Компас

Фонарь во дворе опять мерцает. Антон честно обещает себе разобраться с ним завтра, сразу после того, как проснется и позавтракает, но он обещает себе это всю неделю — и, кажется, неделю до этого. Но сейчас, после рабочего дня, у него всё равно нет сил, пусть магии еще и предостаточно, так что он лишь окидывает фонарь виноватым взглядом и идет по дорожке к дому. Ступеньки крыльца привычно скрипят, Антон осторожно отодвигает с пути маленький красный мячик, и тот укатывается к перилам. Надо попросить детей не разбрасывать игрушки где попало, а то так и убиться можно ненароком. Дверь ожидаемо открыта: конечно, вряд ли кто-то заявится без приглашения, да и незамеченным на территорию поместья не попасть, но всё же. Хотя в их случае переживать надо не о случайных гостях, а о бестолковых беглецах. В прошлом году Софья, юная бунтарка, решила, что раз Арсений запрещает ей ходить на ночные свидания, то лучший вариант — сбежать. Она втихую собрала вещи, ночью вывела из конюшни лошадь — и помчалась прочь. К счастью, перехватить ее успели еще до того момента, как она покинула пределы полей. Антон заходит в прихожую и снимает плащ, с трудом находит свободный крючок — можно повесить и в гардеробной, но лень идти. Сейчас история с бегством вспоминается со смешком, а тогда драма разверзлась нешуточная и криков стояло на весь дом — в основном криков Софьи, естественно, и других старших детей. Арсений сохранял хладнокровие, но после ужина всосал бутылку вина и выкурил три сигареты за раз. На следующий день, на общем собрании, было решено допустить до ночных свиданий всех старше семнадцати, но строго после знакомств с кавалерами и зазнобами. — Антон Андреевич, — негромко зовет его Аня, и Антон вздрагивает: он был уверен, что в такое время все уже разошлись по комнатам. — Простите, я вас напугала? Неловко признаваться, что после всех ужасов, что довелось видеть Антону в процессе расследований, его напугало появление воспитательницы в прихожей, так что он качает головой. — Нет, конечно, я просто думал, что все уже спят. — Пока нет, близнецы никак не хотели засыпать, пришлось почитать им. Еле успокоила. — Спасибо, — благодарно улыбается ей Антон — вообще-то в такое время Аня уже не должна сидеть с детьми, это обязанность ночных воспитателей. — Не знаешь, Арсений в детских? — Нет, вроде бы его сиятельство уходили наверх. Антона до сих пор удивляет, что его она называет по имени-отчеству, а Арсения — как положено по титулу, хотя тот граф только по замужеству. Впрочем, по крови он принц, то есть вообще король, но об этом никому не стоит знать, особенно теперь, когда Катя взошла на трон. — Спокойной ночи, — желает Антон Ане, и та легко ему кланяется и проходит дальше к гардеробной. У Антона мелькает мысль побыть джентльменом и проводить ее до домика, но он приходит к выводу, что это скорее неуместно, чем мило. К тому же до него идти метров сто от силы. Он поднимается по лестнице, по дороге наступает на что-то хрустнувшее и обнаруживает на полу треснувшую пуговицу — малодушно надеется, что это не отвалившийся глаз чьей-нибудь самодельной куклы. Мелкие недавно шили такие вместе с Арсением, хотя то, что получилось у Арсения, лучше не видеть: кривущее уродливое создание с непропорционально огромной башкой и кривой лыбой. Тот еще и палец себе иглой проткнул — Антон во время рассказа об этом по-скотски заржал и получил страшной куклой по заднице. В их гостиной Арсения нет, но из приоткрытой двери кабинета льется свет. Антон скидывает тесные туфли, с облегчением топчется по мягкому ковру и идет к кабинету, на ходу снимая пиджак — хоть тот и сильно удобнее, чем полицейский сюртук в его молодости, носить его дольше нужного он не намерен. Но и брать пример с Белого и до самой пенсии одеваться, во что придется, он тоже не хочет. Если — когда — он станет министром, то первым делом внесет предложение упразднить форму... Хотя нет, не внесет: в глубине души ему нравятся все эти отличительные признаки. Арсений сидит на столе с бокалом шампанского в руках — Антона ужасно умиляет это его стремление забираться на поверхности повыше. Сегодня он в синей, под цвет глаз, блузке и в неприлично узких брюках, и его обтянутые тканью бедра так и хочется сжать — позже Антон обязательно так и сделает. — По какому случаю шампанское? — интересуется он, подтягивая к себе кресло и падая в него. — Повод плохой или хороший? — Это не вино, — вздыхает Арсений, кажется, сильно расстроенный из-за этого. — Это лимонад, но представляю я, естественно, что это вино. Такой день, господин комиссар. Он кладет свою ногу Антону на колено, и у того появляется шальная мысль дернуть ее к себе, но за такое Арсений тоже ему потом что-нибудь дернет, а то и оторвет. Так что он просто обхватывает его щиколотку и проводит по выступающей косточке большим пальцем. — И из-за чего же у тебя случился приступ выдуманного алкоголизма? — Дети, — мрачно изрекает Арсений и делает глоток — потом еще и еще, пока не допивает до дна, после чего ставит бокал на стол. — Ты смотри, а то так и спиться недолго. — Очень смешно. — Арсений слегка пихает его в бедро. — Саша выбил Кириллу глаз. — В смысле? — Антон напрягается. — Выбил — совсем выбил или просто ударил? — Вмазал как следует, пришлось бежать за Максом, но он быстро залечил, даже не пришлось в больницу ехать. Хотя я успел перепугаться, такими темпами окончательно поседею. Антон щурится, пытаясь в слабом свете рассмотреть масштаб проблемы — до «окончательно поседеть» Арсению далеко, хотя у того и в тридцать прилично седых волос было, а как появились дети — так аж целые пряди побелели. Но это его не портит, даже наоборот — а еще можно шутить, что он превращается в белого хорька. — И что пацаны не поделили? — В том и дело, что я не знаю. Я разговаривал с Кириллом, помогал ему с домашкой, подходит Саша — и как врежет ему кулаком в глаз. Мы их, конечно, сразу разняли, но Саша молчит. Я поспрашивал детей, никто между ними никаких ссор не видел. Знаешь… — Арсений закусывает губу: судя по тому, что на той уже видны ранки, делает он это не впервые за день, — я подозреваю, что Саша меня ревнует. — Ревнует как родителя? Или ты имеешь в виду, что он в тебя втрескался? — Второе. — О, у меня появился конкурент? Решил найти себе кого-то помоложе? — Арсений пинает его, и Антон смеется, покрепче перехватывая его ногу: — Да успокойся ты, не буянь. Ему пятнадцать, в его возрасте нормально влюбляться. Ты для него вроде красивого учителя, по которому сохнешь на уроках. У Антона подобного, разумеется, не было, но он знает, что в школах такое бывает. Арсений, по большому счету, и есть учитель: он преподает у детей русский и французский. А если вспомнить, что на уроках тот из-за близорукости надевает очки, чтобы видеть детей на задних рядах, так ничего удивительного, что