Компас

Остаток дня проходит смутно и устало. Антон навещает мать и узнаёт, что действительно по сей день документально принц — та сообщает ему это спокойно, с толикой вины. Рассказывает, что просто хотела сохранить с ним связь и обезопасить монархию на тот случай, если с Катей что-то случится, и Антон даже пытается разозлиться, но он слишком много злился на несправедливость в последние дни и злости не осталось. Разговор проходит будто мимо него, не вызывая никаких эмоций, только давая информацию, которую он безразлично принимает к сведению. Сейчас ему не до разбирательств со своим статусом, это может подождать, а вот Арсений — не может. Поэтому Антон использует мамину вину себе на пользу и убеждает подсуетиться насчет скорости назначения залога. Мама обещает, что уже завтра утром залог будет назначен. Она также предлагает обратиться к «ее старому другу» за деньгами, но Антон вежливо ей сообщает, что в этом нет необходимости, и немного даже наслаждается удивлением на ее лице. Домой он ехать не рискует: после выхода утренних газет с его лицом на первой полосе толпа журналистов у дома увеличилась. И хотя его фотография по размеру гораздо меньше фотографий Арсения или погибшего Попова, всё же узнаваемость его возросла — приходится тратить скромную зарплату следователя на поездку в одиночных закрытых каретах, а по улице по-прежнему перемещаться строго в плаще с капюшоном. Газеты выставили его, как и стоило догадаться, несчастным одиноким принцем, глупцом, который даже не представлял, какую змею пригрел на своей шее. Более того, на него навесили еще и флер героя, который по своей воле бросил жизнь с серебряной ложкой в жопе и пошел в полицию, чтобы спасать простых людей от злых маньяков. О том, что его героическая работа чаще всего заключается в расследованиях краж патиссонов или коз в пригороде, никто не писал. Так как его квартира в осаде, а квартира Эда для жизни не приспособлена в принципе, Антон принимает предложение Егора пожить у того. Несколько неловко знать, что Егор всё еще испытывает к нему какие-то неясные чувства, но он обещает себе разобраться с этим позже. Тот ведь любит не конкретно его, он любит саму идею принадлежать магу, поэтому дать ему вольную не самая удачная идея, а вот найти какого-нибудь хорошего хозяина — вполне. Антон знает отличных ребят в полиции, которые не могут позволить себе фамильяра, но были бы счастливы его иметь. А пока он благодарен Егору за заботу: тот подкладывает в его поле зрения еду, делает ванну, заставляет лечь спать не под утро. Делает он всё это, возможно, несколько навязчиво, но без него Антон ходил бы голодный, обросший и вонючий. С другой стороны, когда рядом только Егор и Эд, прихорашиваться не для кого. С Эдом они снова перечитывают все показания, просматривают все улики, проговаривают подробности одного убийства за другим, прорабатывают разные версии, но в каждой что-то не сходится. У фамильяров из общего ровным счетом ничего, у Юнусова и Попова из общего только Арсений. В какой-то момент Антону начинают мерещиться заговоры и тайные масонские общества — именно в этот момент Егор и уводит его под ручку спать. Благодаря этому Антон просыпается раньше будильника и даже не чувствует себя упавшей со второго этажа фарфоровой вазой. Удивительно, но короткая, почти без прикосновений, встреча с Арсением заметно улучшила его состояние: его не тошнит, а головная боль еле заметна, где-то на фоне. Он без спешки моется, бреется и даже причесывается, одевается, завтракает бутербродами и котлетами, которые Егор принес из ближайшей таверны, и едет в участок. Так как уведомление о назначении залога ему никто не прислал, он опасается, что никакого залога и не назначено, но уже на месте узнаёт: назначен, причем меньше ожидаемого — сорок пять тысяч злотых, не иначе как мамины люди постарались. Эти самые сорок пять тысяч купюрами выпирают из нагрудного кармана, как толстая книга — иронично, конечно, что злотые не какие-то там золотые монеты, как когда-то, а просто бумажки. Бумажки, которые могут спасти человека от заключения хотя бы на время, кто бы мог подумать. Хотя Антон знает, что за каждой такой бумажкой в государственном банке на самом деле хранится золото. Заполнив кучу бланков и подписав документ о несении ответственности за арестованного, он отдает деньги скучающей тетке в бухгалтерии — всё это напоминает обычную процедуру уплаты какого-нибудь налога на имущество. Почему-то Антону казалось, что это будет серьезно и напряженно, как в драматических спектаклях, но на деле — обычная унылая бюрократия. Ему говорят ждать Арсения в холле. Холл по-прежнему заперт для посетителей: желающих подать заявление впускают порционно или отправляют во второй участок, на Антона полицейские смотрят волком. В их глазах он не просто навалил на них проблем, как говна на голову, но еще и незаслуженно обрел популярность — и это притом, что изначально вырос в обилии всех благ. На Антона накатывает забытое ощущение из детства, когда он чувствовал себя лишним везде, где бы ни находился: в нем нет королевской крови, но он и не простой человек. Но эта его тоска бесследно исчезает, когда он видит Арсения — тот идет без сопровождения, спокойно и ровно, словно не было никакого двухдневного заключения. Рубашка и брюки на нем почти не помяты и не выглядят грязными, а вот волосы, конечно, выглядят, зато щетина ему очень идет. Если бы не бледность и не мешки под глазами, то хоть картину пиши, хотя и те полностью окупаются живостью синих глаз. У него на шее цепь из больших тугих звеньев, и Антон по обучению знает, что каждое звено зачаровано — стоит попытаться его раскрыть, как зачаровавший его маг об этом узнает. Такой незамысловатый амулет позволяет отслеживать арестанта на расстоянии, но штука эта на самом деле ненадежная, потому что более опытный и сильный маг легко перебьет это заклинанием. Кроме того, даже самое мощное зачарование быстро слабеет, и обновлять его надо хотя бы раз в два дня. Ошейник этот ужасает, но и восхищает одновременно, потому что на длинной бледной шее Арсения выглядит красиво — но на Арсении всё выглядит красиво, хотя от этого украшения Антон бы с радостью избавился. Хочется рвануть с места и обнять, просто стиснуть его и уткнуться в кожу носом, вдохнуть запах, шепнуть что-нибудь на ухо, хочется так сильно, что от стояния на месте жжет ступни, но все смотрят — каждый человек в этом проклятом помещении. Поэтому Антон остается стоять, и с каждым шагом Арсения его сердце, прямо в такт, делает радостный предвкушающий стук. — И сколько я стóю? — первое, что спрашивает Арсений, подойдя на достаточно близкое расстояние, чтобы его не услышал никто посторонний. Его улыбка — ехидная, но вместе с тем веселая — заставляет улыбнуться и Антона тоже. — Сорок пять тысяч. — М-м-м, — Арсений приподнимает брови, но удивленным при этом не выглядит, — что ж, за это ты получишь приватный танец. — Пойдем к черному выходу, — зовет его Антон, не в силах перестать тупо улыбаться — он знает, что улыбка тупая, потому что от нее болят щеки. Их провожают взглядами, как брачующуюся пару, только без присущей свадьбе радости — они та самая пара, которую все презирают. Это ощущение Антону тоже знакомо: когда он был совсем ребенком, народ не принимал ни нового мужа взбалмошной принцессы, ни его сына. Спустя несколько лет ситуация улучшилась и к Антону начали относиться лучше что аристократы, что простой народ, но вот их любимцем, как Катя, он не стал. Он с трудом сдерживается, чтобы прямо при всех не сжать руку Арсения или — еще лучше — встать и поцеловать его. Останавливает лишь здравый смысл и желание не привлекать к себе еще больше внимания. Они выходят на задний двор, скрытый от всех высоким сплошным забором — построенным наспех из дерева лет десять назад, а потому частично сгнившим. Людей почти нет, не считая одинокого полицейского, который курит трубку с таким лицом, словно хочет засунуть ее кому-нибудь в задницу, и охранников на воротах, лица которых не выражают ничего. Здесь, среди полицейских лошадей и повозок, стоит карета, на которой приехал Антон — без извозчика, запряженная фамильяром. Сначала этот конь отказывался его везти и даже превратился в человека, чтобы вежливо отказать, но Антон уговорил его всего за какие-то семьсот кун, что примерно в десять раз больше стандартной цены. — Ты без трости, потому что она привлекает