Одна беременность на двоих

Неделя традиционно раскрасилась красными и розовыми сердечками — от витрин магазинов до футболок прохожих. На перекрестках появились продавцы роз, и их вёдра быстро пустели — старички спешили к своим бьюикам с охапками цветов, а я ограничилась покупкой шоколадных сердечек, чтобы раздать в классе — и, к ужасу, оказалась единственной, кто вспомнил, как мы объедались лакомствами в школе, не понимая ещё взрослого значения праздника. Во взрослом варианте он не для всех оказался весёлым, и многие лишь из-за дани традиции запасались «валентинками». В магазине народ надолго зависал у стендов с открытками, но я не удосужилась разослать даже электронные — так запарилась с домашками, что с трудом вспомнила, кто из друзей действительно каждый год ждёт весточки. В итоге запостила огромное сердечко на странице Фейсбука — люблю всех, и пусть уже наступит завтра, потому что сегодня что-то шибко грустно, хотя ещё год назад этот праздник вызывал лишь приступы безудержного смеха. Не беря в расчет ежегодные школьные безделушки, я впервые получила настоящую «валентинку» от своего серба — серебряный кулончик, и носила его рядом с крестом до нашего последнего свидания, а потом бережно положила в угол ящика и больше не надевала. Но не подарок я вспоминала, а наш праздничный поход в кино, который мы хотели отметить по-взрослому — вернее, Богдан просто поставил меня перед фактом, что налил в питьевую бутылку белое мускатное вино. Через тонированное стекло оно ничем не отличалось от воды. Однако мы не учли новых правил безопасности. Воду действительно всё ещё можно было проносить в зал, но только если мы нальем её из фонтанчика в самом кинотеатре. Охранник попросил Богдана вылить имеющуюся воду и наполнить бутылку внутри. Мы долго решали — чего нам больше жаль — вина или потраченных на билеты денег, и потом всё-таки решили посмотреть фильм, купив колу с попкорном. Что делать нынче, я не знала — приглашать Аманду в кино даже с водой было глупо. Она объелась выходами в свет, что с подачи матери, что моего отца. К тому же, на носу была поездка к морским слонам. А про выходные в Салинасе думать вообще не хотелось. И всё же для поднятия настроения я решила забежать в магазин за новой коробкой шоколадных сердечек. И зря. — Зачем ты это купила? — напустилась на меня Аманда с самого порога. — Не видишь разве, что я кекс испекла! От дверей действительно не было видно кекса, и как я вообще могла догадаться о её кулинарных планах заранее? Но оправдываться в очевидном не хотелось, и я просто отыскала печенью место в шкафчике. Как говорится, до лучших времён. И эти времена наступят явно не завтра. — Не убирай! — Неужто передумала?! А что, беременная смена настроения! — Отцу отвезём. Я открыла уже закрытую дверцу. «Мы» в отношении моего отца бесило больше отринутого печенья. Не «мы» собирались говорить, а «я». Я одна должна просить за Аманду перед тем, кто, возможно, даже в мыслях не собирается помогать. Очередной совместной прогулки с собакой я не вынесу. Отец изменился. Очень. И горечь предстоящей беседы не погасит никакой шоколад. По лицу же Аманды не догадаться, горчат ли её мысли, или она пребывает в лёгкой эйфории в предвкушении неожиданного разрешения всех проблем. Во всяком случае, связанных с жильём. Я вскарабкалась на стул, подле которого бросила рюкзак, но тут же получила приказ вымыть руки и переодеться во что-нибудь более-менее соответствующее празднику. Так у нас праздник? В субботу я, скорее всего, поеду на похороны веры в собственную способность в чём-то убедить отца. Мама бы без раздумий пустила в дом Аманду, а отец может воспринять это вторжением в его личное пространство. Собственно так оно и есть на самом деле. Пока я мыла руки, Аманда озаботилась моим нарядом. Вытащила из закромов