кто-то в него влюбился — Антона бы и самого по парте размазало. — Антон, я же ему в отцы гожусь. Антон хочет пошутить, что почти в дедушки, но Арсений слишком серьезен — к тому же это всё равно неправда. — Арс, он здесь всего несколько месяцев. Сам знаешь, что некоторые тяжело привыкают после домов, вот он и привязался к тебе. Это пройдет. — А до этого он будет калечить всех, с кем я разговариваю? — Арсений поджимает губы. — Поговорю с Эльвирой, может быть, она что-нибудь посоветует, я плохо разбираюсь в психологии. Не хотелось бы случайно разбить ребенку сердце. — Уверен, он как-нибудь переживет эту свою влюбленность. Кстати… — Антон вспоминает, как на днях Саша огрызнулся на него из-за какой-то глупости, — теперь понимаю, почему он так агрессивно ко мне настроен. Я ведь муж его возлюбленного, мешаю вашему с ним счастью. — Прекрати, это не смешно. Была у нас двадцать лет назад одна история, где я мешал одному влюбленному, помнишь, чем всё закончилось? Мы там оба чуть не умерли, а этот влюбленный до сих пор пузыри в больнице пускает. — Пора бы его навестить, кстати, — напоминает Антон и получает в ответ обреченное пожимание плечами. — А вообще ты драматизируешь, — замечает он и, аккуратно уложив ногу Арсения себе на колено, мягко массирует его стопу пальцами — тот слегка улыбается и прикрывает глаза. — Саша скоро привыкнет к обстановке, влюбится в кого-нибудь из сверстников. Или сверстниц. Главное, чтобы никто не забере… — Молчи, — приказывает Арсений, — не произноси это слово в этом доме. На самом деле у Антона и самого поджилки трясутся от мысли, что кто-то из девочек забеременеет. Пока этого чудом удавалось избежать, но рано или поздно это определенно случится — надо готовиться. Вернее, одна их воспитанница уже забеременела и даже родила, но уже будучи взрослой и замужем. Приезжала недавно с мужем-магом, привозили карапуза. — Что еще произошло? — Как обычно: пара неловких драк, кто-то с кем-то поругался из-за игрушек. Твой тезка, который младший, отказывается делать домашнюю работу, говорит, что станет полицейским, как ты, и математика ему не нужна. — Он даже улики посчитать не сможет. — Я ему то же самое сказал, а он мне: «Мне и так хорошо, я в детективах сразу убийцу разгадываю». Я спросил, где это он взял детективы с убийствами, так он удрал на улицу. Побоялся, что отругаю его за запрещенку. — Хотя бы не порно. Одно время у них целый ящик был «конфискованных» романов крайне откровенного содержания — в какой-то момент Арсений понял, что изымать такое бесполезно, и просто просматривает втихую, чтобы в этих книжках совсем уж жести не было. И маленьким просит не показывать, понятное дело. — Ему такое пока рано, — хмыкает Арсений, — это через пару лет. Антон медленно продвигается пальцами по подъему стопы выше к щиколотке, забираясь под брюки, и уже хочет сказать что-то на тему того, что ему не рано (Арсений обязательно пошутит про «поздно»), как раздается стук в дальнюю дверь. — Кто-то из детей или воспитателей? — устало предполагает Арсений и, вздохнув, стекает со стола. — Делаю ставку, что оба. Давай не будем открывать? — Антон приобнимает его и тянет к себе, Арсений закатывает глаза, но присаживается ему на колено — тяжеленный. — Вдруг что-то случилось? — Конечно, случилось, здесь постоянно что-то случается. Но если бы это было что-то серьезное, то все бы уже орали, что-нибудь грохотало и воняло бы дымом. А сейчас тихо и пахнет только твоими духами, так что всё нормально, минуту подождет. Пару мгновений Арсений смотрит на него осуждающе, затем — возмущенно, а потом вдруг улыбается до чудесных ямочек на щеках, от которых Антон в восторге уже который год. Он тянется, чтобы поцеловать одну из них… *** Антон просыпается разбитым даже не как фарфоровая ваза, потому что та разбивается на несколько частей, а как хрустальная — голова раскалывается так же, на тысячу осколков. Он морщится и приходит в себя после сна, который был таким реальным, словно это никакой и не сон. Там было так хорошо: они вдвоем, в собственном поместье, с детьми, как и мечтал Арсений — Антон так сильно хочет туда вернуться, что зажмуривается и пытается уснуть снова, но не получается. Он не знает, во сколько заснул, потому что так и не решился открыть глаза и посмотреть на часы, но ему кажется, что случилось это только под утро. Точно он бы сказать не смог, но не пропадает ощущение, будто он всю ночь слушал дыхание Арсения и сначала злился, потом грустил, а когда совсем отошел и готов был уже повернуться, то провалился в сон, самый прекрасный сон. Но помнит он его смутно, кусками, отрывками. Надо рассказать Арсению, пока не забыл с концами — интересно, как тот отреагирует? Подумает ли, что вещий? Кое-как разлепив глаза, он садится на кровати и медленно крутит головой — шея жутко хрустит. Часы показывают полдень, хотя по погоде за окном это не ясно, просто потому что погода тоже не ясная: даже через шторы видно, что там пасмурно, а шум дождя лишь подтверждает эти догадки. Спать всё еще хочется ужасно, но надо собрать себя в руки и поехать к Эду. Неплохо бы и домой заехать, журналисты должны были уже рассосаться — никто не будет так долго дежурить под окнами пустой квартиры. Арсения рядом нет, только на пуфике аккуратно сложено полотенце — видимо, тот положил его там, когда вчера вышел из ванной. Или сегодня утром: Антон всегда спит так, что и пушечным выстрелом не разбудишь, не то что включенным краном. Хотя он никогда и не слышал пушечного выстрела, так что утверждать не может. Он по-прежнему не чувствует Арсения: ни чувств, ни эмоции, но их связь нестабильна — он уже привык к тому, что она то появляется, то пропадает. Вчера они опять поссорились, так что ничего удивительного, что сегодня вместо близости у них опять пустота. Злости больше нет, лишь слабый отклик раздражения. Кажется странным, что вчера он так сильно разозлился из-за какого-то пустяка: да, Арсений повел себя, как последняя задница, но никто же не умер — ха-ха. Недолгий разговор, пара извинений, может быть, полбочонка пива на троих — и всё станет нормально. Не умываясь, только накинув шелковый халат, чересчур напоминающий дворцовый и потому раздражающий одним своим существованием, он выходит на поиски Арсения. На Егора он натыкается раньше — тот сидит на диване в гостиной и при его появлении поднимается с места. — Доброе утро, — здоровается он. — Доброе, — Антон зевает, — давно проснулся? — Да, давно. Выспался? — Ну так. — Антон неопределенно машет рукой и оглядывается, словно Арсений может находиться где-то в комнате, а он и не заметил. — А где Арсений, не знаешь? — Он уехал. — А? — Антон, успевший было повернуться в сторону коридора, резко поворачивается назад. — Куда уехал? — Он не сказал. Он, — Егор нагибается и берет с журнального столика сложенный вдвое листок, протягивает, — оставил