя Антону вид хмурого Нурлана. Тот сидит за своим столом и в упор смотрит на Антона, так и замершего в проеме. — И какого хрена ты не сказал, что ты принц? — Потому что это не так, я отрекся. — Антон заходит и закрывает за собой дверь — дерево еще немного жжет после магического влияния. — И какое это имеет значение? Закон одинаков для всех. Нурлан смотрит на него не так, как обычно — как на полудурка, — а как на круглого идиота. — А у меня дома живет дракон, который греет меня по ночам и готовит мне завтрак по утрам. — Уверен, твоя жена симпатичнее, — вправляет Антон. — Как прошел обыск? Несмотря на бодрый тон, сердце его сжимается от страха, что обыск всё-таки увенчался успехом, однако Нурлан лишь поджимает губы. — Нашел твою коллекцию трусов в горох, — сообщает он мрачно. — И твоя хозяйка очень милая дама, дала мне с собой, — он указывает взглядом на бумажный пакет на своем столе, — печенье с изюмом. Ненавижу изюм. Выглядит он так, словно ненавидит не только изюм, но и вообще жизнь, во всех ее аспектах. — Я хочу видеть Арсения. — Спасибо, что поделился своими желаниями. А я хочу коллекционный держатель сферы для трости, но до Нового года еще далеко. — Я серьезно. Я его хозяин и имею право его видеть. И не только видеть, по закону ты не можешь запрещать нам контакт. — Могу, учитывая некоторые обстоятельства. Напоминаю, он завязан в деле об убийстве. — Ему предъявили обвинение? — Пока нет, — вздыхает Нурлан. — Но завтра предъявят. Хотя я не должен тебе это говорить. — И на чем оно основано? — хмурится Антон. — На шерсти? — На шерсти, мотиве и отсутствии алиби. Ты вообще знаешь, что когда-то он проходил курс по оказанию первой помощи? В воспитательном доме? Там, между прочим, и про лекарства есть: как рассчитать дозу, как сделать укол. Что ж, теперь Антон об этом знает. — Разве его не все фамильяры проходят? — Не все. И не все получают по нему «отлично». Арсений хорошо разбирается в препаратах, ему не составило бы труда провернуть всё это… — Нурлан снова вздыхает и трет пальцами переносицу, продолжает устало: — Думаешь, мы все тут в восторге, что единственный подозреваемый — это фамильяр принца? Да мы в ахуе. И если у тебя есть, что мне дать, то дай это. Что угодно. Любую, блядь, зацепку, Шастун. — Я знаю только то, что это не Арсений. — И ты предлагаешь мне апеллировать этим? «Шастун сказал, что это не Арсений, так что отпускаем»? — Но нельзя же обвинять его на основе косвенных улик. — Это не я решаю, это решит суд. — Подожди… — Антон вспоминает, как вообще проходят такие дела. — Ты хочешь сказать, что до суда его не выпустят? Но до него могут пройти недели, месяцы! И всё это время он будет сидеть здесь, в участке? Нурлан качает головой, и по его виду — искренне сочувствующему — становится понятно, что всё еще хуже. — Нет, он проведет это время в СИЗО. — Но… СИЗО для фамильяров нет. Значит он будет находиться среди магов? В практически тюрьме? Ты представляешь, что там сделают с фамильяром? Его же просто… — Мне жаль. Через какое-то время, возможно, назначат залог, заплатишь — его отпустят до суда. Когда фамильяры находятся под следствием, залог для хозяина назначается часто, но не всегда. Учитывая размах дела, в котором замешан Арсений, залог, если его в принципе установят, будет неподъемным. А даже если Антон где-то найдет столько денег, то процедура займет как минимум несколько дней — за это время в СИЗО Арсений пойдет по рукам. И времени, чтобы что-то сделать, практически нет. Антону нечего сказать. То есть слов много, но все они — сплошные оскорбления, но и их выговорить не получается, потому что в горле ком. Утром ему казалось, что он в отчаянии, но настоящее отчаяние он чувствует только теперь. — Кажется, у Арсения был насморк, когда я видел его час назад, — каким-то странным тоном произносит Нурлан. — Сейчас, наверное, совсем поплохело. С такой погодой неудивительно: то дождь, то холод, то жара. Еще более паршиво: Арсению и так плохо, а с болезнью будет вообще невыносимо. Хотя утром тот не выглядел больным… Он и не болен, понимает Антон. Если задержанный жалуется на плохое самочувствие, до перевода в СИЗО ему обязаны выделить врача и подтвердить, что болезнь не заразна и не опасна. Но для полиции это может обернуться плохо: маячит возможность иска об опасных для здоровья условиях задержания. — Я бы поцеловал тебя, — выдыхает Антон, — если бы не боялся, что меня вырвет. — Тогда вырвет нас обоих. И я делаю это не для тебя, а потому что мне потом не нужны во всех газетах статьи о том, как фамильяр принца трагически погиб по вине полиции. Так что найди деньги для залога, тысяч пятьдесят, не меньше. — Пятьдесят тысяч кун? — уточняет Антон с облегчением: сумма приличная, но столько он наскребет. — Пятьдесят тысяч злотых, — поправляет Нурлан. — Это