красную майку, которую я не помнила, хотя ведь только недавно перебрала весь шкаф! Духовка нагрела комнату, и всё равно с голыми плечами я чувствовала себя некомфортно и нахохлившейся птицей сидела над тарелкой спагетти, борясь с ложкой и вилкой. — Перестань сутулиться! — Аманда стояла над кексом с ножом в такой позе, будто собиралась пронзить меня клинком, если я тотчас не выпрямлюсь. — За месяц ты вообще осанку потеряла! Я спрятала глаза в кекс — в форме сердечка. Неужели на кухне нашлась и такая форма? Ведь не могла же Аманда купить её специально к празднику — нам перед переездом ничего тащить в дом не следовало. Только я промолчала. Даже если так, Аманда отыщет для покупки оправдание. Праздник ведь! Нож стрелой вошёл в сердце, и оно распалось на две равные половинки. — Дальше резать? Это что, вопрос? Даже если отменить ужин, я не запихну в себя такое количество шоколада! Однако ответом стало: — Режь! Аманда ведь для видимости спросила. Как всегда. Только выглядела не как всегда: взгляд бегающий, руки на бокале дрожат. И чего вообще достала бокалы для яблочной шипучки… Праздник… — Я в магазине давление измерила, — ни с того ни с сего выдала Аманда. Или мой оценивающий взгляд приметила? — Пульс девяносто четыре при давлении сто четыре на шестьдесят четыре. Как такое возможно? Надеюсь, вопрос всё же риторический. Откуда мне знать! Есть телефон медсестры — чего меня доводить своими нервами. Я должна в гугле спрашивать? — Позвони медсестре. — Я звонила, — ответила Аманда, не поднимая глаз от тарелки с кексом. — Сказали, на следующей неделе будут делать УЗИ. Если что не так, увидят. — А что не так? — теперь я уже не удержалась от вопроса и опустила поднятый кусок кекса обратно на тарелку. — Не знаю. С чего она вдруг про УЗИ сказала? Два должно же быть, по идее. Про третье врач ничего не говорил. Может, это плохо? Я вновь пожала плечами. Теперь уже более демонстративно. Чего она от меня ждёт? Я в беременности понимаю меньше неё, это уж точно. Я могу лишь успокоить её, включив здравый смысл. — Послушай. Было бы что плохое, они бы тебя до следующей недели не держали. И вообще, что может быть плохо в тридцать пять недель! В тридцать шесть детей сразу выписывают. Ты ведь слышала, что та тётка рассказывала на курсах. Чего нервничать? Твоя беременность уже почти закончилась. — А я не хочу чтобы она заканчивалась! Аманда сползла со стула и почти добежала до балконной двери — заплакала, что ли? Но утешать не хотелось — слишком болезненные послевкусия остались после предыдущих сцен. Да и говорить в пустоту пустые слова глупо. Может, Аманда опять чего-то не договаривает. Уж лучше съесть кекс и похвалить, что я и сделала и получила в ответ: — Я знаю, что он вкусный. Я его из готовой смеси испекла. Аманда продолжала стоять ко мне спиной. Я подняла бокал и допила сидр в одиночестве. — Когда я спросила медсестру, зачем назначили УЗИ, — продолжила Аманда от окна, — она ответила, что будут проверять вес. Зачем он им, если по анализам и сердцебиению ребёнка всё нормально? Я всё равно не соглашусь на стимуляцию. Я готова рожать и крупного, но сама! Точка! Я звякнула пустым бокалом о столешницу. Так вот, в чём дело. Аманда испугалась, что может лишиться своих желанных естественных родов. Она же, даже не прося моей помощи, продолжала каждый вечер обниматься с шариком и делать дыхательные упражнения. Теперь даже я помнила про эти два коротких выдоха, один длинный… Так, кажется… Или наоборот вдоха. Я действительно не прислушивалась, пытаясь разгрести завалы домашек. Никогда прежде я не чувствовала себя в учёбе такой черепахой. — УЗИ всё равно не даёт чётких размеров! — Теперь Аманда развернулась ко мне лицом — блестящие глаза выдавали борьбу с настырными слезами. — Так какого чёрта меня нервировать?! — Кажется, ты