тебе письмо. Антон смотрит на листок и ничего не понимает — он еще не проснулся, чтобы соображать нормально. — То есть уехал? Он же в амулете, куда он уехал? Когда вернется? — перечисляет он вопросы, не останавливаясь ни на каком конкретно. — Уехал — в смысле совсем уехал? — Я… — Егор отводит взгляд, но тут же возвращается им, твердо смотрит прямо на Антона своими прозрачно-голубыми глазами. — Я помог ему. Он попросил написать принцессе срочное письмо на гербовой бумаге, чтобы прислали карету с магом, и я это сделал. Карета прибыла через два часа, и он уехал. — Принцессе? — переспрашивает Антон. — Матери? Но почему? Что случилось? — Я думаю, тебе стоит прочесть письмо. — Нет, подожди, в жопу письмо, куда он уехал? — распаляется Антон. — Когда это было? Где он сейчас? — Я не знаю, где он. Это было утром, так что сейчас он, наверное, на пути к границе. Это как будто сон — не такой прекрасный, какой он видел сегодня, и даже не дурной, не кошмарный, а просто бредовый, с гномами и летающими единорогами, у которых вместо рогов члены, шпаги или всё вместе. Антон вырывает из рук Егора письмо, но прежде чем открыть, пытается прислушаться к своим ощущениям, «нащупать» Арсения ментально, но не ощущает ничего, кроме головной боли — своей головной боли. Он открывает письмо — его писали чернильной ручкой и сложили так быстро, что буквы отпечатались на нижней стороне листа, но читать это не мешает. «Дорогой Антон. Прости, что прощаюсь так. К сожалению, у меня мало времени, и я не могу написать тебе всё, что хотел бы сказать. В любой момент за мной может приехать карета или, что хуже, ты можешь проснуться. Хотя, знаешь, будь у меня всё время мира, не уверен, что смог бы правильно подобрать слова. Ты удивительный… Нет. Не хочу марать письмо и что-то здесь зачеркивать, но это слово тебе не подходит. Видишь, слова уже не получается подобрать. Ты замечательный. То, как ты видишь этот мир, как ты его чувствуешь, это прекрасно, и я хотел бы иметь хоть частицу твоего мироощущения. Не могу даже вообразить, что тебя ждет, но я уверен, что нечто невероятное. И я не хотел бы очернять твое будущее. Ты наверняка думаешь, что я устраиваю драму или что бегу от проблем (возможно, это правда). Но ты даже не замечаешь, как одно мое присутствие ломает твою жизнь уже сейчас, а дальше будет только хуже. Как бы я ни относился к Егору, он прав: я ураган, который уничтожает всё живое. Это не мой выбор, но так и есть. Все, кого я когда-либо любил и с кем я когда-либо был связан, пострадали из-за меня. Прости, что принимаю это решение без твоего участия, но я не хочу, чтобы ты пополнил их число. Пожалуйста, не ищи меня и не спрашивай Ее Высочество обо мне. Как только я устроюсь и начну зарабатывать, я верну тебе долг. Возможно, это будет не так скоро, как мне бы хотелось, но надеюсь, что у тебя не будет из-за этого проблем. И также надеюсь, что ты осознаешь всю силу своих привилегий. Тебе кажется, что ты не заслужил их, но ты заслужил их, как никто другой. Не могу поверить, что так мало времени с тобой дало мне так много. Ты изменил всё, Антон. Каждый час с тобой был как целый оборот вокруг земного шара, и по прошествии всего пары недель мне кажется, что я прожил целую жизнь. Спасибо тебе за нее. Я хотел оставить тошнотворно романтичную подпись вроде «навсегда твой», но это будет выглядеть нелепо, ведь я так молод. С другой стороны, не думаю, что когда-либо еще решусь на близость с кем-нибудь — это недоступная мне роскошь. В таком случае, навсегда твой, Арсений». За несколько абзацев Антон не просто просыпается — он достигает такого пика бодрости, какого не чувствовал никогда, и в этом ему помогает животворящий гнев. Он не плачет, нет, хотя глаза жжет, а в носу щиплет — он злится так, что скрипят зубы. — Какой же, блядь, придурок, — выдает он в сердцах. — Какого хрена ты его не остановил? — Потому что это его решение. Я не собираюсь ему препятствовать. — Он слышал наш вчерашний разговор, — говорит Антон уже спокойнее, — но не полностью, иначе бы не уехал, чтобы спасти меня от ужасной, сука, судьбы. Боже, — вздыхает он и сует листок в карман халата, — королева драмы. И как я вчера не подумал, что он отхреначит что-нибудь такое. — Ты не думаешь, что он уехал, потому что виновен? — Что? — Антон, уже чуть было не рванувший обратно к спальне, разворачивается. — Нет, не думаю. Он не мог. Хотя это не совсем так: возможность у него была. Технически он мог совершить все эти преступления: сам же говорил, что и из воспитательного дома в город сбегал незамеченным, когда вздумается, и по ночам гулял в одиночестве как раз в те дни, когда были совершены преступления. Но нет, он имел возможность, но он этого не делал, не бывает таких хороших актеров. — Ты считаешь его убийцей? — прямо спрашивает Антон, просто чтобы узнать мнение со стороны. — Я не знаю всего, — пожимает Егор плечами. — Но ты знаешь, что такое бритва Оккама? — Самое простое решение с высокой вероятностью самое верное, — цитирует Антон по памяти: их этому учили в академии. — Но высокая вероятность не означает точность, в этом деле слишком много составляющих. — Я полагаюсь на статистику, а статистика говорит о том, что процент ложных обвинений крайне низок, когда дело касается серийных убийств. А когда в расследовании всего один подозреваемый… — Егор не заканчивает, но по его взгляду и так всё понятно. — Но если ты ему веришь, значит у тебя есть основания. Понятно, для Егора не существует лучше аргумента, чем «Антон сказал», логика и факты меркнут перед этим. — Если ты думаешь, что он убийца, то почему отпустил? — Потому что есть вещи важнее, — спокойно сообщает Егор. — И даже если Арсений убийца, я бы не хотел, чтобы ты знал об этом — это причинило бы тебе столько боли. Гораздо лучше, если ты будешь знать, что с ним всё хорошо где-нибудь, — он кидает взгляд на окно, — там. — С ним не будет всё хорошо где-нибудь там, — Антон снова поворачивается и кидает уже на пути: — с ним всё будет хорошо здесь! — Антон! — окликает его Егор, догоняя в несколько шагов, хватает за руку, заставляя обернуться. — Ты не должен этого делать. Подумай, если он уехал ради тебя, то это, возможно, единственное достойное его решение за всю жизнь. Он хочет, чтобы ты был счастлив, а это возможно только без него. — Это возможно только с ним, — отрезает Антон и выдергивает свою руку — возможно, слишком резко. — Извини, но ты правда не понимаешь, и это не твоя вина, я тебе всё объясню позже, хорошо? Но если ты правда желаешь мне счастья, то скажи мне, если хоть что-то знаешь, я прошу тебя. — Я ничего не знаю, — грустно улыбается Егор, — прости, я сказал бы, если бы знал, но Арсений, как ты догадываешься, не стал делиться со мной планами. Антон зол на Арсения, зол на Егора за то, что тот его не остановил, хотя и понимает его мотивы — но пониманием тут не поможешь, тут надо действовать. Так что он быстро возвращается в спальню, одевается, с ладоней брызжет себе в лицо водой и вылетает на улицу, чтобы поймать карету и отправиться к матери. Проблемы возникают уже на первом этапе: дождь льет стеной, настолько плотной, что вода заливает глаза — не получается даже их открыть, а если и получается, то сквозь мутную пелену всё равно ничего не видно. Антон не доходит и до площади, как промокает насквозь и лишь тогда осознаёт, что в суматохе вышел без плаща. Он пытается вспомнить, висел ли вообще плащ на вешалке у входа — вроде бы нет. Антон хлопает себя по карманам брюк в поисках броши, но это бессмысленно, потому что та осталась в плаще. Ноги в ботинках хлюпают, отросшая мокрая челка лезет в лицо, смотреть перед собой Антон даже не пытается, он сосредотачивается на том, чтобы вдохнуть и не втянуть в нос стакан воды сразу. Он прошел едва ли триста метров, но уже дрожит от холода, то и дело проваливаясь в лужи на пустотах мостовой. Мелькает мысль, что сама природа против того, чтобы он догнал Арсения, но он тут же убеждает себя: нет, природа против того, чтобы Арсений уехал, ведь тот так же борется с погодными трудностями. Когда его чуть не сбивает резким порывом ветра, он всё-таки сдается и заходит в первую попавшуюся лавку — колокольчик над головой радостно звенит при открытии двери. Бесполезно вытерев лицо мокрыми ладонями и кое-как проморгавшись, он понимает, что забрел в хозяйственный — и что продавец за стойкой удивленно смотрит на него. — Здравствуйте, — бормочет Антон, неловко топчется на месте — с него уже натекла лужа. — Простите, пожалуйста, я весь мокрый, там дождь страшный. Не отрывая от него взгляда, продавец, щуплый мужчина вряд ли старше сорока, выходит из-за стойки — ударяется о дверцу бедром, но не замечает этого. — Ваше высочество, — говорит он с таким видом, словно увидел по меньшей мере ангела, и кланяется — слишком низко, хотя по этикету члена королевской семьи положено приветствовать легким поклоном головы. — Нет, я не… Можно без формальностей, точнее даже лучше без формальностей. — Антон улыбается, надеясь, что его улыбка не похожа на нервный тик. — Вы не против, если я подожду у вас, пока погода лучше не станет? — Конечно, ваше высочество… ваше королевское высочество? — уточняет он неуверенно, но Антон качает головой: так нужно представлять кому-то, а не обращаться. — Простите, пожалуйста, я никогда не… Хотите чаю? — Вы очень любезны, но нет, спасибо. Не обращайте на меня внимания. Мужчина кивает и спешно возвращается за стойку, очень усиленно делает вид, что занят делами, но не перестает коситься в сторону Антона. Чувства это вызывает странные: в детстве Антон не бывал среди «простых смертных» и не сталкивался с подобным, а в юности, когда ушел из дома, не сталкивался тем более. Одно лишь «ваше высочество» режет уши, потому что никакое он не высочество — так, пятно, случайно поставленное на гобелене королевской семьи. «Ваше сиятельство» хотя бы не ложь, но если к нему так и обращались, то в совсем уж раннем детстве, из-за титула графа по отцу. Делать нечего, и Антон рассматривает товар на прилавках и прикидывает план действий. Если мама, вернее ее люди, помогают Арсению покинуть страну… А помогают ли они ему или решили устранить, пока есть такая возможность? Антон прокручивает в голове эту мысль целые несколько минут, но потом гонит ее. Не потому что это невозможно, а потому что даже думать об этом страшно. И всё же он верит, что его мать, пусть не родная, но всё-таки мать, так бы не поступила. Глядя на череду кружек, тарелок, вилок и ложек, Антон так и представляет, как заявится в поместье и, капая дождевой водой на персидский ковер, будет просить помощи. Образ жалкий, но потерять Арсения навсегда куда жальче. Навсегда — потому что даже если Антон рано или поздно найдет его сам, а он найдет, то Арсений просто не сможет вернуться, он будет вне закона. А жить в бегах Антон бы не хотел, хотя в каком-то смысле эта перспектива соблазнительна: никаких «ваших высочеств», никаких обязательств, принятий решений и дышащих в спину журналистов. Но и никаких больше расследований, никакой надежды сделать этот мир чуть лучше своими руками, лишь пустое существование. Единственный шанс всё исправить — это вернуть Арсения сейчас, пока еще не поздно. Надеть снова ошейник, договориться с полицией, будто никакого побега не было, а потом обелить его репутацию путем ареста настоящего убийцы. План такой хлипкий, что и на план не похож, просто какая-то влажная фантазия влажного следователя. Он видит ложки, которые кажутся ему знакомыми, и вспоминает: точно, у него дома такие же. Накатывают воспоминания, как он такой ложкой ел арсеньевские супы — сначала первый, мало похожий на суп в принципе, а потом второй — вкусный, но отдающий горечью ареста Арсения. Этот суп до сих пор стоит в кастрюле на кухне и, должно быть, уже скис, несмотря на зачарованную кастрюлю. Среди столовых приборов он замечает еще нечто знакомое — большой нож с каменной черной ручкой, такой как у Егора дома. Только в этом магазине он не в одиночестве: к нему бечевкой привязан нож поменьше и потоньше, какой обычно используют для нарезки мелких овощей. При виде него Антона как шарахает, хотя сначала он даже не понимает, из-за чего. — А эти ножи, — обращается он к продавцу, — они всегда в наборе идут? — Да, они в наборе, — быстро отвечает мужчина, снова выходя из-за стойки и направляясь к нему, — но для вас, конечно же, могу разделить. Какой именно нож вас интересует? — Нет, я имею в виду, эти ножи продаются по отдельности? Может быть, не у вас, а в других магазинах? — Это прекрасные ножи. — Продавец берет оба ножа, лезвия которых обернуты кожей, кажется, натуральной. — Очень качественная вещь из одной мастерской, знаете, на улице Пудовкина, я лично знаком с мастером. Насколько мне известно, он настаивает, чтобы его изделия продавались в комплектах, но вы знаете этих ушлых продавцов, всякое бывает... Антон не дожидается, когда развяжут бечевку, и просто вытягивает маленький нож, смотрит на сверкающее в свете свечей лезвие. Он вполне мог бы быть орудием убийства — именно такой нож описывал Позов: подходит и ширина, и длина лезвия. Но это, разумеется, ни о чем не говорит, потому что похожих на этот ножей сотни. Егор заходил к ним в ночь перед убийством Попова, ему не составило бы труда взять немного шерсти Арсения — шерсть же по всей квартире, и на диване, где он сидел, ее полно. Ушел он посреди ночи, у него было достаточно времени до утра. А где он был в ночь смерти Юнусова? Где он был в ночь смерти фамильяров? Смогут ли в поместье подтвердить, что он был в своих комнатах? Или именно в эти дни он ночевал в городе? «Здорово же просто взять нож и прирезать их, как собак?» разносится в