дело о серийных убийствах. Ты сам знаешь, что залог назначается в зависимости от риска. — Где я найду такие деньги? Это… — Часть суммы у него есть: прибыль с родового поместья крошечная, но копилась годы. И всё же этого недостаточно. Можно попробовать выставить на продажу само поместье и получить хотя бы первый взнос, но он ни за что не успеет за пару дней. — Это невозможно. — Ты же принц. Возьми деньги у ее высочества. Это залог — если Арсений ничего не натворит, то ты всё вернешь. Просить деньги у принцессы нельзя: если об этом кто-то узнает, а об этом точно кто-нибудь узнает, то пойдут слухи, что корона защищает преступников. Члены королевской семьи вообще не должны вмешиваться в судебные процессы, не считая крайних случаев: слишком опасно для репутации. — Я не могу взять у нее деньги. — Тогда возьми у какого-нибудь аристократа, у тебя что, богатых друзей не осталось? Не знаю, это не моя проблема, мне надо расследовать эти убийства, а не искать для тебя деньги на залог. У Антона нет ни одной мысли, где можно быстро найти такую сумму. Банк ссуду на залог ему ни за что не даст, а богатых друзей у него нет и не было никогда. Только знакомые, но никто не окажет ему такую услугу, как минимум из-за страха влететь в скандал. — Я постараюсь, — неуверенно говорит Антон. — А сейчас можно мне его увидеть? Хотя бы просто увидеть, я не прошу о большем. — Я тебе и этого дать не могу, — пожимает Нурлан плечами и, видя недовольство Антона, поясняет: — Это не я решаю. Дело забрал себе Абрамов, теперь он всем руководит. Это наихудший расклад: капитан Абрамов, хоть со стороны и кажется милейшим человеком, по слухам первоклассная скотина. Если у Нурлана всё-таки есть сердце, пусть и сделанное из цельного камня, то у Абрамова его вообще нет. — Но капитан не может брать дела. — Не «не может», а «обычно не берет», но для этого случая он сделал исключение. Так что здесь я ничего не могу сделать, даже если бы захотел. Он принимает абсолютно все решения. — Я хочу с ним поговорить. Теперь «круглый идиот» во взгляде Нурлана меняется на заоблачное по идиотизму значение, у которого и словесного описания не существует. — Ты представляешь, куда он тебя пошлет? — И что я теряю? — Хотел бы я сказать, что самоуважение, но в твоем случае, действительно, ничего. Его кабинет выше по лестнице, но пока он на допросе, так что тебе придется подождать. То есть пока Антон сидит здесь, где-то совсем рядом Абрамов допрашивает Арсения — и неизвестно, какими способами. — Я подожду. Кстати, — вспоминает он, — а Белый здесь? — Уже нет. Был утром, пытался всех строить, но давно ушел. А что? Что ж, видимо, они разминулись. Хотя если он ушел «давно», то куда он поехал, если не в свой участок? *** Странно понимать, что Арсений находится так близко и так невозможно далеко, и Антон проводит наедине с этой мыслью всё время ожидания. Срок встречи с Эдом наступил, и тот наверняка задается вопросом, где пропадает его на данный момент бывший напарник, но отлучаться на крышу к голубятне, чтобы отправить весточку, Антон не рискует — вдруг пропустит приход Абрамова. Когда тот всё-таки появляется в дальнем конце коридора, по лицу его невозможно прочитать, как прошел допрос. Абрамов выглядит спокойно и безобидно, как щекастый младенец, которого он внешне, собственно, и напоминает. — Капитан! — восклицает Антон, вскакивая со скамейки у кабинета, и тут же понимает, что на эмоциях растерял все нормы служебного приветствия. — О, здравствуйте, ваше высочество, — елейным, хотя и без присущего этому обращению поклона, отвечает Абрамов. — Я, конечно же, ожидал вас видеть. — Я не высочество, капитан. Просто офицер, офицер Шастун. — Регламент обязывает обращаться по высшему статусу, вам ли не знать, — говорит Абрамов с такой дружелюбной улыбкой, что Антон, только недавно успокоившийся, опять начинает раздражаться. — По официальному статусу. Я больше не «высочество», я отрекся много лет назад. — Реестр говорит об обратном. Это вводит в ступор, и, пока Абрамов открывает перед ним дверь кабинета, Антон стоит и глупо хлопает глазами. Он не вникал в собственные документы после отречения, этим занималась корона — может ли быть, что его не выписали из семьи и наследников престола в частности? Просто благодушно позволили сменить фамилию? Крайне маловероятно. — Проходите, ваше высочество, — приглашает его Абрамов, выводя из оцепенения. Ладно, с этим можно разобраться позже, подождет. Антон заходит в кабинет, гораздо более роскошный, чем у Белого, несмотря на тот же чин. Комната больше, мебель дороже, да и одни лишь старинные коллекционные фолианты на полках говорят о многом — в дворцовой библиотеке такие же. И кресло, в которое Антон садится, в разы мягче, чем любое в третьем участке. — Я хотел бы видеть Арсения, — заявляет