сама себя нервируешь. Сегодня праздник как-никак. Ты испекла кекс и его не ешь. — Я спекла для тебя! — Спасибо, — выдала я тихо, не уверенная, что Аманда в действительности напрашивалась на мою благодарность. — И ещё я Брекстоны почти не чувствую больше, — продолжила Аманда так, будто вставки про кекс не было вовсе. — А раньше вечером аж до десяти схваток подряд было. Это ведь тоже плохо? Это значит, что меня стимулировать будут? Аманда сделала ко мне два шага, а я бы с удовольствием попятилась к двери. Её вопрошающий взгляд казался острее ножа, которым она недавно резала кекс. Почему я должна отвечать на её вопросы? Что я понимаю в её состоянии? Ничего! — И у меня слабость, жуткая слабость, — тараторила Аманда без продыху. — Я почему села давление мерить? У меня голова закружилась — хорошо ещё за тележку держалась… — Может, голодная была? — выдала я, уже не зная, как реагировать на длиннющий список болячек. Пусть лучше для доктора его напишет. Он знает, что сказать в ответ! А что мне ответить — от голода, точно. Она действительно до жути мало ела последнее время. Решила небось похудеть после какой-нибудь статьи, как всегда… — Съешь кекс. Мне одной не справиться! Мне уже хотелось кричать, чтобы она наконец вернулась на кухню из своего виртуального медицинского офиса! — Не могу, — вдруг выдала Аманда уж больно примирительно. — Меня от всего тошнит. Я и салат съесть не могу. И эти дурацкие спагетти, ты же видела, что я всё выкинула! Видела? Я ничего не заметила, потому что не смотрела дальше собственной тарелки. Да я вообще последние дни смотрела только в экран. — Лучше сливки мне налей! — Сливки? — спросила я уже на подходе к холодильнику. Аманда пьёт сливки? С чего это? — Витамины запить. До сих пор не приняла. В рот кладу, сразу рвотный рефлекс. Час от часу не легче! А мне показалось, что Аманда теперь порхает, раз даже умудрилась на прошлой сессии попозировать! По многочисленным просьбам. Вернее просьба исходила от куратора курса, который хотел нашептать её Аманде, но вышло это у него так громко, что весь класс тут же поддержал его: — Да! Да… Мы мечтаем запечатлеть такие формы! Я ещё удивилась, что Аманда сняла лишь кофту и осталась в футболке. С её отдачей искусству могла и полностью обнажиться. Вместо десяти минут она просидела неподвижно почти все тридцать — как заправская модель. Ко мне она оказалась в три четверти, то есть не так! Пусть я видела лишь волосы, зато окружность живота очертилась, будто циркулем. Одной рукой Аманда держалась за стул, чтобы снять нагрузку со спины, которая выгнулась мучительно прямо, другую она уронила между коленок, а может и ей держалась за стул, но мне не было этого видно. Я успела запечатлеть почти всё — карандаш летал по листу с бешеной скоростью — лишь один кроссовок остался прорисованным лишь контуром. — Почему все сделали акцент на живот?! — возмущалась Аманда по дороге домой. — Он не такой огромный, как у них получилось. Даже у тебя такой, будто там сидит маленький слоник. Живот действительно был огромным не только на бумаге, но в машине я промолчала и сейчас несказанно радовалась своей немоте, ведь после назначения УЗИ Аманда явно озаботилась размером сына. Или живот не такой уж и большой, просто на фоне общей худобы выглядит гротески. Сказать, чтобы успокоить? Или лучше молчать, ведь большой, не большой, это может решить только врач. Осталось всего лишь пережить эти бесконечные три выходных дня в обществе отца. Может, всё-таки попытать счастья и отговорить Аманду от поездки. Я позвоню отцу, прямо сейчас! — Если ты так плохо себя чувствуешь, может, мы не поедем в Салинас? Всё-таки сидеть в машине два часа. С лишним… — добавила я уже с потухшим энтузиазмом, поймав стальной взгляд Аманды. — Ты что не понимаешь, зачем мы едем? Ещё бы я не понимала! Именно