голове голосом Арсения. Было ли это сказано сгоряча, как оскорбление, или Арсений что-то подозревал, но не говорил, потому что боялся обвинений в ревности? — Ваше высочество? Ваше высочество, вы в порядке? Существовала ли вообще собака, о которой говорил Егор, или он просто пытался запутать Антона? И что за тайный свидетель, не сам ли это Егор, который своими показаниями повел следствие по ложному следу? Не сходит ли Антон с ума, подгоняя факты под версию, а не рассматривая версию, исходя из фактов? Нет, этого не может быть: брата Егора убили. Но не слишком ли быстро тот отошел после убийства близкого человека? И где письма Лёше от Егора, почему их не нашли? Не потому ли, что они могли скомпрометировать Егора и тот их спрятал или сжег? И не убил ли Егор своего брата, потому что тот обо всём узнал? Антон вспоминает рассказы Егора о загадочном любовнике брата, но никаких подтверждений этому так и не было найдено. Снова ложный след. Теперь «желание помочь» Егора представляется в совершенно другом свете. Знать информацию о деле из первых рук — самое выгодное положение, это означает возможность быстро замести следы. И из-за разлуки с Арсением ли Антону стало так плохо, до галлюцинаций и рвоты, или Егор что-то подмешал ему в чай или еду? Разве фамильяру не должно быть хуже, чем хозяину, но при этом Арсений чувствовал себя вполне сносно, по его же словам? Нет, всё это невозможно, это же Егор, он и мухи не обидит. Конечно, он всегда был немного странным, но никогда в жизни не проявлял агрессии, и какой у него мотив? — Ваше высочество, — снова зовет продавец, — вам нехорошо? — Я… — запоздало реагирует Антон, кладя нож на стойку так быстро, словно его рукоятка может обжечь. — Да, я в порядке… А вы не помните тех, кто покупал у вас такие ножи? Хотя бы примерно? — Дайте подумать… — мужчина хмурится, но лицо его остается таким же растерянным, будто он заранее знает ответ. — Нет, простите, у меня довольно много покупателей, улица оживленная, всех не упомнишь. Антон думает спросить, не заходил ли к нему красивый фамильяр со светлыми волосами, но мужчина немаг и не отличит фамильяра от обычного человека. К тому же Егор, при всей своей красоте, не так уж запоминается — у Арсения куда более фактурная внешность. — Спасибо, — благодарит Антон и разворачивается к двери, тянет на себя ручку, хотя дождь не просто не закончился, а даже начал лить сильнее. Кажется, что за стеклом вообще нет никакого воздуха — только толща воды, а он в аквариуме. Даже когда он выходит из лавки под вопросы продавца о том, не хочет ли он взять нож в подарок, ощущение аквариума не пропадает. Антон чувствует себя рыбой, которая бьется о стеклянные стенки и не знает, куда ей податься, но знает, что снаружи ее ждет смерть. Егор не может быть убийцей, вернее, восемнадцатилетний не может — но знает ли Антон этого, взрослого? Он стоит под дождем на совершенно пустой улице, капли бьют по макушке, подобно целому водопаду мелких стеклянных шариков, как для какой-то индийской игры, которую Антон так и не смог освоить в путешествиях. В одно из таких путешествий Егор был с ним — смотрел на него большими преданными глазами, и в этих глазах не было жестокости, только желание служить. Но годы одиночества меняют человека: что если без хозяина, без смысла жизни, он действительно сошел с ума? Стал убивать фамильяров из ревности просто к тому факту, что у кого-то есть хозяева? Через водную пелену в глазах Антон смотрит направо — туда, где через две версты находится конюшня, там можно взять лошадь и поехать к матери. Затем он смотрит налево, где прямо перед ним, в двух минутах ходьбы по-прежнему стоит дом Егора. Этот выбор кажется невыносимым, удушающе сложным, и Антону становится физически плохо, когда он поворачивает налево. Он должен убедиться, что это не Егор, должен откинуть все подозрения и уже тогда искать Арсения, точно зная, что не оставляет убийцу на свободе. И хотя он теряет драгоценное время и, возможно, именно этих минут ему не хватит, чтобы вернуть Арсения вовремя, но он бежит обратно в квартиру Егора. Ветер сносит, вода заливает лицо, он буквально захлебывается и не разбирает перед собой дороги, в ботинках хлюпает еще хлеще. Он не слышит ничего, кроме шума дождя и громкого стука собственного сердца, мысли сменяются калейдоскопом: то он убежден, что Егор убийца, то повторяет себе, что просто свихнулся на нервной почве. Уже стуча в дверь, он понимает, как всё это глупо — не подозревать Егора, нет, а возвращаться к нему, никому не сообщив о своих догадках. Надо было добежать до голубятни, отправить письмо Эду или Белому, а лучше им двоим, и пусть они посчитали бы его дураком. Но теперь уже поздно, потому что дверь открывается, и Егор по ту сторону порога смотрит на него взволнованно. — Ты весь мокрый, — говорит он, отходя от прохода, — какой кошмар, тебе нужно переодеться. Антон выходит из лужи, которая натекла с него же, и проходит в квартиру — лужа следует за ним. Он зачесывает назад волосы, с которых струится вода, кидает взгляд в зеркало: мокрая рубашка облепила его тело так, что можно посчитать ребра. — Да… — запоздало отзывается он, переводя взгляд на Егора: нет, не может он быть убийцей, это бред. — Там льет, как из ведра, надо переждать. Тупо дорогу перед собой не вижу. — Я принесу полотенце, — кивает Егор и уходит вглубь квартиры, а Антон остается стоять на месте в споре с самим собой. Еще не поздно уйти и вызвать помощь, но в то же время вызывать ее без оснований нельзя. Если сюда заявятся полицейские и увидят, что Арсения нет, за ним отправят погоню. Антон даже задумывается, а не лучше ли это, но нет, не лучше, потому что отмазать его после такого не выйдет. Он идет в кабинет за бумагой и ручкой, чтобы набросать письмо хотя бы Эду — уже после осознаёт, что не разулся. Мгновение он ломается, а стоит ли вообще разуваться, вдруг придется бежать, но самого себя ругает за мнительность и всё-таки снимает ботинки. К нему тянется дорожка мокрых следов. На столе в кабинете лежат листы, ручка вставлена в подставку, рядом стоит открытая чернильница — выглядит так, словно пишущий письмо человек просто отошел на минутку. Не надо быть следователем, чтобы понять, что именно здесь Арсений писал письмо утром — вот бы вернуть время назад, вот бы Антон спал так чутко, что проснулся от шороха пера по бумаге. Он касается кончиками пальцев верхнего листа, на котором еще чувствуется оттиск, и с рукава на бумагу падает капля. Какой же Арсений придурок, блядь, ну что за человек. — О, ты здесь, — Егор появляется в дверном проеме так неожиданно, что Антон вздрагивает, — на, держи. Он протягивает ему белое махровое полотенце, и Антон принимает его, перекидывает через плечи. Уличное наваждение отступает, и версия про убийцу Егора кажется ему всё менее вероятной. Отсутствие маленького