он твердо. — Он мой фамильяр, по закону вы должны… — он запинается, поняв, что формулировка не самая удачная, — мне должны предоставить с ним контакт по первому требованию. — Конечно, — участливо кивает Абрамов, садясь за стол. — Я тоже обладатель фамильяра, — он открывает ящик, — и понимаю вас, как никто другой. Вот, — он кладет перед Антоном исписанный текстом лист бумаги, — заполните, пожалуйста. Неужели всё было так легко? Антон двигает к себе лист и читает штампованный магией текст: «Я, ______________, ввиду сложившихся обстоятельств, прошу временно предоставить мне фамильяра в качестве замены ______________ (номер реестра _____), рангом магии не менее…». — Что это? — цедит он сквозь зубы. — Заявление на замену фамильяра, — поясняет Абрамов с улыбкой. — Полиция предоставит вам лучшего фамильяра из имеющихся в штате. К сожалению, провести ритуал с ним не представляется возможным, но для поддержания уровня магии этого будет достаточно, я вас уверяю. Антон закипает со скоростью извергающегося вулкана, и лишь остатки самообладания не позволяют ему смять бланк заявления, чтобы после засунуть Абрамову за пухлую щеку. Он злится так сильно, что чувствует, как и без того небольшие запасы магии испаряются через кожу: для ее сохранения нужны гармония и спокойствие. — Мне не нужен другой фамильяр. — Что ж, в таком случае я бессилен. К сожалению, так уж сложились обстоятельства, что пока мы обязаны ограничить внешние контакты заключенного. — Задержанного, — поправляет Антон, чувствуя, как гнев бурлит не только внутри, но и печет щеки снаружи, — он всего лишь задержан до выяснения обстоятельств. — Да, разумеется, простите мне эту оговорку. Раз вы отказываетесь от замены, могу ли я еще чем-то вам помочь? — Дайте мне его увидеть. На пять минут, просто поговорить, пусть через решетку. Вам ничего не стоит это сделать. — Могу ли я надеяться, что эта встреча подтолкнет Арсения подписать признание? Кто, как не хозяин, сможет объяснить ему, что будет лучше для него же. — Он не виновен. — Что ж, будем надеяться на появление улик, которые это докажут. — Они не появятся, если их не искать. — Вы по своему опыту знаете, что порой поиск улик не приносит результата. Я верно осведомлен, вы в своем самом крупном деле не продвинулись даже до подозреваемых? Как говорится, наша служба и опасна, и трудна, но в основном трудна. Антон может пойти с козырей и давить на то, что он принц и пойти ему навстречу не только полезно, но и необходимо. Сделать это ему не позволяют злость, гордость и возможные последствия: он совершенно в этом всём не разбирается и не знает, кому подчиняется Абрамов и какие у того связи. С другой стороны, если ему не дадут увидеть Арсения завтра, придется использовать и этот прием — там уже не до последствий и тем более не до гордости. — Спасибо за уделенное время, — неискренне благодарит Антон, поднимаясь с кресла. — Не за что, ваше высочество. И, кстати, не будете ли вы так любезны посетить нас завтра, скажем, около десяти утра? — Зачем? — Для стандартного допроса. Ничего особенного, так, обычная формальность. Антон успел забыть, что он и сам проходит то ли свидетелем, то ли подозреваемым, и удивительно, как полиция не взялась за него раньше. Наверное, хотят, чтобы он был на нервах от усталости и недостатка магии без фамильяра — спустя сутки разлуки его состояние будет уже ощутимо подорвано. Ему хочется ехидно улыбнуться и бросить что-нибудь едкое, как сделал бы (и наверняка сделал сегодня) Арсений, но Антон так не умеет, поэтому просто хмуро кивает и уходит. *** Два часа до назначенной встречи давно истекли, но Антон всё равно сначала забегает в голубятню и отправляет Белому записку «Надо поговорить. Антон Ш.», а уже потом отправляется к Эду. Он хочет отправить письмо и матери, но, во-первых, он и так потратил на зачарование от дождя первого голубя половину оставшейся магии, а, во-вторых, он всё равно не знает, что писать. Забывшись, он выходит не через черный ход, а через главный — и опять натыкается на журналистов, которые идут за ним, несмотря на опять разверзнувшийся ливень, пока он не садится на лошадь. В шуме дождя и общем гоготе он даже не различает вопросов, поэтому равнодушно повторяет: «Без комментариев, без комментариев». Ехать верхом в ливень неудобно и попросту неприятно, но найти карету, особенно в центре города у первого участка, гораздо тяжелее, а в непогоду почти невозможно. Можно было бы подождать общественный дилижанс на остановке, но журналисты успели бы съесть его живьем. Впрочем, те караулят его и у дома Эда, но уже не в таком количестве. К тому же Антон, уже готовый морально и физически, пробивается через них, как горячий нож через масло — раздражающее, не замолкающее масло, которое задает одни и те же вопросы. У него