внимание? — уточняет Арсений, открывая дверь кареты и придерживая ее перед Антоном. — Я без трости, потому что у меня ее нет, — отвечает Антон и пролезает внутрь. — Нет? — Арсений залезает следом и закрывает за собой дверь. — Нет с собой или нет вообще? — Нет вообще, — признаётся Антон с таким ощущением, словно кается горничной в том, что разбил чашку из дорогого сервиза. — Меня сняли с должности следователя, так что я сейчас, как бы так сказать, в отпуске. Не глядя на Арсения, он стучит кулаком по потолку кареты, и та медленно трогается с места. Шторки на окнах плотно задернуты, свет почти не пропускают, но даже в этом полумраке видно сдвинутые брови Арсения. — Антон… — хмурится он еще сильнее, — тебя уволили? — Не уволили, просто перевели на бумажную работу. Это временно. Как только мы поймаем убийцу, им придется вернуть меня назад, у них выбора не будет. — Антон! Ты… о боже, — вздыхает Арсений, прикладывая ладонь к лицу, — есть какие-то новые улики? Хоть что-нибудь? — Да, я кое-что узнал, но там нет ничего, что не могло бы подождать. — Антон садится к нему ближе и обнимает — не стискивает, как хотел несколько минут назад, а бережно обнимает, целует в висок. — Тебе надо отдохнуть. — Я в порядке, — ворчит Арсений, но из объятий не вырывается. — Что ты узнал и как это может нам помочь? Произошло что-нибудь новое? Пока я сидел там, я вообще ничего не знал, как ты догадываешься, газет мне не носили. — Ну… — Антон чмокает его в висок еще раз и спускается поцелуями к скуле, готовый взорваться от нежности, хотя магия Арсения фитиль совсем не подпаляет — она теплая, мягкая, — ты теперь знаменитость. — Самый известный маньяк в городе? — слабо улыбается Арсений — Антон не видит, но чувствует губами ямочку на щеке. Отвечать не хочется, поэтому он просто угукает и всё покрывает короткими поцелуями лицо Арсения. Щетина колется, но в этом даже что-то есть, и Антон прихватывает его кожу губами, трется носом, и его ведет от одного осознания, что Арсений рядом и его можно вот так касаться. — Антон, — зовет тот недовольно, когда Антон начинает ласкать шею, — перестань, от меня же воняет. Антон пропускает это мимо ушей и продолжает целовать, но Арсений выразительно дергает плечом, заставляя отстраниться. — Неправда, — уверяет Антон, поднимая голову. Арсений поджимает губы. — Ладно, правда, розами не пахнешь. Но я же в полиции работаю, у нас некоторые в участке хуже пахнут. — И их ты тоже целуешь? — Арсений поднимает бровь. — Пытался, но их жены и мужья почему-то против. Арсений издает смешок, напоминающий хоречье фырканье, и укладывает голову ему на плечо — пахнет от него действительно так себе, но и не ужасно. Эд раз в полгода, когда проводит какие-то свои ритуалы, не моется недели по две, вот тогда не помогает ни мятное масло, ни насморк. Карету пошатывает на дороге, стук копыт мерный и спокойный, и возникает ощущение, что они едут не утром по оживленному городу, а по ночной торговой дороге. Последний раз Антон путешествовал едва ли не десять лет назад, и тогда он ненавидел всё это: часы в душной карете или на лошади, после которой все мышцы болят, потом замкнутое пространство поезда, затем тошнотворный в прямом смысле корабль. Но сейчас, когда Арсений вот так лежит на его плече, ему кажется, что он перенес бы всё это куда проще. — Мечтаю принять ванну, — делится тот, указательным пальцем вырисовывая круги на колене Антона, — и превратиться в животную форму. Не знаю, чего хочу сильнее. В камере не решался: вдруг кто придет — не хотел превращаться при чужих, стоять потом голым… — Ты можешь совместить одно с другим: поплавать в ванне хорьком, — Антон накрывает его кисть ладонью, мягко сжимает, — можно я побуду с тобой? — Я тоже соскучился, — в голосе слышится улыбка, — скорее бы добраться до дома. — Эм, — Антон физически ощущает, как Арсений напрягается от этого «эм», — как бы так сказать. Мы едем не домой, мы едем к Егору. Арсений вскидывает голову так резко, что Антон аж отшатывается. — В смысле «мы едем к Егору»? Какого хрена мы едем к Егору? — Такого хрена мы едем к Егору. Нашу квартиру оккупировали журналисты, ты хочешь пробиваться через них, а потом слушать, как они стучат в двери? — Арсений на это неприятно щурится. — У Егора есть свободная комната, и дом у него с забором и охраной, туда не пустят кого попало. — И давно ты живешь с Егором? — Я не живу с Егором, я живу у, — делает Антон акцент, — Егора, это разные вещи. Пожалуйста, давай без вот этого вот, ты же не думаешь, что пока ты сидел в камере, мы с ним трахались по всей квартире, как кролики? Арсений закатывает глаза и падает обратно на его плечо. — Может, убить его? — мечтательным тоном, словно не с Антоном разговаривает, а рассуждает вслух, спрашивает он. — Только без улик, а то мы разоримся. Арсений фыркает, Антон целует его в макушку. *** В ванне воды на самом дне, зато пены полно — и Арсений в форме хорька скачет по этой пене, роет в ней норы и старается сожрать. Иногда на резких поворотах, его заносит, и тогда он поскальзывается и болтает лапами в воздухе, пока снова не вскакивает и не продолжает штурмовать пенные холмы. Антон наблюдает за этим и начинает понимать, о чем говорил Белый. Он подходит ближе и включает кран — Арсений, безуспешно пытающийся вгрызться в пену, поворачивается к нему, как будто пытается скалиться, а потом вдруг громко и смешно чихает. — Будь здоров, — говорит ему Антон, опуская руку, но не решаясь погладить — однако Арсений сам тыкается макушкой в его ладонь, как кот. Он весь изворачивается под пальцами, пока и вовсе не шлепается на спину и не вытягивается всем телом, открывая пузико. На подбородке из-за воды у него образовалась смешная борода. Мокрым он кажется еще более тощим, шрамы в этой форме тоже видны: шерсть на изуродованной коже растет плохо — Антон аккуратно проводит по ней костяшками пальцев. А вот там, где шерсть есть, можно рассмотреть крошечные соски, при взгляде на которые становится почему-то неловко. Антон чешет пушистые бочка, жмякает пальцами лапки, бупает кнопку-нос — и прямо ощущает какую-то детскую, не похожую на человеческую, игривость Арсения. Приятно, что тот доверяет ему настолько, что не просто находится рядом с ним в звериной форме, но и позволяет себя тискать. Не сдержавшись, Антон наклоняется и чмокает мокрый нос. Арсений фыркает, а затем переворачивается на лапки, встряхивается и превращается. Его конечности непропорционально вытягиваются, шерсть всасывается, кожа сначала чересчур обтягивает кости, как будто лишенные мышц, затем мышцы словно надуваются изнутри — зрелище это жуткое, но гипнотизирующее. Антон видел, как превращаются полицейские фамильяры, но одно дело смотреть на кого-то постороннего, а совсем другое — на близкого. Если начистоту, лучше бы он и дальше эту жуть не видел, потому что даже когда Арсений становится человеком, картинка его трансформации еще стоит перед глазами. — Ого, — только и выдает Антон. — Мерзко, да? — Арсений садится на дно ванны и подтягивает к себе ноги. — Не знаю, как я выгляжу, когда превращаюсь, но видел других фамильяров. Наверное, для человека, который к этому не привык, похоже на ночной кошмар. — Нет-нет… — Он чувствует, что Арсений распознаёт его ложь и что того это расстраивает, и это очень странное и неловкое чувство. — То есть да, хорошо, немного мерзко. Но я привыкну, ладно? Мне нравится, что ты позволяешь мне такое видеть. Правда, ценю это. Он наклоняется и целует уже гладкую щеку — от Арсения приятно пахнет мылом и зубным порошком. — Хочешь, я буду вздергивать хвост перед превращением? Чтобы ты знал, что я сейчас превращусь и это не было неожиданностью. Руслан просил так делать, его тоже превращение немного пугало. — Не надо про Руслана, — морщится Антон. — Слушай… — он пытается сначала подумать, а потом сказать, но у него внутри вдруг вспыхивает обида — он думал, что она прошла, но нет, — давай без разговоров про него, ладно? Я знаю, что у вас есть прошлое, и всё такое, правда понимаю. Я тоже не был монахом, но прекрати постоянно о нем говорить. — Я не говорю о нем постоянно, — хмурится Арсений и, глядя на него, прищуривается, словно прислушивается к ощущениям. — На что ты обижен? — Не читай меня, — огрызается Антон. — Просто заебал Белый, заебало то, что он всё время маячит в наших отношениях, что ты продолжаешь с ним общаться, что ты… — Ты ведь общаешься с той официанткой. — Мы