из-за этого я и не хочу туда ехать. Я не хочу, чтобы отец говорил тебе «нет». После прошлой бессонной ночи, когда Аманда ходила в туалет аж четыре раза, я окончательно уверовала в отказ отца. Он сделает это мягко, но результат останется плачевным — Аманда будет рыдать от безысходности, в которую загнала себя конфликтом с матерью. — Я посчитала деньги, которые мне удалось скопить. Я протянула Аманде половину стакана сливок, чтобы заткнуть ей рот. Праздник или нет? Или наступил апрель? Неделя перед подачей налоговой декларации… Но Аманду уже понесло. — На Пейпале сейчас аж пятьсот баксов — за проданные открытки и уроки английского. За флаеры нам заплатили по двести, так? Я кивнула, хотя даже не проверяла сумму депозита. — Сейчас снова поднимется продажа домов. Ещё сделаем за месяц кучу рекламы, так? Я снова кивнула. — За выгул собаки… И тут я уже не выдержала: — Аманда, на такие крохи одной с ребёнком не выжить, если ты для этого доходы считаешь. Ты должна на первый год принять помощь матери. У тебя нет выбора. — Выбор есть всегда! Так и вертелось на языке — так чего ж ты до сих пор его не сделала? И почему впутываешь во всё моего отца?! Но слова приклеились к языку намертво. К счастью, Аманда решила запить продолжение оставшимися после таблетки сливками, а я вернулась к шоколадному кексу. — Тебе действительно нравится? — Аманда отщипнула кусочек. — Не ври только. Чего мне про кекс-то врать! Она совсем свихнулась от своих страхов. Точно! Я вылила себе оставшийся сидр и, не подумав, протянула так и не тронутый Амандой бокал. — После сливок? Чтобы меня точно вырвало! Я действительно сглупила. Только отчего Аманда начинает говорить о неприятных вещах в самый неподходящий момент? Хотя для обсуждения гадостей никогда нет подходящего, но всё же она приготовила кекс не для того, чтобы присыпать его ссорой. Наверное, с медсестрой она поговорила уже после того, как замесила тесто — не выкидывать же деньги в мусор! — Тогда я выпью одна, — подняла я примирительный бокал: — За твоё здоровье и здоровье малыша. И тут же осеклась — зачем намекнула на возможные проблемы? Да нет никаких проблем! УЗИ как УЗИ. Может, им действительно нужно хоть примерно определить габариты ребёнка, чтобы он точно вписался в родильные пути матери. Это Аманда превратила муху в слона. Впрочем, чему удивляться? — Хочешь, вместе позанимаемся твоими упражнениями? — предложила я, когда сложила в посудомойку грязную посуду. За окном сгустились сумерки. Спать рано, а с собакой гулять сегодня не надо. Да и Аманда отвлечётся и порадуется, что я не совсем забыла о предстоящей миссии. Не забыла, но старалась не думать. Пять недель… Осталось пять недель… И у меня заранее трясутся руки. Только бы не заставили резать пуповину, я не справлюсь! — Я без тебя всё выучила, а ты лучше мне массаж сделай. Вот такого поворота я не ожидала. Я делала его от силы пять раз, а потом свалила вечернюю занятость на уроки. После массажа приходилось мыть не только руки, но и всю себя. Майка намокала под сердцем, и приходилось отрывать её от горящей кожи, как в жару. Я вспоминала свои прежние мысли и боялась искать объяснения нынешнему состоянию, которое больше не получалось списать на брезгливость. В темноте я не чувствовала оценивающего взгляда Аманды и не слышала от неё ни единого вздоха — только собственное сердце ухало в ушах. — Хорошо, — согласилась я не своим голосом. Лицо Аманды осталось напряжённым. — У меня спина болит, а не то, о чём ты подумала, — точно выплюнула она в меня свою обиду. Я стушевалась и побежала к раковине за кремом. Аманда специально оставила верхний свет, хотя могла бы зажечь торшер. В видео были свечи, очень бы подошли к нынешнему вечеру. Кекс в виде сердца, бокал, массаж… Мне сейчас и майки было много, хотя я не видела