ножа в квартире — это не то что не улика, а даже не основание для догадки. Квартиру наверняка обустраивал кто-то из слуг короны, он мог не посчитать нужным оставить второй нож или забрать его себе в качестве премии за старания. — Хочу написать матери, — врет Антон. — Прости, я там наследил в коридоре, забыл разуться. В голове бардак. — Ничего страшного, я уберу. Разденься пока, я найду тебе что-нибудь из своей одежды, ты же весь мокрый. — Не переживай, само высохнет, это же просто вода. Не сдержавшись, Антон шумно шмыгает носом — на самом деле и сопли текут, и сам он дрожит от холода, хотя и замечает это только сейчас. Егор смотрит на него скептически, и во взгляде его прослеживается какая-то материнская забота, словно он хочет насильно закутать Антона в полотенце и сунуть под одеяло. И этот человек безжалостно зарезал ножом девять человек? Абсурд. Хотя ведь не безжалостно: не считая Юнусова и те двадцать восемь ударов, все остальные ножевые горла были прерывистыми, будто убийце было тяжело делать свою грязную работу. — Может быть, камин растопить? — предлагает Егор, и Антон думает: огонь великолепно уничтожает улики, а если что остается, то можно выбросить с пеплом, никто не будет в нем копаться. — Нет, не утруждайся, дома и так тепло. Сейчас обсохну, дождь закончится — и надо будет ехать. — Как скажешь, — пожимает Егор плечами, видимо, решив просто смириться. — Тогда сделаю тебе горячий чай. Антон благодарно улыбается ему, надеясь, что улыбка эта не выглядит натужной, и Егор уходит. В голове вдруг мелькает пугающая мысль: а что если Арсений никуда не уезжал, что если он сидит связанный в каком-нибудь подвале, а его прощальное письмо написал Егор? Текст буквально звучал голосом Арсения, как родной, но вдруг это безупречная подделка? «Иди к Егору. Возможно, он замешан», — быстро пишет Антон так, что в конце предложения выходит жирная клякса, и машет рукой у листа, чтобы поскорее высохло. Нет смысла расписывать все догадки — проще встретиться и рассказать их вживую. Подув на листок для верности, Антон складывает его в маленький квадратик и, за неимением сухого места, сует между рукавом и запястьем — там хотя бы не размокнет за пару минут. Он думает подняться на крышу, к голубятне, прямо сейчас, но решает глянуть на камин хотя бы мельком. Пока Егор возится на кухне, он переходит в гостиную и садится в кресло поближе к камину — если любопытно сунуть туда голову, будет слишком подозрительно. Но даже со своего места он видит, что ничего необычного среди головешек и пепла нет: ни следов горелой ткани, ни расплавленных пуговиц. Когда-то, еще в начале работы, Паша говорил Антону, что следователи часто теряют разум и начинают подозревать всех вокруг себя, видеть связи там, где их нет и в помине. Кажется, это нагнало и его. — Я принес чай, — сообщает Егор, и Антон вздрагивает, резко выпрямляется в кресле. — Ты чего? Хочешь всё-таки растопить камин? Я могу, мне несложно. У него в руке две чашки на блюдцах — маленькие, на пару глотков, но чашек больше или тем более кружек в этой квартире нет. — Нет, я просто… — Антон запускает пальцы в волосы, ерошит мокрые прядки. — Я не слышал, как кипел чайник. — Он кипел до твоего прихода. Я собирался чай пить, в это время всегда пью — дворцовая привычка, ты знаешь. — Он ставит чашки на столик и сам садится на диван. От чая, слишком крепкого по цвету, поднимается пар — и правда горячий. — Ты в порядке? То есть я вижу, что нет, поэтому хочу спросить, могу ли я чем-то помочь? — Я в порядке. То есть, конечно, я на нервах, голова идет кругом, но в порядке. Как выглядел Арсений, когда уезжал? — Грустным. Но решительным, он постоянно ходил, как будто если сядет, то передумает, а передумывать он не хотел. Ты злишься, что я не остановил его? — Нет, ты ведь за него не в ответе. Он… Арсений кажется уверенным, даже самоуверенным иногда, но на самом деле у него проблемы с самооценкой. Я просто должен объяснить ему, что он не какой-то дьявол во плоти, который разрушает мою жизнь. Наоборот, он делает меня счастливым. — Когда-то ты говорил, что мечтаешь о семье. Я помню твои слова про жену ведьму, про детей, уютный домик, спокойную тихую жизнь. Ты правда думаешь, что Арсений вписывается в эту картину? Антон не помнит, когда это говорил — но верит, что такое было, ведь в ранней юности он о чем-то подобном и мечтал. Иногда он представлял себя каким-нибудь крестьянином или мелким торговцем, но сейчас у него холодок по спине идет от мысли, что придется вставать на рассвете и идти в поле или на базар. Идти на место преступления — совсем другое дело. — Егор, я был ребенком, я не понимал, чего я хочу. Я понимал только то, чего я не хочу — быть принцем, но никакой другой жизни я не знал. А сейчас я понимаю, что моя нынешняя жизнь меня вполне устраивает. Не в данный конкретный момент, конечно, не когда он сидит в сырой одежде в квартире бывшего фамильяра и пытается понять, как нагнать своего парня, который стремится к границе страны. Вот это всё — вообще не его мечта, а вот приходить домой к Арсению, который сварил очередную бурду, которая может быть как очень вкусной, так и похожей на раскисшие в стирке трусы, обсуждать с ним дело, гулять, играть в глупые игры, заниматься восхитительным сексом — да. — Пей чай, пока горячий, — вздыхает Егор. Антон тянется к чашке, но замирает на полпути: это действительно обычный чай, чтобы согреться после дождя? Или там вместе с чаем какой-нибудь яд, от которого Антон будет валяться на полу и блевать? Чтобы не вызывать подозрений, он всё-таки берет чашку, подносит к лицу и слегка наклоняет, касаясь губами фарфорового края, будто бы пьет — даже сглатывает воздух, чтобы кадык дернулся. Это может быть глупой предосторожностью, следовательским помешательством, но лучше перебдеть. — Хочешь, сам поднимусь и отправлю ее высочеству письмо? — предлагает Егор, ставя свою чашку на блюдце. — Хотя не уверен, что в такую погоду голубь охотно полетит, даже жаль его отправлять. — Нет, не стоит, я сам отправлю. Зачарую его от дождя, а то таким ливнем его к земле прибьет, как воробушка. Егор улыбается ему и поднимается с места, подходит к окну и, сунув руки в карманы и покачиваясь на пятках, смотрит на улицу — стекло избивает каплями. Антон косится на его чашку и думает, не поменять ли ее местами со своей, но сделать это незаметно вряд ли получится. — Лето нынче совсем не лето, — жалуется Егор на обратном пути к дивану. — А я еще надеялся на теплый сентябрь. Думал, может, что вернется граф Емельянов и по этому случаю устроят большой обед на улице. Антон бы хотел увидеться с отчимом — они всегда хорошо ладили. Почему-то у него ощущение, что Олегу понравится Арсений, но прежде чем он успевает повернуться к Егору и сказать что-то на тему этого сентябрьского пикника, он ощущает резкую боль в