возникает мысль, а не поговорить с кем-нибудь из них открыто, рассказать всё как есть, но он отбрасывает ее сразу: на его памяти подобное никогда не заканчивалось хорошо. Если и давать интервью, то кому-то из «своих», кто находится на коротком поводке у короны. Эд живет в двухэтажном доме, который проще снести, чем отремонтировать — настолько плохо его состояние. Зимой здесь невыносимо холодно из-за трещин в стенах, а летом невыносимо жарко из-за металлической крыши. Ступени рассыпаются прямо под ногами, при дожде вода неизменно просачивается во все щели, не оставляя в квартире сухого места, а трубы в таком плохом состоянии, что жители не рискуют пускать по ним газ и пользуются небольшими баллонами. Условия ужасны, но Эд здесь не потому, что не может позволить лучшего — его зарплата не так уж плоха. Просто, по его же словам, эта квартира во всём его устраивает. Наверное, после жизни в лесах это неудивительно. Антон на пробу дергает дверь, и та оказывается незапертой. Не разуваясь, потому что сохранять чистоту здесь бессмысленно, он через узкий коридор проходит в единственную комнату. Эд сидит на разложенном диване, который сложить и невозможно, потому что механизм давно сломался, и что-то читает. — Привет, — здоровается Антон негромко, боясь напугать Эда, но тот даже не вздрагивает. — Привет, — откликается тот, не отрываясь от книги, и лишь потом закрывает ее — на потрепанной мягкой обложке написано «Новолуние». — Ты что, «Сумерки» читаешь? — Ага, пытаюсь найти, типа, общие темы с одной мисс каприз, — вздыхает он. — «Гарри Поттера» уже прочел, прикольно, мне понравилось. А это, — он указывает на книгу, — совсем для девчонок, но читать можно. Не понимаю, правда, любви к Эдварду. Кому охота встречаться с чуваком, который хочет тебя сожрать? Я бы выбрал Джейкоба, он же лучше, это дураку понятно. Антон пожимает плечами. — Я не читал, — признается он. — Но Джейкоб же вроде фамильяр? Он в любом случае проигрывает магу… — на полуслове Антон понимает, как это звучит, и добавляет: — имею в виду читателей. Маги выберут мага, фамильяры — тоже… А что за мисс каприз и зачем тебе нужны общие темы с ней? — Это… бля, давай потом. — Согласен, — кивает Антон: как бы он ни хотел узнать подробности, сейчас не до этого. — Позов что-нибудь рассказал? — Лучше. — Эд лезет в нагрудный карман, — Он оставил черновую запись отчета на столе и вышел налить чаю. Я намек понял и сделал копию. Он вытаскивает сложенный листок бумаги и протягивает Антону, тот разворачивает его так быстро, что едва не рвет. Еле разбирая написанное врачебным почерком, он пробегает глазами по кривым строчкам — и не сдерживает разочарованного выдоха: снова тот же транквилизатор в предположительно такой же дозе и никаких улик, кроме шерсти. Но теперь становится очевидно, что убийца либо тот же, что и в деле с фамильярами, либо его подражатель, потому что на этот раз горло разрезано — отчет подтверждает слова Нурлана. Однако, в отличие от фамильяров, Попов остался одетым, к тому же его никто не похищал, и это вызывает недоумение. Если убийца один, почему он перестал похищать? Почему больше не раздевает? И почему тело Юнусова было истыкано ножом, словно в приступе ненависти? Это показуха, чтобы запутать, или искренние эмоции? Может ли убийца быть его бывшим «подопечным», а тот, кто им управляет, клиентом? — Ты можешь достать список всех фамильяров из борделя Юнусова? И где их содержат? — Меня же отстранили. Могу попросить кого-то из наших, но зачем? Ты думаешь, что это кто-то из шлюх? — Может быть. Что если фамильяр долго работал шлюхой, совсем отчаялся, но появился клиент, который запудрил ему мозги? «Ты мой, я тебя люблю, убей ради меня парочку фамильяров»? А потом всё вышло из-под контроля, и он заколол Юнусова, чтобы тот не мешал его счастью? — Допустим, — Эд встает с дивана и делает шаг в сторону «кухни» — другого конца комнаты, — но какой резон магу убивать фамильяров? И Попова? — И подставлять Арсения… — заканчивает Антон. — Этого я тоже не понимаю, не складывается. Допустим, фамильяры вообще ни при чем, вдруг он так тренировался? Смотрел, как будут раскрываться убийства, найдут ли улики? Проверял систему? Поэтому между фамильярами и нет связи: он убивал тех, кто под руку подвернется. Эд берет с хлипкой полки две кружки и переставляет их поближе к маленькой плите, соединенной с газовым баллоном: эта конструкция даже на вид небезопасна. — А похищать зачем? Антон бы предположил, что маг просто пользовался возможностью и насиловал их, чтобы восполнить магию — но следов насилия нет. И хотя при должном образовании физические следы можно убрать с помощью заклинаний, магический след всё равно бы остался, и Позов его точно бы выявил. Хотя… — А ведь это может быть не мужчина, — вдруг понимает Антон. — Почему