не общаемся, я просто хожу в то кафе, и всё, и вообще, мы не встречались, а сходили на пару свиданий и один раз потрахались. Ну, может, два раза… — Арсений смотрит на него недоуменно, явно не понимая причин такой внезапной агрессии, и Антон сдается: — Почему ты не сказал мне, что хочешь сбежать? Почему я узнал об этом от, блядь, Белого? — Потому что когда-то мы придумали этот план вместе. Вернее, в основном я придумал, а он помог. Это случилось, когда я… — Арсений закусывает губу, словно оговорился, но потом продолжает: — когда я убил хозяина. Тогда мы готовились к худшему, к тому, что это не признают несчастным случаем и меня посадят. — Но почему ты хотел бежать сейчас? Ничего мне не сказав? — Я не хотел, — говорит Арсений так тихо, что еле слышно за шумом воды. Пробки в ванне нет, и вода сразу стекает в слив. — Это была минутная слабость, я запутался, а Руслан выставил всё так, словно это уже решено и меня повезут в СИЗО, что вариантов нет, и я… Он выглядит несчастным, и в сочетании с толстым цепным ошейником этот вид буквально выталкивает из Антона остатки злости, заставляя переключиться. — Подожди, он уговаривал тебя сбежать? — Нет, я знаю, о чем ты думаешь, он к этому всему не причастен, — настаивает Арсений, — он никого не убивал, вообще никак не связан с этим дерьмом, я уверен. Просто он чувствует… он чувствует ответственность за меня, и это его злит. Не злит само по себе, а выматывает и злит из-за этого, не дает расслабиться. Знаешь, в литературе есть такой образ — дева в беде, это такая прекрасная беспомощная дама, которую вечно приходится спасать. Так вот это я, — хмыкает Арсений, — вечно в проблемах, вечно нуждаюсь в рыцаре. — Эй, прекрати, — Антон присаживается на мокрый бортик ванны, и вода тут же пропитывает брюки. — Я не думаю, что ты какая-то там жертва, которую надо спасать. Арс, это всё — это не твоя вина, это моя вина, понимаешь? Это я не поймал убийцу. Я получил дело на третьем убитом фамильяре, если бы я нашел этого психопата, то еще четверо бы не умерло. И я не знаю, связано ли это дело с Юнусовым и Поповым, но и здесь ты ни при чем. Не ты же их убил. — Ты правда думаешь, что это совпадение? — хмыкает Арсений. — Что убили сразу двух моих бывших хозяев? — Нет, вряд ли совпадение. Но это в любом случае не делает тебя виновником всех бед. А по поводу Белого… Qui cesse d‘être ami ne l‘a jamais été, Арсений. — Как у тебя всё просто. Но это не так работает. Я понимаю, что ты в это веришь, но… — Он вздыхает и зачесывает мокрые волосы назад. — Когда ты любишь человека, ты хочешь ему помочь. Не из корыстных побуждений, а ради его блага. Но представь, что с этим человеком постоянно сложно, у него постоянно какие-то беды, и со временем ты начинаешь уставать, потом — злиться на себя за то, что устал, а потом хочешь сбежать. Вот и Руслан хочет избавиться от меня, наконец, чтобы спокойно вздохнуть и жить своей жизнью. Думаешь, он просто так выбрал Бебура, у которого из проблем только блохи? — Арсений… — Я этого не понимал когда-то. И я так злился на него за то, что он взял себе эту псину, забыв про меня, но… Потом я понял, что он просто устал. Для него это было бегством, какой-то точкой. А после у меня опять начались проблемы, и всё по новой. — Слушай… — Антон тянется погладить его по плечу, но Арсений, уперев ступню в стенку ванны, отъезжает. — Ты думаешь, я к тебе не залезу, что ли? — фыркает Антон и, перекинув ноги через бортик, залезает в ванну, встает коленями на мокрое дно — Арсению некуда бежать. — Слушай, я не буду говорить, что моему скудному умишке доступна вся сложность ваших отношений… бывших отношений… но всё-таки Руслан сам возомнил себя рыцарем, нет? Он взвалил на себя эту ношу, а теперь невыносимо страдает от ее тяжести, так, что ли? — У него выбора не было. — Да как это не было? Он с какого-то драного черта решил, что ты без него пропадешь. Но ты не ребенок, Арс, и тем более не его ребенок. — Антон подползает ближе и, покряхтывая, садится на задницу, раскинув ноги по обе стороны от Арсения. — И он не обязан о тебе заботиться, это его личный выбор. Как по мне, ты или выбираешь делать и не ноешь, или выбираешь не делать — и тоже не ноешь. А так очень клево считать себя святым, который страдает на благо других. — Твое мышление очаровательно черно-белое, — произносит Арсений с нотками осуждения, но и с улыбкой — и Антон целует эту улыбку, прихватывает его губы своими, скользит языком в рот, и они как будто тысячу лет не целовались, но оттого это еще приятнее. Ванна большая, но когда Антон, осторожно придерживая, укладывает Арсения на ее дно, то она кажется маленькой. Брызги от крана попадают на бок и спину, рубашка промокает насквозь, но на это плевать — Антон целует гладкую нежную шею, обходя поцелуями металл ошейника, и Арсений вытягивает ее, давая больше доступа. Он такой ласковый, податливый, зарывается пальцами в волосы Антона, притягивая к себе ближе, и очень тихо постанывает — из-за шума воды почти не слышно, но Антон слишком близко, он слышит даже чужое сердцебиение. Арсений выгибается ему навстречу, и Антон льнет к нему, прижимается всем телом и не сдерживается — двигает бедрами, имитируя фрикции. У него так быстро встает, что даже неловко, но вместе со своим возбуждением он чувствует нарастающее возбуждение Арсения, и от этого легче. Хотя какой там легче: сердце шарашит в груди; шумит уже как будто не вода, а собственная кровь в ушах; в комнате становится невыносимо жарко — и вовсе не от горячего пара. Антон выцеловывает шею, двигая звякающую о керамику цепь, посасывает нежную кожу, лижет выступающий кадык, покусывает тонкие веточки ключиц. Его почему-то еще сильнее ведет от мысли, что он полностью одет, а вот Арсений — черт возьми, какой же он потрясающий — полностью обнажен, если не считать дурацкого ошейника. — Антон, — шепчет Арсений и подтягивает его к себе выше, ко рту — Антон послушно приникает к нему и получает несколько несильных, но заставляющих гореть губы, укусов. А затем вдруг Арсений мягчает и, держа его лицо в ладонях, целует его нежно, едва касаясь губами — и почему-то именно от этого магия внутри беснуется, как пьяная. — Антон, я… — снова бормочет Арсений, и Антон приподнимается на локте, заглядывая ему в лицо — зрачки такие огромные, что глаза кажутся черными, хотя ламп в комнате много и свет яркий. — М? Антон чувствует полунапряженный член Арсения пахом, брюки с бельем хочется стянуть невыносимо, тем более что они стремительно намокают от брызг из крана. — Я тебя хочу, — произносит Арсений на выдохе. — Правда? — Нет, я решил, что это отличное время для розыгрыша, — сбивчиво от нехватки воздуха отвечает Арсений, но выражение лица у него всё такое же опьяненное, поэтому сарказм не получается. — Я просто… так много думал о тебе, пока был в камере… глупо врать себе, что у нас может быть просто секс… глупо оставлять себе какие-то запасные выходы. Я… Я не слишком хорош во всем этом, — он облизывает губы, — я знаю. И я боюсь сделать что-то неправильно или выглядеть нелепо… — Эй, — Антон мягко чмокает его в кончик носа, — это же секс. Во время секса все выглядят нелепо. И с чего ты вообще взял, что я жду, что ты будешь как куртизанка в борделе. Хочешь, пойдем в кровать, под одеяло? Арсений цокает. — Я не настолько стесняюсь. И, между прочим, — он упирает ладонь Антону в грудь, заставляя отстраниться, а затем как-то в одно движение укладывает его на дно и седлает бедра, — в своих фантазиях я та еще бордельная куртизанка. Антон пытается сообразить ответ, но от одного вида голого Арсения, сидящего на нем сверху, блестящего от воды, со стекающими по коже каплями воды, мысли разлетаются. Единственная мысль, которая остается в воспаленном от возбуждения мозгу, это о том, как было бы здорово слизать с тела Арсения абсолютно всю воду, до последней капли. Арсений смущен — он краснеет сильнее, хотя и до этого был весь румяный от жаркого пара ванной. Антон кладет руки на его бедра и ощущает под ладонями раскипяченную кожу, проводит по ней ногтями, нажимая несильно, но до красных полос. Арсений закусывает губу и, опуская ресницы, осторожно проезжается по его паху, будто на пробу — и у Антона не остается мыслей вообще, сплошной белый туман. Член Арсения уже достаточно окреп, чтобы бордовая головка приподнялась. Антон хочет провести по стволу кулаком, потереть большим пальцем уздечку, а потом