плече. — Что… Он хватается за плечо и оборачивается, видит Егора рядом с креслом — в руках у того маленький опустевший шприц с длинной иглой. От плеча растекается холод с покалыванием, какой бывает, если отлежать ногу или руку — Антон пытается встать, но ему удается лишь слегка приподняться и снова рухнуть на сиденье. Время как будто замедляется, но и этого времени не хватает, чтобы что-то сказать. — Какого… — начинает Антон, но понимает, что слова превращаются в невнятное мычание: язык немеет. Даже сердце бьется медленнее, хотя Антона охватывает паника, ему хочется вскочить и бежать, но получается только барахтаться, как задыхающаяся рыба на суше. — Тише, — ласково говорит Егор, поглаживая его по волосам, — я понимаю, что тебе страшно, но это пройдет. Всё будет хорошо, я тебе ничего не сделаю, это просто вынужденная ситуация. Антон бросает все силы на то, чтобы спросить, где на самом деле Арсений, но ничего не выходит — он едва может моргать, и то с трудом. Егор берет его руку и спокойно вытаскивает сложенный бумажный листок из рукава, разворачивает и читает со спокойным принятием, словно совсем не удивлен. — У тебя много положительных качеств, но предусмотрительность не одно из них, — произносит он с какой-то мерзкой нежностью, от которой Антона пробирает дрожью до самых костей, и убирает листок себе в карман. Какой же он идиот, что не отправил письма раньше, почему же он такой тупой? Антон концентрирует магию, представляет, как его тело обретает прежнюю силу, но это бессмысленно: транквилизатор не только расслабляет мышцы, но и замедляет магические потоки в теле так сильно, что даже самое слабое заклинание не выйдет — особенно без возможности говорить. — Так, нам пора идти, — мягко сообщает Егор будничным тоном, — сейчас принесу твою обувь, а то не пойдешь же ты в одних носках. Антон судорожно старается думать, ему надо как-то выбраться из этого, сделать хоть что-нибудь. Магия не работает — он и раньше не мог на нее положиться, а теперь подавно. Сейчас он всё равно что деревянная кукла, он не способен даже пошевелиться, он заперт в собственном теле. Остается надежда, что Эд сам придет к нему, чтобы продолжить обсуждать дело, но когда это будет? И куда Егор собрался его вести — и, главное, как? Тот возвращается вместе с его ботинками, сам надевает их Антону на ноги — аккуратно шнурует, будто мама сыну. Хочется от души его пнуть прямо в лицо, но нога лишь едва заметно дергается, как от нервного тика. — У тебя, наверное, много вопросов, и я тебе всё расскажу. Не думай, что я какой-то монстр, — он смотрит прямо в глаза — Антон пытается одним взглядом сказать «ты конченый ублюдок», — у всего есть причины. Цель оправдывает средства, ты ведь знаешь, что и полицейским иногда приходится предпринимать жесткие меры. Больной ты урод, хочет сказать Антон, чтоб ты сдох. В нем загорается такая злость, какую он прежде не испытывал: злость не на Егора, потому что тот сумасшедший и не способен соображать адекватно, а на себя. Это он не заметил убийцу, хотя тот почти всё это время находился у него под носом, это он жалел его и строил какие-то планы, это он позволил обвести себя вокруг пальца. Он просто надеется, что Арсений хотя бы жив, что его труп не лежит в каком-нибудь закоулке, омываемый дождем. Слезы жгут глаза, но всё равно не текут — или текут, Антон не ощущает, кожа словно потеряла всякую чувствительность. Он не знает ни одной молитвы, но готов начать молиться. — Ну-ну, что ты, — шепчет Егор, касаясь его лица и, видимо, вытирая слезы. — Я же сказал, что всё будет хорошо. Мне просто нужно тебе всё объяснить, и ты обязательно меня поймешь. Плевать мне на это, скажи, где Арсений, требует Антон беззвучно, но Егор никак не реагирует — только смотрит на него всё тем же преданным взглядом, как в детстве. — А теперь нам пора идти, — улыбается тот, — а то может прийти кто-нибудь, например, Эд. Кстати, — он задумчиво отводит взгляд, — думаю, ему тоже стоит рассказать, он должен понять. Он укладывает руку Антона себе на плечи и, приобняв за пояс, медленно встает — Антон вроде бы ощущает под собой пол, но нормально встать всё равно не может. Егор делает шаг к двери, и его колени подгибаются, такой вес тащить явно непросто, однако он выпрямляется и всё-таки идет дальше. Попытки хотя бы перебирать ногами не венчаются успехом, не говоря уже о том, чтобы вырваться и бежать. Антон пытается сотворить хоть какое-нибудь заклинание, хоть бросить искру на лежащий на диване плед, чтобы тот загорелся, но это всё безуспешно. Ему бы сюда Арсения, посмотреть на него, убедиться, что тот жив — и он точно смог бы спалить всю эту чертову квартиру дотла. Егор не закрывает дверь, просто захлопывает ее — видимо, рассчитывает скоро вернуться и закрыть. Лестница дается ему еще хуже, чем ровная поверхность, он продвигается едва ли быстрее шага в минуту. Антон умоляет кого-нибудь из соседей неожиданно выйти из квартиры или зайти в подъезд, он кричит, зовет на помощь, но из горла вырываются только кряхтение и бульканье. Давай же, думай, думай, сделай хоть что-нибудь, хоть кто-нибудь. Его мольбы оказываются услышанными: где-то внизу раздаются шаги, и они становятся всё громче. Голова опущена, поэтому он не видит ничего, кроме собственных же ног и чистых ступеней, не способен даже заглянуть Егору в лицо и проверить реакцию, но тот как будто спокоен — продолжает всё так же неспешно и аккуратно спускаться, таща на себе Антона. — Тише, — просит он мягко, когда Антон начинать мычать активнее — шаги всё ближе. — Мы скоро будем на месте, не трать силы. — Здравствуй, Егор, — слышится аккуратное откуда-то снизу — голос женский, старческий, но не дряблый. Антон хрипит сильнее и трепыхается на пределе возможностей. Давай же, вызови помощь, неужели ты не видишь. — А ты… — Здравствуйте, госпожа Лидия Ивановна, — отзывается тот с улыбкой, слышной по голосу. — Мой хозяин, как вы видите, немного выпил лишнего. Хочу отправить его на карете во дворец, сами понимаете, лучше никому не видеть его в таком состоянии. Ах ты ублюдок, думает Антон, пытаясь поднять голову и посмотреть на женщину, попросить у нее помощи хотя бы глазами, но он не может даже толком открыть глаза — веки такие тяжелые, что стремятся закрыться. — Ох, ваше высочество, — судя по звуку шагов, она подходит ближе, ее голос отдается эхом в широте парадной, — простите, я вас не узнала. Могу ли я чем-то помочь? — Нет, госпожа, — перебивает Егор его мычание, которое со стороны наверняка кажется лепетом пьяного. — Это вы простите, что лицезреете принца в таком состоянии. Поймите его, пожалуйста, у него сейчас сложный период. У всех нас бывают моменты слабости. — Да, конечно, конечно, — соглашается та, и Антон бы завыл от отчаянья, если бы мог. Тупая старуха, да посмотри же ты, включи мозг. — Я читала газеты. Считайте, что я