я даже не предположил, что это ведьма? — Кто? — Эд, уже взявшийся за бутыль с водой, поворачивается к Антону. — Человек, который приказывал фамильяру убивать других фамильяров. Эд так и замирает с поднятой бровью и бутылем в руках. — Убийца фамильяр? И ему кто-то приказывает? Ты это откуда взял? Антон ощущает укол вины: он слишком давно не делится с напарником догадками. Поэтому, прежде чем продолжить мозговой штурм, он садится на хлипкий диван и за кружкой отвратительного даже на его непритязательный вкус чая рассказывает Эду все события последних дней. Вернее, не столько события, сколько мысли и идеи — как свои, так и Арсения. Не рассказывает он только о тайне происхождения Арсения, и не потому что не доверяет, а потому что если уж кому и рассказывать, то сначала самому Арсению. Эд слушает внимательно, не перебивая и лишь изредка прихлебывая из кружки. На некоторых моментах он хмурится, на других — поднимает брови, а после завершения рассказа остается молчать с задумчивым видом. И пока он так молчит, Антон мысленно просит, чтобы тот не просто пытался переварить информацию, а уже рассматривал какую-нибудь версию. В его случае возможно что угодно: с таким лицом он вполне может размышлять и о том, что на ужин неплохо бы навернуть вареной картошки. — Смотри, — говорит тот наконец после паузы, подтягивая к себе с подоконника листы бумаги — карандаш с них скатывается и падает на пол, его поднимает Антон и передает Эду. — Спасибо. Давай, как нас учили в академии. Что самое главное в деле? — Мотив, — выдает Антон заученно. — Именно. А какой мотив, — Эд рисует два неровных кружка: в одном пишет «Ф», в другом — «М», — у этих двоих подставлять Арсения? — Не думаю, что у фамильяра есть какая-то цель, он просто служит своему хозяину — или тому, кого считает хозяином. Смотреть надо на мотив, — Антон тыкает пальцем в круг «М», — мага. — И какой у него мотив? — Не знаю. Я же говорил: может, кто-то хочет через меня подставить корону, подорвать доверие к монархии, создать скандал. — Тох, когда он начал мочить фамильяров, он еще не знал, что это дело в итоге перейдет к тебе. Думаешь, он к гадалке сходил? Антон поджимает губы: предсказать будущее, разумеется, нельзя. Хотя Эд как-то рассказывал, что в общинах, где практикуют темную магию, делают и не такое. — Нет, но что если… — Антон судорожно перебирает варианты в голове, — что если сначала он убивал в свое удовольствие, просто потому что ему это нравится. А затем решил воспользоваться случаем и заодно подорвать монархию… — Он видит скептичное выражение лица Эда и подтверждает: — Согласен, глупо. — Есть варианты проще. И если хотели добраться до тебя, так бы и делали, не через Арсения. Не рычи на меня, но кому он вообще сдался? Шо толку, что его посадят? Народ потолкует об этом два дня, пожалеет его хозяина, дурачка Антона, и забудет. Эд прав. Из-за того, что он прямой, как палка, обычно он ищет самые простые пути — а простые пути, как правило, самые верные. Антона вечно заносит, и он накручивает сюжеты похлеще, чем в детективах. — Тогда что? — Мне кажется, шо убийцы разные. Хрена ли бы он тогда так резко поменял почерк? Из общего — только транк и перерезанное горло у Попова. — Но откуда бы он узнал про транквилизатор? Об этом не писали в газетах. И убийства фамильяров прекратились. — Так это пока. Наверное, он затихарился где-нибудь, а насчет транка… Хуй знает, совпадение? — спрашивает он в воздух и тут же качает головой. — Ты прав, не клеится. Может, он из своих? Или из ближнего круга? Не мент, но знакомые есть, выведал. — Всё еще нет мотива, — напоминает Антон. — У меня три варианта, но два тебе не понравятся. — Начни с того, который мне понравится. — Ладно: связи нет. Ни Арсений, ни ты ни при чем, это тупо совпадение, а шерсть — случайность или подстава от наших, чтобы дело закрыть. Юнусова пришить могли конкуренты или, как ты сам сказал, кто-то из его же фамильяров, у кого нервы послабее были. Попова — из-за его работы. Над чем он работал последнее время? Антон даже не думал — вернее, не думал об этом подумать. — Я не знаю. — Надо узнать. Шо если его работа кому-то мешала, и его убрали по-тихому? Пока он не доделал. — То есть ты думаешь, что его смерть со смертью Юнусова не связана? — уточняет Антон, и что-то внутри этому противится: может быть, он просто хочет, чтобы всё легло в ровную линеечку. — Например, если он работал над каким-нибудь заклинанием, с которым можно магию получить без секса? Или когда вообще фамильяр не нужен. Это сильно ударило бы по сутенерам. — Или так, — соглашается Эд, но видно, что для галочки — сам тоже не верит. — Какие еще два варианта? — Я предупредил, шо они тебе не понравятся, Тох. Но давай посмотрим правде в глаза: твой Арсений клевый, я не спорю, но тип он мутный. Его