облизать ее, и от одних только живых, словно магических, картинок перед глазами рот наполняется слюной. Но пока он одергивает себя и не прикасается к члену, просто кладет большие пальцы на выступающие тазовые косточки, мягко гладит их, а потом Арсений упирается ладонями в плечи и повторяет то самое плавное движение… Он пламенно, обжигающе желанный, а его смущение лишь подливает масла в огонь — воздуха категорически не хватает, и если бы не промокшая насквозь рубашка, то Антон бы точно сгорел. Кажется, он дышит так глубоко, что пуговицы на груди должны натягиваться, у него перед глазами запотевает всё так же, как зеркало около ванны. — Ты такой красивый, — произносит Арсений, не отрывая от него взгляд, и Антон даже не сразу понимает, что сказал это не он сам. — Такой красивый, Антон. — Не такой красивый, как ты. Арсений издает смешок, будто хочет назвать дураком, и, наклонившись, целует — не попадает и мажет по уголку губ, но это даже лучше: так еще можно дышать. У Антона в груди словно жаровня, он способен дыханием плавить металл и, наверное, плавить Арсения, потому что тот сладко стонет прямо ему в ухо, а затем медленно выпрямляется. — Я так… Не в этой позе, ладно? — просит он. Приподнявшись на локтях, Антон мутным взглядом осматривается, ловит по пути бесконечно текущую струю воды, но сейчас не до выключения крана. Он замечает идеальное место: ванна стоит в углу, но она круглая, так что оставшийся керамический треугольник пустует. Видимо, здесь должна стоять какая-нибудь ваза или флаконы с ароматическими маслами, но сейчас это всё равно что стул. Мягким шлепком по бедру Антон заставляет Арсения слезть с него, и тот повинуется, вопросительно смотрит на дверь, но получает лишь указание пальцем в угол. Очаровательно и бессмысленно прикрывая ладонью член, Арсений сначала встает на четвереньки, опираясь об угол локтем, но Антон просит его сесть. — Зачем? — Арсений недоуменно косится на угол перед собой. — Ты… Нет. — Почему? — Антон, не теряя время, спешно расстегивает рубашку, и мокрые пальцы соскальзывают с пуговиц. — Я хочу. Он не знает, специально Арсений так прогибается или нет, но эта его поза на четвереньках, с чуть раздвинутыми ногами, должна быть запрещена на законодательном уровне. Антон смотрит на округлые ягодицы, на мощные бедра, на тонкие икры и на красивые ступни, на одной из которых написан номер, и ему совсем дурнеет. — Давай так? — предлагает Арсений, словно компромисс. — Хорошо, оставайся в этой позе. Знаешь, при первой встрече я бы никогда не подумал, — Антон, наклонившись, целует ямочку на пояснице, — что ты такой стеснительный. Это мило. Арсений отворачивается, утыкаясь лбом в сложенные руки, и прогибается сильнее — и этот вид окончательно сносит Антону голову, если от нее вообще что-то оставалось. Он кое-как выпутывается из мокрой рубашки, расстегивает брюки и сжимает изнывающий член сквозь белье — шелковое, потому что оно местное, гостевое. От крана на Арсения брызжут капли — одна попадает на копчик и медленно стекает между ягодиц. Антон наблюдает за ней не в силах не то что пошевелиться, а даже вдохнуть. Он так и стоит на коленях, задержав дыхание и сжимая собственный член, чувствуя в руке его пульсацию. — Арсений, можно я… — бормочет он, еле осознавая, что его губы шевелятся, а изо рта вылетают какие-то слова. Арсений оборачивается через плечо. — Антон, — выдыхает тот, — не нужно этого делать, я и так достаточно… заведен. То есть ты не должен… черт, — он морщится, словно его самого раздражает этот нахлынувший стыд, — я уже готов. — У меня нет цели возбудить тебя, я просто хочу. — Антон целует его снова, теперь чуть ниже, в покрасневшую, будто тоже от смущения, ягодицу. — И хочу, — шепчет прямо в кожу, — сделать тебе приятно. Арсений как-то очень громко вздыхает, а затем, как олененок, расставляет ноги в стороны. Восприняв это как карт-бланш, Антон одними лишь костяшками пальцев оглаживает сначала одну ягодицу, затем вторую, а после мягко проводит подушечками по ложбинке — Арсений на мгновение сжимается, но сразу же расслабляется. Чтобы вспомнить заклинания, приходится напрячься, но наконец оба они всплывают в памяти. Антон прикладывает пальцы и шепчет сначала очищающее, от которого Арсений вздрагивает, а затем смазывающее. Рассчитать силу заклинания не получается, и смазки переносится чересчур много — та вытекает изнутри густыми каплями. Антон, не отдавая себе отчет, наклоняется и собирает ее губами, слыша вместе с этим чужой полустон. Смазка сладковатая, как будто ванильная или и правда ванильная — пробуя ее на вкус, Антон только сейчас удивляется, как умудрился перенести ее из дома, который отсюда не так уж и близко. Он чувствует, как много в нем магии, чувствует прилив энергии от нее, но она не распирает его изнутри, не доставляет дискомфорта, а как будто всегда была с ним. Он мягко проводит по ложбинке языком плашмя, ощущая жар кожи, ладонями гладит напряженные, словно высеченные из мрамора, бедра — Арсений начинает дрожать, и Антон успевает было испугаться, что это от стресса, но слышит протяжный сиплый стон удовольствия. Податливость и отзывчивость Арсения заводит его сильнее самой смелой фантазии, и Антон мягко целует и посасывает чувствительную кожу, то поднимаясь до поясницы, то спускаясь до мошонки — берет в рот одно яичко, другое, облизывает, наслаждаясь однозначной звучной реакцией. Арсений выгибается, подставляется, тыкаясь ягодицами ему в лицо, словно ему самому не терпится. Антон крепче сжимает его бедра, удерживая на месте, а затем вводит в него самый кончик языка, проталкивает глубже, вылизывает его изнутри, и Арсений переходит уже даже не на стоны, а на жалкие всхлипы. Ему ужасно стыдно, но и очень хорошо — Антон испытывает эти эмоции так же красочно, как свои собственные. Более того, он ощущает, как горят щеки Арсения, как тот пытается сжать гладкий кафель непослушными пальцами, как шумно и спешно бьется его сердце. Постепенно к этому примешивается и понимание ласки сзади — но не так, словно кто-то так же трахает Антона языком, а призрачное, почти неощутимое. И от всего этого его так мажет, что кажется, будто ему достаточно одной лишь этой близости и того, как головка трется о шелковую ткань белья. — Антон, — хрипло зовет Арсений, которому очевидно хочется большего, и это озвучивать не надо, потому что всё понятно без слов. — Сейчас, хвостик, — обещает Антон, беспорядочно целуя его по всей ложбинке, потом в поясницу, по всей длине позвоночника до самых плеч. Они усеяны родинками и веснушками, прозрачные брызги воды на них выглядят потрясающе уместно — Антон сцеловывает и их, но во рту всё равно сухо, как в пустыне, и воздух горячий, будто оттуда же. Он быстро стягивает белье на бедра, пару раз проводит рукой по стволу, млея от удовольствия, хотя удовольствия от рассматривания рельефной спины Арсения не меньше. Не сдержавшись, он наклоняется снова и целует в затылок — короткие волоски щекочут губы. Хочется видеть и лицо Арсения тоже, но теперь Антону не нужно смотреть в глаза, чтобы разбирать эмоции — он и так чувствует колоссальное возбуждение, которое почти вытеснило всё стеснение. У них еще будет время насладиться друг другом в разных позах, а сейчас терпеть уже нет сил. Арсений расслаблен, и Антон входит в него одним упругим толчком — ему так хорошо, но еще лучше от понимания: Арсений тоже чувствует это его «хорошо», оно резонирует собственным удовольствием, которое множится и множится, будто зеркала, стоящие друг напротив друга. В висках бьется горячечная мысль, что это самое приятное, что Антон когда-либо испытывал, но после нескольких толчков он ощущает еще и легкое давление внутри, которое словно вытекает в член легкой пульсацией — и становится заоблачно прекрасно. Он ускоряет темп, вбивается до громких шлепков, которые наверняка слышны даже за пределами ванной, несмотря на шум воды, до звона шейной цепи о кафель. Но в то же время в нем столько нежности к Арсению, что он контрастно, осторожно и ласково поглаживает его бока, пока не слышит хриплое «крепче» и не сжимает. Большие пальцы попадают точно на ямочки — ложатся в них так идеально, будто были созданы для этого. Он знает, что Арсений к себе не прикасается, но в то же время знает, что тому это и не нужно. А если бы Антон и не знал, он бы понял это по громким дрожащим стонам — черт, какой же Арсений неожиданно громкий, какой же