ничего, кроме изгиба напряженной спины. Она лежала боком и рядом на подушке примостился живот — теперь он выглядел приспущенным шариком, и мне даже показалось, что я чётко увидела ногу. Крем мягко струился по коже, и я гнала прочь неприятные воспоминания о массаже в доме Стива, когда к нам заглянула Абби и по дому расползлись противные слухи. Сейчас здесь не было посторонних теней, но эти же слухи, повторенные внутренним голосом заставляли дрожать руки. О чём думает Аманда? О чём? Она прекратила свою дурацкую игру, когда исчезли зрители и осталась только я… И теперь я исполняю чётко отведённую мне роль — помощницы в родах. Не больше, но и не меньше. А на следующий день я ещё стала водителем. Пару раз приходилось останавливаться — Аманду тошнило, как в первые месяцы. Духота в машине становилась нестерпимой. Полоскание, которое Аманда предусмотрительно захватила с собой, не особо помогало убрать из салона неприятный запах, а окна она не позволяла открыть. Температура за бортом стремительно ползла вверх. Может, кто и успел соскучиться за зиму по теплу, но только не я, в тот момент воюющая с собственным обонянием, которое подтолкнуло к горлу кислый ком. Напряжение передалось в руки, и по мультяшным законам, руль должен был треснуть. Но треснула педаль тормоза, которую я вдавила в самый пол, когда нас на скорости подрезал минивэн и сбросил скорость почти до нуля. Я даже выругаться не сумела. Аманда сделала это за меня. Ремень явно впился в неё больнее, и обе мы готовились встретиться если не со стеклом, то подушкой безопасности уж точно. Между машинами оставалось не больше метра. Как можно вести себя по-свински на полупустой дороге! Если бы за нами ехала другая машина, аварии было бы не избежать… Но об этом я подумала минут через пять или через десять. Потому что в ту минуту в меня бес вселился. Не отдавая себе отчёта, я поменяла полосу и поравнялась с минивэном. Моя рука отлипла от дуги руля и прилипла к клаксону. И счастье, иначе бы я не удержалась и показала идиоту средний палец. Я была уверена, что за рулём минивэна окажется женщина, но даже круглое лицо мужика меня не остановило. — Что ты делаешь, Кэйти?! А я не знала, что делаю. Я просто не могла остановиться. Хорошо ещё не перестроилась прямо перед его носом, но водитель минивэна всё же съехал на запасную полосу к ограждению и остановился. — Он сейчас вызовет полицию! — закричала мне в ухо Аманда. — Это я сейчас вызову! — ещё истеричнее завопила я. — Он почти убил нас, дебил! — Поехали! И Аманда вцепилась в руль, не давая возможности повернуть. Я нажала на газ, и она выдохнула. — Ты просто идиотка! А если он вооружён? Я выдохнула. Шумно. Кислый ком уже долбил в зубы, но я сумела загнать его обратно. Аманда наконец опустила стёкла, пытаясь остудить мою голову. Лоб вспотел, и очки скользили по влажной переносице. Пришлось задвинуть их на волосы. От яркости солнца заслезились глаза. Или из меня слезами решил вытечь адреналин. Подмышками уже явно расползлись тёмные круги. Лучше бы надела вчерашнюю майку. — Я не ожидала от тебя такой дури! — не успокаивалась Аманда, выискивая взглядом дрожь в моих пальцах. — Я могу сесть за руль. — Я нормально доеду. Только отцу ничего не говори. Я зря высказала просьбу. Аманда прекрасно понимала, что милого Джима сейчас нервировать нельзя ни в коем случае. Отец выглядел осунувшимся и будто вообще не обрадовался нашему приезду, чувствуя в щенячьем взгляде Аманды подвох. Только собака счастливо крутилась вокруг нас. Я даже тихо спросила про здоровье, но отец отмахнулся: — Работы много. И чтобы я точно поверила, даже отказался от фильма, закрывшись в комнате с ноутбуком. Мы взяли собаку и пошли гулять, стараясь не смотреть друг другу в глаза. О том, чтобы поговорить нынче не могло идти и речи. Мы даже не стали засиживаться