ничего не видела и не слышала. Антон ненавидит свое тело — бесполезный кусок теста, такой же вялый, неповоротливый, ни на что не способный. Он так зол на себя, на свою тупость, на Егора, на эту тетку, которая не может отличить пьяного от человека под дозой транквилизатора, хотя откуда ей знать, она ведь какая-нибудь аристократка. Они с Егором прощаются, Антон делает еще одну попытку вырваться, но снова безуспешно. Егор несет его вниз, протаскивает через порог, под безостановочный дождь — ноги волочатся по лужам, по грязи. Антон радуется, что они оставляют заметные следы, и если Эд придет скоро, то обязательно их заметит. Но потом они переходят на вымощенную камнем дорожку, ведущую к задним воротам, и надежда испаряется. Около задних ворот охраны нет, а если бы и была — это всего лишь свидетель, но не помощь. Чтобы открыть ворота, Егору приходится прислонить его к забору, но ноги не держат, так что Антон падает плашмя на каменную кладку, затылок взрывается болью, перед глазами искры, но зато после них сразу открывается небо. Антон не представлял, что существует столько оттенков серого: тучи похожи на клубы дыма. Дождь заливает полуоткрытые глаза. Егор извиняется и извиняется, ругается на плохую погоду и дождь, спрашивает, не сильно ли Антон ударился, говорит что-то о том, что они уже почти на месте, осталось немного потерпеть, ты только не переживай, всё будет хорошо, он понимает, как сейчас страшно. Антон не слушает его — он рассматривает тучное небо и думает об Арсении. Хоть бы Арсений действительно уехал, если так, то всё хорошо, он в безопасности. Если так, то он выбрал идеальный момент, сбежал вовремя, иначе бы этот психопат его точно убил, точно. В голову лезут мысли, что Арсений уже мертв, что он лежит сейчас где-нибудь в парке или под мостом и смотрит вот так же на небо, но пустыми глазами. Нет, такого не может быть, не должно быть — Арсений должен ехать к границе, нет, лучше даже пересекать ее, быть в другой стране, подальше от всего этого. Господи, пусть сегодняшний сон будет вещим, пусть они выкрутятся, не может всё закончиться вот так. Кое-как подняв его с земли, Егор протягивает его через ворота — Антон снова смотрит под ноги, но и так знает, что на улице в такой ливень никого. А если бы кто-то и был, то не обратил бы внимания, мало ли кто набухался с утра пораньше, в жизни Антона и такое было. Какой же он идиот, как он не догадался, что именно так Егор и похищал фамильяров: отводил в сторону и накачивал транквилизатором, а затем тащил под видом пьяных — это так очевидно и так гениально в своей простоте. Это не объясняет лишь то, почему концентрация препарата была такой высокой спустя почти сутки, но Антону уже плевать, это потом, сейчас надо вырваться. Сколько действует эффект, что там говорил Позов на этот счет? Час, два, три? Что делать? Притвориться спящим, а потом сконцентрировать остатки магии и шарахнуть Егора о стену? Главное не убить: ему нужно орудие убийства и подписанное признание, чтобы оправдать Арсения. Смотря на грязную дорогу полными дождя и слез глазами, Антон думает: почему же он вчера так злился, почему не повернулся к Арсению, когда тот коснулся его в кровати. Они ведь могли поговорить, могли всё решить, поцеловаться, взяться за руки и уснуть в обнимку, а утром проснуться так же в объятиях, сходить вместе в ванную, позавтракать. От отчаянья, что он не знает, где Арсений и жив ли тот, у него болит сердце — в прямом смысле болит, хотя, возможно, оно просто не выдерживает такую дозу транквилизатора и скоро остановится. Хотя хрен с ним, с сердцем, легкие — вот где загвоздка, всё равно что гвоздь. Егор сваливает его на какую-то лавку или выступ, может быть, на крыльцо — Антон понимает только то, что находится чуть выше земли. — Вот мы и на месте, — ласково сообщает Егор, наклоняясь к нему и заглядывая в лицо, касается его холодными, вроде бы, пальцами — Антон бы отгрыз эти пальцы, если бы мог, — скоро будет лучше, обещаю. Понимаю, что тебе страшно, но это нормально, всё пройдет. Представь, что ты просто болеешь и потому двигаться не можешь. Ты ведь болел — и ничего страшного не происходило, правда? Он выпрямляется и чем-то гремит — ключами, наверное, — а Антон щурится, пытаясь разглядеть хоть что-то вокруг. Видит забор и какие-то мешки, кирпичи, сваленные в кучу доски — точно, это же та стройка, которая остановилась несколько лет назад, Антон был здесь много раз, гонял отсюда бомжей. Фамильяров тоже держали здесь? Это место было всегда так близко? И никто не заметил его? Везучий ублюдок. Хотя кто бы его заметил: здесь давно никого нет из-за заслонки для немагов. — Ты подожди меня немного, я сейчас приду, — просит Егор так, словно Антон способен уйти, хотя Антон даже не видит его, а из-за шума дождя не слышит и шагов. Он лежит на лавке или, что вероятнее, на куче досок и пытается сдвинуться с места. Он напрягает все мышцы в теле, заставляет себя ползти, и ему даже кажется, что получается — но нет, он не приблизился к земле. Он готов вгрызться в дерево зубами и ползти так, но выходит лишь приоткрыть рот, в который тут же попадает вода. На прикрытых веках он видит лицо Арсения — вспоминает его улыбающимся, смеющимся, запрокидывающим голову и поднимающим брови. Он красивый, когда задумчиво закусывает губу или в отвращении морщит нос, у него темные ресницы, похожие на наконечники стрел, глаза синие — такие яркие. И ямочки на щеках, такие красивые ямочки. Антон думает о том, что, наверное, не выживет, а значит никогда больше не услышит арсеньевский смех, и от этой мысли ему становится тоскливо. Нет, сука, нет. Антон концентрирует магию в руках: давайте же, ну, тупые бревна, преодолевайте гравитацию. Потоки магии внутри не текут совсем, они как застойная вода. Ему ведь нужно немного, хотя бы столп искр, чтобы подать сигнал, хоть кто-то должен его увидеть. Не получается. Ему нужен другой план. Думай, башка пустая, думай. — Я здесь, не бойся, — говорит Егор где-то рядом, но Антон его не видит, даже силуэта. Слышен какой-то скрип и как будто треск ткани: он что, рвет его одежду? — Сейчас, надо только найти место укола, и я вколю тебе снотворное, чтобы ты поспал. Место укола? Конечно, вот в чем дело: он делает инъекции в одно и то же место, а Позов идиот, он не изучал тела как следует, сука, какой же он идиот, Антон точно подаст официальную жалобу — если выживет. Кстати вспоминаются слова Егора о том, что он прошел «все курсы» в воспитательном доме — значит и курс медицинской подготовки, который прошел Арсений и о котором упоминал Абрамов, он проходил тоже. Антон ожидает резкой колющей боли, но на этот раз не ощущает ничего: просто шум дождя становится тише, улица перед глазами меркнет, глаза слипаются. Нет, нельзя засыпать, только не сейчас, ты должен что-то сделать, подъем, просыпайся, просыпайся.