красивый у него голос. Повинуясь непонятно откуда взявшемуся желанию, Антон наклоняется, практически укладываясь на спину Арсения, и кусает того за загривок, несильно сжимает зубы — и чужой оргазм выбивает его, как резкий порыв ветра с обрыва. Ему даже кажется, что он куда-то летит, но не расслабленно, напряжение во всем теле лишь возрастает, а потом его накрывает собственным оргазмом так, что будто все внутренности перетряхивает. Ему требуется какое-то время, чтобы обнаружить себя лежащим на боку на дне ванны и обнимающим Арсения со спины. Дышится тяжело, как после бега, во всём теле приятная истома и немного тремор — тоже как после бега. В голове неразбериха, как и в ощущениях, и в чувствах. Арсений стонет, но уже явно не от наслаждения, и переворачивается сначала на спину, а потом на другой бок, лицом к Антону. Он всё еще румяный, над верхней губой крошечные капельки пота, лоб тоже мокрый то ли от пота, то ли от воды с волос. И ресницы мокрые — острые, как иголочки, придают Арсению немного кукольный вид, а ярко-синие глаза только усиливают его. — Ты тоже это чувствуешь? — уточняет он хрипловатым, словно сорвал голос, тоном. — Да, — у Антона голос такой же, — не знаю, как это описать. Но могу точно сказать, что ты… — он сосредотачивается на ощущениях, прислушивается к себе, — хочешь пить. И что тебе массаж бы не помешал. — А ты есть хочешь. И пить тоже. Несмотря на размеры ванны, в полный рост они, конечно, не помещаются — приходится лежать, поджав под себя ноги — их коленки соприкасаются. — Что за синяк? — спрашивает Арсений, проводя по плечу Антона кончиками пальцев. — Упал позавчера, — рассказывает Антон: утром он видел след от ушиба, довольно мощный, что неудивительно при падении с высоты его роста. — Я же сознание потерял, шарахнулся о журнальный столик. — Что? — Арсений резко садится. — Почему ты мне не сказал? — Да как-то не до этого было. В участке действительно было не до того, а сегодня Антон об этом даже не подумал: Арсений перед приемом ванны вытряс из него всю новую информацию по делу и приказал подробно рассказать о допросе Абрамова, но обморок же к делу не относится. — Что случилось? — не успокаивается Арсений. — Мне весь день было хреново. — Антон тоже садится, хотя полежать еще очень хочется, желательно на мягкой кровати, и стаскивает насквозь мокрые трусы, наконец дотягивается до крана. Становится непривычно тихо. — Тошнило, башка болела, кости ломило, как тогда, когда я к матери ездил, помнишь? — Арсений кивает. — А вечером что-то совсем развезло. Встал с кресла — и всё потемнело, а потом как будто бред начался, что ли. Галлюцинаций не было, но мысли странные были, и еще меня вырвало. У тебя же не было такого? Арсений качает головой. — Кошмар, — вздыхает он, и без шума воды его голос отдается эхом, — мне тоже было плохо, но не настолько. — Кстати, только сейчас подумал, — вспоминает Антон, — может, дело еще в том, что я съел твой суп, который сутки стоял на кухне. Но он был вкусный, мне понравился, у тебя здорово получается готовить. — Я… — Арсений выглядит так, словно не знает, разозлиться или смутиться. — Сомневаюсь, что дело в нем, кастрюля же зачарована. Наверное, ты перенервничал из-за меня, — виновато улыбается, — прости. — Ты извиняешься? Дурак, что ли? Арс, ты в это время сидел почти что в тюрьме. Я вообще думал накатать жалобу на содержание задержанных, ты видел эти условия? Тебя держали почти двое суток, а там даже кровати нет, пиздец какой-то. — То есть ты хочешь написать жалобу королеве, с которой можешь просто поговорить? Об этом Антон не подумал. — Тогда я поговорю с ней лично. Не уверен, что она меня послушает, я ей никогда не нравился, но что я теряю? Они даже не могут угрожать лишить меня титула и привилегий, потому что мне всё это на хуй не упало. — Ты всё равно хочешь отречься? — Ты как будто против этого. — Ну… — Арсений медленно поднимается и переступает через бортик ванны — Антон наблюдает за тем, как свет отражается от капель воды на его красивом теле, и на секунду теряет нить разговора. — Я бы на твоем месте не спешил. Понимаю, что тебе ничего не нужно от семьи, но это всё-таки влияние. Я не знаю, каково быть членом королевской семьи, — он стягивает с вешалки полотенце, — но я считаю, — оборачивает вокруг бедер, — что глупо отказываться от таких привилегий, даже если за них приходится чем-то платить. — Я должен тебе кое-что сказать, — говорит Антон раньше, чем успевает обдумать эту мысль, но сразу понимает: это правильное решение. Арсений имеет право знать. — М? — откликается тот, суша вторым полотенцем волосы. — Всё еще чувствую себя грязным. Не понимаю, то ли это потому что два дня не мылся, то ли из-за того, что мы… — Он вдруг морщится, и Антон совсем сбивается. — Больше не… не в меня, пожалуйста. — Да, хорошо, не буду, я… Ты сын королевы. Молодец, Антон, — говорит он себе, — лучшего момента не найти. Арсений, успевший извернуться в попытках рассмотреть заднюю сторону бедра, по которой, видимо, стекает сперма, оборачивается — вид у него такой, словно он не расслышал. — Что? — Ты сын королевы, — повторяет Антон тише, как будто если Арсений не услышит, то можно всё замять. — Это не точно, но… — да какое, блядь, не точно, если он чертами лица похож на молодую королеву, — не знаю, это надо сделать ритуал крови, чтобы точно узнать. Но есть такая вероятность. Большая. — Антон, что ты… У королевы есть дочь, ты думаешь, никто бы не заметил, если бы она… — Арсений замирает, видимо, вспоминая дату рождения принцессы — там по документам различие в месяц с небольшим, Антон проверял. — Мы близнецы? Антон не может смотреть на Арсения, поэтому смотрит на свои ладони, кожа на которых скукожилась от влаги. — Нет, не близнецы. Катя… Она дочь кухарки. Эта кухарка родила почти в то же время, и у нее забрали Катю, чтобы выдать ее за дочку королевы, а тебя спрятать. Они не хотели, чтобы кто-то узнал, что… — Что настоящий ребенок — фамильяр, рожденный от фамильяра мужа, — заканчивает Арсений, словно сам для себя, и Антон удивленно вскидывает голову — видит ухмылку. — Я видел его фотографии в старых газетах — мы похожи. Тогда я думал, что с ним спала какая-нибудь горничная или фрейлина, но не нашел подтверждений. Он присаживается на скамейку у стены, но не выглядит так, будто его ноги подкашиваются — он кажется напряженным, но не шокированным. — Ты не удивлен? — Нет, я удивлен, — вздохнув, Арсений проводит пальцами по мокрым волосам, — но, наверное, не настолько, как должен. За эти годы я столько версий рассмотрел, одна безумнее другой, так что эта даже не кажется безумной. Почему меня не убили? Не отослали за границу? — Должны были отослать. Но разбираться с этим доверили моей матери, а она же, ну, — Антон разводит руками, надеясь этим объяснить, что в юности его мать была той еще оторвой, — делает так, как считает нужным. И она отправила тебя в воспитательный дом, хотела забрать, когда придет время. — Но? — Ты уже слышал от нее про свою репутацию. И еще она, наверное, испугалась, что всё вскроется, и не решилась. Арсений снова вздыхает и прислоняется спиной к стене, запрокидывает голову, глядя на лепнину на потолке, но вряд ли ее видя. Антон думал об этом разговоре раньше, хотя и не был уверен, что он вообще состоится, и всё же в его мыслях Арсений вел себя иначе — кричал, истерил, бросался вещами. Такого спокойствия он не ожидал. — То есть я незаконный сын королевы, — подводит тот итог, так и смотря вверх. — Бастард. И всё еще единственный, не считая твоей матери, наследник по крови. Знаешь, — он опускает взгляд на Антона, смотрит из-под ресниц, — теперь вся моя жизнь кажется понятнее. И то, почему я никогда не чувствовал себя на своем месте, и то, почему у меня такая ебучая жизнь. — В смысле? — Проклятье. Антон слышал об этом в детстве: что над королевской семьей злой рок, что любой, в ком есть хотя бы капля королевской крови, обречен на мучения до конца жизни. Конечно, это всё чушь, которую придумывают в народе, всё равно что истории про вампиров и призраков. — Так ты про то проклятье? — понимает он. — Арсений, это всё сказки, нет никакого проклятья. Я точно знаю, его бы давно сняли. — И всё же посмотри на мою жизнь. Я и года не могу прожить спокойно, чтобы во что-нибудь не вляпаться, а все вокруг меня страдают. Антон выбирается из ванны, стараясь не поскользнуться, на ощупь берет полотенце — оно