допоздна, не находя нейтральной темы для разговоров — обе хотели, чтобы скорее наступило утро и принесло хоть какую-то развязку. Решив не портить воскресный завтрак, я промолчала. По его окончанию отец вознамерился покосить газон — в воскресенье? И даже не предложил никуда поехать, хотя собака не давала ему прохода. Я решила не ждать и, как только он выключил косилку, подошла к нему для тихого разговора. Тихого, но быстрого. — Пап, можно Аманда поживёт у нас немного с ребёнком, пока он дорастёт до яслей? — выдала я на одном дыхании. Отец продолжал спокойно скручивать провод. — Она же едет к матери. Это даже не был вопрос. — Она не хочет жить с матерью. Ну, я тебе говорила. Так можно она поживёт у нас? Это тоже не походило на вопрос. Мой голос совсем пропал к концу фразы. — У нас? Ты тоже собираешься бросить учёбу? Я нашла спасение от тяжёлого взгляда в розовом кусту. — Конечно, нет! Я буду приезжать на выходные. — А всю неделю она будет жить со мной, так? Я кивнула. Отец повесил скрученный провод на крючок и едва не закрыл на меня гаражную дверь. Размашистой походкой он прошёл на кухню, где Аманда продолжала сидеть за пустым от грязной посуды столом. — Я не собирался это говорить, — отец отодвинул стул и сел, а я осталась на пороге, испугавшись стальных ноток в его голосе. — Я не должен это говорить. Я тебе не отец. Я посторонний человек. Но я не могу просто молча указать тебе на дверь. И тут дело не только и не сколько в моём желании или нежелании помочь, а в том, — отец замолчал, переводя дух, но глаз от лица Аманды не отвёл. — А в том, что если я оставлю тебя в своём доме, я окажу тебе медвежью услугу, а я боюсь причинить тебе боль, слишком много ты её уже испытала. Он снова замолчал, но ни одна из нас не думала вставлять реплику. — Я не спрашиваю тебя о причинах конфликта с матерью. Я не желаю ничего знать. Я только пытаюсь объяснить тебе, что твои личные желания остались в прошлом. Сейчас на первом месте человечек, который сидит в твоём животе. Да, судьба оставила его без отца и повесила на его мать незапланированные проблемы, но это данность. Она есть, её надо принять и не прятаться за чужой спиной, а моя спина чужая, пойми это. Я не могу участвовать в твоей судьбе, не объяснив причины помощи, а я не желаю говорить твоей матери, что её дочь не желает жить с ней под одной крышей. Он сделал паузу, но так и не дождался ответа: — Аманда, ты не можешь, не имеешь права в сложившейся ситуации играть в обиженную девочку. Там, где заканчивается детство, начинается ответственность. Я говорил своим сыновьям, что любая женщина, которую они укладывают в свою постель, потенциальная мать их детей, и они несут ответственность за возможные последствия. Я просил их не терять головы и предохраняться. Но так же говорил, что если случится осечка, чтобы они не сбегали, а шли ко мне — я несу ответственность за своих детей и за внуков тоже, если дети не могут полностью взять её на себя. Такая же ответственность лежит на твоей матери, и она принимает её, а ты, как ребёнок, закрываешься в комнате, хлопнув дверью, и нарочно громко ревёшь, чтобы она пришла первой мириться. Она уже пришла. Точка. Отец поднялся и, схватив со стола газету, которую начал читать до завтрака, вышел во двор к лежаку. Я стояла пришибленная, боясь даже поднять на Аманду глаза. Если отец хотел отказать в помощи мягко, у него это не получилось. Аманда продолжала молчать и даже не двигала по скатерти пальцами. На столе осталась лежать наполовину опустошённая коробка с шоколадными сердечками. — Хорошо, что сейчас утро. Я хочу уехать. Я и не сомневалась в её желании. Мне самой не хотелось оставаться в Салинасе. Отец должен был предугадать наше решение, но не вернулся в дом, даже заметив наши сборы. Мы так и не сказали друг другу «пока».