подставляют не из-за тебя или там короны, а из-за него самого. Хотя тут хрен знает, потому что зачем? Если бы он что-то знал, проще было бы пришить. Антон вспоминает, как Арсений ходил каждую ночь куда-то погулять, и в голову закрадываются подозрения. Вернее, не то чтобы закрадываются — они давно там были. Раньше он отбрасывал вероятность, что убийца Арсений, не рассматривал ее всерьез, но что если он и не убийца? Вдруг он просто знаком с убийцей? Спит с ним? Это Белый? — Тох? — зовет Эд. — У тебя такое лицо сделалось, шо я аж пересрал. — Извини, — Антон трет лицо ладонями, словно пытаясь стереть с него выражение, которое так напрягло Эда, — просто мысли. Арсений… он правда, как ты сказал, «мутный». И у меня постоянно чувство, что он что-то не договаривает. Не знаю, это моя привычка всех подозревать или на самом деле что-то не так? — Чутье редко тебя подводит. — В том и дело, что никакого чутья нет. И ты не видел его лицо, когда он смотрел на труп Юнусова, там было… удивление, помимо прочего. И утром сегодня, когда Нурлан сказал про Попова, он выглядел шокированным. Если бы он знал, что их убьют, то отреагировал бы по-другому. — Он мог и не знать. Или знать, но всё равно не верить, что это случится. Хотя я слабо прикидываю, в чем смысл этих убийств, разве что он не встречается с каким-нибудь психопатом, который мочит всех, кто когда-нибудь к нему прикоснулся. Антон хочет сказать, что Арсений не спал ни с Юнусовым, ни с Поповым, но потом понимает: это значения не имеет. Самого факта, что Арсений был их фамильяром, может быть уже достаточно. На ум опять приходит Белый, но что-то не верится, что он мог быть убийцей, хотя слова Егора о вчерашней собаке всё еще звучат в голове. — А какой третий вариант? — Что их убил Арсений. — Нет. Эд пожимает плечами. — Если ты так говоришь, значит так и есть. Да и не похож Арсений на идиота, чтобы шерсть свою разбрасывать направо и налево, даже я бы так не прокололся. — Дело не только в этом: вчера он готов был дать клятву крови, что он в этом всём не замешан. — Клятва крови — это серьезно. — Но даже ее можно обойти. Или Арсений на самом деле не в курсе и даже не догадывается, что происходит, но возможно ли это. Если бы у него действительно был властный ревнивый любовник, тому не составило бы труда взять немного шерсти. Причем что в первый раз, что во второй, и никакой случайности вроде принесенной Антоном или Арсением шерстинки на одежде не было. Антон смотрит на два круга, нарисованных на бумаге. — А кто тогда фамильяров убивает? — спрашивает он больше у самого себя, чем у Эда. — Да если б я знал. Эд кидает карандаш поверх листов, хотя Антон думал, что его ждет рисование схем — куда там. Стыдно, но на данный момент его мало волнует убийца фамильяров, если только это не тот же человек, из-за которого Арсений сидит за решеткой. И хотя он давно должен был поймать этого убийцу, хотя это его работа и его долг, спасти Арсения от тюрьмы для него первостепенная задача. Так быть не должно, Антон ведь присягу давал, хотя теперь даже текст ее не вспомнит. Он считал себя лучше. Может быть, Паша прав, и ему действительно не место в полиции. Поигрался, проигрался — и хватит. — Да не ссы, — успокаивает Эд, кладя руку ему на колено, легко похлопывает. — Придумаем что-нибудь. Так он говорит всегда, и Антон столько раз слышал подобные фразы, что они уже не воодушевляют: бывали случаи, когда после них ничего они не придумывали. Может, если бы это относилось к делу о пропаже патиссонов, печали бы не было, но речь об убийствах. Они нечасто расследовали убийства, но те дела всегда были простыми: убийцей оказывался муж, сосед или торговый партнер. И хотя после каждого Антон долго отходил, пытаясь свыкнуться с жестокостью мира, виновник хотя бы был наказан — какая-никакая справедливость. — Как у тебя не опускаются руки? — Я их не поднимаю, — фыркает Эд. — Не в том смысле, что я работаю хуй знает как, хотя и такое бывает, просто я не беру на себя много. Это не ты убиваешь людей, грабишь их, насилуешь, пичкаешь дурью или еще чем-то, и все эти жертвы — не твоя вина. Если ты арестовал виновного, это уже победа. Победа, а не «обычный день из жизни Антона Шастуна», шаришь? — Это моя работа, а не победа. Я должен это делать. Эд смотрит на него, как старец на глупого юнца, который запивает селедку молоком и не думает о последствиях, поэтому Антон решает сменить русло разговора: — Я должен где-то найти пятьдесят тысяч. — Кун? — Злотых. Эд присвистывает. — Это для залога, — объясняет Антон. — Не представляю, где столько найти. У меня есть счет, куда идет свободный доход с поместья, но там тысяч двадцать, не больше, оно же почти ничего не приносит. — Я могу дать семь, — спокойно предлагает Эд и отвечает на немой вопрос Антона: — Я особо не