оказывается коротким, для рук, но он всё равно обматывает им бедра и идет к Арсению, садится рядом. — Не все, — берет он его за руку, — я не страдаю. Прости, что не рассказал тебе раньше. Я обещал матери… и не знал… — Как я отреагирую? — хмыкает Арсений. — Я не злюсь. Нет, я злюсь на королеву и на всю эту драную систему, но на тебя — нет. Это не та информация, которой можно поделиться за ужином в первый день знакомства. То есть ты специально купил именно меня? — Что? — недоумевает Антон. — Нет, нет, я тогда еще не знал. Я узнал, когда ездил в поместье, после того, как мы поссорились. Хотел поговорить с матерью о твоих родителях, и она мне рассказала, я охренел гораздо сильнее, чем ты сейчас. Арсений молча сжимает его руку, и какое-то время они сидят так в полной тишине, даже с крана не капает и с улицы не доносится ни звука. Антон прислушивается к своему нутру, чтобы понять: Арсений не скрывает боль за внешним хладнокровием, он действительно полон спокойствия и смиренной тоски. — Что ты будешь делать? — осторожно уточняет у него Антон. — Ну… Пока — ничего. А после, когда мы разберемся с этим делом, я найду какого-нибудь журналиста, которому смогу доверять. Расскажу ему свою историю: если со мной что-то случится — он опубликует ее, если всё будет хорошо — заплачу ему денег за молчание. Так я обезопашу себя на случай, если меня решат убить. А потом я пойду к моей дорогой матушке и вытрясу из нее столько денег, чтобы хватило на землю, дом и содержание для моих, допустим, пятидесяти детишек и их нянек. — Что? — только и спрашивает Антон, поворачиваясь к нему — не может понять, шутка это или нет. — А что? — Арсений выгибает бровь. — Скажу, что или деньги, или каждый на этой планете узнает о том, что наша принцесса — дочь, как ты там сказал, кухарки? — Антон кивает. — Дочь кухарки. Уверен, что казна не обеднеет, для короны это копейки. — Не понимаю, меня этот твой план восхищает или пугает до чертиков. — Люблю твой эмоциональный диапазон. Так что, ты думаешь, эти убийства как-то связаны с моим происхождением? Но какой в этом смысл? Логичнее было бы просто всем рассказать. — Возможно, этот кто-то хочет выставить корону в дерьмовом свете, показать, что единственный наследник — это психопат-убийца, посмотрите, что делает монархия, как вы можете ей доверять. Но кому это выгодно, левым? Они же всегда были за сохранение монархии как символа власти, у них больше претензий к министрам. — А демократия не выгодна даже народу, — заканчивает за него Арсений, но у Антона это вызывает сомнения. — Брось, нельзя доверять управление государства всем, включая необразованных прачек и конюхов. На них слишком легко повлиять, это не будет демократией в чистом виде, всё превратится в балаган. — Это говорит не о том, что надо давать власть в руки тем, кто и так ее уже имеет. А о том, что надо повышать уровень образованности среди обычных людей, вот и всё. В синих, как безоблачное летнее небо, глазах Арсения мелькает отблеск не то уважения, не то восхищения. — Уверен, что не хочешь пойти в политику? У тебя бы получилось. Ты эмпатичный, жалостливый, склонен к идее всеобщего равенства, что для власть имущих редкие черты. А еще тебя не привлекает власть сама по себе и золотые горы тебе не нужны, а это лучшие вводные для политика. — Нет уж, спасибо. А ты… Если бы закон был другой и фамильяр мог занять престол, ты бы хотел этого? — Хотел бы, но, положа руку на сердце, — Арсений не кладет руку на сердце, а продолжает держать за руку Антона и ласково поглаживает ее большим пальцем, — из меня вышел бы не очень хороший правитель. Имею, знаешь ли, определенные предубеждения к магам. Антон так и представляет мир, в котором не фамильяры принадлежат магам, а маги принадлежат фамильярам — жутко, но если смотреть правде в глаза, то сейчас мир не менее жуткий. Кажется таким странным, что еще совсем недавно Антон не то что не понимал этого, а даже не думал об этом. Жизнь фамильяров была для него чем-то далеким, как когда читаешь в газете о цунами в Японии, но не переживаешь — тебя же не касается. Теперь это его касается. — И как тебе секс с братом? — вдруг интересуется Арсений с присущим ему ехидством, и Антон поворачивает к нему голову, но не успевает уточнить, как до него доходит. — Сука-а-а, — стонет он, — да мы же не родные! — И всё же мы двоюродные братья, — Арсений продолжает веселиться, — семейные узы, которые мы заслужили. Твоя страсть к инцесту невероятна, ты всё-таки достиг успеха. — Прекрати-и-и, — морщится Антон. — Это не кровосмешение, у нас нет общих родственников. И мы не росли вместе, поэтому и семейных уз у нас тоже нет. — Как скажешь, братишка, — подмигивает Арсений, но сразу уточняет серьезно: — Тебя ведь это не беспокоит на самом деле? По закону мы никак не связаны. А если бы и были связаны, сами отношения не запрещены, запрещен только брак. — Ты думал об этом? — О чем? — О браке. Арсений щурится, словно пытается прочесть мысли — но этого, слава богу, даже самая мощная связь не позволяет: слишком сложная материя. — О браке вообще или о браке с тобой? — Ну-у-у… — Антон чувствует себя загнанным в ловушку, потому что даже не знает, как ответить. — Нам вроде как рановато думать о браке, но если уж на то пошло, то лучше думай о браке со мной, чем вообще. — Ответ настоящего политика, — посмеивается Арсений. — Антон, я никогда не думал о браке ни вообще, ни тем более с тобой, так что расслабься. Напрягся так, будто я юная дева, которую ты лишил невинности. — Ничего я не напрягся, — ворчит Антон, потому что и правда не напрягся: наоборот, после рассказа о родителях Арсения он ощущает такую расслабленность, словно груз с плеч свалился. — Пойдем найдем что-нибудь поесть. — Арсений отпускает его руку и поднимается. — Надеюсь, не наткнемся на Егора. — Будь с ним помягче, это всё-таки его квартира, и он к нам очень добр. Обещаю, что после всего этого я подыщу ему хорошего хозяина и у тебя исчезнут поводы для ревности. Арсений недовольно поджимает губы и будто хочет что-то сказать, но всё-таки качает головой и идет к двери — Антон просто надеется, что их взаимная с Егором вражда не выльется в драку. *** Арсений лежит головой на его коленях и читает расшифровку собственного же допроса, которую через свои связи достал Эд. Трудно представить, как набор вопросов от Абрамова может им помочь, но Арсений пытается рассмотреть в них какую-то закономерность или уловить ложь. Весь день вместе с Эдом они обсуждали дело и составляли список возможных свидетелей, которых надо допросить. И хотя список составился довольно быстро, найти способы допроса сложно, потому что их двоих сейчас знает едва ли не каждая собака в городе, а с Эдом в принципе мало кто рискнет разговаривать. Но им нужны новые улики и зацепки, потому что старые не дают ничего — мозаика не то что не складывается полностью, здесь даже уголки собрать не получается. Когда Эд ушел, они сделали перерыв и занялись сексом, то есть быстрой, но оттого не менее прекрасной, взаимной дрочкой — и принялись работать над делом. После разрядки дело бодрее не пошло, стало лишь хуже, особенно с тем учетом, что Егор отвлекает их каждые минут пятнадцать на бутерброды, орешки, чай, кофе и проветрить комнату, что им вообще-то не нужно. Минут пять назад он заходил и предлагал отдохнуть и поиграть в «Крестословицу». — Бесполезно, — говорит Арсений, садясь и откладывая листы — вместо них он берет другие, с расшифровкой допроса Антона. — Ты помнишь, как именно он говорил про свидетеля? Похоже это было на проверку? — Нурлан сказал, что свидетель настоящий. Он точно говорил искренне, мне кажется, он сам не верит в твою виновность и хочет поймать убийцу. — Нурлан мог и не знать, что свидетель подставной. — Но он же не идиот, он бы догадался. К тому же если свидетеля нет, то зачем Абрамову говорить об этом Нурлану? В надежде, что он мне всё расскажет? Но какой в этом смысл, чтобы я раскололся? Абрамов и так по мне видел, что я ничего говорить не собираюсь. Так что я склоняюсь к мысли, что свидетель существует, но свидетель чего? — Если только кто-то видел меня на улице в день смерти Юнусова. Но я не подходил к парку, а просто тот факт, что я гулял ночью… — Арсений качает головой и откладывает и эту расшифровку тоже. — Бред какой-то. — Может быть, он хорька видел? — предполагает Антон, хотя сам понимает, насколько абсурдна эта версия. — Обычного или фамильяра, на месте преступления. Хотя этого тоже недостаточно для обвинения. Так что предлагаю вернуться к мысли, что свидетель подставной, но не со стороны полиции. — Даже в каком-то смысле льстит, что кто-то пытается меня подставить. Чувствую себя такой важной персоной. — Да уж, — Антон косится на него, — тебе бы быть актером. Будешь бегать по сцене, все на тебя смотрят — мечта, а не жизнь. — Я думал об этом, — со смешком признается Арсений. — Мы в воспитательном доме иногда ставили спектакли, я участвовал во всех, но меня брали на второстепенные роли. Такие, где вышел на сцену, сказал одну реплику и ушел. Не роль дерева, конечно, но тоже так себе. — Я бы хотел посмотреть спектакль с твоим участием. Тем более что твою роль дерева я уже видел. Арсений зло прищуривается. — А я бы хотел посмотреть спектакль и без моего участия, — ворчит он шутливо. — Кто-то обещал мне поход в театр, не буду показывать пальцем, хотя, подожди-ка, — он тыкает пальцем в плечо Антона, — буду. — Тебе с этим, — Антон подцепляет цепь на его шее, — нельзя ходить дальше улицы. Так что из развлечений могу предложить тебе поход в булочную или в ближайший парк, но последнее не советую, вдруг убьешь кого-нибудь. Да уж, с кем поведешься, от того и наберешься. — Ох, ты же меня знаешь: одним магом больше — одним магом меньше, — отвечает Арсений было с весельем, но тут же морщится: — Нет, ужасно. Не буду врать, что горюю о Юнусове, но Сергей… Он был хорошим. Не могу сказать, что он был ангелом, скорее просто для него не существовало ничего, кроме заклинаний, но не быть плохим — тоже по-своему хорошо. И эта его очаровательная неловкость, знаешь. Чем-то он напоминал ребенка. — Он не заслужил смерть. Но зато он прожил целую жизнь, занимаясь любимым делом. Многие так до конца и не знают своего предназначения. — Он страдал? Антон хотел бы соврать и сказать, что смерть была безболезненной, но, во-первых, Арсений может почувствовать ложь. А, во-вторых, тот всё равно из тех людей, кто предпочитает горькую правду сладкой лжи. — Да, страдал, но не долго. Ему перерезали горло, это быстрая смерть. Арсений смотрит на него с печальным принятием, испытывая трогательную благодарность — за то, что сказал правду. Хочется его обнять и утешающе поцеловать в висок, и Антон даже собирается это сделать, но в дверь коротко стучат, так что приходится в который раз громко сказать: — Входи. Егор открывает дверь спиной, потому что руки у него заняты подносом, на котором стоят чашки, фарфоровый чайник и вазочки с конфетами. — Как насчет десерта? — предлагает он, подходя ближе к кровати, где расположились Антон с Арсением вместе с кучей папок, которые принес Эд. — Я читал, что сахар стимулирует работу мозга, так что вам полезно. Обычно Антон не отказывается от сладкого, тем более учитывая его цену, но сейчас это уже начинает раздражать — причем не только его, раздражение Арсения он чувствует тоже. — Спасибо, но я не ем сладкое, — мрачно отвечает тот. — Спасибо, Егор, — улыбается Антон, — это мило, но лучше мы потом на кухне все вместе чай попьем, ладно? Судя по выражению лица Арсения, тот меньше всего мечтает «вместе пить чай», но под давлением взгляда Антона он тоже улыбается, пусть и улыбка его напоминает скорее судорогу лица при затяжном запоре. — А чем вы заняты, если можно спросить? — всё-таки спрашивает Егор, ставя поднос на журнальный столик у окна и присаживаясь в кресло рядом. — Может быть, я могу помочь? — Тебе лучше не вникать в это, — советует Антон аккуратно. — Ты сам знаешь, это опасное дело, я не хочу, чтобы ты пострадал. — Но я хочу помочь. — Я благодарен тебе за это желание, но правда не стоит. — Но я могу помочь, — произносит Егор так печально, что Антону становится стыдно за скрытность, хотя он искренне считает, что чем меньше людей вовлечены в это дело, тем лучше. — Вам ведь нужен свежий взгляд? — Нам достаточно и наших взглядов, спасибо, — отрезает Арсений холодно. — А если ты хочешь помочь, то можно не отвлекать нас каждые десять минут — это очень поможет. — Ты считаешь, что ты умнее меня, Арсений, но это не так, — замечает Егор мягко, без злого умысла задеть, а просто констатируя факт. — Две головы лучше, чем одна, а три головы еще лучше двух. — Считаешь, что если скажешь что-то полезное, то Антон растает? — Арсений, — одергивает его Антон, но тот не обращает внимания — у них с Егором противостояние взглядов. — Я не буду опускаться до твоих игр, — спокойно говорит последний. — Ты несчастный человек, и мне тебя жаль. Никаких умыслов я не преследую, я хочу помочь Антону, это мой долг как его фамильяра. — Как интересно мы заговорили, — прищуривается Арсений, и выражение его лица чем-то неуловимо напоминает хищника, готового броситься в атаку. — Не строй из себя хорошего мальчика. И вообще, так ли уж у тебя нет умыслов? Почему ты так хочешь узнать подробности этого дела? Может, ты просто с ним связан? — Что? — хмурится Егор. — Арсений, — предупреждающе повторяет Антон. — А что? — продолжает Арсений так, словно и не слышал своего имени. — Я бы не удивился, если ты бы слетел с катушек и начал резать глотки фамильярам. Давай признаем, — распаляется он, — ты же всегда всем завидовал, всем, кто хоть в чем-то лучше тебя. Тебе не сносило голову при виде фамильяров, у которых есть хозяева? Которые нужны кому-то, в отличие от тебя? Здорово же просто взять нож и прирезать их, как собак? — Арсений! — рявкает Антон. — Что? — поворачивается к нему Арсений так резко, что челка взметается — и именно в эту секунду его настигает осознание, гнев на его лице и в его сердце сменяется сожалением. — Черт… — Он поворачивается обратно к Егору, который сидит с каменным лицом. — Егор… прости… я… клянусь, я совсем забыл про твоего брата… мне очень жаль, я не хотел… Егор молча, не разжимая стиснутой челюсти, поднимается и выходит из спальни — Антон встает с кровати, чтобы идти за ним, но видит краем глаза, что Арсений делает то же самое. — Нет! — прикрикивает Антон на него. — Антон, я правда не хотел, — бормочет он, — клянусь, я просто забыл, из головы вылетело. На самом деле я… — Молчи, — перебивает Антон и на мгновение сжимает кулаки, вдыхает и выдыхает, чтобы хоть немного унять злость — его буквально колотит. — Я верю, что ты не специально. Но ты со своей ревностью уже совсем границ не видишь. Егор ничего тебе не сделал. — Прости, я… — Он будто хочет что-то сказать, но сам себе качает головой. — Мне нужно извиниться. — Нет, не надо делать хуже, чем ты уже сделал. Я сам с ним поговорю. А ты подумай о том, как сначала думать, а потом говорить. Всё еще злясь до трясучки, Антон выходит из комнаты, идет в темную гостиную, но там никого нет, быстро преодолевает коридор и уже в столовой видит приоткрытую дверь на кухню, из которой льется свет. Егор там и обнаруживается: он стоит у стойки и сосредоточенно режет помидор огромным ножом. Судя по миске с уже нарезанными огурцами, до прихода в их комнату он делал салат. — Егор, — зовет Антон осторожно, но тот не реагирует, и тогда он подходит ближе. — Егор, прости его, пожалуйста. Арсений не хотел тебя задеть, — рука с ножом замирает, — то есть хотел, наверное, но я уверен, что про Лёшу он действительно не помнил. Он не такой жестокий. Нож продолжает свой путь до самой разделочной доски, превращая томат в череду кружочков. Егор поворачивает его и начинает резать поперек, мелкой соломкой, если не вообще кашей. — Он сильно перегнул, — продолжает Антон, хотя сам не знает, что тут можно сказать, — и он сам это понимает. Ты же видел, что он сразу пожалел… Егор всё с тем же усердием режет помидор, но на очередном движении промахивается и проезжается по пальцу — тут же бросает нож и отдергивает руку, пихает палец в рот, морщится. Антон быстро оглядывается и хватает с края стойки салфетку, тянет руку Егора к себе и оборачивает палец тканью — чистый хлопок с ручной вышивкой, вряд ли отстирается. Магия Егора ощущается холодной и липкой. — Не пожалел он, — тихо говорит тот, делая шаг назад и уходя от прикосновения. — Я вообще не верю, что он сказал это случайно. С детства помню этот театр одного актера — он всегда мог убедить других в том, что невинная овечка. — О чем ты? Егор прижимает руку к груди, словно зверек подбитую лапку, и поднимает глаза. — О том, что он всегда был таким. Всё детство лез в драки — сам провоцировал, а потом строил из себя жертву. Он и сейчас продолжает