трачу, вот и скопилось. — Я не могу взять все твои сбережения, Эд. Тем более сейчас, когда тебя отстранили из-за меня. — Да брось, это же залог, — пожимает тот плечами. — Он вернется, а если нет — это просто деньги. Я как-нибудь выкручусь, не пропаду. От прилива чувств Антон порывается его обнять, но в итоге просто утыкается лбом в костлявое плечо. Он испытывает такую всеобъемлющую благодарность, что даже дышать становится легче — и дело вовсе не в деньгах, а в том, что он не один. — Но, если у меня не так плохо с математикой, — продолжает Эд, не особо растрогавшись, — нужно еще двадцать три тыщи. Возьмешь у мамки? — Нет, — Антон выпрямляется, — если кто-то узнает, это плохо отразится на репутации семьи. — Так она же это неофициально может сделать, необязательно в банк пиздовать и бумажки подписывать. В другой ситуации Антон бы поступился гордостью и попросил у матери деньги, но это рискованно. Маловероятно, что кто-то узнает о передаче денег, а если и узнает, еще менее вероятно, что это выведет его на тайну происхождения Арсения, но здесь даже крупица вероятности может сыграть плохую роль. — Это крайний вариант. Хотя не крайних вариантов у меня нет. Правильно мама говорила, что надо заводить связи, — усмехается он, — сейчас бы было, у кого взять в долг. — А Егор? — Егор? — Антон хмурится. — Причем здесь он? — Я так понял, бабло у него есть. Мы же должны были позавтракать сегодня, и он сначала предложил сходить в какой-то распиздатый ресторан, а я сказал, что в такие места не хожу. Видимо, он решил, что я нищий, и предложил заплатить, типа, с деньгами у него нормально, потому что корона платит пособие. Антон никогда не задумывался об этом, но учитывая, как Егор живет, пособие логично. Вообще-то пособия от хозяина положены всем фамильярам, хотя совершать крупные покупки без разрешения этого же хозяина не имеют права. Арсению такое пособие тоже положено, но так как официально оно составляет мизерный процент от дохода, потому что рассчитано на зажиточных аристократов, то он себе и на пирожок не насобирает. — Это ведь всё равно деньги короны. А деньги короны — это, если ты помнишь, деньги налогоплательщиков. И как они отреагируют на то, что их деньги используют для залога, как они знают из газет, преступника? — Братан, да как хочешь, это же не мой парень торчит в тюряге. — Он не в тюряге, — бурчит Антон. — По крайней мере, пока. Я… подумаю. Сначала надо поговорить с Белым, — хотя и не хочется, — вдруг он поможет. Он всё-таки капитан, получает больше. — Думаешь, он еще Арсения это, того? — Не знаю. Иногда я уверен, что нет, иногда мне кажется, что да. У них очень странные отношения. Они плохо расстались, но до сих пор общаются. И Белый ради него готов через жопу наружу вывернуться. Эд только тяжело вздыхает. — А что у тебя с Егором? — переводит Антон тему. — Ты его избегаешь? И что за мисс каприз, ради которой ты читаешь «Сумерки»? — А, бля-я-я, — тянет Эд, откидываясь спиной на диван — смотрит в потолок, но Антон смотреть туда не рискует, потому что потолок в этой квартире жуткий. Если на него и свалится кусок штукатурки, он наблюдать за этим не желает. — Не хочешь — не говори. — Да там такая история, ебаный рот. Короче, Ирка это. Антону приходится напрячься, чтобы перебрать всех знакомых Ирок и понять, что знакомая Ирка у него всего одна. — Подожди, ты про Кузнецову? Официантку? — Эд странно косится на него, и Антон лишь теперь вспоминает, что Ира вроде как сначала его бывшая девушка, а уже потом официантка. — Та самая? Как это получилось? — Сам не знаю. Ты помнишь, шо мы всегда грызлись, как две псины. А потом я пошел в один кабак, а там она, и мы как-то слово за слово — и переспали. Давно это было, может, месяца полтора назад. У Антона чуть челюсть не отвисает: как много вещей он по жизни в принципе не замечает. Они после этого столько раз обедали в том кафе, а у него и мысли не возникло, что Эд с Ирой общается как-то иначе. — И что потом? — Да ничего, — Эд садится рывком, — разбежались утром. Она сказала, что это ошибка, ром сделал свое грязное дело, и всё такое. Я и не против был, решил, что перепало — и на том спасибо. А затем всё как-то изменилось, что ли. — И ты влюбился? — уточняет Антон с сочувствием, но любопытства в голосе сквозит всё-таки больше. — Черт его знает. Не то чтобы я страдаю, не сру, не ем и с горя вены режу. Стихи по ночам не пишу, портреты ее не рисую, просто я бы попробовал, что ли. А она то говорит, что может быть, то отшивает, то флиртует, я уже запарился. — А Егор? — А что Егор? — Эд поворачивается к нему. — Если б я знал, что делать. Он вроде парень хороший, и я ему нравлюсь, я ж не слепой. Но я, как бы так сказать, не по этим делам, всекаешь? — Не по каким делам? — Не по мужикам. Знаю я эти все «у любви нет пола», «любишь