это делать, посмотри на него. Арсений… Неважно. — Нет, скажи, что ты хотел сказать, — просит Антон. — Я хотел сказать, что Арсений — это ураган, который уничтожает всё живое. Посмотри на него, посмотри на его жизнь. Я… Антон, я говорил, что уважаю твой выбор, но такой выбор я не могу уважать. Все, кому он был дорог, пострадали из-за него, я не хочу того же для тебя. — Это… — Не так? — заканчивает за него Егор и попадает в точку: именно это Антон и хотел сказать. — Не знаю, может, он использует какое-то зелье или заклятье, приворот, что-то еще, из-за чего он так на всех влияет, но ты посмотри правде в глаза. Был хоть один человек, который любил его и не заплатил за это? Антон просто смотрит на него, и мысли суматошно крутятся в голове — он хочет объяснить Егору, что тот не прав, но не может найти аргументов. — Сергей — тот парень, с которым Арсений хотел сбежать из воспитательного дома, я слышал их разговор, — рассказывает Егор. — Это была идея Арсения, это он уговаривал его сбежать. А потом что? Сергей сбежал, и от него больше не было никаких вестей, а знаешь почему? Потому что его убили или поймали и взяли в рабство, либо он сам умер от голода и холода где-нибудь в лесу. А Арсений поехал к новому хозяину, жить в тепле и уюте. Он просто чудовище. — Но этого Сергея же никто не заставлял сбегать насильно, — бубнит Антон неуверенно. — Он сам это решил, это его личный выбор. Разные бывают обстоятельства. Егор смотрит на него, как на идиота, и Антон себя так и чувствует — но не потому, что верит, а потому что не знает, как объяснить, почему не верит. — А его хозяева? — Егор вздыхает. — Антон, они почти все мертвы. Одного он убил — все знают, что это был он, только доказать не смогли, потому что улик не было. А эти двое… не знаю, может быть, он и их убил. Если убил одного, то что стоит убить еще двоих? — Ты ошибаешься. Он никого… — Антон запинается, потому что это неправда. — Тот хозяин его насиловал. — Насиловал? — переспрашивает Егор удивленно. — Антон, хозяин не может насиловать своего фамильяра, это абсурд. Наш долг — это передавать магию своему хозяину, мы рождены для этого, о каком насилии может идти речь? Я понимаю, что ты маг, у тебя другие установки, для тебя половой акт — это элемент удовольствия, но мы не такие. — Что ты несешь? — оторопело выдыхает Антон, уже после понимая, как грубо это прозвучало. — Вы не какие-то другие, вы такие же люди, тебе просто всю жизнь твердили другое. — Я… — Егор отворачивается и смотрит на не до конца нашинкованный помидор, влага от которого расплывается по разделочной доске. — Я не буду тебя ни в чем убеждать. Ты очень добрый человек, но ты думаешь о фамильярах так же, как о магах, а это всё равно что пытаться кормить хищника травой. Мы другие, мы должны быть другими, и я не знаю, почему Арсений возомнил себя особенным. Искренность его слов, то, что он действительно так думает, поражает — Антон в ужасе от того, насколько же у Егора промыты мозги. — Прости, — извиняется тот вдруг, не поднимая головы, — я не должен был всего этого говорить. Ты имеешь свое мнение, и оно в любом случае важнее моего. — Это не так, твое мнение важно, просто… блин, Егор, я не знаю, как тебе объяснить. У тебя в голове слишком крепко застрял весь этот бред про фамильяров. Я тебя не виню, тебе всё детство это талдычили, но это хрень. Ты не вещь, которой должен пользоваться маг, ты человек, точно такой же, как он, с такими же чувствами, мыслями… Егор улыбается ему, но в его улыбке одна лишь вежливость — видно, что он так не считает. Чтобы убедить его в этом, понадобятся недели, месяцы, возможно, даже годы. — Я знаю, что Арсений может казаться жестоким, — заходит Антон с другой стороны, раз трогать ту тему пока бесполезно. — Но на самом деле он не жестокий и не грубый, это всё его броня, он так пытается защититься. И да, он вспыльчивый, но это не со зла. Могу поклясться, что он не хотел тебя ранить, ты сам это поймешь, он тебе объяснит. Если ты узнаешь его лучше, твое мнение о нем изменится, я обещаю. — Ладно, — сдается Егор после недолгих, но явно мучительных для него раздумий. — Если ты так говоришь, значит это правда. Он убирает с пальца салфетку, которая чуть ли не наполовину пропиталась кровью, рассматривает порез — вроде бы неглубокий, но из-за того, что в кухне всего одна лампа, рассмотреть сложно. — Может быть, бинтом замотать? — предлагает Антон. — У тебя есть аптечка? Я бы попробовал подлечить, но у меня всегда было плохо с медицинскими заклинаниями, боюсь хуже сделать. — Всё в порядке, — улыбается ему Егор — уже искренне. — Правда, я сейчас промою и замотаю, не беспокойся. — Давай я помогу, тебе же с одной рукой тяжело будет. — Не нужно, спасибо. Хочешь чего-нибудь, сделать тебе чай? Антону хочется потрясти его и спросить: «Какой, блядь, чай?», но он лишь сдержанно отказывает и благодарит его за предложение. После того, как Егор уходит в свою ванную искать аптечку, Антон еще сидит какое-то время и приходит в себя, переваривая события последних — сколько, пяти? — жалких минут. Он думает, что Егор вернется, но тот не возвращается, хотя минутная стрелка на настенных часах преодолевает четверть круга. Наверное, после всего этого хочет побыть один. На кухне спокойно и тихо, если не считать стука капель по стеклу — опять дождь, словно сейчас не разгар августа, а глубокий сентябрь. Антон всё еще злится на Арсения, уже не до клокота в груди, но злится: пусть тот и забыл про погибшего Лёшу, жестоких слов про Егора это не отменяет. И всё же он приходит к выводу, что даже с нездоровой, болезненной для самого же Арсения ревностью, можно справиться, если этого захотеть. Он встает и идет обратно в спальню, надеясь поговорить с Арсением, но того нет, зато из-под двери ванной вытекает полоска света и слышится шум воды. Антон думает сразу зайти, но перед дверью всё-таки останавливается и стучит. — Арсений? — зовет он взволнованно. — У тебя всё нормально? Шум воды стихает. — Да, — раздается незамедлительно, жестко и холодно, и вроде как успокоившаяся злость вспыхивает снова. — Я хочу принять ванну. В одиночестве. — А извиниться перед Егором ты не хочешь? — Нет. — Арс, — вздыхает Антон и прислоняется лбом к двери, — извини, что наорал. И что сказал, что ты сделаешь хуже. Ты не сделаешь. Егор будет рад, если ты извинишься. Просто поговорите. — Я не стану с ним говорить. Ну и пошел ты, — думает Антон. Он так злится, но злость эта бессильная, с ней ничего не сделаешь, она как яд, который сжигает изнутри, но и не плавиться Антон не может. — Ясно, — отвечает он тем же холодным тоном, — я ожидал от тебя большего. Собственные слова отрезвляют — они звучат так, что Антон мгновенно жалеет, что их произнес. Но злость мешает их забрать, он вообще устал сохранять хладнокровие, когда тоже хочется сорваться и въебать в стену какую-нибудь вазу. Шум воды за дверью раздается снова, словно разговор окончен, и Антон рычит от желчи внутри. Он ходит по комнате, взмахивая руками и мысленно ругаясь с Арсением, в фантазиях высказывая тому всё, что думает о его поведении, пинает ни в чем не повинный пуфик, а потом плюет на всё, раздевается и ложится в кровать — не хочет больше никаких контактов с Арсением сегодня. Возникает мысль, что он не хочет разговаривать с Арсением вообще, никогда, но она даже сейчас кажется ему глупой. Когда дверь ванной открывается, и свет из нее окрашивает спальню в бледно-оранжевый, Антон зажмуривается, хотя и лежит к двери спиной. Он не шевелится, притворяясь спящим, видит через закрытые веки, как свет гаснет — или ему только мерещится. А потом кровать прогибается, Арсений возится рядом, и находиться с ним рядом неуютно и напряженно, но вставать и уходить кажется глупым, так что Антон так и продолжает делать вид, что спит. Через какое-то время, через минуты или даже часы, в течение которых заснуть всё равно не получается, Арсений перестает крутиться — слышно только его тихое дыхание. Антон готов поклясться, что тот в темноте смотрит ему в спину, он ощущает его взгляд кожей, а вот эмоций его не ощущает совсем, словно между ними ничего не пропускающий барьер. Спустя еще несколько напряженных мгновений Антон чувствует легкое прикосновение к лопатке, но дергает плечом — слишком быстро и слишком резко, не похоже на поведение спящего. Он почти уверен, что Арсений понял, что он не спит, и вот-вот что-нибудь скажет, но тот молчит.