не письку», «от природы все бисуксуалы»… — Бисексуалы, — поправляет Антон со смешком, — это не от слова «сука». — …и я бы рад, — продолжает Эд, — да как-то не идет. Может, это я замшелый такой, потому что в общине рос. Там всё стандартно: мальчик плюс девочка, чтобы дети были. У меня ж и невеста была, ты знаешь. — Вообще-то не знаю, ты не рассказывал. — Да? — удивляется Эд. — А, ну тогда рассказываю: была у меня невеста, родители выбрали, хотя там выбор, честно говоря, небольшой — в общине всего человек пятьдесят. Мне она нравилась, я уж было подумал, шо всё хорошо у нас будет, но за день до свадьбы она сбежала с парнем из соседней общины. Любовь у них была. История ужасная — Антон даже представить себе не может, как бы чувствовал себя после такого. Думать о жизни с человеком, планировать совместное будущее, а он раз — и сбегает. Хотя и девушку тут понять несложно, на ее месте любой бы так поступил. — И как ты после этого? — Да как, нормально. Недельку погоревал, а потом решил, что не судьба, встречу другую. Но о парнях я не думал, если ты об этом. И не говори, шо планета перенаселена, я это слышал раз семьсот. — Я бы и не сказал. Думаю, каждый сам для себя решает. Арсений вот гей. — Антон не представляет, зачем Эду эта информация, просто Арсений даже сейчас не выходит из головы. — Кстати, а что это за шутки про то, что ты к нему подкатишь, если ты «не по этим делам»? — Тох, да я ж прикалывался. Хотя… знаешь, есть в Арсении что-то, — Эд перебирает пальцами, будто пытается нащупать нужное слово, — такое. Зуб даю, от него и натуралов прошибает. — Давай, играй на моих нервах, — ворчит Антон в шутку, хотя в этой шутке лишь доля шутки. — Так получается, что когда ты говорил про недоступную принцессу из башни, ты имел в виду Иру? — Ага, а ты думал, Егора? Хотя он тоже на принцессу похож, но только ту, которая уже заебалась в башне сидеть и ждет не дождется, когда ее хоть кто-нибудь спасет. Какое точное описание. — Глупо будет предлагать всё равно попробовать, да? Не знаю, как это работает, но вдруг что-то проклюнется? — Я скажу ему как есть, а дальше посмотрим. Не уверен, шо я тот, кто ему нужен, эта его постоянная тоска в глазах… Эд качает головой и, дотянувшись до подоконника, берет с него портсигар с самокрутками, жестом предлагает Антону. — Ты же знаешь, что я эту твою дрянь не курю. Хотя… — желание курить вдруг накатывает фантомной горечью на языке, и он вспоминает тот краткий миг легкости, что наступает после сигареты, — давай. Он берет самокрутку и, не задумываясь, создает огонь на кончике пальца без заклинания — это получается у него легко. Недостатка магии Антон пока не ощущает, потому что обнимал и целовал Арсения не так уж давно, но недостаток самого Арсения он ощущает уже сейчас. Табак горький настолько, что рот вяжет, как от хурмы, и Антон морщится — Эд по-доброму посмеивается, и становится даже уютно. — Останешься? — предлагает тот. Пару раз Антон у него оставался — в основном тогда, когда еще пил и, соответственно, напивался. До гостиницы доползти он не мог физически, поэтому Эд тащил его на себе от кабака и до этого самого дивана, который даже в разложенном состоянии тесноват для двоих. Им приходилось спать буквально друг на друге, а просыпался Антон неизменно с ощущением, что его всю ночь пинали — впрочем, дело могло быть и в алкоголе. Или в том, что Эд, мучимый кошмарами после ритуалов в общине, действительно его пинал. — Нет, — качает он головой, — надо заехать домой и посмотреть, что там после обыска. А потом, если Белый мне ответил, встретиться с ним, поговорить. — Поехать с тобой? — Нет, лучше подумай над этим, — Антон не показывает, а просто смотрит на пару кругов, — у тебя взгляд посвежее, а я уже как в стену уперся. А, и еще, кроме списка фамильяров Юнусова, можешь попробовать достать список извозчиков в нашем районе? Тоже имею в виду фамильяров: лошадей там, ослов. Вряд ли что-то выйдет, но можно разослать им письма, видел ли кто-нибудь что-нибудь. — Да их же сотня, Тох. А половина вообще не зарегистрированы как извозчики, это ж хозяева должны налоги платить, а ты сам знаешь. — Знаю, — вздыхает Антон и поднимается с дивана — тот устало скрипит. — Если получится — хорошо, нет — поищем другие варианты. — А ты точно… — Эд не заканчивает, но по его лицу всё понятно без слов: а ты точно будешь в порядке, точно не расклеишься, точно не впадешь в истерику и не выжрешь бутылку самого паршивого самогона за раз, чтобы потом блевать за углом? Антон бы рад отключиться где-нибудь в подворотне, аккурат между мусорных баков, но просто не может себе этого позволить: для начала он должен вытащить Арсения из участка, еще лучше — полностью оправдать его, а самый лучший вариант — найти настоящего убийцу. — Да, — говорит он твердо, — я точно.